Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности
Шоттер подчеркивает, что смысл следует понимать «…как глагол, а не как существительное» (Shotter, 1978, p. 46). Действия, обладающие смыслом, тем самым включают в себя или указывают на другие действия, будучи логической частью которых они сами выступают как действия. Смысл данного действия, по Шоттеру, состоит из двух компонентов: один определяется действиями, являющимися логическими следствиями данного, другой, напротив, предшествовавшими действиями, логическим следствием которых является данное рассматриваемое действие (Ginsburg, 1980, p. 339). Тем самым смыслы действий указывают на направление развертывания поведения из прошлого в будущее (Shotter, 1978, p. 76). «Интерпретируя смысл ситуации для человека, необходимо оценить, что ситуация значит для его поведения в будущем. Любой навык предполагает понимание того, как использовать орудия для достижения своей цели; необходимо понимать смысл того, что ты делаешь, как это связано с тем, что уже сделано, и что вытекающее из этого еще требуется доделать» (Shotter, 1975, p. 66).
Шоттер уделяет особое внимание онтогенезу способности придавать смысл своим действиям, делать их понятными для других, с тем чтобы координировать свои действия с действиями других людей и делать тем самым возможным социальное взаимодействие. Эту способность Шоттер рассматривает как специфический практический навык, приобретаемый путем научения в раннем возрасте (Shotter, 1975, 1976, 1978). Ключевая роль в этом процессе принадлежит матери, точнее, процессам взаимодействия в неразделимой психологической целостности ребенок-мать. «Задача матери – так реагировать на то, что он делает, чтобы придавать его действиям смысл» (Shotter, 1975, p. 100). Именно интерпретация матерью действий ребенка в терминах смыслов (которая сама во многом определена непосредственным поведенческим контекстом) определяет соответствующую интерпретацию своих действий самим ребенком (Shotter, 1975, 1978); можно сказать, что на ранних стадиях онтогенеза осмысление ребенком своего поведения развивается по известному механизму «самоосуществляющегося пророчества». В более старшем возрасте эта зависимость от материнской интерпретации исчезает, обучение превращается в самообучение и смысл некоторых действий ребенка коренится теперь уже в стремлении расширить поле смыслов своих действий, развивать способность к осмысленным действиям (Gauld, Shotter, 1977, p. 213–214).
Общее развитие этой способности идет в направлении «прогрессивной рационализации действия» (Shotter, 1978, p. 43). Автономная личность, способная сама определять направленность своего поведения и нести ответственность за свои действия, характеризуется способностью действовать произвольно и осмысленно, в том числе и с точки зрения других, но при этом не завися от них (Shotter, 1974, 1976, 1978). По Шоттеру, чтобы быть самим собой, человеку нужен другой, мне нужен ты – чтобы видеть, что мои движения отзываются в тебе, чтобы быть уверенным, что мои действия имеют смысл (Shotter, 1975, p. 110). В этом пункте вновь происходит соприкосновение личной и социальной действительности: «Идея интерсубъективности, понятие об общих системах представлений и их следствиях, придающих смысл всему, что происходит в обществе, становится центральным понятием любой науки о сознании» (ibid., p. 41). Согласно позиции Шоттера, социальные миры суть совместные продукты взаимодействия индивидов, и в частности общих смыслов, создаваемых в этом взаимодействии. «Чтобы понять действие, необходимо понять личный и социальный миры, в которых это действие осуществляется и имеет смысл… Оно не существует независимо от них» (Ginsburg, 1980, p. 324). В одной из работ Шоттер идет еще дальше, связывая смысл человеческого действия с его ролью в реализации общекультурных целей (Shotter, 1974, p. 61).
