Василиса Опасная. Зеркальная маска джанары

Глава 6

Урок песнопений прошел для меня, как во сне – настолько я была под впечатлением от «специальной лекции», которую прочел мне ректор. А может, я и правда была зачарована?.. Зачарована ректором?..

Снова и снова я прокручивала в памяти каждое его слово, вспоминала каждый жест, каждый взгляд…

«Украл бы и во второй раз… и в третий… закинул бы на спину и уволок…», – мне казалось, голос господина Невмертича звучит прямо в моей голове – громко, настойчиво, и я снова застывала, глядя в стену, поверх кудрявой головы декана, который что-то там говорил про лады тонкие вибрации.

Я вспоминала то чувство, которое охватило меня, когда ректор взял меня за плечо. Были страх, волнение и… еще что-то, чему я не могла найти объяснения. Но явно не неприязнь. Да, мне не было неприятно… Не было?..

Совсем запутавшись в мыслях и переживаниях, я только на второй ленте немного пришла в себя и начала замечать, что происходит. Надо отдать должное – Слободан Будимирович вел занятия не в пример интереснее, чем историк Облачар. По-крайней мере, студенты слушали внимательно, смеялись, когда Будимирович над чем-то там шутил, а когда спрашивал – все отвечали наперебой, весело перепираясь. Что касается моих одногруппниц – они краснели и бледнели, стоило красавцу-декану обратить на них свой синий взор, и флиртовали напропалую. Но я сразу подумала, что шансов у них мало – Будимирович принимал их неприкрытое обожание со снисходительной доброй улыбкой, разговаривал со всеми на «вы» и совершенно никого не выделал.

Наверное, взгляд у меня наконец-то стал осмысленным, потому что преподаватель подошел ко мне и что-то доброжелательно спросил.

Со второго раза, после того, как Анчуткин, с которым мне снова пришлось сидеть за первым столом, ткнул меня локтем в ребра, я поняла, о чем меня спрашивают.

– Вы поете, Василиса? – повторил Слободан Будимирович под громогласный хохот одногруппников.

– Нет, – выдавила я, растерявшись настолько, что зачем-то взяла бейсболку, лежавшую рядом со мной на сиденье, и напялила на голову.

– Она танцует! И здорово! – выпалил Анчуткин.

Теперь уже я ткнула его локтем в ребра.

Снова раздался смех студентов, но не такой дружный, как раньше, а Будимирович посмотрел на меня с любопытством.

– Что ж, – сказал он, – этот талант вполне может вам пригодиться, Краснова, на уроке физического внушения, но не на моем, к сожалению. А сейчас кто объяснит, в чем суть внушения, которое мы с Косынзяновой продемонстрировали вам?.. Кто ответит?.. Так, Царёв был первым. Слушаю.

– Создание высокочастотных волн приходит в соответствие с импульсами сознания, – бойко заговорил Царёв, и меня передернуло – он не только первый в дурацких шуточках, еще и первый в учебе, похоже, – чем четче вообразишь конечный результат, тем более оглушительным будет воздействие на объект…

Слушая его, Будимирович согласно кивал, а потом ткнул пальцем в сторону Царёва и подмигнул:

– Лучший ответ сегодня! А на практике осилите?

– Легко, – ответил Царёв с таким превосходством, что меня передернуло во второй раз.

Он сбежал по ступеням к кафедре, взял гусли и устроился на полу, поджав одну ногу и вытянув перед собой другую. Бренчащая доска легла ему на колено, и он накинул на плечо широкий ремень, пробежавшись пальцами по струнам и подкручивая колки.

– На кого будете воздействовать? – спросил декан.

– На новенькую, – тут же ответил Царёв и широко улыбнулся мне.

От этой улыбки меня передернуло в третий раз, и я собралась уже возражать, потому что мне совсем не хотелось быть объектом чьих-то воздействий, но Царёв опередил меня:

– Или ты боишься? – спросил он невинно. – Это не больно, не переживай.

