Доедать не обязательно

Глава 12

Чтобы покорить мужчину достаточно регулярно смотреть на него снизу вверх.

«Голос зазвучал так низко, что моё сердце споткнулось, а кожа зазвенела и покрылась мурашками. Ты сказал: – На колени! – и я повиновалась. Научи меня быть покорной…»

Соня послушно садится на пятки и переворачивает руки ладонями вверх. Мужчина задумчиво трогает и отпускает прядку её волос, точно дегустируя кончиками пальцев заморский шёлк. Он и не подозревает, что эта мнимая покорность – не что иное, как жертвоприношение ради вымаливания любви и, по сути, единственный известный ей способ выжить в огромном мире, где только ненависть и взаимна.

«Я хотела выключить ум, перестать всё и вся контролировать. От этой усталости должен быть отдых, от неё должно быть спасение. Ты снял брюки и подошёл – мой красивый и голый Бог. Твои колени и он, такой … (написано неразборчиво). Ты взял меня за подбородок и надавил на щёки … (строчка закрашена каракулями). Я сделаю всё, что Ты скажешь, и я буду прилежной».

«Оппа! А детка горяча! Твою ж дивизию. Стыдно должно быть таким заниматься», – на уродливых губах Греты расцветает похотливая улыбочка, а под рёбрами пробегает мятный холодок, – так однажды в детстве её чуть было не застукали за рукоблудием, но обошлось.

Она морщится и сварливо бубнит:

– Член? Во рту? И потом эта гадость, этот солёный, сопливый йогурт! Фу… Будет она прилежной…

Но любопытство оказывается сильнее ханжества, и Грета вновь погружается в исписанные так и сяк страницы.

«Я плавно двигала головой, округлив рот и стараясь не поцарапать его зубами. Ты взял меня за волосы и стал задавать ритм, – такой быстрый, что я начала давиться. Рвотный рефлекс. Я отпрянула, зажала ладонью рот и подумала: „Ну всё, я не умею“. Но ты лёг на матрас и подозвал к себе».

Соня послушно перемещается к мужчине, вытирая слюни рукой.

– Ласкайте, – говорит он всё тем же бархатным баритоном, притягивая её за шею себе в пах.

Она припадает, обнимает его орган губами и медленно двигается вверх-вниз. Вверх. Вниз. Вверх, вниз. Мужчина молчит и лишь дышит более часто. Стоя на карачках, она медленно поглощает его – тёплого и желанного, – стараясь не давиться, но периодически всё же отстраняется, прижимая ко рту ладонь.

– Это нормально, – говорит мужчина. – Просто продолжайте. Даже если заденете зубами – не надо извиняться. Просто. Продолжайте.

Она закрывает глаза и продолжает, погружая его в себя всё глубже и глубже. И ещё. Ощущения незнакомые: дыхание перекрывается, но паники нет, ведь всё под контролем. Она замирает, ощущая его внутри, – полное слияние, да ещё в таком месте, таким образом…

– Леди, не забывайте дышать, – говорит мужчина, наблюдая за ней с высоты подушки.

Глядя исподлобья, она медленно поднимается, делает демонстративно глубокий вдох и погружает его в себя до самого основания. Нос упирается в курчавые волоски, пахнущие сладким мускусом, и она упруго сглатывает, сжимая его горлом. Мужчина, всё это время такой безучастный, громко вздыхает:

– О, д-д-да!

Внутри неё разливается нежная теплота за это «да», и нарастает томительное возбуждение, – она усаживается верхом на его бедро, нетерпеливо трётся мокрой собой. Слюна сочится, смачивает обильно пальцы, и Соня изящно двигает головой, изменяя то ритм, то глубину, вызывая в момент разъединения чмокающие звуки. Время от времени она отрывается, дышит, – словно ныряльщик перед очередным погружением, – и затем продолжает.

Взгляд мужчины расфокусирован, – он полностью в её власти! Она вновь забирает его в себя – так глубоко, что упирается подбородком в мягкую, бархатистую кожу; нежно лижет её, – мужчина стонет и шумно вздыхает в ответ.