В заключение этого раздела мы воспользуемся для обобщения подходов Р.Харре и Дж. Шоттера уже цитировавшейся обзорной статьей Дж. Гинзбурга (Ginsburg, 1980), которая содержит и развитие указанных подходов. Гинзбург критикует подходы Харре и Шоттера, а также Р.Ромметвейта, за опору исключительно на языковые смыслы, считая это неоправданным ограничением, и формулирует обобщенную модель социального действия так:
«Действия обладают смыслом, и для того, чтобы взаимодействие сопровождалось пониманием, смыслы действий должны стать общими для участников взаимодействия, хотя и не обязательно полностью…
Процесс взаимодействия имманентно включает в себя активное формирование временной и, как правило, лишь частично общей для всех схемы социальной действительности… Формирование схемы… может включать обмен смыслами между участниками взаимодействия. Эта общая схема как динамическое пересечение смыслов является продуктом совместного действия и не может быть объяснена или понята в категориях любого отдельно взятого участника… Обмен смыслов может быть осуществлен и ретроактивно. Действительно, принимая во внимание ветвящийся характер человеческих действий, смысл любого действия может быть всегда изменен последующим включением этого действия в новый, более общий акт» (ibid., p. 338).
* * *Попытаемся теперь сделать некоторое обобщение всех рассмотренных подходов к проблеме смысла в зарубежной психологии личности. Сложность этой задачи обусловлена тем, что представления о смысле во всех рассмотренных подходах разрабатывались независимо друг от друга, если не считать некоторых отдельных эксплицитных связей и влияний: Левин – Толмен – Левин; Левин – Нюттен; Фрейд – Нюттен; Фрейд – Клейн – Петерфройнд; Келли – Магнуссон; Xappe – Шоттер. Сравнительно недавно исследователи стали рефлексировать многозначность понятия «смысл». «С замечательной ясностью обнаружилось, что слово “смысл” (meaning) относится к такому количеству разных понятий, конструктов, функциональных систем, процессов и областей “опыта”, что требуется сноровка горной козы, чтобы скакать с одного уровня на другой» (Creelman, 1966, p. 209). Автор основанного на идее смыслообразования подхода к психотерапии М.Б.Карлсен характеризует смысл как «…процесс и идеал, структуру и последовательность, возможность и ограничение, достижение и намерение, существительное и глагол, формирующиеся и трансформирующиеся на протяжении всех стадий жизни взрослого человека» (Carlsen, 1988, p. 5). Она различает три взгляда на смысл: под углом зрения частей, процесса и целого, отмечая искусственность этого разделения, которое, однако, полезно для лучшего понимания. Основной характеристикой смысла является указание на его источник. В понятие смысла М.Б.Карлсен включает системы всех уровней абстракции, отмечая теснейшую связь смыслообразования с аффективными процессами. В общем, в это понятие входит почти все. «Смысл как существительное включает элементы конструктов, систем слов, когнитивные схемы, матрицы убеждений, ориентировочные механизмы, паттерны значимости… Предикативные качества смысла – процесс, движение, рост, намерение, эволюция личностных синергий, рост и развитие “от-к”… Таким образом, “смысл” есть одновременно смысл и осмысление, интенция и интендирование, существо и существование» (ibid., p. 23).
В таблице 1 представлена схема членения и изложения нами рассмотренных подходов, которая поможет более объемно, но при этом структурированно представить весь спектр имеющихся подходов к проблеме смысла в зарубежной психологии личности. Напомним, что после работ К.Г.Юнга и А.Адлера проблема смысла разрабатывалась в двух независимых направлениях: первое трактовало смысл как высшую интегративную основу личности, второе – как структурный элемент сознания и деятельности. Каждое из этих направлений мы, в свою очередь, подразделили еще на три группы: первое – в соответствии с членением Э.Вайскопф-Джолсон (Weiss-kopf-Joelson, 1968), и второе – согласно критериям, предложенным Л.Томас (Thomas, 1985).