Студенты услужливо захихикали, но дурацкий вызов на «слабо» меня совершенно не пронял.

– Не собираюсь… – начала я сердито, но декан похлопал меня по плечу.

Он коснулся моего левого плеча – как и ректор, но насколько отличались эти прикосновения. Рука Будимировича была легкой, и почти погладила меня – успокаивая, подбадривая. Никакого сравнения с каменной ладонью Коша Невмертича…

– Не беспокойтесь, Краснова, – сказал декан, – я буду рядом и не допущу никакого произвола. Так, легкое воздействие, чтобы Царёв мог получить высший бал сегодня.

– Я вам что… – с угрозой заговорила я, только в этот самый момент Царёв заиграл.

Я вмиг оглохла от ужаса, представляя, что он может выкинуть, и даже присутствие декана, который встал рядом, не успокаивало. Царёв играл что-то знакомое… Очень знакомое… Но ничего не происходило. Я облегченно перевела дух, глядя, как начинает хмуриться музыкант. Музыка стала громче и резче, и вдруг за нами что-то грохнуло, а студенты ахнули, как один.

Мы с Будимировичем резко оглянулись – как раз, чтобы увидеть, как тощенькая девица со второй парты выскакивает в проход между столами и начинает… исполнять танец маленьких лебедей.

Лицо ее было испуганным, рот кривился в беззвучном крике, глаза метались из стороны в сторону, а тело, послушное музыке, повторяло забавные па – кошачий шаг и плие, идеально выворачивая колени.

– Довольно! – Будимирович шагнул к бедняге танцовщице, схватив ее за руку, и девушка остановилась, озираясь.

– Возвращайтесь на место, Колокольчикова, – мягко велел ей декан и повернулся к Царёву.

Тот перестал играть и выглядел не менее испуганным, чем Колокольчикова, которая вернулась к своему столу на подгибающихся ногах.

– Сдается мне, что с практикой у вас гораздо хуже, чем с теорией, – голос декана был по-прежнему доброжелательным, как будто ничего не случилось. – Весьма похвально исполнение классики на этническом инструменте, но с объектом вы здорово промахнулись. Метили в одну, попали в другую. Что-то прицел у вас сбит, батенька.

Студенты засмеялись, и мне было приятно, что на этот раз смеются не надо мной, над мажорчиком, который при всех сел в лужу.

– Поэтому сегодня ставлю вам «удовлетворительно», – продолжал Будимирович с очаровательной улыбкой. – Поработайте над мысленными образами, пожалуйста. Они у вас получаются недостаточно четкими. Вы так стремились к окончательному результату, что не заметили преграду на пути ваших колдовских волн.

Царёв мрачно освободился от гусельного ремня, встал и положил инструмент на стол, где уже лежала двойная флейта.

Будимирович проводил его насмешливым взглядом, и когда Царёв сел на свое место, сказал:

– Иван, захотите исправить «тройку», к следующему практическому занятию разучите на гуслях первый концерт Чайковского. У вас талант к аранжировке, будет любопытно послушать.

Редкие смешочки пролетели по аудитории, но смеяться студенты больше не осмелились.

– Да, конечно, – произнес Царёв с отвращением.

Звонок обозначил окончание второй пары, и студенты шумно двинулись к выходу.

– Краснова, задержитесь, – позвал меня декан.

– Я тебя подожду, – прошептал Анчуткин, взволнованно блестя глазами, и вместе со всеми вышел за дверь.

Будимирович сел на соседний стол, показывая, что беседа будет носить неформальный характер, и некоторое время рассматривал меня, как диковинную зверюшку.

– Вы – сестра Елены Красновой? – спросил он.

– Угу, – ответила я.

– Ваша сестра – лучшая ученица в институте. Вам это известно?

– Да, конечно, – произнесла я с таким же отвращением, как и Царёв.

– Вам это не по душе?