Воздуха снова нет, и Соня приподнимает голову, но тут мужчина, схватив за волосы, насильно возвращает её обратно – глубже некуда – и крепко удерживает. Она давится, едва не смыкает зубы, пихается, пытаясь отстраниться, – никак.

И ему очевидно нравится видеть, как она испуганным зайцем трепыхается в силках его руки, как мычит и по-идиотски шлёпает ладонями, и как, теряя волосы, выворачивается.

Пыхтящую, паникующую, он подтягивает её к себе за подбородок и, выдержав паузу, пальцем аккуратно стирает с него слюну. Смотрит разочарованно. Затем резко вскакивает, переворачивает Соню на четвереньки, натягивает презерватив и берёт её сзади, – вцепившись в бёдра, с глухим рычанием, ритмично насаживая на себя, – а она кричит его имя и стонет, стонет и снова кричит, и снова кричит и стонет.

…В магазине мягко горит свет. Мужчина берёт фрукты, авокадо, кокосовые конфеты и любимые Сонины сырки.

Конфеты он покупает регулярно, по десять в день, и то, как методично потом их ест, напоминает принятие дозы, когда организм уже привык, – привык настолько, что абсолютно не реагирует радостью. Без них он становится тревожным, томится, а затем, сдёрнув с вешалки куртку и одевая её на ходу, целенаправленно идёт в супермаркет, к полке с кондитеркой. Он начинает есть их сразу, едва отойдя от кассы, и возвращается домой с растерзанным, опустошённым пакетом и карманами, набитыми фантиками.

Это не голод, а некий способ заедать тревогу, которая ежедневно зарождается в нём, в недрах памяти, на руинах материнской любви, в жалкой попытке заместить её чем-то доступным. Это давно уже превратилось в потребность, олицетворяющую и безопасность, и сон, и желание жить, – интимную, как кормление грудью. Конфетами он будто заполняет свою детскую бездонную пустоту, рождённую в одиночестве и дефиците тактильного тепла. Соня даже не просит себе ни одной, – настолько выверена его доза.

Непривлекательная внешне девушка, сидящая на кассе – худая, с осунувшимся лицом, безобразно отросшей чёлкой и безжизненными глазами – берёт груши, взвешивает их и пробивает. Кладёт в корзину. Берёт кулёк с конфетами, взвешивает, пробивает. Кладёт в корзину. Авокадо. Пробивает. Кладёт в корзину. Берёт пакет с сырками. И тут мужчина, наклонившись, задушевно произносит:

– Смена же скоро закончится, верно?

Сырки зависают в воздухе. Девушка вздрагивает и поднимает глаза: мужчина напротив неё улыбается. Заторможено она пробивает сырки, отдаёт пакет – из рук в руки, – и в её глазах загорается чистейшая благодарность, подчёркнутая блеском от выступивших слёз.

– Да, – кивает она, расплываясь в трогательной улыбке. – Да.

Их общение так трогательно, что Соня отстраняется, поражённая увиденным: с этой девушкой – страшной, как ядерная война – он мил и добр. А что остаётся ей?

Сейчас, через эту замученную кассиршу он черпает и благодарность, и силу, и на глазах у Сони тоже выступают слёзы, только горькие, – это слёзы её лютой ревности, очевидной никчёмности и безжалостно низкой самооценки. В это время происходит ещё более адское: мужчина запускает руку в пакет с конфетами, достаёт оттуда одну и протягивает её кассирше.

Соня пятится, в надежде не испортить этот его, интимный жест. Девушка расплывается в оскале, обнажая частокол кривых зубов. Бережно берёт конфету. Кивает.

«Самой, что ли, не взять себе конфет? – злится Соня. – По пути к туалету, хотя бы!»

Будет теперь каждый день своей убогой жизни разглаживать фантик ладошками, любоваться на него перед сном, – очевидно же, что она не избалована мужским вниманием. И эта её уродливость, и мучительное истощение… Да это ещё хуже, чем сучка из пиццерии!