Таблица 1
Логическая классификация подходов к проблеме смысла в зарубежной психологии
При взгляде на таблицу видно, что эти дальнейшие подразделения каждого из направлений оказались тесно взаимосвязанными между собой, изоморфными, сводимыми к одному основанию. Если основанием для первого разделения всех подходов на два направления служит роль или функция, приписываемая смыслу в деятельности личности, то вторым основанием выступает та реальность, в которой существует смысл, та система отношений, которая порождает смысл как психологическую реальность. В первом случае это объективная действительность, объективные отношения, мир, независимый от его отражения субъектом. Во втором случае это субъективная действительность, внутренний мир, данный субъекту в его отражении. И в третьем случае это интерсубъектное пространство, социальные и межличностные отношения, социальная действительность, существующая независимо от сознания каждого индивида в отдельности, однако обусловленная уникальной совокупной практикой данного конкретного социума, лишь для членов которого она выступает как объективная и неизменная. Тем самым мы можем от исторической схемы перейти к логической, в которой шесть логических определений смысла образуются пересечением трех возможных онтологических его характеристик и двух возможных функциональных характеристик. Наше убеждение в тесной взаимосвязи и взаимообусловленности этих шести логических определений, рассматривавшихся ранее как альтернативные, будет обосновано в последующих главах. Сейчас мы попытаемся лишь выделить в описанных подходах относительно инвариантные положения, повторяющиеся независимо друг от друга в разных концепциях, ориентирующихся на разные логические определения смысла.
Во-первых, отметим такие характеристики смысла, как его связь со значимостью для субъекта определенных объектов, явлений, действий и событий и его индивидуальная неповторимость. Первый момент особенно подчеркивается у З.Фрейда, В.Франкла, Дж. Ройса, Ф.Феникса, С.Мадди, Дж. Бьюдженталя, Ж.Нюттена, Дж. Келли, Э.Петерфройнда. Второй отмечают почти все; особый акцент на него делают А.Адлер, В.Франкл, Дж. Ройс, Дж. Келли, Э.Петерфройнд, Ю.Джендлин, Р.Ромметвейт, Л.Томас и Ш.Харри-Аугстайн, А.Голд и Дж. Шоттер.
По вопросу о том, что именно придает смысл конкретным объектам, явлениям и действиям, единодушие не столь велико, но все же заметно. Вместе с тем такое наиболее общее положение, как обусловленность смысла предмета или действия его местом в более широком контексте, объединяет Ж.Нюттена, Ф.Франзеллу, Л.Нистедта, Э.Петерфройнда, Р.Харре, А.Голда и Дж. Шоттеpa. На отношение между субъектом и миром как на детерминант смысла указывают А.Адлер, Дж. Ройс, Дж. Бьюдженталь, Ж.Нюттен, А.Голд и Дж. Шоттер. Потребности, мотивы и интенции субъекта рассматривают как источники смысла З.Фрейд, А.Адлер, К.Левин, Э.Толмен, Ж.Нюттен, Р.Мэй, Э.Петерфройнд, Р.Харре, А.Голд и Дж. Шоттер. Зависимость смысла от когнитивных процессов переработки информации и построения образа мира отмечают Дж. Ройс, С.Мадди, Э.Толмен, Э.Бош, Ж.Нюттен, Дж. Келли, Л.Нистедт, Э.Петерфройнд, Ю.Джендлин, Р.Харре. Обусловленность смыслов уникальным опытом и биографией субъекта отмечают З.Фрейд, А.Адлер, Дж. Клейн, Д.Магнуссон, Э.Петерфройнд, Л.Томас и Ш.Харри-Аугстайн, Р.Харре, причем З.Фрейд, Дж. Клейн и Э.Петерфройнд придают особое значение аффективным переживаниям раннего детства. Роль активности самого субъекта в порождении смыслов особенно подчеркивают В.Франкл, М.Чиксентмихали, С.Мадди, Дж. Бьюдженталь, Дж. Келли, Л.Томас и Ш.Харри-Аугстайн, Дж. Шоттер. Социокультурную детерминацию смыслов отмечают К.Г.Юнг, М.Чиксентмихали, Ф.Феникс, Р.Мэй, Я.Смедслунд, Л.Томас и Ш.Харри-Аугстайн, Р.Харре, причем особую роль обучения и самообучения в порождении смыслов отмечают Ф.Феникс, Л.Томас и Ш.Харри-Аугстайн, а также Дж. Шоттер; К.Левин указывает на влияние других людей на порождение смыслов (валентностей) в виде приказа, запрета или примера.
