Время неместное

Ага, буду я… годика через два. Или через десять. Или вообще когда весь этот город проклятущий истлеет и на куски развалится, глядишь, тогда до работы своей окаянной доскребусь.

Не раньше.

Ква-а-а!

Остальные думают то же самое. Мне так кажется.

Потираю руки, собачка на приборной панели машет головой, ай-яй-яй, встряли мы, хозяин, встряли…

Да уж, встряли, что дальше некуда. Шальная мыслишка, если бы всех их вокруг меня не было, доехал бы в два счёта. Как маленький был, в битком набитом автобусе ревел в давке, пусть все вы-ы-ыйдут, пусть выы-ыйдут, и мать хлопала по затылку, все терпят, и ты терпи…

Ква-а-а-а-а!

Самое смешное, они думают то же самое… эти… все, вокруг, если бы меня не было, глядишь, оказались бы чуточку поближе к работе… ну, чуточку… ну самую капельку… ну…

Город обступает, давит со всех сторон, душит, топчет, окаянный мегаполис. В динамиках надрывается какая-то очередная звездулька, которую не сегодня-завтра все забудут, всё будет чики-пуки, выше руки, выше руки… Лихорадочно вспоминаю какие-то душеспасительные брошюрки, подброшенные в подъезд, если вы стоите в пробке, расслабьтесь, примите то, что не можете изменить, предоставьте свою судьбу воле Всевышнего…

Всевышний, поди, в пробках не стоит… Его ангелы в колеснице возят, или я не знаю там, кто…

И всё-таки мы живём в лучшем из миров.

И в лучшем из времён.

Я это знаю. Точно.

Ква-ква-ква-ква-ква!

Надрываются сигналы.

Продвигаемся ещё на несколько метров вперёд. Знать бы, что случилось впереди, кто кого поцарапал, кто с кем стоять будет до приезда ги-бэ-дэ-дэшников, и страховщиков, а ещё лучше подойти к этим, столкнувшимся, и расстрелять обоих… Трепещет над городом растяжка, здесь могла быть ваша реклама, уже третью неделю висит, шеф меня с потрохами сожрёт, продать не могу…

Далеко на западе грохнуло. Мощно, сильно, земля содрогнулась, кажется. Вот-вот солнце сорвётся с неба, покатится, обрывая провода.

Переглядываемся с шофёрами.

– Атомной, вроде, рванули, – говорит мужик в соседнем жигулишке.

– Точно, – киваю, – вон как дрогнуло…

Вспоминаем, что мы живём в лучшем из миров. Злоба куда-то уходит, улетучивается. Почаще бы так рвало, глядишь, люди бы у нас подобрее и посмирнее бы были. Говорят, хрень какую-то придумали от пробок, как придумали, так и запретили.

Потому что нельзя.

Потому что прогресс.

А прогресс нельзя.

Продвигаемся ещё ненамного, по цепочке водилы передают друг другу про трамвай, в который врезалась газелька, мысленно материм водилу газельки, мысленно желаем ему…

…чш, чш, живём в лучшем из миров…

Снова звонят, снова клянусь в трубку, что буду-буду-буду-еду-еду-еду. Шеф, скотина, на работе уже, ему про пробки говорить не надо, он только театрально руками разведёт, скажет: а я что, на самолёте сюда летел?

Поток машин движется вперёд, живее, живее, неужели проскочили, да быть того не может, жму на газ… чёрт, опять встали, ну ещё бы не встали, куд-да ты вперёд меня прёшь, пшёл вон…

Торможу…

Торможу…

Ещё ничего не понимаю, ещё жму на тормоз, ещё-ещё-ещё, ну не сейчас, не сейчас, ну пожа-алуйста, остановись, мгновенье, ты прекра-асно…

Бумс.

Как я ненавижу этот звук… собачка на капоте вздрагивает, машет головой: да-да-да, попали мы, хозяин…

Смотрю на «мерин» впереди, припоминаю какие-то анекдоты, на перекрёстке «жигулёнок» врезается в «мерс», оттуда выходят крутые братки… а вот дальше я не помню. Блин, сколько анекдотов знал, всё из головы выпорхнуло, вот что значит врезался…

Собираюсь с духом.

