Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности

Сходные и вместе с тем несколько более разработанные представления о смысле внешних ситуаций предлагает Э.Петерфройнд, синтезировавший клиническую теорию психоанализа с современными процессуальными моделями переработки информации (Peterfreund, 1971, 1976; Peterfreund, Franceschini, 1973). «Каждый из нас более или менее различно интерпретирует имеющуюся информацию, – пишет он. – Мы отбираем и перерабатываем ее, приходя к нашим индивидуальным взглядам на мир, к нашей индивидуальной “действительности”. Посредством таких интерпретаций информация обретает значение – общепринятые денотативные и коннотативные значения плюс уникальные личностные смыслы, представляющие для психоанализа особый интерес» (Peterfreund, 1976, р. 63–64). Петерфройнд пытается выделить две группы смыслов: смысл входной информации о внешнем мире и смысл информации, соответствующей различным феноменам переживания (Peterfreund, 1971). Это различение, однако, методологически некорректное; на уровне конкретного анализа Петерфройнд к нему реально не прибегает. Общая идея, выдвигаемая Петерфройндом, заключается в том, что информация приобретает смысл лишь в отношении к некоторому более широкому информационному контексту. Этот смысл непосредственно определяется характером переработки соответствующей информации, в частности генерализацией информации и классификацией ее в долговременной памяти. С другой стороны, переходя на язык клинического психоанализа, Петерфройнд указывает на обусловленность личностных смыслов личным опытом, на неотделимость их от мотивов, а также на зависимость смысла травмирующих событий для ребенка от уровня его развития и зрелости, уровня интеллекта и эмоционального состояния. Смыслы могут изменяться во времени; одни и те же события могут подвергаться реинтерпретациям различными способами в зависимости от опыта, развития способностей к переработке информации, изменения контекста и возникновения новых смыслов в процессе психоанализа (ibid., р. 235).

Сам психоанализ, по Петерфройнду, направлен именно на раскрытие уникальных, часто не осознаваемых личностных смыслов (Peterfreund, 1976). В этом отношении психоанализ имеет некоторую специфику, поскольку если в повседневном общении мы оперируем, как правило, общепринятыми денотативными и коннотативными значениями слов, то психоаналитику нередко приходится сталкиваться с весьма специфичными, глубоко индивидуальными смыслами, игнорирование которых (в частности, ориентация исключительно на универсальные символы) является достаточно распространенной ошибкой.

Мы видим, что в большей части подходов, относящихся к рассматриваемой нами сейчас группе, смысл, хоть и предстает как детерминированный преимущественно со стороны субъекта, однако определенным образом при этом связывает субъекта с действительностью. Другую позицию занимает феноменологическая психология, опирающаяся на философские идеи Э.Гуссерля, М.Мерло-Понти и др. и описывающая жизнь замкнутого в себе сознания. На это принципиальное расхождение неоднократно указывал Дж. Келли, стремившийся размежеваться с феноменологическим подходом (Kelly, 1969).

Рассмотрение смысла с позиций феноменологической психологии представлено в работах Ю.Джендлина, прежде всего в его теоретической монографии «Переживание и смыслотворчество»: «Смысл формируется во взаимодействии переживания и чего-либо, выполняющего символическую функцию» (Gendlin, 1962, p. 5). Решающая роль в этом взаимодействии принадлежит, однако, не столько смыслу, выраженному в символических формах, сколько непосредственно ощущаемому «допонятийному» смыслу, хотя последний является «неполным» без воплощения в символических формах. «Смысл всегда включает в себя некоторые неявные аспекты, которые в данный момент не символизированы» (ibid., p. 65). Джендлин прослеживает функционирование непосредственн о ощущаемых невербализованных смыслов в речи, мышлении, наблюдении, действии, в работе памяти и понимании, приходя к выводу о том, что решающим является отношение между вербально символизированным смыслом и ощущением, «из» которого рождается смысл (ibid., p. 83–84).

