Дарвиния
Так откуда же взялась эта флора?
Гилфорд остановился у обочины, где цвел куст канавника высотой ему по плечо. В похожем на чашку бутоне меж синих шипов тычинок копошился иголочник. При каждом движении насекомого в теплый весенний воздух вздымались облачка зародышевого вещества. Назвать это сверхъестественным – значит погрешить против самой идеи природы.
А с другой стороны, какие ограничения применимы к Божественному вмешательству? Очевидно, что никаких. Если бы Создатель вселенной захотел придать одному из своих творений видимость истории, Он просто так бы и сделал. И человеческая логика наверняка стояла бы последней в списке Его забот. Бог вполне мог сотворить мир хоть вчера, слепить его из звездной пыли и Божественной воли, приправив все это иллюзией человеческой памяти. С чего простые смертные взяли, что это не так? Может, Цезаря и Клеопатры на самом деле никогда не существовало? Как и всех людей, которые сгинули без следа в ночь Преображения? Если бы Чудо охватило всю планету, а не часть ее, ответ на этот вопрос был бы утвердительным: не было никогда ни Гилфорда Лоу, ни Вудро Вильсона, ни Эдисона с Маркони, ни Рима, ни Греции, ни Иерусалима, ни неандертальцев. Ни, если уж на то пошло, Адама с Евой.
Но если это так, подумалось Гилфорду, значит мы живем в сумасшедшем доме. И тогда попросту исключено доподлинное знание чего бы то ни было, никому оно не доступно… кроме разве что Бога.
В таком случае нам следует просто сдаться. Потому что любое знание – в лучшем случае условность, а наука – пустой звук.
Но Гилфорд отказывался в это верить.
От созерцания канавника и философских размышлений его отвлек запах дыма. Гилфорд двинулся дальше по дорожке, которая пошла слегка на подъем, и очутился на открытом участке, где жгли минаретные и колокольные деревья, срубленные и уложенные штабелями вперемежку с сухим хворостом. На вершине холма стояли чумазые работяги, приглядывая за кострами.
Крепкий мужчина в полукомбинезоне и тельняшке – видимо, бригадир – нетерпеливо замахал ему рукой.
– У нас тут работа в самом разгаре. Не заходи дальше колотильщиков, а лучше поворачивай обратно. Как бы пара-тройка мимо нас не проскочила.
– Пара-тройка кого?
Этот вопрос был встречен дружным смехом. С полдюжины рабочих были вооружены толстыми дубинами.
– Ты что, американец? – спросил бригадир.
Гилфорд кивнул.
– Недавно тут?
– Относительно. Кого я должен остерегаться?
– Пенечников, кого же еще. С ума сойти, да ты еще и без сапог! Держись подальше от полян, если не одет как полагается. Пока рубишь и складываешь деревья, риска немного, но как только подпалишь, тут они все наружу и высыпают. Стой позади колотильщиков, пока волна не схлынет, и все будет в порядке.
Гилфорд прошел, куда указал бригадир, а рабочие выстроились в цепочку между дорогой и расчищенной поляной. Солнце припекало, густой дым ел легкие всякий раз, когда ветер гнал его на Гилфорда. Тот уже забеспокоился, что прождет впустую весь день, как вдруг рабочий закричал: «Берегись!» – и, взяв дубину наперевес, напружинил полусогнутые ноги.
– Эти паразиты живут в земле, – пояснил бригадир. – Огонь выкуривает их. И тогда лучше не оказываться у них на пути.
Гилфорд увидел, что в обугленной земле за цепочкой рабочих началось какое-то шевеление. Пенечники, насколько он помнил, представляли собой земляных насекомых размером с крупного жука, обитавших большими колониями в корнях старых минаретных деревьев. Для случайных прохожих опасности они не представляли, но если их раздразнить, могли напасть. И были чрезвычайно ядовитыми.
На этой поляне, судя по движению, располагался десяток немаленьких гнезд.
Земля вспучилась буграми, насекомые разом вырвались наружу и хлынули в тлеющие промежутки между кострами, точно переливчатая черная нефть. Этот живой поток, состоявший из отдельных роев, бурлил, вихрился и растекался во всех направлениях.
Колотильщики принялись что было сил лупить по земле дубинами. Они били слаженно, поднимая тучи пыли и пепла и крича как сумасшедшие. Бригадир стиснул локоть Гилфорда.