Я промолчала, и Слободан Будимирович задумчиво постучал кончиками пальцев по столу – как играл на фортепиано.

– Боитесь, что от вас станут требовать слишком много, а вы не справитесь? – предположил он.

– Почему на меня не подействовала магия Царёва? – я не желала отвечать на вопросы декана и поспешила перевести тему. – Он ведь хотел, чтобы это я плясала танец маленьких лебедей!

– Хотел, – согласился преподаватель, – но не учел ваших особенностей, Василиса. За это я поставил ему всего лишь «удовлетворительно». При способностях Царёва он должен был сразу увидеть, что вы невосприимчивы к магии музыкального внушения. Я это понял, как только вы вошли в аудиторию.

– Нет слуха, как у Анчуткина, – сказала я обреченно.

– Не так, – возразил Будимирович. – Слух у вас, несомненно, есть. У вас мелодичный приятный голос. Мне кажется, дело не в этом.

– А… в чём?.. – прошептала я, и сердце забилось от предвкушения правды. Сейчас он скажет, что я – нечто особенное, редкое, уникальное, и пусть будут эти семь процентов, если я нечто…

– Вы многое пропустили по моему предмету, – заговорил Слободан Будимирович, словно заворковал, – если бы вы пришли в начале семестра, когда мы изучали введение в искусство песнопений, то знали бы, что не все волшебники одинаково восприимчивы к музыке. Есть простые человеческие факторы, почему ученик не чувствителен к высокочастотным волнам – например, нет слуха, как у Бориса Анчуткина. А может, все дело в оборотничестве.

– Оборотничестве?

– Замечено, что птичьи оборотни более восприимчивы к музыке, в то время как земноводные оборотни совершенно не воспринимают музыкальных волн.

Я чуть не свалилась со стула.

– Хотите сказать, что я… что я – земноводное?!

– Ничего не могу утверждать, – сказал он успокаивающе. – Но насколько мне известно, вы из семьи птичьих оборотней. Голубь или сойка… Не волнуйтесь. В «Иве» вам помогут раскрыть свою сущность, отшлифовать таланты. От вас требуются только усердие и послушание. Я бы хотел, чтобы к субботе вы прочитали первые три темы из учебника «Магия песнопений» и подошли ко мне для зачета. Пусть музыка – не ваш конёк, бросать этот предмет я вам настоятельно не рекомендую. Тонкие вибрации пробуждают сущность – я в этом убежден. Поэтому Анчуткин тоже ходит на мои уроки. Позанимаемся до конца года, а там посмотрим, что с вами делать.

Не совсем то, что я ожидала услышать, но разговор окончен – это было понятно. Я пробормотала невнятное «до свидания», подхватила рюкзак и вышла в коридор, где меня ждал Анчуткин.

– Сейчас перерыв, можно в столовку сходить, – начал он бодро, но тут же съехал с этого тона: – но лучше не ходить. Царёв опять что-нибудь устроит. У меня бутерброды есть. Хочешь?

– Хочу, – сказала я, внезапно осознав, как голодна. – С чем бутеры?

– С курицей! – обрадовался он, похлопав по своей сумке. – Мне бабушка с собой много дала. Пошли в лабораторию? Там чай вскипятить можно.

Он опять повел меня запутанными ходами-выходами и бесконечными лестницами, но уже через пять минут мы добрались до лифта, и Анчуткин нажал цифру «36». Лифт двинулся вверх мягко, почти незаметно, только менялись огоньки на дисплее.

Тридцать шестой этаж напомнил мне научный центр, где ректор с рыжей запихивали меня в «печь» – сводчатые потолки, свет белых ламп…

Анчуткин подвел меня к одной из дверей и набрал на электронном замке код – 1,2,3,4. Дверь бесшумно поплыла в сторону.

– Слишком простой код, – заметила я.

– Так тут ничего секретного. Простая школьная лаборатория. У нас здесь проходят занятия кружка по артефакторике, я – председатель, – он важно поправил очки.