Выхожу.

Хозяйка «мерина» несётся навстречу рассвирепевшей фурией, не могу разобрать слов за визгом, да может и нет там никаких слов, крашеные волосы, крашеные губы, визг-визг-визг…

– Да уймись уже, задолбала меня сегодня, – краснощёкий здоровяк вылезает из «мерина», шагает ко мне, – тебя, парень, сразу убить или потом?

Сзади отчаянно сигналят, чего сигналите, не видите, что ли, дорожная… надо бы треугольник выставить, только нет у меня никакого треугольника, щас, найду в багажнике ведро какое-нибудь…

– Пенёк хренов! – орёт кто-то сзади.

– Да сам ты… – водитель «мерина» разражается отборной бранью, думает, что пенёк адресован ему.

Снова грохочет.

Там, на западе.

Сильно, гулко, бу-у-м-м-м-м, грянуло стекло в какой-то высотке.

Замираем.

Все, разом.

Смотрим на запад, в ту сторону, где наше Плато плавно переходит в Склон. Смотрим на дым пожарищ и небо, затянутое пепельно-серыми тучами. Интересно, что на этот раз рвануло, ракета ядерная или что похуже.

– В лучшем из миров живём, – говорю я.

– Куда уж лучше, – хозяин «мерина» хлопает меня по плечу, – чё, с тормозами нелады?

– Ну…

– Бывает… я вот тоже так… там автобус впереди ехал, я в него… блин, сто веков уже на ней езжу, ни хрена нового не будет…

– Не будет, – киваю, – прогресс же…

– Ну чё, давай звонить, что ли…

Утешаю себя, что живём-таки в лучшем из миров, ищу в телефоне страховщика…

– Дяденьки, Турка! Турка!

Чумазая девчушка бросается к нам, тянет за рукава, да что за чёрт, совсем обнаглели цыганята…

– Иди, иди, играй, – отстраняю девчонку, она трясётся в рыданиях, да что за чёрт… Бормочет про какого-то Турку, да что за Турка, что с ним там…

– Да что с ним, ты говори нормально-то!

– Упал… у… пал…

– С крыши, что ли? Или из окошка выпал?

– Не-е… по клоуну…

– По какому клоуну?

– По кло-ону…

– По какому…

Наконец, до меня доходит. Холодеет спина: во, блин, по Склону… ну ясное дело, пацанве всякой делать больше нечего, по Склону бегать, пробраться за ограждения, за таблички ПРОХОД ЗАПРЕЩЁН, кто дальше, кто больше, а я во-он куда забежал, а я во-он куда, а я до трёхтысячного года добегал, врёшь ты всё, а я во-он какую штуку нашёл, а я вон какую штуку, меняемся?

Мы тоже так бегали. По молодости. Состязались друг с другом, кто забежит дальше всех.

Победитель, как правило, не возвращался. На следующий день в класс приходила директриса, трагическим голосом сообщала про того, кто не вернулся, ах, ах, дети, ни за что, никогда туда не ходите…

Кивали.

И ходили.

У меня до сих пор где-то патроны валяются… оттуда…

Хочу объяснить девчонке, что я занят, за-нят, пусть обратится к кому-нибудь другому, тут же спохватываюсь, что кто-нибудь другой скажет то же самое…

Сворачиваю в арку, перемахиваю ограждение, (ПРОХОД ЗАПРЕЩЁН), оказываюсь там.

Пробирает холодок, мерзёхонький, колючий, у них тут климат какой-то другой. Оглядываю склон, залитый сумеречным светом. Где-то хлопают выстрелы, рыльца пушек плюются огнём там, там, в тумане…

Где он может быть, этот пацанёнок…

Куда его чёрт занёс…

– Где он… Колька твой, или кто там?

– Та-а-ам!