– Не дергайся! – прокричал он. – Тут ты в безопасности. Они набросились бы на нас, если бы могли, но сейчас их главная забота – спасти от огня личинок.
Колотильщики в высоких сапогах продолжали дубасить по земле, пока пенечники не обратили на них внимания. Рои завихрились вокруг костров, точно живые циклоны, сбиваясь все плотнее и плотнее, пока их масса не покрыла всю землю так, что не осталось ни единого просвета. И вот, спасаясь от поднятого колотильщиками шума, жуки дружно хлынули в сторону леса, подобно воде, которую спустили из пруда.
– Бездомный рой долго не протянет. Это легкая добыча для змей, шмыгунов и дубоястребов, для всех, кому не вредит жучиный яд. Мы через день-другой будем ворошить костры. Приходи сюда спустя недельку, ты эту поляну не узнаешь.
Работа продолжалась до тех пор, пока не скрылись последние насекомые. Усталые, но довольные колотильщики, опершись на свои дубины, тяжело дышали. Пенечники оставили в дымном воздухе запах, отдающий то ли плесенью, то ли аммиаком. Гилфорд утер нос тыльной стороной кисти и обнаружил, что его лицо покрыто копотью.
– Когда в следующий раз решишь прогуляться за город, одевайся как следует. Тут тебе не Нью-Йорк.
Гилфорд слабо улыбнулся:
– Да я уже и сам понял.
– Надолго в наши края?
– На несколько месяцев. С заездом на континент.
– На континент! Да там нет ничего, кроме леса и чокнутых американцев, ты уж меня прости.
– Я с экспедицией.
– Ну, надеюсь, ты не собираешься разгуливать в этих ботиночках. Тамошняя живность тебя сожрет и косточек не оставит.
– Постараюсь не разгуливать, – сказал Гилфорд.
Он был очень рад вернуться в дом Пирсов, вымыться и провести вечер при свете масляных ламп. После обильного ужина Каролина с Алисой скрылись в кухне, Лили отправили спать, а Джеред достал с полки пухлый, в добротном кожаном переплете атлас Европы 1910 года – Старой Европы эпохи властителей и наций. Как же быстро они потеряли смысл, за каких-то восемь лет, – все эти государства, разбросанные по планете будто по прихоти обезумевшего Бога. Из-за этих линий развязывались войны. А теперь они не более чем геометрия, мозаика чьих-то устремлений.
– Все не так уж сильно изменилось, как может показаться, – проговорил Джеред. – Преданность былой родине в людях убить нелегко. Ты же слышал про партизан.
Партизанами называли националистов – головорезов, приплывших из колоний, чтобы предъявить права на территории, которые они по-прежнему считали немецкими, испанскими или французскими. Большинство из них без следа исчезали в лесах Дарвинии, впав в первобытное состояние или став жертвой дикой природы. Другие сбивались в банды и нападали на переселенцев, которых считали захватчиками. Партизаны определенно представляли собой угрозу: разбой, поощряемый различными европейскими нациями в изгнании, серьезно осложнял снабжение поселений. Но партизанам, как и остальным переселенцам, еще только предстояло проникнуть во внутренние районы континента, где пока не было никаких дорог.
– Возможно, это не так, – сказал Джеред. – Партизаны хорошо вооружены, во всяком случае некоторые, и доходили слухи о нападениях на черных углекопов в Сааре. И американцев они не любят.
Гилфорда это не напугало. Группа Доннегана столкнулась лишь с несколькими оборванными партизанами, жившими, точно дикари, на равнинах Аквитании. Экспедиция Финча должна была высадиться в дельте Рейна, занятой американцами, и отправиться вверх по течению реки, мимо Рейнфельдена, попытавшись добраться до Боденского озера. Планировалось затем обследовать Альпы в поисках перевала в тех местах, где некогда пролегали древние римские дороги.
– Амбициозный план, – ровным тоном прокомментировал Джеред.
– У нас есть все необходимое.
– Но вы же не можете предусмотреть любые опасности.
– В том-то и дело. Люди веками переходили через Альпы. Летом это не такое уж и сложное путешествие. Но то были другие Альпы. Кто знает, что могло измениться. Именно это мы и намерены выяснить.
– Вас только пятнадцать.
– Мы поднимемся как можно дальше по течению Рейна на пароходе. А дальше на плоскодонках – где вплавь, где волоком.
– Вам понадобится проводник, знающий континент. Насколько его вообще можно знать.
– В Джефферсонвилле-на-Рейне есть трапперы и следопыты. Люди, живущие там почти с самого Чуда.