– Артефакторика?

– Изобретение новых артефактов! – Анчуткин так и подпрыгнул. – Все эти золотые яблоки, гусли-самогуды, путеводные клубочки – позавчерашний день! Надо что-то новое, креативное! Например, негасимая искра! – он метнулся к сейфу, открыл его и извлек оттуда пробирку, в которой прыгал золотисто-оранжевый огонек. – Горит, но не обжигает, – он осторожно вывалил огонек на столешницу, и там сразу же образовалась темная подпалина. – Почти не обжигает, – смущенно признался Анчуткин. – Но я над этим работаю.

Он пристроил над искрой горелку и поставил на горелку металлическую кружку с водой, достал из сумки завернутые в фольгу бутерброды, а из стенного шкафчика – чай в пакетиках, сахар-рафинад и сушки с маком.

Вода закипела в считанные минуты, а столешница прогорела почти насквозь. В последний момент Анчуткин пинцетом передвинул искру на новое место и поставил на горелку вторую кружку.

– Тебе здесь понравится, – болтал он без остановки, сразу видно – нашел свободные уши и присел. – Здесь жутко интересно. Приходи в наш кружок, у нас никто дурацких шуток не устраивает…

– Я уже видела такие искры, – сказала я, проигнорировав его «жутко интересно». – У Царёва с Козловым был мяч, весь в таких искрах.

– Это они у меня стащили пробирку с искрой сегодня утром, – признался Анчуткин и вздохнул: – Идиоты…

Бутерброды оказались удивительно вкусными. Или я была настолько голодна. Мы уничтожили их до последней крошки, а потом выпили по кружке крепкого чая с сахаром и сушками.

Потом Анчуткин показал мне библиотеку, и уборную для девочек, и спортивный зал, и мы едва успели на начало следующей ленты, ввалившись в аудиторию за секунду до преподавателя, а после лекций меня уже поджидала Ленка.

– Как все прошло? – спросила она, заметно нервничая.

– Так себе, – промямлила я, глядя, как Царёв и Козлов, перешептываясь, удаляются по коридору – им ведь предстояло отбывать какое-то там наказание.

– Пойдем, провожу тебя в общежитие, – Ленка дернула плечом. – Идем же! Не хочу тут с тобой без толку стоять!

Я на прощание махнула Анчуткину, который топтался в десяти шагах от нас, не смея подойти, и пошла следом за сестрой.

Комнаты общежития располагались на пятом этаже. Ленка открыла дверь номер «девять» ключом, на котором болтался брелок в виде черного кота с белой грудкой и зелеными глазами, и пропустила меня вперед.

Комната была самой обыкновенной – стол, стулья, кровать, душевая кабинка в смежной комнате, окно выходит на улицу.

– Будешь жить здесь, – сказала сестра, бросая ключ на стол. – С завтрашнего дня начинай догонять по программе. Возьми учебники, начинай читать. Если что-то непонятно – спросишь меня, я объясню.

Мне было о чем расспросить ее, но посмотрев на сестру, на ее бледное лицо, на то, как она пыталась скрыть тревогу и раздражение под маской деловитости, я передумала.

– Все понятно, – ответила я коротко и сунула рюкзак под кровать.

– Вот и хорошо, – Ленка вздохнула с заметным облегчением. – Ладно, отдыхай. Сходишь на ужин – и обратно. По институту не броди, заблудишься с непривычки. Вот твое расписание, – она выудила из своей сумочки тетрадный листок, где четким почерком были расписаны предметы на всю неделю, – а рядом я записала, что тебе надо принести на лекции. Будь внимательна, пожалуйста. Не ошибись.

– Не ошибусь, – сказала я равнодушно.

– Тогда я пошла, – Ленка неуверенно потопталась у порога. – Вася, если тебе что-то надо – ты скажи, – в голосе ее тоже чувствовалась неуверенность.

