Последняя цивилизация. Политэкономия XXI века
Наглядный пример действия этого закона приводил американский экономист Ч. Конант в 1898 г.: «в течение последних пяти лет процентные ставки здесь (в Америке) значительно сократились». Причина этого кроется в том, что «капитал, превосходящий спрос, более не нужен, и он начинает застаиваться…». В поисках своего применения капитал бросается во все более рискованные предприятия, основанные на принципах «ограниченной ответственности и выпуска оборотных ценных бумаг, что способствовало усилению… кризисов. Но все чаще в последние годы они были следствием тщетных поисков сфер безопасных капиталовложений, которые не удавалось найти. Создание бесполезных заводов, увеличение числа не приносящих прибыль предприятий способствовали переполнению рынка продукцией, которая не может быть потреблена, даже если все средства общества будут брошены на потребление»… Затоваривание, «в свою очередь, ликвидировало прибыль, обанкротило крупные корпорации и разорило инвесторов»…[61]
Из постулатов Д. Рикардо вытекает также технократическая теория кризисов, согласно которой замедление темпов роста производительности труда снижает процент на капитал, вследствие чего капитал выводится из оборота, что приводит к кризису перепроизводства. Рост производительности труда начинает замедляться после того, как достигает пределов рынков сбыта, необходимых для реализации производимой продукции[62]. Другими словами, если темпы экономического роста отстают от темпов роста производительности труда, то в результате увеличивается и безработица, что приводит к падению покупательной способности и кризису перепроизводства. Эту сторону технократической версии подтверждала динамика развития США с 1919 по 1929 гг.: в среднем по стране производительность труда в этот период выросла на 43%, а Валовой Внутренний Продукт на 34%[63].
К. Маркс расширил и углубил классическое понимание теории кризиса в «Капитале», т. 1 (1867 г.). Согласно Марксу, в основе циклических кризисов лежит кризис перепроизводства, т.е. производство товаров в таком количестве, которое превышает платёжеспособный спрос. Причина этого, по мнению К. Маркса, заключается в том, что, кроме заработной платы, представляющей собой этот самый спрос, в стоимость товара включена еще и «прибавочная стоимость» (прибыль капиталиста), которая не идет на конечное потребление, как следствие, спрос всегда будет меньше имеющегося предложения (т.е. совокупной стоимости выпущенных товаров).
Чтобы распродать товаров на общую сумму больше, чем совокупная сумма заработной платы, владельцы капитала вынуждены реализовать товар в кредит. Общая сумма долга последовательно накапливается с каждым циклом производства. В итоге неизбежно наступает фаза, когда сумма выплат по долгу начинает превышать платежеспособные возможности, что приводит к резкому спаду товарного производства, массовым банкротствам и безработице.
Теория Маркса была дополнена сторонниками теории «процента». Ее приверженцы отмечали, что распределение «прибавочной стоимости» происходит не только в «сфере производства», но и в «сфере циркуляции денег», причем именно последняя запускает механизм «патологического развития экономики и денежной массы»[64]. Инструментом перераспределения «прибавочной стоимости» в «сфере циркуляции денег» являются проценты. Именно они обеспечивают перераспределение капитала, причем по экспоненциальному закону. В результате все большие суммы денег концентрируются у все меньшего количества людей[65],[66].
Обратной стороной «медали» является экспоненциальное накопление все большей суммы долга у все увеличивающегося количества должников. Таким образом, разрыв между спросом и предложением нарастает в экспоненциальной прогрессии, что не может не закончиться всеобщим крахом. Американский историк экономики Дж. Кинг, в связи с этим назвал проценты невидимой «машиной разрушения»[67].
Кровожадность «процента» призвана сдерживать прогрессивная система налогообложения. Это является необходимым условием для нормального функционирования рыночной экономики, утверждал еще Адам Смит: «Налог должен, по общему правилу, ложиться наибольшей тяжестью на богатых…»[68]. В противном случае, предупреждал в 1921 г. лауреат нобелевской премии Ф. Содди, при существующем финансовом устройстве экономика неизбежно должна время от времени «уничтожать деньги» в форме финансовых кризисов, нанося тем самым тяжелые удары по реальному хозяйству[69].