– Каролина сказала, ты фотограф.
– Верно.
– Впервые в экспедиции?
– На континент – да, но в прошлом году я был с Уолкоттом на реке Галлатин. Я не новичок.
– Тебе Лиам помог получить это место?
– Да.
– Наверняка он считал, что поступает правильно. Но его от опасностей защищает Атлантика. И его деньги. Думаю, он слабо представляет себе, куда тебя отправил. Здесь, на континенте, обстановка сильно накалена. Ну да, я знаю доктрину Уилсона: Европа – территория, открытая для реколонизации, добро пожаловать всем желающим. Идея сама по себе благородная, но все-таки я рад, что Англия смогла добиться для себя особых условий. Нам пришлось пустить ко дну сколько-то французских и немецких канонерок, прежде чем их тупоголовые правительства пошли на уступки. И тем не менее… – Он принялся набивать трубку. – Ты едешь в опасные края.
– Я не боюсь континента.
– Ты нужен Каролине. И Лили. Заботиться в первую очередь о себе и своей семье – это не трусость. – Джеред подался вперед. – Вы можете жить здесь, сколько хотите. Я готов написать Лиаму и все объяснить. Подумай об этом, Гилфорд. – Пирс понизил голос. – Я не хочу, чтобы моя племянница осталась вдовой.
Из кухни вышла Каролина. Ее роскошные волосы растрепались, выражение лица было серьезным. Она посмотрела на Гилфорда и принялась зажигать газовые рожки. Вскоре комнату залил яркий свет.
Глава 4
В поместье Сандерс-Мосс он неизменно чувствовал себя кастратом. Женщины относились к нему как к домашней зверюшке, мужчины – как к евнуху.
Подобное отношение было для Элиаса Вейла едва ли лестным, но уж точно не неожиданным. Он вошел в этот дом как евнух, поскольку все остальные пути были для него закрыты. Ну ничего, однажды он обретет власть. Сможет перевернуть вверх дном дворец, если пожелает. Гарем будет принадлежать ему, а принцы – соперничать друг с другом за его расположение.
Поводом для сегодняшнего суаре было какое-то событие; какое именно, он уже запамятовал: то ли чей-то день рождения, то ли годовщина чего-то. Это не имело ни малейшего значения, поскольку никто не ждал от него застольных речей. Важно было лишь то, что миссис Сандерс-Мосс снова пригласила его скрасить званый вечер; что она верит в его способность быть приемлемо эксцентричным, очаровывать, но не смущать. То есть в то, что он не станет злоупотреблять спиртным, подбивать клинья к чужим женам и панибратствовать с теми, кто выше его по положению.
За ужином он сидел там, куда его посадили, и развлекал соседей, дочку какого-то конгрессмена и младшего управляющего из Смитсоновского института, историями о столоверчении и спиритических явлениях, благоразумно позаимствованными из третьих рук и излагаемыми в ироническом ключе. В последнее время с возрождением религиозности спиритизм стал считаться ересью, но это была американская ересь, более приемлемая, чем, к примеру, католицизм с его мессами на латыни и отсутствующими европейскими папами. А когда Вейл счел свою роль диковинки исполненной, он просто умолк и стал с улыбкой слушать общий разговор, обтекавший его молчаливое присутствие, точно река скалу.
Самым сложным, во всяком случае поначалу, было сохранять самообладание в атмосфере роскоши. Не то чтобы роскошь для него была совсем уж в новинку. Вырос он в довольно респектабельном новоанглийском доме, но вылетел оттуда как мятежный ангел. Отличать столовую вилку от десертной он научился. Но с тех пор ему довелось провести слишком много холодных ночей под мостом, а особняк Сандерс-Моссов был куда шикарнее, чем все то, что он помнил. Электрическое освещение и слуги; говядина, нарезанная тончайшими, как папиросная бумага, ломтиками; баранина под мятным соусом.
Прислуживала за столом Оливия, миловидная застенчивая негритянка в белом накрахмаленном чепце набекрень. Вейл настоял на том, чтобы миссис Сандерс-Мосс не наказала ее за похищение коробки с реликвиями, рассчитывая этим убить двух зайцев разом: продемонстрировать свое великодушие и завоевать расположение прислуги, что было бы весьма полезно. Однако Оливия старательно его избегала, – похоже, сочла кем-то вроде злого духа. Что было не так уж далеко от истины, хотя с прилагательным Вейл, пожалуй, поспорил бы. Вселенная существует в системе координат куда более неоднозначной, чем кажется бедной невежественной служанке.