Девчонка показывает куда-то, куда-то, непонятно, куда. При одной мысли, что придётся туда идти, всё внутри сжимается, как перед дверью стоматолога. Вообще, чего ради я попёрся, есть же, в конце концов, спасатели, чего я-то… А чего спасатели, можно подумать, они кого-то спасают, только руками разведут: пропал без вести…

Спускаюсь по склону. Осторожно, шаг за шагом, ноги скользят в чём-то, то ли в снегу, то ли ещё в чем. Что-то обжигает щёку, вот чёрт, я и забыл, что здесь не райские кущи… Пригибаюсь к земле, ползу на четвереньках, снег обжигает руки… у нас август, а у них снег… Девчонка вертится рядом, трещит без умолку, как они с этим Стёпкой или как его там, пошли, кто дальше, это не они, это всё Кабан решил пойти, он в седьмом классе, его все ребята слушаются, а Кабана подстрелили, а Витька этот или как его там, он там заблудился, и…

– Домой уже иди, хочешь, чтобы и тебя туда же? Иди, иди уже…

Не умею я с девчонками, сейчас бы ей шлепака хорошего дать, чтоб под пули не лезла, да потом её родители меня по судам затаскают… за сексуальные домогательства…

Ничего, поняла вроде, убралась. Кричу в дымную темноту, в лёгкую метель:

– Лёоо-о-о-шка-а-а-а!

…или как тебя там…

Детский крик. Откуда-то оттуда, из темноты, где хлопают выстрелы. Вот тебя куда чёрти занесли, поросёнок ты окаянный… Не иначе пушку какую-нибудь нашёл, или ещё чего, вот так вот таскают всю эту дрянь домой, тайком от папы-мамы, потом в газетах заголовки, подросток подорвался на гранате, которую принёс со Склона… И комменты, а-а-а, родители целыми днями на работе, сына за комп сунут, и дело с концом, вот дети и не знают, чем себя занять… вот мы в их годы… вот так же не знали, чем себя занять, так же на Склон таскались, потому что родители на работе целыми днями…

Спускаюсь по склону. Осторожно-осторожно, больно покалывает сердце, солоно-солоно во рту, так всегда бывает, когда переходишь из года в год. Из родного две тыщи пятнадцатого в две тыщи шестнадцатый, и дальше – семнадцать… восемнадцать…

На двадцать втором останавливаюсь, перевожу дух. Сердце, окаянное… да что окаянное, не создан человек для того, чтобы по временам туда-сюда ходить. Это ещё полбеды, вот когда обратно пойду, вот там будет дело, там и голову сожмёт клещами, и рвать будет…

…откуда знаю?

Как не знать, кто из нас пацанами сюда не бегал… только мы как-то нормально сюда бегали, до туманов, до метелей, подбирали оброненные перчатки, шлемы, гильзы, убегали – со всех ног – если слышали стрельбу…

А теперешние…

– Ди-и-имка-а-а!

…или как его там…

– Ту-у-ута-а-аяя-я-я-я-а-а-а-а!

Где ты тута… Куда тебя чёрт занёс… А что, интересно же вот так спуститься по склону в тёмную бездну, где хлопают выстрелы и грохочут взрывы… посмотреть, что будет там, там, в следующем году, и в последующем, и через год. И ничего, что никому никогда об этом не расскажешь, потому что иначе выдерут тебя дома, как сидорову козу, все равно… знать… что там… там…

– Гри-и-и-шка-а-а!

…или как там его…

– Я-а-а-а!

Иду на крик… чёрт бы драл пацанёнка, далеко убежал… Ладно, знаю, сам вот так бегал, потом просился к временщикам, которые уходили туда, за две тыщи двадцать пятый и дальше, дяденьки, а возьмите, дяденьки, я помогать буду, мал ещё, годиков в двадцать приходи… Дяденьки, да вы не смотрите, что мне десять, я всё умею…

Потом уже, лет в двадцать, мыкался в поисках каких-то работ, кто-то на бирже труда вякал, вот, временщиков не хватает, я фыркал презрительно, я что, дерьмо съел, во времени ковыряться?

