Письма мёртвой Ксане

После той бессонной ночи и утреннего выяснения отношений многое встало на свои места. Да, не стоит отрицать: Ксана – пусть ненадолго, этак походя, легко и непринуждённо – заполнила его жизнь дыханием весеннего ветра и красками юности. Но теперь представлялось очевидным, что девчонка никогда не будет всецело принадлежать ему одному. И Андрей принялся старательно изгонять из своего сердца возникшую помимо воли привязанность к этой маленькой прошмандовке, приняв как данность, что она в его судьбе – явление временное. А что живёт в одной с ним квартире, укладывается в одну с ним постель, готовит и стирает для него – ну и ладно, так ведь удобнее. Всё это ни к чему не обязывает. В конце концов, когда Ксана ему надоест, он сумеет легко оборвать окончательно истончившуюся нить, которая столь нелепо связала его со случайно подобранной на улице глупой и не в меру самонадеянной девицей – всему своё время.

Выстраивая рассуждения в подобном ключе, он чувствовал, как муки ревности в нём постепенно стихают.

***

– Не дуйся на меня, – сказала Ксана следующим вечером. – Это же очень просто: не думать о плохом.

Он покачал головой:

– Хватит с меня этих игр. Всё у тебя получается очень просто. Это неправильно.

– А по-моему, правильно. Потому что так устроена жизнь, и не надо её отравлять лишними сложностями.

– Упрощать всё тоже нельзя до абсурда. Мы ведь не животные.

– Ошибаешься, Андрюша: мы – животные. И я, и ты, и все остальные – самые настоящие животные. Посмотри правде в глаза, и тебе сразу станет легче жить.

– Ты меня, видимо, с кем-то путаешь, деточка. Я научился смотреть правде в глаза ещё когда ты под стол пешком ходила, но мне от этого нисколько не легче.

– Значит, ты другой правде в глаза смотрел.

На мгновение ему показалось, будто слова Ксаны наполнены каким-то особенным значением. Но – нет, лишь показалось. Если всякий раз придавать значение бабьему трёпу, то рано или поздно его извилины завяжутся в узел. И Андрей махнул рукой:

– Что ж, тут ты права: диапазон моего зрения никогда с твоим не совпадёт. И вообще, давай не будем об этом, Ксана, а то сейчас опять поругаемся.

Она не стала спорить:

– Ладно, давай не будем.

Настроение у него было такое, словно ему удалось благополучно миновать преграду, которая казалась непреодолимой, но за ней тотчас выросла ещё одна, куда более устрашающая полоса препятствий. И в душе не имелось ни желания, ни сил на то, чтобы мобилизовать себя на новое преодоление.

Как ни крути, в каждом мужчине живёт собственник. Кому приятно сознавать, что его подружку накачивают спермой чужие самцы? Если и существуют на планете подобные индивидуумы, то они достойны пристального внимания учёных в качестве редчайших явлений природы.

***

Иногда Андрей брал книжку «Мудрые мысли великих людей» (ещё со школьных лет у него вошло в обыкновение нечто наподобие гадания: он открывал в книге раздел, отвечавший его текущему умонастроению – например: «Прошлое», «Свобода», «Дружба», «Терпение», «Одиночество» – и выбирал наобум первую попавшуюся цитату). В разделе «Женщины» теперь всё попадало в точку:

«Быть вполне искренней для женщины – то же, что показаться на людях без платья», Стендаль.

«Будь осторожен. Если женщина сходится с тобой не любя, она заставит тебя расплатиться за это; а если она любит, она заставит тебя заплатить ещё дороже», Ричард Олдингтон.

«Для мужчины любимая женщина – святыня, алтарь… И вот, когда первый встречный авантюрист приближается к этой святыне как к стулу и обращается с нею как со стулом, а святыня чуть ли не в восторге от подобного обращения, тогда… начинаешь подозревать, что алтарь-то и на самом деле – всего только стул», Болеслав Прус.

«Лёгкое поведение – это наименьший недостаток женщин лёгкого поведения», Франсуа де Ларошфуко.

Эти формулировки вполне отвечали душевному состоянию Андрея. Великие умы убеждали его в том, что нет на свете ничего нового; отношения между людьми давно обозначены, исчислены и не претерпят изменений доколе суждено существовать человечеству. Оттого бессмысленно трепыхаться и лезть из кожи вон, воображая себя кем-то особенным. Всё уже было до него и миллионы раз обращалось в прах.

