И все же меня влекло к этой девушке. Она мельком заглянула мне в глаза, но я не отвел взгляда. Как ни странно, не отвернулась и она.
– Ну что ж, божьего утра, дочери мои, – поклонился Халид. – Да благословит вас Дева-Матерь.
– Светлой зари, настоятель. – Шарлотта щелкнула пальцами. – За работу, девушки.
Я отвел взгляд, а Халид, хлопнув меня по плечу, пошел дальше в глубь конюшни. И там, при виде ожидавшего меня подарка все мысли о сестре-новиции с волосами цвета воронова крыла вылетели из головы.
В круглом загоне стоял табун лошадей. Это были тальгостские тундровые пони выносливой породы, сосья. Ростом они уступали сородичам из Элидэна, зато шерсть у них была гуще, а желудки – просто железные. Лишений, принесенных мертводнем, эти зверюги, готовые есть что угодно, как будто не замечали. Знавал я одного человека, который божился, мол, его сосья сожрал к хренам целого пса. В загоне стояли отборные особи, а я, восхищаясь ими, снова уловил душок разложения. Задрав же голову, увидел наконец его источник.
– Матерь и Дева…
С потолка свисали двое порченых: зрелый мужчина, тощий и гнилой, и паренек, мой ровесник. Кожа бледная, вместо одежды лохмотья; они таращились на меня сверху вниз, и их глаза пылали голодным и злобным огнем.
– Не бойся, де Леон, – успокоил меня Халид. – Связанные серебром, они беззащитны, что твои дети.
Вампиры и правда покачивались, словно жуткие люстры, скованные серебряными цепями. Ни конюхам, ни сестрам, ни животным, до них, видно, дела не было никакого. Наконец я сообразил, для чего эти холоднокровки тут висят.
– Вы держите их для коней…
– Именно так, – кивнул настоятель. – Божьи твари не выносят близости ночных чудовищ, но эти скакуны призваны нести нас в битву против тьмы. Мы сразу и надолго помещаем их рядом с нежитью, и так они привыкают к бессмертным. – Халид изобразил одну из своих жутких «улыбок». – У тебя острый ум, Львенок.
Я кивнул, осознав мудрость такого решения. Настоятель же вручил мне несколько кубиков сахара. Это была настоящая роскошь – после наступления мертводня почти ничего не росло, – однако Сан-Мишон с покровительством императрицы, похоже, мог себе ее позволить.
– Выбирай, сынок.
– Что, правда можно?
Халид кивнул:
– Подарок, к предстоящим испытаниям. И выбирай с умом, парень. Конь понесет тебя в битву против ужасов, что называют тьму своим домом.
– Но… как мне определиться?
– Слушай сердце – оно укажет, что твое.
Когда я рос, у ma famille даже овцы своей не было, а таких прекрасных животных мог держать лишь благороднорожденный. Дивясь удаче – в один день мне достались и меч, и скакун, – я вошел в кораль. И там, среди табуна, нашел своего мерина: глубокий, словно тьма полуночи, взгляд; мохнатая шкура – темнейший эбен. Грива заплетена в толстые косы, как и хвост, которым он помахивал из стороны в сторону. Именно его рисовала одаренная сестра-новиция; оказалось, ее темные глаза вновь смотрели на меня: в тот момент, когда я приблизился к коню, она вздрогнула.
– Привет, малыш, – пробормотал я.
Он угостился кубиком сахара у меня с руки. Потом заржал и ткнулся мордой мне в лицо; ему хотелось еще, а я погладил его мохнатую, лоснящуюся голову и радостно засмеялся.
Габриэль покачал головой.
– Циники не верят в любовь с первого взгляда, но я, сука, эту лошадь полюбил сразу же, как увидел. И, скормив ему еще кубик сахара, понял, что обрел друга на всю жизнь.
– Как тебя зовут? – спросил я, ошеломленный его красотой.
– Его зовут Справедливый, – в ярости проговорила сестра-новиция.
Не успел я спросить, чем заслужил ее гнев, как воздух взрезал голос настоятельницы:
– Молчи, сестра-новиция Астрид!
– Не стану! – Она вскочила, уронив рисунки. На всех был один и тот же конь. – С какой стати этот пейзан берет себе Справедливого? Я…
Настоятельница залепила ей пощечину.
– Как ты смеешь мне перечить? Серебряная сестра ничем не владеет, не стяжает земных благ. Подчиняется старшим.
– Я еще не в Серебряном сестринстве, – с вызовом проговорила девушка.
Настоятельница ударила ее снова – так, что даже я вздрогнул, а от следующей оплеухи сестра-новиция упала на колени. И без того страшное лицо настоятельницы и вовсе перекосило от злости, когда она пригрозила:
– И не войдешь в него, если не оставишь своего высокомерия!
– Славно! Не больно-то хотелось!
– Кто бы сомневался! Но для приблудной дочери в этом мире есть два места, Астрид Реннье! Либо на коленях у алтаря Господа, либо на спине в борделе!
В конюшне воцарилась пугающая тишина. Астрид свирепо смотрела на настоятельницу снизу вверх. Халид явно не спешил заступаться за новицию, но вот я был тот еще дурень…
– Прошу прощения, – сказал я. – Если конь принадлежит доброй мадемуазель…
– Никакая она не мадемуазель, – отрезала настоятельница. – Она сестра-новиция Серебряного сестринства. Ей принадлежит разве что ряса. Она не заслуживает ничего, кроме наказания, которое и получит, а ты прикуси язык, если не желаешь разделить его с ней.
– Не вмешивайся, де Леон, – велел мне Халид.
Я в нерешительности посмотрел на настоятеля, а Шарлотта тем временем достала из рукава облачения кожаный ремень с коротким и острым наконечником.
– Моли Бога о прощении, – приказала она девушке.
Сестра-новиция ответила ей злобным взглядом.
– Не стану я ни о чем мол…
Не договорив, она задушенно вскрикнула, когда ремень опустился ей на спину.
– Моли, дочь шлюхи!
Астрид вскинула голову и яростно бросила:
– Пошла ты на хер.
Девушки ахнули. Жесткость во взгляде Астрид, ее упрямство потрясли меня, но больше всего удивило жестокое обращение. Я знал, каково это, когда тебя так лупцуют. Знал, сколько мужества требуется, чтобы сносить избиение молча. Плеть еще шесть раз опустилась Астрид на спину, но она не сдалась. Она бы скорее умерла, чем стала просить прощения, и я, испугавшись этого, взмолился вместо нее:
– Настоятельница, прошу, остановитесь! Если надо разделить наказание…
Я вздрогнул от боли, когда руку мне стиснули стальные пальцы, и обернулся.