Две тыщи тридцатый…

…тридцать первый…

…тридцать третий…

На тридцать четвёртом сердце сжало клещами, подкатили спазмы, хотелось тошниться, не тошнилось, лучше бы вывернуло наизнанку, легче бы было…

Снова обожгло щёку, вот с-сука… падаю в снег, ползу, где ты, Витька, или как тебя там, найду, бошку оторву к хренам собачьим…

Натыкаюсь на кого-то, чёрт, сейчас прихлопнет меня как муху.

– Простите… я… мальчика потерял…

Солдат не отвечает, лежит на мёрзлой земле, сжимает винтовку.

– Разрешите… я… пройду?

Молчит. Что он задумал, м-мать его…

– Я… не ваш… я… из прошлого… не из вашего времени…

Осторожно касаюсь его плеча, солдат скатывается вниз по склону.

Ёкает сердце.

Блин, я и забыл, что здесь убивают…

Тридцать пятый год… вот чёрт занёс пацанёнка…

– Лё-оо-о-шь!

Не отвечает. Может, грохнули его уже там, тогда вообще какого я здесь, заворачивать надо… легко сказать, заворачивать, Плато еле-еле виднеется вдали… вот так и теряют дорогу, вот так и остаются здесь… навсегда… пока не пристрелят…

Ползу. Соскальзываю, теряю равновесие, кувыркаюсь по склону, на какие-то доли секунды теряю сознание. Долго не могу выцарапать себя из обморока, сердце мечется в поисках выхода…

Кто-то прыгает на меня, замурзанный солдат, обросший щетиной, заносит клинок… м-мать моя женщина, русским по белому говорят, не ходите на Склон без оружия, да вообще не ходите на Склон, какого хрена вы там забыли-то?

Наши глаза встречаются…

Чёрт, где я видел это лицо…

Где…

– Не узнаёшь? – он смотрит на меня весело, насмешливо.

– Не…

Ёкает сердце.

Узнаю…

Редкий случай, даже не знаю, к чему он, к счастью, или к беде. Нет, вроде как встреча с самим собой не предвещает ничего хорошего, так все хронологи говорят… хронологи… хренологи…

Расходимся. Сейчас бы поболтать, перекинуться парой слов, что, да как, да ты тут как, да какими судьбами… только нельзя. Так можно и всю историю шиворот-навыворот повернуть…

Расходимся. Бегу дальше, в темноту, натыкаюсь ещё на кого-то, бью – больно, сильно…

– У-у-у, за что?

Обиженный детский голосочек, а, вот ты где, Минька, или как тебя там…

– Дяденька, я из прошлого…

– Ага, знаю… пошли.

– Дяденька, да я…

– Да ты, ты… айда уже… домой…

– Пус-ти-те…

– Ты чё, парень? Во время своё не хочешь?

Смотрит на меня, улыбается, ага, спохватился, наконец, что я из его времени…

Идём назад. Назад идти тяжелее, и не только потому, что по склону. Склон, это ещё полбеды, а вот по времени назад, это да, на каждом рубеже во рту становится солоно-солоно, сердце сжимается клещами, больно-больно, ноги подкашиваются… Тяжело идти против потока времени, из дня завтрашнего в день вчерашний, вроде и не чувствуешь этот поток, только грудь сжимает и кишки наизнанку…

На полдороге всё-таки вывернуло, хорошо вывернуло, прощай, утренний кофе со сливками… Стало как-то легче, хоть мутить перестало, появилась надежда, что дойду-таки до своего времени…

Воздух свистит пулями. Плюются огоньками невидимые в темноте пушки.

Две тыщи тридцатый…

– Стой, малец… передохнуть надо…

– Стра-ашно.

– Сердце остановится, вот будет страшно. Видишь, рубеж десятилетий, отдохнуть надо… ты-то молоденький, у тебя сердечко крепенькое, а у меня уже на ладан дышит…

Идём. Медленно. Осторожно. Переступаем через трупы, ржавые обломки каких-то орудий, на ходу подбираю какой-то хренфон тысяча какого-то поколения, может, работает… Темнота выплёвывает на нас солдата, он замахивается ножом, сам не понимаю, зачем нажимаю на кнопки хренфона, может, подумает, что мы из его времени, из его армии… хренфон плюётся синими лучами, солдат растекается по земле кровавым месивом.