В центре работы Джендлина находится теоретический анализ различных видов функциональных отношений между символами и непосредственно ощущаемыми смыслами (ibid., p. 90–138). Джендлин выделяет три типа функциональных отношений, не сопровождающихся смысловой перестройкой, – отношения прямой соотнесенности, узнавания и экспликации, и четыре типа отношений, в которых рождаются новые смыслы или же существующие смыслы получают новое символическое воплощение и обогащаются новым содержанием, – отношения метафоры, схватывания, релевантности и иносказания. Эти четыре типа функциональных отношений и обеспечивают непрерывную динамику смыслов, их развитие и обогащение в потоке переживания, который, по Джендлину, и есть личность. Основные характеристики переживаемых смыслов связаны с их потенциальной неисчерпаемостью, возможностью вступать в разнообразные функциональные отношения с другими смыслами, порождая новые смыслы; отдельные аспекты переживаний также могут получать новые символические воплощения, вступать в новые отношения и т. д. Более того, каждый смысл может рассматриваться не только под углом зрения его специфического содержания, как элемент определенного класса, но и как частный случай самого себя (an instance of itself), переживание как таковое. В последнем случае мы опять сталкиваемся с процессом порождения новых смыслов.

Концепция Джендлина разработана весьма детально, однако мы ограничимся лишь уже сказанным, поскольку в его рассуждениях трудно провести границу между философским и психологическим содержанием. Последующие его работы были посвящены разработке методов психотерапевтической работы со смыслами. Основным итогом этой работы стала разработка им оригинальной психотерапевтической техники фокусирования (Gendlin, 1981), которая приобрела широкую известность и популярность в 1980-е годы. В книге, посвященной фокусированию, Джендлин вводит понятие «чувственного смысла» (felt sense), который он определяет как телесное ощущение смысла (meaning) (ibid., p. 10). Чувственный смысл невыразим словесно, это нечто глубинное, смутное, нечеткое, более сложное, чем эмоция, и более личностное, чем разум. «Чувственный смысл, подобно гобелену, сплетается из многих переплетающихся нитей, однако переживается… как одно целое» (ibid., p. 84). Чувственный смысл представляет собой единство тела и души, предшествующее их разделению.

Техника фокусирования представляет собой метод доступа к этим чувственным смыслам. Но их нельзя увидеть как они есть. Они изначально неоформленны, и в процессе их осознания они претерпевают трансформации, уже не остаются теми же, что были. Но это отнюдь не недостаток техники, а, напротив, ее преимущество. «Когда ваш чувственный смысл ситуации меняется, меняетесь вы – и, соответственно, ваша жизнь» (ibid., p. 32).

Чувственный смысл переживается не в душе, а в теле. «Это незнакомый, очень глубокий уровень осознания, который психотерапевты (и кто бы то ни было) обычно не обнаруживали» (ibid., p. 33). Обычно, когда мы готовы сказать что-то, у нас есть чувственный смысл того, что мы хотим выразить, прежде чем придут подходящие слова. Он включает в себя десятки, а то и сотни компонентов: значение, которое мы хотим выразить, эмоциональную окраску, которую мы хотим ему придать, причины, по которым мы хотим сказать это данным конкретным людям, реакцию, которую мы надеемся от них получить, и т. д. (ibid., p. 85). «Этот целостный смысл может быть пережит далее; он обладает своей собственной направленностью. Это ваше ощущение вещи в целом, включая то, что вы знаете, думали, выяснили. Он включает и то, что вы, по-вашему, “должны”, и то, что еще не решено. В нем можно выделить мысль и чувство, долг и желание» (ibid., p. 160). Смысл нельзя вычислить и пересказать. Его надо встретить, открыть, почувствовать, прислушаться к нему и дать ему возможность проявиться (ibid., p. 156).

Концепция Джендлина стоит несколько особняком от всех прочих, хотя по формальным основаниям мы ее относим ко второй группе подходов к анализу смысловых механизмов сознания.