Вот они уже общаются, смеются… За ним в очереди – никого, и смена же скоро закончится, верно? Соня отступает назад, пятится и, незамеченная, не остановленная, вываливается спиной на улицу, в сумеречную прохладу.

…Он находит её на лестничной клетке пожарного выхода – заплаканную, целую вечность просидевшую на бетонных ступенях. Она трёт покрасневшие от слёз щёки и расчёсывает до крови плечи и сгибы локтей – там, где под кожей синеют, пульсируя, жилки вен.

Вывернутая наизнанку, ставшая сплошным ожиданием, всё это время она неотрывно слушала чужие шаги и пыталась угадать, на какой этаж поднимается лифт. Все жильцы, как назло, разом решили вернуться домой, дёргая её за оголённые нервы, – будто издеваясь, насмехаясь над её собачьей преданностью и способностью ждать.

Она горячо обнимает мужчину за ноги, порывисто встаёт и влепляется в тело, пахнущее имбирём, улицей и прохладной ночью, – в его карманах сминаются с шуршанием фантики. Он держит в руке тяжёлый пакет с продуктами, тогда как другая спрятана за спиной.

– Я так рада тебя ви-и-идеть! – разрыдавшись, Соня стискивает его, обнимает.

– Погодите-ка, леди, – он плавно отстраняется и, словно фокусник, добывает из-за спины розовый воздушный шарик – наполненный гелием, рвущийся ввысь. На нём нарисована смешная мордашка котёнка, под которой написано: «Hello, Kitty»22, и от хвостика тянется золотистая ленточка.

– Держите. Это Вам.

Соня, глупо улыбаясь, берёт его. Прижимает к груди. Он не забыл про неё, не забыл!

Они заходят в квартиру, раздеваются. Мужчина достаёт из кармана нож и с грохотом кладёт его на верхнюю полку стеллажа. Ставит туда же пакет с продуктами. Включает свет. Соня ластится к нему, тычется по-телячьи лбом, нюхает ладони.

– Подождите, – он отодвигает её, и Соня замечает, что рука у него – там где костяшки – разодрана.

– У тебя кровь!

– Да… – он сжимает и разжимает пальцы.

Она не спрашивает, откуда. Просто выпускает шарик, – освобождённый, он взлетает, тыкается в потолок, – и бежит в ванную.

– У меня есть пластырь! – кричит она оттуда, суетливо вытряхивая из косметички всё её содержимое.

– Не надо, – отчётливо произносит мужчина.

– Тут полно пластыря!

Вот один из них распакован, отклеена защитная бумажка, и она, спотыкаясь, бежит назад, держа его пальцами за кончики.

– Не надо! – решительно говорит мужчина.

Она застывает, словно врезавшись в стену. Растерянно смотрит то на рану, то на пластырь и затем, часто моргая, приклеивает его мужчине на плечо.

Дальше происходит ужасное. Резким движением он срывает пластырь и израненным голосом орёт:

– Ну почему-у-у? Говно-о! Везде-е-е всё равно говно-о-о! – и бьёт окровавленной рукой по стоящему сбоку стеллажу.

С первым же ударом верхняя полка перекашивается, и на пол обрушивается всё: телефон, нож, вазочка с визитками; стопками летят бумаги; из пакета вываливаются грудой сырки и груши. Сверху обречённо плюхается авокадо.

– Я хотела помочь, – лепечет Соня, всем телом ощущая вибрации наэлектризованного, рвущегося в клочья воздуха.

– Я СКАЗАЛ: «НЕ НАДО»! – снова и снова он бьёт по полке, и та обрушивается, проламывая всё, что ниже.

Фотоаппарат, объективы, кошелёк, книги, диски, тарелка с ключами, – всё летит вниз, скатываясь к Сониным ногам; стекло бьётся, предметы стукаются и крошатся друг о друга, подминая какие-то файлики, документы. С хрустом из полок выворачиваются крепления, бежевый ламинат трещит, покрытие лопается, отрываясь пластинами и обнажая дспэшное нутро.