Взгляды разных авторов на характер влияния смысла на сознание и деятельность отличаются меньшей разработанностью и меньшим разнообразием. Сам факт того, что поведение определяется смыслами ситуаций, предметов и явлений, отмечают А.Адлер, В.Франкл, С.Мадди, К.Левин, Э.Толмен, Ж.Нюттен, Н.Эндлер и Д.Магнуссон, Я.Смедслунд, Л.Томас и Ш.Харри-Аугстайн, Р.Харре, причем В.Франкл и С.Мадди подчеркивают, что без смысла невозможна никакая активность вообще, отсутствие смысла приводит к заболеванию. Влияние смысла на протекание познавательных процессов отмечают А.Адлер, К.Левин, Ю.Джендлин. А.Адлер, В.Франкл и Дж. Шоттер связывают со смыслами способность человека к самодетерминации.
Среди представлений разных авторов о внутреннем строении и динамике смыслов трудно выделить общие положения, за исключением идеи ситуативной изменчивости смысла и зависимости его от актуального состояния субъекта (К.Левин, Л.Нистедт, Э.Петерфройнд) и подчеркивания того, что смысл не всегда понятийно репрезентирован, не всегда осознан и не всегда может быть четко выражен доступными средствами (З.Фрейд, А.Адлер, В.Франкл, Л.Томас и Ш.Харри-Аугстайн, Дж. Гинзбург). Среди попыток классификаций смысловых образований повторяется лишь классификация по основанию индивидуальные-общие (т. е. разделяемые другими) смыслы – у А.Адлера, В.Франкла и Я.Смедслунда.
Повторяющиеся в различных разрабатывавшихся независимо друг от друга подходах положения о природе смысла свидетельствуют о том, что смысловая проблематика отнюдь не является изобретением или внутренним делом лишь одной научной школы. Напротив, вся совокупность рассмотренных выше подходов убеждает в том, что смысл является особой психологической реальностью, игнорируя которую или сводя ее к другим (например, эмоциональным) явлениям невозможно построить достаточно полную теорию ни личности, ни сознания, ни деятельности.
1.3. Понимание и изучение смысла в деятельностном подходе
В отечественной психологической традиции мы обнаруживаем понятие смысла в работах Л.С.Выготского 1930-х годов. Введя это понятие в своих поздних работах (в частности, в седьмой главе «Мышления и речи») в контексте анализа сознания, Выготский, впрочем, еще сохраняет семантическую его трактовку, используя применительно лишь к вербальным, словесным смыслам. Однако уже в первых (как и во всех последующих) работах А.Н.Леонтьева, посвященных проблеме смысла, это понятие трактуется совершенно иначе. Оно десемантизировано, вынесено за пределы контекста речевого мышления и вообще сознания в плоскость дорефлексивных практических отношений субъекта с миром, в плоскость его реальной жизнедеятельности. Поэтому мы начнем наш исторический обзор с работ Л.С.Выготского и попытаемся проследить как изменение содержания этого понятия по мере его дальнейшей разработки в русле деятельностного подхода, так и пути его дифференциации, включая перспективы разработки на этой основе адекватного концептуального аппарата для построения общепсихологической теории смысла.
Выготский вводит понятие смысла в виде оппозиции «смысл-значение», ставшей уже в современной ему лингвистике почти классической. Вводя эту оппозицию, он ссылается на французского психолога Ф.Полана и, по сути, принимает его положения. «Смысл слова, как показал Полан, представляет собой совокупность всех психологических фактов, возникающих в нашем сознании благодаря слову… Значение есть только одна из зон того смысла, который приобретает слово в контексте какой-либо речи… Это значение является только камнем в здании смысла» (Выготский, 1934, с. 305). Смысл слова, по Полану, определяется тем целым, частью которого он является, то есть фразой, которая, в свою очередь, приобретает смысл в контексте абзаца и т. д. до бесконечности. Соответственно, смысл слова неисчерпаем.