Особую популярность теория «процента» приобрела в Германии в начале ХХ в. К ее представителям можно отнести Г. Федера, который в 1917 г. основал «Немецкий союз для уничтожения процентного рабства», и С. Гезеля, который опубликовал свои первые работы еще в 1904 г.[70]. Основываясь на своей теории, задолго до Великой депрессии в 1918 г., в письме к издателю берлинской газеты «Цайтунг ам миттаг» С. Гезель предскажет: «Несмотря на то, что народы дают священную клятву заклеймить войну на все времена, несмотря на призыв миллионов: «Нет войне!», вопреки всем надеждам на лучшее будущее, я должен сказать: если нынешняя денежная система сохранит процентное хозяйство, то я решусь утверждать, что не пройдет и 25 лет, и мы будем стоять перед лицом новой, еще более разрушительной войны. Я очень отчетливо вижу развитие событий. Сегодняшний уровень техники позволит экономике быстро достигнуть наивысшей производительности. Несмотря на значительные потери в войне, будет происходить быстрое образование капиталов, которые вследствие избыточности предложения снизят проценты. Тогда деньги будут изъяты из обращения. Это приведет к сокращению промышленного производства, на улицу будут выброшены армии безработных… В недовольных массах пробудятся дикие революционные настроения, снова пробьются ядовитые ростки сверхнационализма. Ни одна страна не сможет больше понять другую, и финалом может стать только война»[71]. История будет развиваться точно по пути, предсказанному С. Гезелем.
Из классической теории вытекает, что при капитализме не существует сколько-нибудь продолжительного периода равновесия между спросом и предложением. Равновесие Адама Смита и Л. Вальраса представляет собой не более чем частный случай кратковременного баланса между ними. Вследствие этого капитализм как форма хозяйства крайне неустойчив, что неизбежно приводит его к периодическим кризисам. С другой стороны, именно отсутствие равновесия является условием, определяющим динамизм капитализма, которому для сохранения равновесия необходимо постоянное движение, постоянное развитие.
Невозможность достижения равновесия в рыночных условиях подтвердили исследования шведского экономиста К. Викселя (1926г.). По его мнению, рыночная система не только не способна сама восстановить свое равновесие, но, наоборот, со временем ее дисбалансы нарастают и ускоряются в динамике. Еще большую популярность получат взгляды К. Поланьи, который в своей книге «Великая трансформация» (1944г.) заявит: идея саморегулирующегося рынка основывается на самой настоящей утопии. Подобный институт не мог бы просуществовать сколько-нибудь долго, не разрушив при этом человеческую и природную субстанцию общества. «Первопричины катаклизмов лежат в утопической попытке экономического либерализма создать саморегулирующуюся рыночную систему»[72].
Дж. М. Кейнс в своей теории, появившейся в 1930-х гг. в ответ на начало Великой депрессии, также утверждал, что в условиях рыночной экономики невозможно достижение продолжительного равновесия между спросом и предложением. Правда причину этому Кейнс находил не в процентах и прибавочной стоимости, а в возникновении так называемого парадокса бережливости, когда потребители вследствие роста доходов начинают предпочитать увеличению потребления сбережения, что приводит к снижению совокупного спроса и кризису перепроизводства.
В поисках эликсира «вечной молодости»
Экономисты не могли успокоиться на полумерах борьбы с кризисами, они искали методы предупреждения их как таковых. В изложении Дж. Кейнса эта мысль звучала следующим образом: «Эффективное средство борьбы с экономическими циклами нужно искать не в устранении бумов и установлении хронической полудепрессии, а в том, чтобы устранить кризисы и постоянно поддерживать состояние квазибума»[73]. Этой цели Дж. Кейнс предлагал достичь за счет усиления регулирующей и социальной роли государства в экономике.