Впрочем, напрасно он тешил себя надеждой, будто сумеет притерпеться к существующему положению вещей, а его ревность, сохраняя свой затухающий вектор, мало-помалу сойдёт на нет.

Андрей, как всегда, ошибся; это оказалось лишь временной передышкой, недолгим затишьем перед бурей.

***

Их стремительно летевшие в пропасть отношения было уже не остановить, не удержать на плаву, не спасти от крушения. Ксана пыталась прикинуться не той, кем являлась на самом деле, и довольно продолжительное время это ей удавалось; но шила в мешке не утаить.

Недели через две она снова не вернулась домой с занятий, и это оказалось последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Чувства ясно подсказывали измену; однако Андрей считал, что нельзя доверять чувствам, они легко могут обмануть, потому во всём надо удостовериться – конкретно и безошибочно. Он выгнал из гаража свою «семёрку» и поехал в общежитие колледжа.

Время было не позднее, но на город уже начали опускаться неспешные сумерки. Тени вокруг удлинялись и трепетали в свете умиравшего дня.

Андрей торопился (как будто это могло что-нибудь изменить), но всё же следил, чтобы стрелка спидометра не перебиралась за черту, возле которой стояла цифра «60». Хорошо ещё, что час вечерних пробок миновал, и пёстрый поток автомобилей двигался вполне сносным темпом. Можно было позволить себе ехать на предельно разрешённой скорости.

Он непроизвольно сжимал баранку так, что пальцы побелели от напряжения.

…Общага – то ещё местечко. Можно сказать, бермудский треугольник. Порой такие чудеса там творятся – впору настоящий роман ужасов писать. Вот, например, случай с самоубийцей (кстати, Андрею о нём рассказала Ксана). Дело было так. Один дурик с первого курса из-за неразделённой любви решил покончить с собой. И выпрыгнул из окна девятого этажа. Затея молодого самоубийцы увенчалась успехом, но не совсем тем способом, каким он рассчитывал: вместо того чтобы разбиться об асфальт, он с размаху насадился на толстую ржавую арматуру, невесть почему оставленную строителями торчать из стены на уровне второго этажа… А на этом этаже шла заурядная студенческая пьянка – как раз в той комнате, возле окна которой торчал упомянутый огрызок арматуры. Студиозы периодически подходили к окошку покурить – и когда они увидели висевшее на стене тело, вся компания успела достигнуть той стадии опьянения, когда люди уже не отличают явь от глюков. Словом, до наступления утра «гостю» много раз пожимали руки, похлопывали его по плечу, предлагали закурить и пропустить рюмашку. После чего возвращались к столу и продолжали возлияния плюс разные танцы-обжиманцы. Лишь с наступлением рассвета кто-то из прохожих углядел трезвыми глазами висевший на стене окровавленный труп и не поленился позвонить правоохранителям.

Праздник для молодых весельчаков закончился в районном «обезьяннике». Следователи заподозрили в убийстве членов этой пьяной компании, поскольку к утру имелась масса следов «общения» данных молодых людей и девушек с покойником – от отпечатков пальцев до следов губной помады на щеке усопшего… Впоследствии милиция, конечно, разобралась, что самоубийца летел с верхнего этажа. Но студентов всё же исключили из колледжа. За аморальное поведение.

Он вспомнил эту историю по дороге в общежитие. Хотя случай с мортальным казусом был совсем не по теме, но отчего-то привязался, накрепко засел в мозгах – и испарился лишь когда Андрей наконец прибыл на место и принялся за поиски Ксаны. Представлялся парням и девушкам её старшим братом – рассказывал, будто его прислали за сестрой по причине скоропостижной кончины их общей бабушки Оксаны Васильевны. Кому иному, возможно, и не выдали бы её местонахождение, но родному брату, да ещё по такому поводу… С третьей попытки две юницы привели его к двери одной из комнат:

– Подождите здесь, – конфузливо отведя взгляд, проговорила одна из девушек, – мы сейчас её позовём, а то она, наверное, не одета.

Грудь Андрея пронзила внезапная острая боль, точно разряд электрического тока прошёл сквозь сердце; до сих пор отстукивавшее гулкие удары в нетерпеливом ожидании, теперь оно словно споткнулось: один раз, другой, третий… И лишь после этого снова вошло в ровный, хоть и значительно ускоренный ритм.