Выготский анализирует соотношение значения и смысла в разных видах речи, выделяя, в частности, такой своеобразный феномен, как влияние смыслов: «Смыслы как бы вливаются друг в друга и как бы влияют друг на друга, так что предшествующие как бы содержатся в последующем или его модифицируют… Такие слова, как Дон Кихот и Гамлет, Евгений Онегин и Анна Каренина, выражают этот закон влияния смысла в наиболее чистом виде. Здесь в одном слове реально содержится смысловое содержание целого произведения» (там же, с. 308). В этом своем анализе Выготский остается в рамках психолингвистического понимания смысла, однако уже здесь он делает важный шаг на пути к расширению такого понимания, подчеркивая в качестве главной заслуги Полана то, что последний сумел показать относительную независимость смысла и слова. «Смысл так же может быть отделен от выражающего его слова, как легко может быть фиксирован в каком-либо другом слове… Смысл отделяется от слова и таким образом сохраняется. Но если слово может существовать без смысла, смысл в одинаковой мере может существовать без слова» (там же, с. 306).
Таким образом, хотя в «Мышлении и речи» определены достаточно конкретные задачи, а именно задачи анализа структуры и динамики речевого мышления, анализ Выготским проблемы смысла (хотя, конечно, не только он) выводит его в более широкий контекст – в контекст проблемы строения человеческого сознания. «Осмысленное слово есть микрокосм человеческого сознания» (там же, с. 318) – этой фразой заканчивается книга «Мышление и речь». Более общие положения Выготский выдвигает в 1933–1934 годах в дискуссиях по проблеме сознания со своими учениками: «Сознание в целом имеет смысловое строение. Мы судим о сознании в зависимости от смыслового строения сознания, ибо смысл, строение сознания – отношение к внешнему миру… Смыслообразующая деятельность значений приводит к определенному смысловому строению самого сознания» (Выготский, 1982, с. 165).
Тем не менее практически все тексты Л.С.Выготского, в которых он говорит о смысле, могут быть прочитаны сегодня двояким образом. В них можно усмотреть, по желанию исследователя, или новое содержание, вкладываемое Выготским в это понятие, или традиционное употребление слова «смысл» как синонима слова «значение». Мы ранее исходили из первой интерпретации, пытаясь увидеть в этих мыслях Л.С.Выготского корни концепции личностного смысла, развернутой А.Н.Леонтьевым менее чем десятилетие спустя. Но обнаруженная И.В.Равич-Щербо в 1997 году в архивах РАО неизвестная ранее рукопись А.Н.Леонтьева (1937/1998) заставила нас пересмотреть это мнение. Из нее видно, что истоки понятия смысла, введенного А.Н.Леонтьевым, действительно обнаруживаются у Выготского, однако отнюдь не в понятии смысла, а в другом понятии – понятии переживания.
Переживание Выготский рассматривает как единицу изучения личности и среды в их единстве. «Переживание ребенка… есть такая простейшая единица, относительно которой нельзя сказать, что она собой представляет – средовое влияние на ребенка или особенность самого ребенка; переживание и есть единица личности и среды, как оно представлено в развитии… Переживание надо понимать как внутреннее отношение ребенка как человека к тому или иному моменту действительности. Всякое переживание есть всегда переживание чего-нибудь. Нет переживания, которое не было бы переживанием чего-нибудь… Но всякое переживание есть мое переживание… Переживание имеет биосоциальную ориентировку, оно есть что-то, находящееся между личностью и средой, означающее отношение личности к среде, показывающее, чем данный момент среды является для личности. Переживание является определяющим с точки зрения того, как тот или иной момент среды влияет на развитие ребенка… В переживании, следовательно, дана, с одной стороны, среда в ее отношении ко мне, в том, как я переживаю эту среду; с другой – сказываются особенности развития моей личности. В моем переживании сказывается то, в какой мере все мои свойства, как они сложились в ходе развития, участвуют здесь в определенную минуту. Если дать некоторое общее формальное положение, было бы правильно сказать, что среда определяет развитие ребенка через переживание среды… Отношение ребенка к среде и среды к ребенку дается через переживание и деятельность самого ребенка; силы среды приобретают направляющее значение благодаря переживанию ребенка. Это обязывает к глубокому внутреннему анализу переживаний ребенка, т. е. к изучению среды, которое переносится в значительной степени внутрь самого ребенка, а не сводится к изучению внешней обстановки его жизни» (Выготский, 1984, с. 382–383).