Мальчишка зажимает рот рукой.

– Ты этого не видел.

– Ага, – кивает, забавно таращит глазёнки. В тумане проблёскивает Плато, родное, милое, огромный город, визжание и кваканье сирен, ква-а-а, ква-а-а, гау-гау-гау-фью-фью-фью…

Грохнуло. Где-то там, сзади. Сильно, крепко, швырнуло взрывной волной нас в снег. Оглядываюсь, вижу где-то там, там, там, над туманом, шляпку атомного гриба.

– Во рвануло…. Клёво…

– Пацан, тебе чё, ещё приключений мало?

– А я чё… а я ничё, я, что ли, бомбу эту бросил?

– А может, и ты, кто тебя знает… стал в будущем каким-нибудь диктатором… из-за тебя, может, вся войнушка эта…

Смотрит на меня испуганно, неужели поверил… а нет, заулыбался, понял, что шучу… хоть на том спасибо…

Небо гудит, расправляет крылья, бросает бомбы, земля ощеривается взрывами. Что-то мы сюда в самый разгар войнушки попали, ну как всегда, как посмотришь из своего времени, тишь да гладь, а как зайдёшь за ограждения, начнётся, пиф-паф-ой-ёй-ёй…

Обжигает плечо. Больно. Сильно. Под лопаткой. Там, где сердце.

Во, блин… Земля выскакивает из-под ног, больно бьёт по лицу. Пацанёнок бежит к ограждениям, на Плато, во, гадёныш… а что гадёныш, всё правильно, мамочка с папочкой учили, лежит на улице какой-нибудь, не трогай, не подходи, не помогай, он грязный, он пьяный…

Не, вернулся, потащил меня за руки, куда так тянешь, ты бы меня ещё за волосы потащил… давай, пацан, я и сам потихоньку могу… что-то влажное, липкое стекает по спине, да что – что-то, как будто я не знаю, что это что-то… какая-то колючая хрень вонзается в руку, выдёргиваю чьи-то истлевшие косточки…

Падаю на ограждения, колючая проволока не пускает, должна же быть тут дыра, просто обязана… Женька, или как его там, услужливо выстригает дыру ножничками, тащит меня, погоди, пацан, б-больно…

– Сюда нельзя.

Голос часового, как в тумане.

– Ты чё, а?

– Ты мне не чёкай, у вас своё время, у нас своё.

– Да чё время, мы из вашего, во, блин! – орёт Гошка или как его там – Ты по шмоткам моим не видишь, слепой, чё ли?

Так и хочется гаркнуть на него, ты как со взрослыми, тебе кто разрешил взрослым хамить, вот мы в ваши годы… вот так же хамили, если не больше.

– Это кто с тобой… тоже наш, что ли… Эй, парень, вставай давай потихонечку… во-от так… пошли, пошли… и-дет-бы-чок-ка-ча-ет-ся…

Кто-то подхватывает меня, кто-то ведёт в город, к людям, машины в пробке стоят, милые вы мои, родные, водилы злые, как собаки, хочется перецеловать их всех, всех, чумазые цыганята тянут смуглые ручонки, да-а-а-ай, да-а-а-й, так и тянется рука раздать им всё, что есть в бумажнике, или пойти вон купить самого большого плюшевого медведя, вон той замурзанной девчушке…

Как по воздуху плетусь к жигулишке своему, где стоит хозяин джипа, милый мой, дорогой, в какое время всё-таки замечательное мы живём… спохватываюсь, он что-то не рад меня видеть, смотрит на меня, на пацанёнка, так и кажется, выпустит из глаз синие лучи…

Пацанёнок идёт к хозяину джипа, бормочет что-то…

– Ты чё, пацана моего вытащил?

Кажется, обращается ко мне. Не понимаю.