Оливия внесла десерт. Застольный разговор переключился на экспедицию Финча, которая благополучно добралась до Англии и готовилась пересечь Ла-Манш. Дочь конгрессмена, сидевшая по левую руку от Вейла, полагала, что все это очень смело и интересно. Младший управляющий моллюсками, или кем там он управлял, считал, что Англия куда опаснее для экспедиции, чем континент.
Дочь конгрессмена с этим не согласилась.
– Нет, это собственно Европы им следует опасаться. – В подкрепление своих слов она нахмурилась. – Вы же знаете, что говорят о тамошней живности: вся она безобразна и почти вся смертоносна.
– Не в такой степени, как человеческие существа.
Молодой администратор старательно разыгрывал из себя циника. Видимо, вообразил, что это поможет ему казаться старше.
– Только не надо эпатажа, Ричард.
– И уж точно не настолько безобразна.
– Они смельчаки.
– Может, и смельчаки, но я на их месте больше опасался бы партизан. Или даже англичан.
– Все не настолько плохо.
– Пока да. Однако англичане нам не друзья. Китченер снабжает партизан продовольствием, вы же знаете.
– Это всего лишь слухи, и вам не следует повторять их.
– Англичане подрывают нашу европейскую политику.
– Мы сейчас говорим об экспедиции Финча, а не о них.
– Нет, Престон Финч, конечно, может передвигаться вплавь по реке, но, помяните мое слово, он понесет куда больше потерь от пуль, чем от порогов. Или от чудовищ.
– Не говорите слова «чудовища», Ричард.
– От этих богомерзких созданий.
– Меня бросает в дрожь при одной мысли о них. А партизаны – всего лишь люди.
– Милая моя девочка… Впрочем, полагаю, доктор Вейл остался бы не у дел, если бы не женская склонность смотреть на вещи с романтической точки зрения.
Вейл изобразил лучезарно-елейную улыбку:
– Женщины куда лучше способны видеть беспредельное. Или просто меньше его боятся.
– Вот видите! – Дочка конгрессмена просияла. – Беспредельное, Ричард!
О, если бы только Вейл мог показать ей беспредельное! От этого зрелища ее хорошенькие глазки полезли бы на лоб.
А затем с черепа слетела бы вся плоть.
После ужина мужчины удалились в библиотеку пропустить по стаканчику, и Вейл остался в обществе женщин. Начались бесконечные разговоры о служащих в армии племянниках и отсутствии постоянной связи с ними, о мужьях, допоздна пропадающих в Государственном департаменте. Вейл смутно догадывался, что все это предвестия – но не мог понять, чего именно. Войны? С Англией? С Японией? Ни то ни другое не казалось вероятным… Но после смерти Вильсона Вашингтон превратился в затхлый темный колодец, который легче легкого отравить.
Когда на Вейла насели с требованием откровений, он ограничился диванными пророчествами. Сбежавшие кошки и непутевые дети; разгул желтой лихорадки, полиомиелита, инфлюэнцы. Его видения были безобидными и едва ли сверхъестественными. Вопросы личного характера можно обсудить на его территории. Сказать по правде, за два месяца, прошедшие с первой встречи с Элинор, его клиентура значительно возросла. Он уверенно двигался к статусу духовного отца поколения стареющих наследниц. И скрупулезно все документировал.
Вечер тянулся мучительно медленно и непохоже, что особенно продуктивно: едва ли сегодня будет что занести в дневник, подумалось Вейлу. Но все же ему было необходимо сейчас находиться здесь. Не только ради увеличения дохода, хотя сей побочный эффект, несомненно, весьма кстати. Вейл руководствовался глубинным инстинктом, возможно, даже не полностью его собственным. Бог хотел, чтобы он был здесь.
А если бог чего-то от него хочет, надо повиноваться, ибо такова природа бога: ему повинуются.
Когда Вейл уже собрался уходить, Элинор подвела к нему мужчину, который был изрядно навеселе.
– Доктор Вейл? Это профессор Рэндалл. Вас ведь представили друг другу, я не ошибаюсь?
Вейл пожал руку седовласому мэтру. Чем же примечателен этот экземпляр из принадлежащей Элинор коллекции академиков и чинуш? Ах да, Рэндалл из Музея естествознания, куратор… отдела палеонтологии, кажется? Науки, оставшейся в прошлом.