Нет, он не собирался ни скандалить, ни тем более устраивать мордобой. Он хотел только расставить все точки над «i». Но Ксана этого не знала. Заскрипев пружинами панцирной сетки, она приподнялась на убогой железной кровати – и тотчас, натянув на грудь одеяло, испуганно села на постели, прижалась спиной к стене. А парень, деливший с ней односпальное студенческое ложе, вскочил и – в чём мать родила – ринулся навстречу Андрею:

– Чё те надо, козёл? Глаза залил, что ли?! Чё ты вламываешься к людям? А ну, пошёл на хрен отсюда!

Пришлось сделать молодому кобельку подсечку – тот, задрав копыта, хрястнулся горбом об пол. Видимо, крепко хрястнулся, поскольку так и остался лежать на замызганном общежитском линолеуме, когда Андрей развернулся и пошёл прочь.

А Ксане он тогда не сказал ни слова.

Да и что он мог ей сказать?

Ничего.

И вообще – неизвестно, был ли он в состоянии произнести хоть слово. Даже если бы захотел. В горле стоял ком от острого ощущения утраты, а в голове царил полный сумбур.

В эти мгновения всё отошло на задний план, стало туманным и малозначительным. Всё, кроме Ксаны, которую он оставил за спиной.

Вот уж поистине не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Переварить такое было чертовски трудно. Верно говорят, что человек по-настоящему дорожит лишь тем, чего он лишился.

И угораздило же его вляпаться в этот абсурдный, оскорбительный, препошлейший анекдот в образе Ксаны!

Он уходил, всё ускоряя и ускоряя шаг и чувствуя себя так, словно ему вылили на голову ведро помоев; а сердце гулким безысходным зверем колотилось в тесном узилище грудной клетки. «К чёрту эту блудливую кретинку! – мысленно твердил он себе. – Пусть остаётся здесь. В общаге ей как раз и место – с пацанами, дешёвой выпивкой и скорострельным трахом с кем ни попадя. Я должен принять это, как принимают неминуемое. Сам, в сущности, виноват. Не следовало обольщаться с самого начала. Да, я старался этого не делать, и всё же что-то упустил и не заметил, как дал слабину… К чёрту Ксану, нет её и никогда не было! Отныне буду сохранять трезвый взгляд на вещи…»

Воздух был неподвижен и сух, и по лицу Андрея щекочуще скатывались капли пота.

Люди шли мимо, сновали туда-сюда с безучастными физиономиями, как обычно бывает на улице: каждый погружён в свой утлый микрокосм, и это, в сущности, неплохо, когда никому нет дела ни до тебя, ни до других, ни до чего-либо вообще – можно всецело принадлежать себе, отдавшись внутренним напряжениям, шаг за шагом выпутываясь из них и не делая поправок на чужую гравитацию. Нет, Андрей не задерживался мыслями на окружавшем его человековращении, он уходил – иначе было нельзя – и думал о том, что любая неудача, если на ней зациклиться, может свести с ума. Но это не его удел, он-то уж точно не свихнётся.

Добравшись до своего автомобиля, он тронул с места так резко, что его вдавило в спинку сиденья.

Домой, домой. Скорее прочь отсюда…

Андрей ехал намного быстрее, чем это позволяли правила дорожного движения. И Ксана отдалялась от него, растворяясь в адском сиянии заката.

***

Дома Андрей никак не мог найти себе подходящего занятия, которое отвлекло бы его от невесёлых размышлений. Чёрт знает что творилось в его голове, форменный кавардак. Но мысли и чувства не всегда согласуются друг с другом. И – странное дело – злость быстро угасла, остались лишь долгая тягучая грусть и ощущение усталости, граничившей с полным бессилием. Возможно, его чувства притупились именно из-за этой усталости; и слава богу, ведь невозможно всё время пребывать во вздрюкнутом состоянии.

По-дурацки он поступил, не сдержавшись и врезав тому парню в общаге. Мордобой в подобных случаях – дело пустое. Пользы никакой, а неприятные последствия вполне могут быть; мало ли какие повреждения получил незадачливый любовничек. Тем более мальчишка-то как раз ни в чём не виноват. Да и ладно, пропади он пропадом!

Ксана.

Невесомым облачком пролетела она сквозь жизнь Андрея и скрылась в недостижимом далеке, в туманных нетях иллюзорных миров его воображения. Так и должно было случиться, не в чем сомневаться. А чего он хотел? Негасимого, всесжигающего огня и любви до гроба? Но ничего подобного нет в природе человеческой реальности. Пустые слова, идеальные понятия. Проекция мечтаний прыщавых подростков.