Последний из подходов этой группы, который, однако, можно рассматривать и как переход к третьей группе подходов, – психоаналитическая феноменология Дж. Этвуда и Р.Столорова, которую эти авторы определяют как глубинную психологию человеческой субъективности, посвященную прояснению смыслов в личном опыте и поведении (Atwood, Stolorow, 1984, p. 1). Любое психоаналитическое понимание – это интерпретативное понимание, направленное на схватывание смысла. Сам смысл «…принадлежит к личному субъективному миру индивида и доступен пониманию через посредство эмпатии психоаналитика» (ibid., p. 4). Тем самым психоаналитическая феноменология обращается к герменевтической природе и функции психоанализа, которую усматривали в нем многие авторы, в частности К.Ясперс и П.Рикёр (см. об этом выше). Смысловые структуры связывают в единое целое различные части индивидуального мира.

Вместе с тем, хотя сам смысл относится к субъективной реальности, процесс его постижения – процесс интерсубъективный, предполагающий диалог между двумя личными универсумами, что роднит этот подход с подходами третьей группы (см. ниже). «Различные паттерны смысла, которые возникают в психоаналитическом исследовании, высвечиваются на специфическом психологическом поле, локализованном в месте пересечения двух субъективностей» (ibid., p. 6).

Теперь мы переходим к анализу третьей и последней группы подходов к рассмотрению смысловых механизмов сознания и деятельности – к анализу тех подходов, в которых смысл рассматривается под интерсубъектным или социальным углом зрения, в плоскости отношений индивида с другими людьми или с социокультурным целым, к которому он принадлежит.

Как и две другие рассмотренные в этом разделе группы подходов не противоречат друг другу, но лишь акцентируют разные измерения смысла как наиболее существенные, так и третья группа подходов не противостоит ни первой, ни второй, но выделяет новое измерение, которое представители этих подходов рассматривают при анализе смысла как наиболее существенное. В каком-то смысле переходным звеном между подходами первых двух и третьей группы служит важная теоретическая статья Я.Смедслунда (Smedslund, 1969).

Смедслунд исходит из общего положения о том, что объективные стимульные ситуации обладают для субъектов индивидуально-специфичным смыслом, который определяет характер реагирования на эти ситуации. Он считает, что отношение между стимульной ситуацией и смыслом не подчиняется каким-либо универсальным законам, поэтому предсказать смысл стимула по его характеристикам невозможно. Смысл связан лишь с активностью субъекта (ibid., p. 1–2). Смедслунд логически выделяет три вида смыслов действия X для индивида Р в ситуации S в момент времени t. Прямой смысл Х определяется набором всех утверждений, которые для Р в S и в t эквивалентны утверждению, что произойдет X. Узкий смысл Х определяется набором утверждений, которые для Р логически следуют или исключаются при условии, что произойдет X. Наконец, полный смысл Х определяется тем же плюс еще набором утверждений, вероятность истинности которых для Р изменяется в результате X. Наряду с различением прямого, узкого и полного субъективного смысла событий, Смедслунд вводит другое, не менее важное различение. Он определяет прямой социальный смысл, узкий социальный смысл и полный социальный смысл действия Х для общности Y в S и в t как соответственно часть прямого, узкого и полного смысла X, разделяемую всеми членами Y, т. е. общую для них (ibid., p. 6). Поскольку социальные смыслы ограничены пределами данной конкретной общности, индивиду доступны лишь смыслы, принадлежащие общности, в которую он входит или входил ранее. Из этого следуют принципиальные ограничения возможностей межличностного познания, в частности, для психологов, поскольку общность смыслов является необходимым, хоть и не достаточным условием такого познания. «…Социальный смысл является единственным мостиком между личным миром наблюдателя и личным миром наблюдаемого» (ibid., p. 7). Поэтому если психолог незнаком с социальными смыслами, присущими той общности, к которой принадлежит его клиент, то возможности взаимопонимания будут сильно ограничены.