В этом сторонники неоклассической теории увидели опасность для капитализма. Не случайно Дж. Кейнса не раз обвиняли в пропаганде социалистических идей и скатывании к марксизму с его плановой экономикой. Однако, по мнению Д. Стиглица, в воззрениях Кейнса не было и грана идеологии, он просто «пытался спасти капитализм от самого себя»[74]. На практике предложения Кейнса балансировали между двумя крайностями: свободным рынком либералов и централизованной экономикой марксистов, и на деле выглядели попыткой адаптации идей последних к условиям первых.
Именно в усилении в 1940-х гг. этих пролевых тенденций Ф. Хайек увидит главную опасность и назовет ее «Дорогой к рабству». Классик неолиберальной школы предложит свой метод борьбы с наступающей угрозой: «Мы сможем избежать угрожающей нам печальной участи только при условии быстрого экономического роста, способного вывести нас к новым успехам… При этом главным условием развития является готовность приспособиться к происходящим в мире переменам, невзирая ни на какие привычные жизненные стандарты отдельных социальных групп, склонных противиться изменениям, и принимая в расчет только необходимость использовать трудовые ресурсы там, где они нужнее всего для роста национального богатства…»[75].
Практические рецепты представителей неоклассической школы, основывавшиеся на их мнении, что кризисы являются результатом вмешательства государства и центральных банков, сводились к отказу от централизованной банковской системы и радикальному снижению роли государства. Свободный рынок, основанный на золотом стандарте, по их идее, должен был сам все расставить на свои места. Наиболее полно эту мысль передавал один из последователей австрийской школы М. Ротбард, утверждавший, что государство следовало бы вообще отменить.
Однако после Великой депрессии Запад пошел по пути Дж. Кейнса. А. Рейнольдс объяснял, почему: «Весь ужас Великого краха состоит в том, что ему не найдено объяснения. У людей осталось ощущение, что резкий экономический спад может произойти в любой момент, без предупреждения, без причины. И именно этот страх эксплуатировался в качестве основного обоснования для практически неограниченного федерального вмешательства в экономические дела»[76].
Федеральный резерв США (ФРС) также решил не рисковать. Причины для этого были более чем убедительные, отмечал его будущий глава А. Гринспен: «Депрессия 1930-х привела к развязыванию Второй мировой войны, и нас переполняла решимость не допустить подобное впредь»[77]. И после мировой войны ФРС следовал строго в русле рузвельтовских (кейнсианских) реформ[78]. Конечно, начиная с 1945 г. Америка пережила много циклических подъемов и спадов, но все эти спады, не считая двух, были умышленными. «Плановые рецессии» целенаправленно организовывались Федеральным резервом, чтобы охладить экономику. «Ни один из послевоенных подъемов не умер своей смертью, всех их прикончил Федеральный резерв», – замечал профессор Массачусетского технологического института Р. Добишуа[79]. В этот период 1945-1969 гг. американская экономика росла самыми высокими темпами за всю свою историю. ВВП США за эти три десятилетия вырос в 3,7 раза, что является для Штатов абсолютным рекордом[80].
Первым исключением стал спад 1973-1974 гг., когда роль ФРС сыграло нефтяное эмбарго, вторым – кризис 2001 г., когда лопнул пузырь доткомов[81]. Эти спады как раз и представляют интерес, поскольку напрямую связаны с возвращением в реальную экономику неоклассической теории, ведомой на этот раз американскими наследниками австрийской школы. Их рекомендации сегодня имеют особое значение, поскольку мы живем именно в то время, когда они определяют финансовую и экономическую политику всего мирового сообщества.
Начнем эту историю с конца…
«Кейнс и Фридман предстали перед вратами рая. Святой Петр попросил их рассказать о земных деяниях, и Кейнс поведал, как во время Великой депрессии спас миллионы бедных от голода, а Фридман коротко ответил, что посвятил жизнь избавлению человечества от греха.
– Каким образом? – спросил Петр.
– Нарушать правила – грех, – отозвался Фридман, – вот я и пытался уничтожить правила»[82].