– Будьте так добры, проводите его до автомобиля, – сказала Элинор. – Юджин, ступайте с доктором Вейлом. Вам определенно не помешает проветриться.
Ночной воздух пах росой и цветами – по крайней мере, если держаться от профессора с наветренной стороны. Вейл пригляделся к спутнику, вообразив, что видит под поверхностью тела бледные конструкции. Коралловые наросты возраста (пергаментная кожа, артритные суставы) мешали разглядеть глубоко запрятанную душу. Конечно, если у палеонтологов бывает душа.
– Финч спятил, – забормотал Рэндалл, очевидно продолжая какой-то прерванный диалог, – если считает… если считает, что сможет доказать…
– Сегодня нечего доказывать, сэр.
Рэндалл сердито затряс головой и сощурился на Вейла, как будто впервые его заметив.
– А, это вы. Вы же прорицатель, да?
– В некотором роде.
– Видите будущее, да?
– В стеклянном шаре, – сказал Вейл. – Смутно.
– Будущее мира?
– Более или менее.
– Мы говорим о Европе, – сказал Рэндалл. – О Европе, погрязшей в грехах настолько, что на нее, как на Содом, обрушился очистительный огонь. Поэтому мы искореняем семена европеизма повсюду, где бы они ни обнаружились, что бы это ни значило. Омерзительное лицемерие, разумеется. Сиюминутная политическая прихоть. Хотите увидеть Европу? – Он повел рукой в сторону белоколонного особняка Сандерс-Моссов. – Вот она, перед вами! Королевский двор в Версале. В чистом виде.
На весеннем небосклоне ярко горели звезды. В последнее время Вейл находил в звездном небе какую-то глубину: то ли многослойность, то ли провал. Это наводило на мысли о лесах и лугах, о непроходимых чащобах, где рыщут хищные звери. «Как вверху, так и внизу»[5].
– Этот Создатель, о котором так упорно твердят люди вроде Финча, – продолжал между тем Рэндалл. – Нет, конечно, душа требует веры. Но на фоссилиях не бывает отпечатков пальцев. Не иначе как Всемирным потопом смыло.
Разумеется, Рэндаллу не подобало вести такие речи. После Чуда умонастроения в обществе переменились, и люди вроде этого ученого сами превратились в окаменелости – в мамонтов, навеки застрявших в ледниковом периоде. Разумеется, Рэндалл, коллекционирующий кости, едва ли может знать о том, что Вейл коллекционирует неосмотрительные высказывания.
Кто захочет узнать, что думает Рэндалл о Престоне Финче, и заплатить за это? В какой валюте и когда?
– Простите, – спохватился Рэндалл, – едва ли это может представлять для вас интерес.
– Напротив, – возразил Вейл, шагая рядом со своей жертвой в росистой ночи. – Представляет, и еще какой!
Глава 5
Плоскодонки наконец прибыли из Нью-Йорка и были перегружены на «Аргус», пароход, курсировавший через Ла-Манш. Гилфорд, Финч, Салливан и судовой эксперт Чак Хемпхилл наблюдали за погрузкой и раздражали суперкарго своим присутствием, пока их не изгнали на дощатый, весь в пятнах дегтя причал. Весеннее солнце заливало пристань, смягчая неприглядный вид замасленных досок. Комья псевдолотосов гнили у свай; в вышине кружили чайки. Они стали первыми земными переселенцами на Дарвинию; за ними последовали люди, пшеница, ячмень, картофель, полевые цветы – вербейник и вьюнок, крысы, крупный рогатый скот, овцы, вши, блохи, тараканы – весь биологический винегрет прибрежных поселений.
Престон Финч стоял на причале, сцепив за спиной огромные ручищи. Лицо тонуло в тени полей тропического шлема. Просто человек-парадокс какой-то, подумалось Гилфорду: мужественный и, несмотря на свой возраст, крепкий опытный исследователь, чьи проницательность и бесстрашие неоспоримы. Но его ноева геология, пусть даже и вошедшая в моду на волне страхов, порожденных Чудом, казалась Гилфорду мешаниной из полуправды, сомнительных умозаключений и унылого протестантизма. Сущий абсурд, как бы ни старался Финч приукрасить факты седиментационными теориями и цитатами из Джорджа Беркли. Мало того, Финч отказывался обсуждать эти идеи и не терпел критики даже от коллег, что уж говорить о простом фотографе. Интересно, каково это – жить с такой барочной архитектурой внутри черепа? С таким причудливым собором, столь надежно укрепленным, столь геройски обороняемым?