Статья Смедслунда привлекла внимание к факту множественности смыслов действия, в результате чего встал вопрос о том, какие смыслы – социальные или личностные – должны стать предметом изучения психологов и социологов. Так, Г.Менцель (Menzel, 1978), убедительными примерами демонстрируя множественность смыслов одного и того же действия или ситуации даже для самого субъекта, приходит к выводу о том, что бессмысленно искать «истинный» смысл действия; продолжая исследование, можно открывать все новые и новые смыслы, и этот процесс бесконечен. Более того, он не считает, что решающим является смысл действия для самого субъекта, хоть он и немаловажен. Наиболее важным для научного исследования Менцель считает смысл изучаемого действия для нас, для исследователей, т. е. для тех, кто поставил вопрос о смысле этого действия. Смыслы того же действия для субъекта и для других участников рассматриваемого процесса социального взаимодействия могут помочь нам ответить на этот вопрос, но сами по себе не столь существенны.

Противоположную позицию занимает Р.Ромметвейт (Rommetveit, 1980), обстоятельно критикующий представления Я.Смедслунда о социальном смысле. Ромметвейт считает поиск истинного социального смысла поступка столь же тщетным, как и поиск единственного буквального значения словесного текста. В отличие от Смедслунда, он считает, что индивидуальные смыслы конкретных действий и ситуаций пересекаются даже для членов одной социальной группы настолько незначительно, что их общий компонент сводится к трюизму. Решающая роль при оценке смысла действия принадлежит, согласно Ромметвейту, позиции самого субъекта, его собственной честной интроспективной оценке.

При всем различии изложенных позиций мы видим и то общее, что их объединяет: анализируемое действие помещается не просто в плоскость отношений субъекта с внешним миром, но в плоскость социальных взаимодействий, отношений с другими субъектами, которые также обладают способностью атрибутировать смысл своим и чужим действиям. Три развернутых подхода к анализу смысла под этим углом зрения сложились в 1970-е годы в английской психологии. Это концепция самообучающейся личности Л.Томас и Ш.Харри-Аугстайн (Harri-Augstein, Thomas, 1979; Harri-Augstein, 1978, 1985; Thomas, 1978, 1985) и группа методологически единых, хотя теоретически различающихся подходов, выступающих за новую социально ориентированную методологию познания личности, из которых проблема смысла наиболее разработана в этогеническом подходе Р.Харре (Harre, 1974, 1977, 1978, 1979, 1982, 1983; Harre, Clarke, DeCarlo, 1985) и в социальной экологии Дж. Шоттера (Shotter, 1974, 1976, 1978; Gauld, Shotter, 1977).

Психолого-педагогическая концепция самообучающейся личности Ш.Харри-Аугстайн и Л.Томас, опираясь на теоретические положения теории личностных конструктов, делает акцент на социальной природе смыслов, которая не нашла отражения в работах самого Дж. Келли. Эта концепция также исходит из положения, что центральным для понимания человека и для познания людьми самих себя является истолкование личностных смыслов (Thomas, 1985, p. 238). Процесс обучения с позиций теории личностных конструктов рассматривается как конструирование новых смыслов и реконструирование уже существующих в направлении повышения их соответствия личным целям и реальным отношениям, в которые вступает индивид (Thomas, 1978, p. 47). «Люди ищут смыслы. Созидание смыслов, процесс достижения личностного знания и есть обучение» (Harri-Augstein, Thomas, 1979, p. 119).

Однако смысл является не только личностным, но может также передаваться и обмениваться (Thomas, 1978, p. 50). Личностные смыслы – всегда часть более широкой системы. Реальным пространством, в котором существует личностный смысл, является пространство диалога (conversational space), переживаемое как контекст личностного смысла. «У него нет фиксированных измерений, оно возникает там, где имеются хотя бы две системы личностных смыслов. Оно задается экспрессивными формами, посредством которых происходит обмен этими смыслами. Именно характер взаимной соотнесенности этих двух систем личностных смыслов определяет мерность пространства и тем самым возможности распада или развития» (Harri-Augstein, Thomas, 1979, p. 128–129).