Наследники Джона Ло
Просто печатайте деньги…
М. Фридман[83]Основоположник монетарной («чикагской») экономической школы Милтон Фридман никак не объяснял обвал фондового рынка осенью 1929 г. По его мнению, крах и депрессия были непредсказуемы[84]. Его соавтор А. Шварц только добавляет, что накануне Великой депрессии ценные бумаги в целом не были переоценены[85]. Американские наследники австрийской школы в своем исследовании обращали внимание, прежде всего, на совпадение динамики изменения денежной массы и ВВП в межвоенный период и ее резкое сокращение в 1929 –1933 гг.[86]
Динамика реального ВВП и денежной массы (М2) США, долл.[87]
Исходя из этой зависимости, М. Фридман пришел к простому выводу, что причиной обвала экономики США стало ужесточение финансовой политики Федеральным резервом, повлекшее за собой резкое сжатие денежной массы. М. Фридман и А. Шварц в своем труде «Монетарная история США», указывая на этот факт, утверждали, что ФРС могла предупредить Депрессию. Именно действия ФРС, заявлял М. Фридман в своем фундаментальном труде «Капитализм и свобода», явились причиной Депрессии. По этому поводу в 2002 г. тогда еще член совета директоров ФРС Бен Бернанке, выступая на 90-летии М. Фридмана, сказал: «Я хотел бы сказать Милтону и Анне [Шварц]: что касается Великой депрессии – вы правы, это сделали мы. И мы очень огорчены. Но благодаря вам мы не сделаем это снова»[88].
Общее мнение сторонников неолиберальной (монетарной) теории, поясняет П. Кругман, заключается в том, что Великая депрессия представляет собой «ничем не оправданную и вовсе не обязательную трагедию»: «Не пытайся Герберт Гувер сбалансировать бюджет перед лицом надвигающегося экономического спада, не защищай Федеральная система так рьяно золотой стандарт, и наконец, профинансируй чиновники быстро и своевременно банки… то крах фондового рынка 1929 г. привел бы лишь к заурядной рецессии, о которой все скоро бы забыли»[89].
Основы монетарной теории были сформулированы за полвека до М. Фридмана британским экономистом Р. Хоутри, который утверждал, что в конечном итоге причиной повторения экономических кризисов является золотой стандарт: «Если бы не произошло ограничение кредита, то активная фаза торгово-промышленного цикла могла бы продолжаться безгранично»[90].
По мнению сторонников монетарной школы, бурное развитие американской экономики после Первой мировой требовало соответствующего увеличения денежной массы, но привязка ее к золотому стандарту препятствовала этому. Возникший денежный дефицит вызвал дефицит платежеспособного спроса, что в свою очередь привело к дефляции (падению цен) и кризису перепроизводства.
Критики этой версии отмечают, что сама Федеральная Резервная Система была создана для эмиссии необеспеченных золотом долларов. «Технически, – пояснял А. Гринспен, – золотой стандарт сохранялся… Однако теперь помимо золота в качестве законного средства платежа… мог служить расширяемый Федеральными резервными банками кредит («бумажные резервы»)»[91]. Закон о Федеральном Резерве прямо ставил перед ним главную задачу: «обеспечить эластичность денег». К апрелю 1929 г. отношение золота к общему объему кредита в Америке упало ниже 7% – самый низкий уровень за всю ее историю[92].
Впрочем, свое основное внимание сторонники М. Фридмана акцентировали не на «золотом стандарте», а на недостаточных монетарных мерах, предпринятых Федеральным резервом и Правительством в ответ на разразившийся кризис. Например, ФРС в феврале 1930 г. ограничилась лишь понижением ставки с 6 до 4%, а Правительство (в целях расширения денежного предложения) – покупкой крупных партий бумаг казначейства. В следующие два года власти не сделают практически ничего. Тон денежной политике задавал министр финансов Э. Меллон, который считал, что необходимо дать возможность рынку самостоятельно произвести необходимые корректировки пропорций и цен.