Как ливень смывает пыль с деревьев и уличную грязь с тротуаров, так этот случай с Ксаной смыл с души Андрея тонкую защитную плёнку, успевшую нарасти на ней за последнее бестревожное время. Тешить себя иллюзиями можно лишь до определённых пределов. Он не желал, чтобы дальше так продолжалось. Да и не могло это долго тянуться. Болезнь достигает своего пика, а затем наступает ремиссия.

Единственное надёжное достояние человека – это память. Если б ещё найти способ и от неё избавиться.

Ксана.

Бездонный сосуд желаний.

Лукавое вместилище цепкого наваждения.

В сущности, она была проста, и вместе с тем многие её поступки оставались для Андрея за гранью понимания. Чего, спрашивается, ей не хватало? Какой бесовской силой сбивало её с пути, манило на сторону? Или это общая черта всех женщин, и их поступкам вообще не стоит искать рациональных объяснений?

«Все вокруг живут обыкновенной будничной жизнью: ходят на работу и по магазинам, встречаются с приятелями и назначают свидания возлюбленным, оттягиваются в клубах и на дружеских вечеринках, ездят в заграничные отпускные туры и отдыхают где-нибудь поблизости за городом, женятся и растят детей, читают книги и пишут мемуары, предаются хобби и трудятся на дачах, занимаются множеством простых насущных дел, которые им интересны, тем самым неприметно подгоняя течение дней и скрашивая своё существование, – думалось Андрею. – И только я словно завис во вневременье: ни туда, ни сюда. Остался сам по себе. И тут появилась Ксана, этакое свежее дуновение, глоток живительного воздуха, которого мне чертовски недоставало. Вероятно, любую другую женщину я принял бы с ничуть не меньшей готовностью, чем её. Просто так сложилось, что именно Ксана подвернулась в нужный момент. Не её в этом вина и не моя, всем управил случай».

Однако теперь это не имело значения. Ксана улетучилась, растаяла в пустоте. Как сновидение, которое невозможно удержать, сколь ни старайся. Что ж, так тому и быть, раз время пришло.

«Твоё перед тобою, а в чужое не вяжись, – убеждал он себя. – Ксана – это не твоё, это чужое. Ты снова остался один, но это ничего, это, возможно, даже хорошо».

Да-да, это ничего. Он не бесхребетник и не хлюпик какой-нибудь желторотый, чтобы надолго расклеиться из-за пустышки. Безвольно пенять на судьбу не в его характере. Жизнь пока не кончилась, у него ещё всё будет нормально. Не с Ксаной, разумеется, а с какой-нибудь другой женщиной. Он найдёт замену этой похотливой нервомотке с холодным сердцем и птичьими мозгами.

Интересно, когда жизнь перелистывает очередную страницу, и приходит пора обновления чувств – куда исчезают наши прошлые сильные привязанности? Становятся ли прежние возлюбленные для нас чем-то вроде рамок, под которые мы подгоняем стандарты новых отношений? А может быть, каждый раз всё по-новому – но со старыми принципами и убеждениями? Впрочем, это уже и есть своеобразные рамки, раз осознание того, какой человек тебе нужен, пришло благодаря прежним возлюбленным.

Наверное, с возрастом мы становимся менее восприимчивыми, вырабатываем в себе нечто вроде иммунитета к сильным чувствам… Можно взглянуть на это и под другим углом: ничто никуда не уходит, а остается на месте или движется по прежней траектории, зато мы, оборвав нити своих старых привязанностей, уплываем к новым берегам. Вероятно, иногда и вспомнится что-нибудь хорошее, какой-нибудь милый интимный эпизодец, особенно если окажешься в местах, где он произошёл, – и тогда станет грустно, и чего-то будет не хватать… Но потом ты уйдёшь, и постепенно это чувство угаснет, и жизнь вернётся в нормальную колею, и всё будет в порядке.

Прошлое сродни кадрам нескончаемой киноплёнки, с годами начинающей желтеть, делаться мутной и неразборчивой. Что-то из прожитого стирается временем, как пыль с подоконника, а что-то, напротив, глубоко вгрызается в память, подобно ржавчине, разъедающей железо. Мы становимся неуязвимей и рассудочней, однако навсегда сохраняем тихую нежность к тому, что кануло в сумрак минувшего, растворилось в нём безвозвратно. Вместе с тем кто-то из древних китайцев сказал: не запретишь птицам скорби виться над твоей головой, но ты можешь помешать им свить гнездо в своих волосах. Это очень верно. Хуже нет, чем зацикливаться на несбывшемся.