Взаимодействие смысловых систем, однако, не ограничивается ситуацией межличностного взаимодействия. Всевозможные объекты культуры «…отражают способы, которыми индивиды и группы пытались выразить и зафиксировать смысл… Эти объекты представляют собой хранилище наиболее мощных и устойчивых систем социальных смыслов данного общества, интеллектуальный фонд культуры» (Harri-Augstein, 1978, p. 87). Тем самым в центре внимания оказывается процесс взаимодействия индивидов с этим интеллектуальным фондом, служащий задаче конструирования индивидами личностно значимых и жизнеспособных смыслов, позволяющих им эффективно взаимодействовать с событиями, людьми и объектами, образующими их мир (ibid.).

К этому взаимодействию и обмену смыслами и сводится обучение как таковое, заполняющее всю жизнь человека. Однако эффективность этого непрерывного обучения требует обучения обучению, которое связано с развитием способности контролировать и перестраивать в определенные периоды жизни сами процессы конструирования смыслов (ibid., p. 100–101). Обладающая такой способностью самообучающаяся личность, во-первых, обладает свободой взаимодействия со смысловой системой интеллектуального фонда культуры и воздействия на нее; во-вторых, конструирование новых смыслов выступает для нее не просто как приобретение нового знания, но и как процесс познания, ценный и обогащающий сам по себе, вне зависимости от результата (Harri-Augstein, 1985).

Формы, в которых может существовать смысл, разнообразны. Л.Томас (Thomas, 1985) иллюстрирует это идеей операционального невербального смысла (умение ездить на велосипеде); Ш.Харри-Аугстайн перечисляет ряд систем (кинестетическая, зрительная, слуховая, тактильная и обонятельная сенсорные системы, символические системы), в которых может выражаться смысл в процессе межличностного взаимодействия. «Акцент, делаемый на каждую из этих форм в рамках целостной системы смысла, будет различаться, но каждая играет свою роль в процессе индивидуального конструирования» (Harri-Augstein, 1978, p. 88).

Значительно более глубоко социальные корни смыслов человеческих действий раскрываются в теории социального поведения Р.Харре. Харре, в частности, рассматривает поведение человека как детерминированное системой функционирующих в данной культуре и в отдельных субкультурах правил, которые аналогичны грамматическим правилам, в соответствии с которыми строится речь. Ключевая роль принадлежит не внешним физическим характеристикам отдельных элементов и единиц поведения, а их социальным смыслам. «Именно между социальными смыслами устанавливаются социальные законы, если они есть, и именно из них строятся социальные структуры (patterns)» (Harre, 1977, p. 36). Социальные смыслы являются относительно универсальными, независимыми от конкретной культуры, в отличие от специфических физически описываемых систем, служащих для выражения этих смыслов в каждой отдельной культуре, например, жестов. Функцию выражения смыслов в принципе может выполнять любая система физически различаемых состояний; при этом от самой этой системы зависит сравнительно мало (ibid., p. 37–38).

В анализе конкретного социального взаимодействия Харре исходит из положения, что само действие как психологическая реальность конституируется смыслом, которым субъект наделяет поведенческую структуру и который может быть понят остальными участниками взаимодействия; социальные действия социальны постольку, поскольку они осмысленны (Harre, 1974, 1978). Харре выделяет курсивом как общий принцип то положение, что люди стремятся, помимо всего остального, придать смысл своему социальному опыту (Harre, 1974, р. 256); придавая смысл своему действию, человек тем самым относится к другому как к человеку; тем самым это отношение становится социальным (ibid., p. 255).