Оппоненты монетарной теории в ответ указывают, что расширение денежной базы, как того требуют монетаристы, не могло привести к восстановлению ликвидности. В подтверждение своих слов оппоненты отмечают, что в ответ на расширение денежной базы (с ~6 млрд долл. в 1929 г. до ~7 млрд в 1933-м) денежная масса не выросла, а наоборот упала с ~27 до ~20 млрд долларов. Даже в 1935 г., когда процентная ставка снизится до 0,14%, ситуация практически не изменится. Банки и население боялись финансовых операций, предпочитая хранить деньги в наиболее ликвидной форме. В результате возникла так называемая «ловушка ликвидности». С точки зрения теории Кейнса, денежные власти никак не могли исправить эту ситуацию, она корректируется лишь с помощью экспансивной налогово-бюджетной политики.
М. Фридман и А. Шварц отвергли подобные возражения. По их мнению, проблема состояла в том, что ФРС упустила время, она начала действовать слишком поздно, когда панические настроения уже охватили рынок. Федеральный резерв, утверждают М. Фридман и А. Шварц, виноват в создании «кризиса доверия», так как вовремя банкам не была оказана помощь и началась волна банкротств…[93].
На подобные обвинения легендарный М. Эклс, глава ФРС в те кризисные 1930-е гг., отвечал, что понижать ставки в больной стране бессмысленно. Накачивать экономику деньгами «можно в процветающей стране, где покупательная способность масс подталкивает их к усвоению более высоких жизненных стандартов и позволяет приобретать массу вещей помимо самых необходимых. Но разве можно надеяться на технологический прорыв в Америке 1930-х, в которой у миллионов людей не хватает покупательной способности даже для того, чтобы удовлетворить самые насущные потребности»[94].
На фундаментальном уровне расхождение между монетарной (неоклассической) и кейнсианской школами сводятся к тому, что первая, по сути, отвергает влияние спроса на экономический рост, утверждая, что последний определяется технологическим трендом на увеличение производственных возможностей экономики, т.е. предложением. В подтверждение своей позиции монетаристы приводят реальный факт постоянно повышающегося тренда развития экономики США в XX веке, несмотря на встречающиеся значительные колебания его текущих значений.
Но главное, монетарная школа в отличие от классической фактически настаивает на равновесности рыночной системы, т.е. ее способности самостоятельно возвращаться в равновесное состояние. Монетаризм воскрешает принципы «невидимой руки рынка», которая должна сама расставить все по своим местам, обеспечить непрерывное процветание и развитие. По мнению монетаристов, именно государственное вмешательство в экономику вносит диспропорции в рыночную систему, что и приводит к экономическим кризисам.
Не случайно рецепт «эликсира вечной молодости» от «чикагской школы» сводится к радикальному снижению роли государства в экономике. Основные постулаты монетарной теории изложены в книге М. Фридмана «Капитализм и свобода», ставшей экономической программой неоконсерватизма[95]. Базовая формула Фридмана включает в себя три фундаментальных положения: дерегуляция, приватизация, снижение социальных расходов.
Положения базовой формулы разъяснялись в большом количестве дополнений и уточнений, которые предписывали, в частности, что налоги должны быть низкими и взиматься по единой ставке, а заработная плата должна быть абсолютно эластичной и не иметь установленного минимума, что любую стоимость должен определять рынок, что приватизации подлежат не только коммерческие предприятия, но и инфраструктурные: здравоохранение, почтовая служба, образование, пенсионная система, военное обеспечение и т.п. Мировой рынок должен стать полем для свободной торговли и инвестиций, а правительства не должны вводить протекционистских мер для защиты своих производителей или собственности и т.д.
Единственным инструментом регулирования экономики, по мнению М. Фридмана, должна была остаться денежно-кредитная политика. соответственно, новая редакция неоклассицизма получила название монетарной теории. Она имела три основных постулата: стопроцентное резервирование под активы коммерческих банков, что должно исключить банковские кризисы; расширение денежной массы с постоянным темпом на уровне около 3-4% в год (т.е. пропорционально среднегодовым темпам роста экономики в ХХ в.), причем точный показатель значительно менее важен, чем его постоянство (что должно предохранять от попыток стимулирования экономики со стороны государства); введение свободно плавающих гибких обменных курсов национальных валют.