Соня зажимает руками рот. По её босым ногам шёлковой лентой пробегает кошачий хвост, и в голове звучит гнусавый голос:

– Валим отсюда, детка. Он психопат!

Она вздрагивает, смотрит вниз, но видит только мешанину из предметов и развороченных полок.

Медвежий рык разрывает пространство на части:

– Психо-о-олог говорил: выража-а-ай эмоции! – сжимая пальцами одной руки узкую полоску пластыря, мужчина снова и снова бьёт окровавленной другой по полкам, и те выламываются с мясом, крошатся в хлам.

Третья полка. И, наконец, нижняя – четвёртая. Боковые части складываются уродливым домиком. Он отрывает одну и переламывает её об косяк. Острые щепки летят по сторонам, и одна, просвистев мимо, остро царапает Соне щёку.

Поверх беспорядочной груды из наваленных вещей, кусков ламината и обломков, вишенкой на тортик плюхается злополучный пластырь. Мужчина поднимает тяжёлый взгляд на Соню. Минуту они молча стоят по разные стороны кучи, над которой свисает, плавно покачиваясь, золотистая ленточка от улетевшего к потолку шарика.

Зловещая тишина сменяется неестественным шелестом, – Соня с удивлением понимает, что этот звук вызван оседающими на пол невесомыми пылинками. Шелест сменяется потрескиванием и стуком, будто на ламинат сыплют горстями свинцовую дробь, а затем усиливается до грохота сотрясаемых в мешке кастрюль и сковородок.

Соня, заколдованная какофонией, стоит истуканом.

Мужчина перешагивает через обломки, грубо берёт её за руку – при этом громкие звуки резко обрываются – и тащит в спальню. Ошарашенная, она семенит за ним.

Глава 13

Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя (Фридрих Ницше).

Грета отрывается от дневника.

Детские воспоминания заполоняют голову: как мама добывала ей чужие поношенные вещи и попутно они же служили подарками на будущие дни рождения. Идиотские платья с розовыми оборками. Отвратительные фиолетовые колготки. Туфли, болтающиеся на ноге. Её мнения никто не спрашивал – носи, что дают.

– Дура ты, «леди», – бурчит Грета, комментируя прочитанное. – Ну, сказал же: «Не надо», могла бы и услышать. А он, вона… только полку разломал. А мог бы и…

Её мужик приложил бы об стену вовсе не стеллаж. Как напьётся – так попробуй только ослушайся. Или удавит, или лицо расквасит, а ты ходи потом неделю в синяках.

Грета жамкает утиными губами и снова утыкается в тетрадь. Там пишется о страшной внутренней пустоте, и затем повествование идёт от третьего лица, из роли наблюдателя или кого-то, кто Соней уже не является:

«…С этого дня она больше не рискует делать ничего, не подумав о последствиях, и это рождает внутри чудовищное напряжение, из-за которого не расслабиться. Ей страшно говорить, страшно смеяться, – ей становится вообще всё страшно. Но она не уезжает. Она хочет быть с ним, – таким сильным, превосходящим. Она хочет быть его личной женщиной. Её самой больше нет.

…Кожа – это ограничение, которое изолирует и обрекает на одиночество, словно стенка корабля, отделяющая космонавта от безучастного космоса. Вот он летит неизвестно куда, забытый всеми, и не смеётся уже, не живёт – потому что один, одинок. Зачем ему?

…Ей кажется, что внутри неё течёт жидкий овсяный кисель, а вовсе уже не…» И далее с нажимом, от которого бумага местами прорезалась, написано: «КРОВЬ». На полях стоит бурый отпечаток кошачьей лапы, и при ближайшем рассмотрении становится очевидно, что сделан он кровью.