…И всё же волны из прошлого регулярно возвращались, накатывали, захлёстывали сознание.

Ксана.

Попрыгунья-стрекоза.

Неуловимая и непроглядная, словно шарик ртути, она тем не менее нередко могла казаться непосредственной и милой (умела, умела скрыть свою лживую, криводушную суть, словно защитное поле её окутывало – непробиваемый ведьмовской морок), но в том-то и дело, что казаться – мало. Этой кажущейся Ксане предстояло истощиться в сознании Андрея, истаять, как истаивает снежинка на ладони, распасться на составляющие, а затем превратиться в абстракцию.

Нет, к ней у Андрея не осталось нежности. Однако её образ снова и снова болезненной язвой возникал в его памяти. Всё зыбилось в настоящем и, расплываясь, уходило за окоём грядущего. Лишь в прошедшем времени оставалась какая-никакая определённость. Неподвластная его воле, зачастую весьма раздражающая, но – определённость.

***

Естественно, она не вернулась в его квартиру. Ни в этот день, ни на следующий. Зато – приблизительно через неделю после того как Андрей застукал Ксану в общежитии, – явились её родители:

– Андрей Иваныч, нам Оксана всё рассказала, – заискивающим тоном обратилась к нему Виктория Петровна (Боялась, что ли? Глупо, чего ей бояться? Или, в самом деле, стыдно было Ксанкиной мамахен?) – Вы извините, она стесняется к вам идти. А мы, раз уж так получилось, хотели бы забрать её вещи.

– Да-а-а уж, – обречённо развёл руками Сан Саныч. – Извините… уж…

– Ну, раз такое дело, – в свою очередь смутился Андрей. – Да вы не стойте на пороге, проходите в комнату.

Ничего путного от предков Ксаны он не ждал. Однако их появление оказалось весьма неожиданным ходом. Вещички-то плёвые, слова доброго не стоили. Расценить этот визит как своеобразный зондаж или как элементарное крохоборство? Поди угадай.

Сан Саныч и Виктория Петровна споро обшарили шкаф и бельевую тумбу в комнате, подвесные шкафчики на кухне и стеклянные полочки в ванной. И вскоре удалились с набитыми сумками и большим кожаным чемоданом (в них – шмотки, посуда, разное бабье хороховьё: приданое, и смех и грех), не прекращая извиняться вплоть до того момента, когда за ними захлопнулась дверь.

Оставшись наконец в одиночестве, Андрей ощутил большое облегчение. Чем были ему неприятны родители Ксаны – этого он и сам до конца не смог бы сформулировать… Мелковаты стали люди. Не все, но в большинстве своём – мелковаты, особенно женщины. Виктория Петровна и Ксана – прямой тому пример. Да и Сан Саныч недалеко от них ушёл.

Интересно, где была в это время девчонка? Где и с кем? Чем занималась? Вспоминала ли о нём? Впрочем, пустое. Вспоминала или нет, какая теперь разница; очень скоро Андрей будет погребён в памяти Ксаны под наслоениями многочисленных недоразумений прошлого – вот в чём сомневаться не приходилось. Между ними стена, и Андрею не проломить её. Преграда непреодолима.

Нет-нет, не стоило думать о Ксане. С глаз долой – из сердца вон. Пусть время пока не успело сделать её чужой. Ничего, всему свой черёд.

Позже, вспоминая ночь своего знакомства с ней, Андрей уже практически не сомневался: тот пацан, что посадил Ксану к нему в машину, не соврал – эта мокрощелка действительно была готова лечь с кем угодно и где угодно. Ну и плевать теперь на неё. Пускай найдёт сопляка под стать себе и полощет ему мозги сколько им обоим заблагорассудится. Как говорится, каждому своё.

Что ещё ему оставалось? Только упрямство.

***

Андрей полагал, будто девчонка исчезла безвозвратно, и их дорожки больше никогда не пересекутся.

Но вскоре выяснилось, что он ошибался.

Миновало меньше месяца с того вечера, как они расстались, и однажды ночью у него в прихожей раздался звонок. Андрей выбрался из постели – потирая кулаками глаза, прошлёпал босиком в прихожую; посмотрел в глазок… И едва удержался, чтобы не выругаться в голос.