Комментируя эти положения, А.Н.Леонтьев (1937/1998) пишет: «Введение Л.С.Выготским понятия переживания скорее запутывает, чем решает здесь вопрос, так как для того, чтобы раскрыть в психологии действительное единство человеческой личности, нам нужно решительно отказаться от рассмотрения человека как субъекта переживания par excellence. Переживание, будучи вторичным и произвольным фактом, как раз не определяется прямо и непосредственно ни физиологическими свойствами субъекта, ни свойствами самого предмета переживания. То, как я переживаю данный предмет, в действительности определено содержанием моего отношения к этому предмету, или, точнее говоря, содержанием моей деятельности, осуществляющей это отношение; именно в этом содержании и снимаются собственно физиологические закономерности. Следовательно, только рассматривая человека как субъекта деятельности, мы сможем раскрыть конкретное единство физиологического и психологического, “внутреннего” и “внешнего” в его личности.
В непосредственной связи с этим стоит и второй центральный вопрос: можем ли мы рассматривать переживания в качестве исходного психологического факта и в том смысле, что именно переживание определяет меру и характер воздействия на субъекта данной ситуации или, вообще говоря, данного предмета действительности? Мы утверждаем, что нет. Ведь то, как выступает данный предмет в переживании, само определяется деятельностью субъекта по отношению к этому предмету. Переживание действительно выступает в каждом конкретном акте человеческой деятельности, но оно не есть ни сама эта деятельность, ни ее причина, ибо, прежде чем стать причиной, она сама является следствием. В переживании, в этом своеобразном состоянии субъекта, с которым он вступает в то или иное отношение к действительности, лишь кристаллизована его прошлая деятельность, подобно тому, как она кристаллизована и в любом функциональном состоянии органов его действия – в наметанности глаза, в привычном движении руки, в работающем аппарате мысли. Напуганный фантастическими рассказами ребенок испытывает страх в темной комнате; можно сказать, что он “переживает” комнату не как обычную для него обстановку, не как свою комнату, но как нечто чуждое, таинственное, пугающее. Это переживание ребенка является действительно той призмой, через которую преломляется для него в данный момент вся ситуация темной комнаты, но оно, как всякое переживание, само является неустойчивым и трансформирующимся под влиянием своего противоречия с объективными свойствами данной ситуации, которые реально выступают в деятельности субъекта. В этой диалектике взаимопереходов переживания и деятельности ведущей является деятельность. Значит, влияние внешней ситуации, как и вообще влияние среды, определяется всякий раз не самой средой и не субъектом, взятым в их абстрактном, внешнем отношении друг к другу, но и не переживанием субъекта, а именно содержанием его деятельности. В деятельности, а не в переживании осуществляется, следовательно, действительное единство субъекта и его действительности, личности и среды» (Леонтьев А.Н., 1937/1988, с. 123–124)
Основное расхождение между трактовкой переживания у Выготского и Леонтьева заключается, как мы видим из двух приведенных отрывков, в том, что Леонтьев вводит деятельность как необходимое опосредующее звено, обусловливающее качественную определенность переживания. Но в данном контексте для нас главное не это, а то, что, заменив слово «переживание» в вышеприведенных текстах и Л.С.Выготского и особенно А.Н.Леонтьева словом «смысл», мы получаем концепцию смысла, очень близкую к той, которую мы действительно находим в работах А.Н.Леонтьева, написанных в предвоенные годы. По-видимому, именно такая замена и произошла; налицо все основания рассматривать понятие переживания в вышеприведенных трактовках как непосредственный исток и предшественник понятия смысла. Приведем одну фразу, в которой взаимосвязь переживания и смысла эксплицирована: «Формы переживания суть формы отражения отношения субъекта к мотиву, формы переживания смысла деятельности» (Леонтьев А.Н., 1994, с. 48–49)