– Ничего не надо, – заверила я. – Будет надо – я скажу.

Когда сестра ушла, я достала рюкзак и порылась в нем, отыскивая яблоки – их запах я уловила еще на ленте, когда искала тетрадь.

Яблоки были желтыми с красными полосами, сладкие – будто нагретый мед. Я сразу сгрызла три штуки и до самых сумерек просидела у окна, глядя, как по проспекту едут машины, шагают люди – люди из обыкновенного мира, где мне с этого дня не было места.

Глава 7

Мне было о чем подумать на этой неделе – первой неделе моего обучения в «Иве».

Во-первых, здесь все было странно. Даже не то слово – здесь все было совсем не так. Если бы не Анчуткин, я бы попадала впросак по сто раз на дню, а с ним обходилась всего десятью оплошностями – и то до обеда.

Порой мне казалось, что я попала в мир сумасшедших, как Алиса из известной сказки. Вокруг все всерьез обсуждали оборотничество, полеты на антигравитационных коврах, преимущества хрустальных тарелок перед серебряными… Я старалась помалкивать, чтобы не расписываться полностью в своей тупости, потому что ничего не понимала в подобных разговорах.

Спасибо Анчуткину – он довольно толково объяснял, что оборотни (особенно птичьи) – это элита волшебного мира, и к таким ученикам всегда проявляется повышенное внимание не только со стороны преподавателей, но и со стороны попечительского совета, и Высшего Совета, что антигравитационные коврики – это ценнейшие артефакты, которые изготавливаются на заказ и за бешеные деньги, что хрусталь лучше позволяет заглянуть в будущее, поэтому те студенты, у которых имеются таланты ясновидения, предпочитают заказывать хрустальные тарелки для гадания из Тибета, а не покупать серебряную посуду, пусть даже серебро будет без примесей, наивысшего качества.

Одногруппники не проявляли ко мне слишком большого внимания, и даже Царёв после происшествия с гуслями присмирел. Правда, на лекции по законам волшебного мира он обозвал меня «деревянной», и Анчуткин шепотом рассказал мне, что деревянными презрительно называют тех, у кого волшебный талант никак не проявляется. Есть такие невезунчики, у которых магия не просыпается, даже если присутствует неплохое процентное ее количество.

Я злилась, но возразить Царёву было нечего. Я и в самом деле была на всех уроках «деревянной» – когда у остальных по простенькому стихотворному заклинанию книги начинали открываться на нужной странице, я бестолково повторяла одну и ту же фразу, с отчаянием глядя на неподвижную книгу, которая даже не думала трепыхнуть страницами. Когда у остальных по хлопку серебряные ложки сами залетали в руки, я отбивала ладони, но ни одна даже самая маленькая десертная ложечка не двигалась с места. И даже на занятиях артефакторики, где блистал Анчуткин, я никак не могла спаять из двух скрепок и иголки чудесный прибор, который всегда указывал бы острием на север, хотя у других студентов все выходило на раз-два.

Особый позор я пережила на занятиях по ясновидению, когда после длинной и нудной лекции преподаватель попросила нас достать серебряные блюдца и прокатить по ним яблоко, чтобы увидеть того, кого загадаешь, а я смогла достать только огрызок, потому что тайком съела все яблоки, спрятавшись на самом верху аудитории.

Царёв потешался надо мной минут пятнадцать, пока я не швырнула ему огрызком в затылок. Конечно же, преподаватель это заметила и назначила мне в качестве штрафа выучить десять параграфов к субботе.

Анчуткин ссудил яблоко, но и в ясновидении меня постигла неудача – сколько я ни катала яблоко по серебру, я не смогла увидеть ни Бантика, ни Милану, ни кого-то из своих друзей. Последней я загадала на бабулю, но тут прозвенел звонок и нам предстояло отправиться на занятия по физическому внушению.