– Во, мужик… Эстелла, ты гляди, Артурка наш опять туда попёрся, а этот его выволок! Во мужик… не перевелись ещё… на земле русской…

Ничего не понимаю. Почему он трясёт мою руку, почему я вою от боли, как оглашённый, почему усаживает в джип, а-а-а, осторожнее, сиденья-сиденья-сиденья, кровью заляа-а-апаю… почему… по кочану. Да по капусте. Кто-то срывает с меня костюм, прощупывает плечо, тюу-у, парень, рана-то пустяковая, кровищи, правда, много…

Надрывается телефон, не сразу понимаю, что мой, непринятых вызовов до фига и больше, шеф, шеф, шеф-шеф-шеф, шефшефшеф, долго не могу нажать зелёную клавишу…

– А… да-да-да, буду-буду-буду, щ-щас…

– Можете и не приезжать, вы…

Даже не сразу понимаю, что он сказал, киваю, да-да-да, счас, счас, приеду, а почему не надо, а…

Только потом до меня доходит….

Можете больше не приезжать…

Тьфу, блин…

Падаю на сиденья, мир проваливается в тартарары…

1.2. Рассмотрим ещё один вариант одномерного времени, но на этот раз события у нас существуют в трёх измерениях.

Из рисунка мы видим, что только один вариант развития событий попадает на время, все остальные события находятся вне времени. То есть существует только один вариант событий, другие «живут» только потенциально, в возможностях, в планах, в вариантах, в «Если бы».

Жизнь не выходит на сушу, навеки остаётся в глубинах океана. Братья Райт погибают, разбиваются при испытании своего самолёта, авиация так и не получает должного развития. Крохотное поселение первобытных людей погибает – от эпидемии, от голода, от какой-то нелепой случайности. Нишу сапиенс сапиентис занимает другой вид. Разумные пауки. Разумные летучие мыши. Разумные осьминоги.

Кто-то из приближённых убивает Чингисхана, хан Батый не идёт на Русь.

Хан Батый идёт на Русь, сжигает славянские поселения дочиста, территорию России занимают монголы.

Климат Земли не меняется, нет великого оледенения. Ящеры продолжают господствовать на Земле, зачатков разума нет и не будет.

Земля сталкивается с астероидом, раскалывается на части. Жизнь зарождается в другом уголке вселенной много миллионов лет спустя.

Компьютеры появляются намного раньше, к концу ХХ века искусственный интеллект полностью вытесняет людей из всех сфер промышленности. Люди частично вымирают, частично возвращаются к первобытному состоянию, постепенно дичают.

Человечество так и не смогло выйти в космос. Нет спутниковой связи.

Бурное развитие мистики, эзотерики, люди делают основную ставку на магию, сверхспособности, учатся жить в гармонии с природой.

В точке сингулярности нет достаточной массы для Большого Взрыва. Вселенная не появляется.

События.

Из раздела – если бы…

Надо спать.

Какое там, к чёртовой матери, спать. Ворочаюсь в постели, перебираю все варианты, как могло бы быть, если бы, ох уж это проклятущее – если бы…

Повесил бы тебе эти окаянные шторы, или что тебе там надо было, сам же раньше старался предугадать и выполнить любое твоё желание, а то, может, кофейку заварить, а то, может, купить чего, а то, может…

Или сгрёб бы тебя в охапку, в объятия, люблю тебя, всё такое, на хрена они нужны, эти шторы, смотрят все, и пускай смотрят, завидуют чёрной завистью, так им всем и надо…

Или позвонил бы тебе наутро после той ночи, когда хлопнула дверью, прости меня, люблю тебя, всё такое. Первые дни бросала бы трубку, и не звони мне больше, и ненавижу тебя, забрасывал бы тебя сообщениями, люблю тебя, всё такое… приносил бы цветы к дверям твоей квартиры…

Бы…

Ох уж это бы…

Может, и не помирились бы… Да это неважно, неважно. Увидел бы тебя в тот вечер, как ты садишься в машину, кинулся бы к тебе наперерез, не смей, не смей этого делать, дай я за руль сяду…

Или…

Представляю отчаянный случай, как я выхожу на улицу, меня сбивает насмерть тот самый пьяный лихач, его хватает полиция, и до тебя этот идиотище уже не доберётся…

Или…

Или…

Перебираю в памяти варианты.

Я их не вижу.

Я только чувствую их, они где-то рядом, здесь, только дотянуться до них не могу, потому что они вне времени…