Джон Салливан, еще один серый кардинал экспедиции, прислонившись к стене пакгауза, чему-то слабо улыбался из-под широкополой соломенной шляпы. Два пожилых человека, два научных авторитета, Финч и Салливан. Но Салливан улыбчив – вот в чем разница между ними.
Наконец последние ящики были опущены в трюм «Аргуса». Финч подписал грузовую декларацию для взмыленного суперкарго, словно поставил точку. «Аргус» отплывал утром.
Салливан коснулся плеча Гилфорда:
– У вас найдется свободная минутка, мистер Лоу? Хочу показать кое-что любопытное.
«Музей страшилищ» – гласила вывеска над дверью.
Здание музея представляло собой немногим более чем хижину, но оно было старое – по лондонским меркам; наверное, одно из первых постоянных строений, возведенных на болотистых берегах Темзы. Выглядело оно так, будто неоднократно оказывалось заброшенным.
– Нам сюда? – спросил Гилфорд.
Они отошли чуть в сторону от причалов, за кирпичные здания таверн, туда, где царили полумрак и затхлость.
– Двадцать центов за возможность поглазеть на чудовищ, – сказал Салливан.
Выговор был самый что ни на есть арканзасский, но в устах этого старика звучал как речь выпускника Оксфорда. Ну или так Гилфорд себе ее представлял.
– Владелец – горький пьяница, но у него в коллекции имеется один весьма любопытный экземпляр.
«Владелец», хмурый мужчина, от которого разило джином, открыл дверь, сунул полученные от Салливана деньги в грязный карман и без единого слова исчез за парусиновой занавеской, оставив гостей разглядывать таксидермические трофеи, красующиеся на грубо сколоченных полках в тесной передней. Экспонаты помельче были настоящими – в том смысле, что они представляли собой узнаваемые образчики дарвинианской фауны, с горем пополам превращенные в чучела: маленькая птичка-крючочник, коллекция шестиногих падальщиков, леопардовая змея с широко разинутой шарнирной пастью. Салливан поднял штору, но свет, пожалуй, не пошел экспозиции на пользу. Стеклянные глаза блестели и таращились в самых причудливых направлениях.
– Вот, взгляните, – кивнул Салливан.
Он имел в виду скелет, тоскующий в углу. Гилфорд со скептической миной на лице подошел поближе. На первый взгляд экспонат смахивал на костяк медведя: кое-как держится на двух ногах; грудная клетка крепится к брюшному хребту; череп удлиненный, со множеством сочленений, с зубами, похожими на кремневые ножи. Ужас, да и только.
– Но это же фальшивка, – скривился Гилфорд.
– Как вы пришли к такому выводу, мистер Лоу?
Неужели Салливан сам не видит?
– Да он сляпан на скорую руку. Многие кости более свежие, чем остальные. Вот эта вот похожа на бедренную кость коровы – суставы нисколько не совпадают.
– Превосходно! Вот что значит глаз фотографа.
– А тут не нужно даже быть фотографом.
– Вы, разумеется, совершенно правы. С точки зрения анатомии это просто какое-то издевательство. Но что меня заинтересовало, так это грудная клетка, которая сопряжена с позвоночником совершенно правильным образом, и в особенности череп.
Гилфорд снова пригляделся к скелету. Ребра и брюшной хребет безусловно дарвинианские: стандартное обратное расположение, U-образный позвоночник с глубокой хордальной ямкой. Сам череп вытянутый, отдаленно напоминающий бычий, с высоким объемистым сводом. Коварный хищник.
– Думаете, они подлинные?
– Подлинные в том смысле, что это настоящие кости, а не сделанные из папье-маше и определенно не принадлежащие млекопитающему. Наш музейщик утверждает, что купил их у поселенца, который выкопал их на болоте в верховьях реки Ли, когда искал для обогрева что-нибудь подешевле угля.
– Значит, они относительно свежие.
– Относительно, хотя никто не видел живьем ни этого зверя, ни кого-либо, хотя бы отдаленно его напоминающего. Крупные хищники на континенте редкость. Доннеган сообщал о плотоядном животном размером с леопарда, замеченном им в горах Центрального массива, но ни о ком более крупном. И кого же тогда представляет собой этот экземпляр, мистер Лоу? Интересный вопрос. Недавно вымершего крупного охотника?