Слободан Будимирович говорил, что тут мне пригодится умение танцевать, и я загорелась показать, на что я способна (ведь должен быть у меня талант хоть к чему-то?!), но на этом занятии никаких магических штучек нам не объясняли и не показывали. Бодрый седой дядька с громогласным басом, как у бешеного слона, гонял нас по спортзалу около тридцати минут, а потом заставил девушек качать пресс на время, а парней подтягиваться.

Я посматривала, как студенты «Ивы» болтаются на турнике, как дохлые червяки, и тайком посмеивалась. Только Козлов и Царёв смогли показать класс. Козлов подтянулся двадцать пять раз, а Царёв – тридцать. Причем, сделал это четко, аккуратно, явно красуясь перед девчонками.

– Царёв – отлично, – похвалил седой дядька, делая отметку в блокноте, а потом с сожалением обратился к остальным парням. – Ну что, здыхлики? Кто-нибудь из вас хоть когда-нибудь сможет подтянуться столько?

Я поднялась с мата, и подошла к турнику, поплевав на ладони.

– Чего тебе, Краснова? – тут же нахально встрял Царёв. – Ты перепутала, девочкам – качать пузики, – и он дурашливо ткнул большим пальцем через плечо в сторону студенток, которые попискивали и мухлевали, отсчитывая отжимания через раз.

Турник был высокий – я не достала бы и в прыжке, но прежде, чем преподаватель что-то сказал, я подпрыгнула, ухватившись за вертикальный металлический шест, уперлась носками кроссовок в металлические канаты, по-обезъяньи поднялась повыше и ухватилась за поперечную перекладину, повиснув на руках.

Парни захохотали, а девушки забили качать пресс и с любопытством уставились на меня.

– Считайте, – бросила я и начала подтягиваться – быстро, каждый раз кладя подбородок на перекладину.

Кто-то вяло начал считать, но после десяти заметно оживился и счет пошел бодрее, а после двадцати отжимания отсчитывали уже хором, всей группой. Я легко дошла до тридцати, перемахнула на сорок и постаралась дотянуть до пятидесяти. Последние жимы я осилила уже через силу, но наградой за усилия было ошарашенное лицо Царёва, когда я спрыгнула на пол и вытерла горящие ладони о штаны.

– Кто сможет больше? – спросила я небрежно и отправилась на маты, в девичью компанию.

– Краснова! Отлично! – прогрохотал на весь спортзал преподаватель и снова принялся распекать парней: – Э! Богатыри дохлые! Вам не совестно перед девчонкой? Как она вас сделала?!

Я оказалась героем дня и была очень этим довольна, хотя мои навыки не были магическими. Но я смогла сделать то, что этим волшебникам и не снилось. Анчуткин смотрел на меня, как на статую позолоченную. Он опять притащил бутерброды, и мы, воспользовавшись хорошей погодой, решили пообедать во дворе института, во внутреннем дворике, где стояла беседка и были высажены несколько елок и сосен. Нас не было видно с улицы, и шум машин слышался далеко, как шум прибоя или шорох осыпающихся камней. Если прищурить глаза, можно вообразить, что ты не в центре города, а в лесу. Тут даже пахло лесом – сыро, пряно и свежо.

К нам подсели остальные «корешки», я уже знала их всех – Маша Колокольчикова (та самая, которая вместо меня заплясала танец маленьких лебедей, зачарованная Царёвым), Света Зайцева (беленькая, пугливая, с чуть косящими глазами), Егор Сметанин (тоже белобрысый, но толстый и рыхлый, как дрожжевой блин). Анчуткин шумно восторгался моим умением прыгать через голову. А Егор смотрел с неприкрытой завистью и только вздыхал. Я подумала, что ему надо сбросить килограммов пятьдесят, чтобы сделать хотя бы десять отжиманий. Признаться, я не слишком радовалась компании аутсайдеров. Но «корешки» вели себя не в пример спокойнее «вершков», да и сами были поприятнее, чем Царёв и его мажористые дружки.