Мужчина спит, а Соня нет: мысль о том, что он с кем-то подрался, не даёт ей покоя. Может, до шарика кто докопался, съязвил… Глубоко заполночь, промучавшись от бессонницы, она выскальзывает из-под одеяла и в темноте прихожей откапывает из наваленной кучи нож. Берёт его – увесистый, тот удобно ложится в ладонь. Она нажимает на кнопку и вздрагивает, – с лаконичным щелчком лезвие выскакивает наружу.

Серебристый диск луны заглядывает в кухонное – без занавесок – окно и мутно освещает коридор. Соня шевелит ножом, и лезвие в полумраке бликует. Крови нет. Никаких следов. Это успокаивает: значит, просто кулаком кому-то втемяшил. Или в стену дал, а не драка вовсе.

Блеск металла в ночи завораживает. Соня дотрагивается до кончика лезвия, ойкает, и этим будто активирует невидимый механизм: дверь в ванную комнату с ужасающим скрипом медленно отворяется настежь. В проёме зияет мрачный подвал с чёрными от плесени стенами, из глубины которого веет сыростью и прохладой. Туманная дымка стелется у самого пола, холодит босые ноги.

Соню накрывает необъяснимый озноб с ощущением стойкого дежавю23. Она делает шаг, и другой, и словно заворожённая безропотно следует за этим воспоминанием, ступая по лунной дорожке, подгоняемая собственной тенью, – прямиком в темноту подвала.

Там, внутри, она поворачивает руку запястьем кверху и прижимает подбородок к плечу, как виртуозный скрипач, который взялся за скрипку, чтобы исполнить свою одинокую партию. Изящно отставив локоть, она ставит лезвие ножа туда, где пульсируют тонкие вены – и, изображая смычок, ведёт им по коже: лёгкое покалывание… Он действительно острый… В этом доме ножи такие… Скрипка тоскливо плачет. Наморщенный лоб покрывается бисером мелких капель. Глаза закрыты в переживании проникновенной боли.

Музыка приходит из ниоткуда, переливается нотами, с изысканным совершенством течёт из полуоткрытых уст.

– Это Canzonetta Andante24, детка, – звучит в голове поучительным тоном. И, со вздохом: – Какая пошлость – резать себя под классику! Мой прадед за такое поотрывал бы уши!

«Тело. Уязвимое тело. Вот над чем можно иметь контроль. Управлять страданием, делать его конкретным, физически ощутимым…»

Чарующий, скрипичный тембр растёт, и на верхней ноте она делает глубокий надрез. Жгучая боль заглушает всё. Сердце рвётся из рёберной клетки наружу. Мелодия льётся так чисто, с певучими переливами, точно горная живая река.

Теперь – реприза25.

Будто в трансе Соня повторяет движение чуть выше и медленнее. По лбу ручейками стекает пот, щиплет глаза. Тёплые капли крови из ранок сливаются к локтю и, словно жидкое варенье, просочившееся сквозь рыхлую булку, срываются в ванну, отдаваясь коротким эхом внизу, – всё это Соня, стоящая в темноте, слышит и остро чувствует кожей.

«Боль – это про жизнь. Пока чувствуешь боль – живёшь. Делать с телом, что хочется – в этом и есть свобода».

Солёный вкус будоражит, пьянит. Изогнувшись, она лижет порезы и снова изящно наставляет «смычок» на «струны».

В ванной резко вспыхивает свет, и Соня, вскрикнув и широко взмахнув ножом, подпрыгивает, выставив его ровно перед собой. На мокром лбу – прилипшие прядки волос. Взгляд безумный, окровавленный рот перекошен.

Это мужчина.

– Леди? Тихо, тихо, леди, – хрипло говорит он, осторожно приближаясь. – Отдайте это мне.

Захлёбываясь воздухом, она непонимающе пялится на опасную выкидуху: судорожно сжатые пальцы смыкаются на рукоятке и, частично, лезвии.