Нет, он не спрыгнул с ума и не перепутал сон с явью. На лестничной площадке стояла Ксана.

С негромко-жалобным стоном отворилась дверь, и Андрей с изумлением воззрился на неурочную гостью. Будто чьи-то незримые руки сдавили ему горло, до того стало трудно дышать. Впрочем, это длилось лишь несколько мгновений, а затем всё прошло.

Зачем она явилась? Чего хочет? Когда-нибудь она оставит его в покое или нет? И вообще, на что можно надеяться в её положении? Уж не издевается ли Ксана над ним?

Это было умонепостижимо. Наглость – просто из ряда вон. После всего, что произошло в общаге… Неужели она не чувствует совсем никаких границ?

– Приветик! – весело сказала она, когда Андрей прислонился к дверному косяку.

Он, прищурившись, молча смотрел на Ксану – ждал продолжения.

– Ты, наверное, уже не думал, что я приду?

– …

– Эй! Андрюша, ты меня вообще слышишь?

– Ну.

– Что – «ну»? Может, ты уже и новую девушку успел себе завести? Ну скажи по-честному: не ждал меня?

– Не ждал, – отозвался он приглушённым эхом. – Что всё это значит, чёрт побери? Явилась не запылилась. Не знаю, что тебе от меня нужно. Да теперь-то, пожалуй, и не хочу знать.

– А раньше хотел?

– Раньше хотел. Но теперь – нет. Многое изменилось, разве ты забыла?

– Не надо всё так драматизировать, – махнула она рукой, сделав вид, что не обратила внимания на его подчёркнуто-отчуждённый тон. А затем, состроив преувеличенно-серьёзное лицо, принялась объяснять – в слегка замедленном темпе, пьяно растягивая слова:

– Видишь ли, я была в клубе с однокурсницами и не заметила, как девчонки разбежались по домам, падлючки такие! Каждая думает о себе, трудно им о подруге вспомнить. И теперь у меня нет попутчиц, чтобы не было страшно добираться домой. А сейчас ведь уже поздно.

– Тоже мне сюрприз, – хмуро осадил её Андрей, продолжая загораживать дверной проём, чтобы Ксана не могла войти в квартиру. – Ну, и?

– Ну и вот, – продолжила она, уже несколько быстрее. – Решила зайти к тебе, поинтересоваться: не приютишь ли – всего на одну ночь – бедную-несчастную девушку, которой совсем некуда податься? Раз уж так получилось, что я сегодня всеми брошена.

Андрей не удостоил Ксану ответом, лишь скривился при этих её словах так, будто воздух скис у него во рту.

Она немного постояла и, не дождавшись приглашения, добавила (со взором, плывущим куда-то мимо):

– Ну да, виновата. Ну что я могу сказать? Прости! И хватит на меня обижаться.

– Вот ещё, чепуха какая, – он сложил руки на груди. – Я и не думал обижаться, что с тебя возьмёшь. Или считаешь, я до сих пор киплю от возмущения как перегретый чайник? Нет уж, этак весь пар можно выпустить в свисток, а он мне ещё пригодится для более приятных занятий.

– Вот именно, ещё пригодится. И я готова разделить с тобой это приятное занятие… чтобы выпустить пар.

– Надо же, какая ты сегодня покладистая. Прямо ангел. И что же теперь, прикажешь прослезиться и встречать тебя с распростёртыми объятиями?

– Нет, кроме шуток. Пусть я, по-твоему, и блядь, Андрюша, но не хочешь же ты, чтобы меня сегодня поймал на улице какой-нибудь грабитель или маньяк, правда?

– Если ты воображаешь, будто меня это может впечатлить, то сильно ошибаешься.

– Так уж и нисколько не впечатлит? Не верю. Ты всё же не до такой степени бессердечный, хоть и порядочный дундук. Я тебе не совсем безразлична, я знаю.

– Ничего ты не знаешь.

– Нет, знаю, знаю!

Он насмешливо-презрительно хмыкнул. Помедлил несколько секунд и, отведя взгляд в сторону, проговорил:

– Может, и так. А может, и нет. В сущности, какая разница, что ты обо мне думаешь.

– Ладно, давай не будем ссориться, Андрюша, – она выдавила из себя неуверенную улыбку. – Ну что поделать, если у меня такая натура увлекающаяся. Между прочим, и тобой ведь я увлеклась не в меру. Сама не думала, что так могу.