Однако на практике формой реализации монетарной теории стала все та же денежная эмиссия, что и у кейнсианцев, отличие состояло лишь в том, что кейнсианская школа осуществляла эмиссию посредством государства, а монетарная – рынка.
Формула неолиберализма М. Фридмана приобрела не просто чрезвычайную популярность, а стала практически единственной общественно-политической и экономической теорией, царящей на мировой арене с конца ХХ века.
Гринспен
Капитализму не в чем упрекнуть себя.
А. Гринспен[96]Наступление эпохи либерализма в США начнется с фундаментального потрясения мировой экономики 1970-х гг., получившего название стагфляции.
Стагфляция почти одномоментно охватила большинство стран мира с рыночной экономикой в конце 1960-х гг. До конца 1970-х гг. безработица в ведущих странах выросла в среднем в 3– 4 раза. Инфляция за тот же период прыгнула с 1–3% до ~14% во Франции, ~24% в Англии, ~7% в Германии, ~11% в США. Все главные мировые валюты – американский доллар, английский фунт, итальянская лира… обесценились в разы[97].
Стагфляция брала свое начало с обесценивания доллара и восстановления мировой экономики после Второй мировой войны. Два этих процесса наглядно демонстрирует динамика падения золотого содержания доллара и роста иностранных инвестиций в США. Обесценивание доллара привело к требованию европейцев в 1965– 1970 гг. обменять принадлежащие им доллары на золото по фиксированному курсу, установленному в Бреттон-Вудсе.
Золотое обеспечение доллара, в % и иностранные инвестиции в CШF, млрд долл.[98]
Ресурсов для выполнения подобных требований Соединенным Штатам хватило ненадолго. И в 1971 г. президент Р. Никсон заявит о полном прекращении конвертации доллара в золото. По словам П. Самуэльсона, «президент не имел выбора. Над ним довлело мощное долларовое кровотечение последних недель… Более десяти лет доллар был переоцененной валютой»[99].
Валютная система, установленная в Бреттон-Вудсе, способствовавшая восстановлению мировой экономики после Второй мировой войны, изначально обладала двумя фатальными пороками, обрекавшими ее на неминуемый крах:
На первый порок указывал бельгийский экономист Триффин, который отмечал, что для выполнения своих обязательств США должны иметь отрицательный платежный баланс, чтобы насыщать мир долларами, что неизбежно ведет к девальвации доллара, т.е. к отказу от установленного тем же Бреттон-Вудсом золотого паритета доллара. Этот парадокс получил название «дилеммы Триффина»[100].
Второй порок состоял в жесткой привязке мировых валют к доллару. Подобную систему предлагал в Бреттон-Вудсе и Дж. М. Кейнс вместе со своей мировой валютой «банкор, определяемой в соотношении к золоту». Wall Street Journal охарактеризовал план Кейнса как «машину по закабалению мира»[101]. Американский план Уайта отличался лишь тем, что этой «машиной» стал доллар США. С восстановлением ведущих экономик после Второй мировой долларовый стандарт становился препятствием на пути их дальнейшего развития, что делало его отмену неизбежной.
Старт стагфляции дал начавшийся с кеннеди-раундов и создания Общего рынка новый этап глобализации мировой экономики[102]. К этому времени, к началу 1970 гг., по данным П. Кругмана, внешняя торговля вышла на уровень 1913 г. – 11,9% валового производства промышленно развитых стран[103]. Последовавший крах Бреттон-Вудской системы открыл дорогу инфляции: снижение торговых барьеров, в условиях плавающих валютных курсов, сделало инфляцию наиболее действенным инструментом конкурентной борьбы в международной торговле. С другой стороны, снижение торговых барьеров привело к масштабному вытеснению неконкурентоспособных производств и как следствие росту безработицы.