Мужчина берёт её за запястье, давит на сухожилия и забирает нож, у острого края которого, точно на губах у хищника, алеет полоской кровь. Соня горбится, уводит за спину руки, но мужчина, подойдя вплотную, крепко хватает её за локоть и выворачивает: раны открываются во всей красе. Желваки на скулах гуляют, от взгляда хочется провалиться сквозь землю, – Соня скукоживается, внезапно делаясь маленькой, словно ломтик сушёного яблока, затерявшийся в шкафу между баночками со специями. Только бы не ударил…

Мужчина рывком отпускает её, исчезает в комнате и, нарушая сонливость ночи, грохочет там содержимым шкафчика, – металлический лязг сопровождается шелестом целлофана и тяжёлым топотом ног. Инструменты, нитки, бактерицидные салфетки, – всё это мужчина складирует на кухне и туда же остервенело выволакивает за шею Соню, с ходу ухнув её в кресло. Ослепительно, точно в операционной, вспыхивает свет. В нос ударяет запах спирта.

– Выпороть бы Вас! – цедит мужчина сквозь зубы.

– Я… больше не буду, – виновато, по-детски супится Соня.

Он затягивает ей плечо широкой резиновой лентой, которая зажёвывает кожу, и Соня закусывает губу. Кровь из открытых ран кривыми дорожками бежит на стол. Ещё один жгут – у запястья. Кровотечение прекращается. Мужчина плескает себе спиртом на руки, на инструменты и Соне на раны, – та дёргается и взвизгивает. Оставаясь невозмутимым, он открывает пачку с нитками, – защитная плёнка, фольга, – и вытаскивает длинную нить, приплавленную к С-образной игле, которую и берёт зажимом, – всё это делается молча и профессионально, точно не в первый раз. Сосредоточенно шьёт.

Кривая игла прокалывает кожу, протискивается через плоть и появляется кончиком с другой стороны разреза. Вслед за вылезающей ниткой тянется кожа, и безвольная рука движется следом. Соня не смотрит, – по её горящим щекам струятся слёзы. Щёлканье ножниц. И ещё. Ещё.

Закончив, мужчина снимает жгуты, оттирает салфетками кровь, заматывает руку бинтом и отводит Соню в спальню.

– Давайте спать, леди, – устало бормочет он.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Сделано в Италии (англ.) (здесь и далее – прим. автора).

2

Шибари (от япон.) – искусство связывания.

3

Сабспейс (от англ. supspace – подпространство) – эйфория, особое трансовое состояние Нижнего.

4

Predicament (англ.) – затруднительное положение.

5

Добро пожаловать в Рим (итал.)

6

Экзекуция (от лат. exsecutio – выполнение) – телесное наказание.

7

Свинья! Свинья! (итал.)

8

Фэншуй (от кит.) – даосская практика символического освоения пространства, с помощью которой якобы можно выбрать «наилучшее» место для захоронения или строительства дома.

9

Чёрт побери! Бардак! (итал.)

10

Дьявол! (фр.)

11

До свидания (фр.)

12

Кракен – мифическое морское чудовище, головоногий моллюск.

13

Здесь: топдроп (от англ. top – верхний, drop – падение) – психологический дискомфорт, возникающий у Верхнего после проведения сессии.

14

Цитата из фильма «Весна, лето, осень, зима… и снова весна».

15

Ничего не случилось (испан.)

16

Инфернальный – демонический, дьявольский, адский.

17

Стоп-лосс (транслитерация англ. stop-loss – остановить потери) – ордер, фиксирующий убытки. Используется для ограничения потерь трейдера.

18

Хай (транслитерация англ. high – высокий) – самая высокая цена инвестиционного актива на участке торгового графика.

19

Флоггер (от англ. flogger) – многохвостая плётка.

20

Транквилизаторы – психотропные лекарственные средства.

21

Симбиоз (от греч. συμ- – совместно и βίος – жизнь) – форма тесных взаимоотношений между разными видами.

22

Привет, котёнок! (англ.)

23

Дежавю (от фр. déjà vu) – ощущение, что это когда-то уже было.

24

Концерт для скрипки с оркестром ре мажор, соч.35 П.И.Чайковского.

25

Реприза (от фр. reprise – повторение, возобновление) – повторение музыкального материала после его развития или изложения нового.