В потоке поведения Харре выделяет такие единицы анализа, как действия (преднамеренные последовательности движений, словесная реплика, экспрессивные проявления) и поступки (acts) – действия, рассматриваемые под углом зрения их социального смысла. Поступки приобретают социальный смысл благодаря своей включенности в более широкий социальный контекст; смысл же отдельных элементов поведенческой цепочки определяется их местом в этой цепи. «Так, например, понимание социального смысла улыбки требует не только феноменологического различения между одной улыбкой и другой, но и знания различных поведенческих цепочек, в контексте которых улыбка данного типа уместна, и тех, в которых она выглядела бы странной» (Harre, 1978, р. 49). Наряду с окружением, «сценой», задающей социальный контекст действия, Харре выделяет в качестве детерминант социального смысла интенции субъекта; действия строятся не только под влиянием социокультурных шаблонов, большую роль играют также содержание и «социо-грамматика» процессов оценивания (accounts), служащих для выделения смысла действия и коррекции и стабилизации непрерывного потока межличностного взаимодействия посредством реинтерпретации или исправления ошибок и неудач (Harre, 1976, 1978, 1979).

Харре выделяет пять иерархических уровней смыслов, присутствующих в социальных взаимодействиях. Низший уровень задается самим преднамеренным действием, второй – реализацией преднамеренного поступка, третий – его косвенным эффектом, четвертый – преднамеренными будущими последствиями поступка и пятый, «герменевтический» уровень связан с выходом за пределы практических эффектов поступка и приобретает смысл лишь в плоскости анализа экспрессивного плана действия[13]. Именно экспрессивный аспект, а не практический, определяет скрытую значимость действия, его уже не социальный, а личностный смысл, хотя последний и не может существовать иначе как соотносясь с системой социальных смыслов (Harre, 1982). Именно личностные смыслы, производные от социальных, во многом определяют уникальность психики каждого индивида (Harre, 1983, p. 281). Они представляют собой фактически метафорическую переработку социальных семиотических систем (Harre, 1982, p. 21). В качестве основного детерминанта личностных смыслов указывается экспрессивный аспект жизненного пути личности, обозначаемый понятием «моральная карьера» (Harre, 1979, p. 33–34).

В качестве одной из основных задач этогенический анализ Харре ставит понимание смысла человеческих действий и их элементов, опираясь во многом на здравый смысл и житейские представления (Harre, 1978). По проблеме смысла проходит граница между социальной и личностной психологией. «В социальной психологии интенции субъекта имеют значение лишь постольку, поскольку они поняты… В личностной психологии важны интенции субъекта и их отношение к его или ее системе убеждений, и уже независимо от этого – их истолкование интерпретатором и его убеждения» (Harre, Clarke, DeCarlo, 1985, p. 105). Под этим углом зрения теория Харре предстает как социально-психологическая, уделяющая лишь относительно небольшое внимание собственно личностным аспектам действия. Личностные аспекты действия получили более полное раскрытие в теории Дж. Шоттера, принадлежащей к тому же общему методологическому направлению.

Теоретические основания, на которые опирается эта теория при анализе смыслов человеческих действий, изложены в книге А.Голда и Дж. Шоттера «Человеческое действие» (Gauld, Shotter, 1977). Критикуя господствующие механистические подходы к объяснению действия, авторы противопоставляют им «герменевтический» подход, направленный на раскрытие смыслов действий для субъекта. Как правило, эти смыслы очевидны, однако не всегда. Есть действия, смысл которых неясен и самому субъекту. Задача психолога – пролить свет на смысл этих действий.

Смысл текста для его автора или действия для его субъекта можно понять, согласно Голду и Шоттеру, лишь зная, как он видит мир и свое место в нем, поскольку смысл действиям придает их локализация в некой «более широкой схеме вещей» (ibid., p. 5). «Для того чтобы понять “смысл” чьих-то действий, почему он сделал то, что он сделал, необходимо составить представление о его актуальных взглядах на мир и на текущую ситуацию, а также о моральных и социальных правилах, регулирующих его поведение» (ibid., p. 89). Помимо этого необходимого «фона», Голд и Шоттер считают неизбежным использование телеологических понятий, объясняя смысл действий субъекта на языке его целей, намерений и мотивов. Герменевтическая интерпретация смыслов действий, по Голду и Шоттеру, не может быть проверена традиционными методами наблюдения и эксперимента и не относится к научным данным в традиционном их понимании.