Моя любимая дура
– Как здоровье? – спросил я Никулина, когда тот поднял трубку на другом конце провода и громко высморкался вместо приветствия.
– Превосходно, – мрачным голосом прогундосил он. – Стиральная машина сломалась от избытка носовых платков. Вызвал сантехника, так этот подонок забыл закрыть клапан и затопил моих соседей. Вот сейчас сижу и пью с ними водку.
– Ты у нас специалист по оружию, так ведь?
– Жаль, что сантехник об этом не знал, когда ко мне шел.
– Мне тут один знакомый коллекционер принес гильзу, – сходу придумал я. – Малюсенькая, я таких раньше не видел. Можешь определить, к какому оружию она подходит?
– Что, совсем малюсенькая? Как вошь? Размеры скажи.
Пока я бродил по комнате в поисках линейки, прижав трубку к уху, то слышал, как Никулин скомандовал кому-то: «Хватит рыдать! Ни хрена с твоими говеными обоями не сделается! Наливай!» Я тщательно измерил гильзу. Высотой она была двенадцать миллиметров, а калибр такой же, как у старого «Калашникова» – семь – шестьдесят пять.
– Возможно, эта гильза от патрона для карманного «Рот-Зауэра», – пояснил Никулин, сочно и громко жуя. – Это довольно старенькая немецкая модель, но иногда встречается у наших бизнесменов, которые любят антиквариат… Только ты не свисти мне про коллекционера. Ведь нашел где-то, и уже сломя голову мчишься по следу преступника? Так ведь?
Я ушел от ответа и послал вдогон еще один вопрос:
– А глушитель на него можно пристроить?
– При желании глушитель можно пристроить даже на анус, – дал исчерпывающий ответ Никулин. – Как дела в конторе? Смачный поцелуй от меня Ирине!
Я лишь мгновение колебался, и решил сказать всё начистоту:
– Ирина уволилась. Она нашла себе другую работу.
– Что?! – взревел Никулин и закашлялся. – Ты, чудовище, всё-таки извёл ее? Вот именно это настоящее преступление, а не та хренотень, которой ты занимаешься!
Он кинул трубку. Я понял, что если дело пойдет так дальше, я потеряю и Никулина. Тяжелые напольные часы пробили девять раз. Одеться надо непривлекательно. Сойдут свободного покроя джинсы и кроссовки, в которых я был вчера. А вот футболку… Я перебирал свой гардероб. Красная не пойдет, в ней меня за три версты будет видно. А вот темно-синяя в самый раз! Правда, палящее солнце нагреет ее как просмоленную бочку для дачного душа… Да, яйцо забыл съесть! Оно уже остыло, скорлупа отрывалась вместе с белком. Ненавижу яйца, которые плохо очищаются! С полным ртом снова взялся за трубку телефона. Для очистки совести надо послушать милый голосок Ирины. Утро вечера мудренее, может, моя красавица сменила гнев на милость?
– Вот что, Вацура! – тщательно, выговаривая каждый звук, как логопед на занятии, произнесла Ирина. Дальним фоном отзывался звук падающей воды. Наверное, Ирина находилась в ванной. – Последний раз предупреждаю тебя, что на твои звонки я больше отвечать не буду!
– Я всего лишь хочу тебя предупредить… – начало было я, но вместо Ирины со мной уже общались торжествующие гудки, словно улюлюкающие лягушки.
Я носился по квартире, словно начался пожар. Когда спешишь, торопишься, то цель кажется более значимой, и начисто улетучивается нерешительность. Ключи от машины. Документы. Деньги. Много денег, и желательно в твердой валюте. Аргументы, будь они прокляты! Дорогой товар.
Уже у дверей я вспомнил про мобильный телефон, смахнул его с полочки, глянул на дисплей. Телефон был отключен – с того момента, как я перегородил «девятке» дорогу у светофора. Включить его или пока не стоит? Я не мог объяснить самому себе, что меня удерживает. С мобильником теперь были связаны не лучшие ассоциации, по нему я разговаривал с человеком, которому оставалось жить считанные минуты. Может, потому маленькая серебристая трубочка, без которой в своей работе я был как без рук, теперь казалась мне этаким троянским конем, симпатичным предателем?
Этажом ниже в кабину лифта затолкался сосед с двумя бульдогами. От собак тянуло псиной. Один из псов наступил мне лапой на ногу.
– Не бойся, не бойся, – приговаривал сосед и ласково трепал зверя за ухом. Я всё прокручивал в уме последнюю фразу Ирины. Слава Богу, она жива, невредима и, кажется, озабочена только моим ненавистным звонком. Эть, как я достал девчонку своим скверным характером и бессовестным поведением! До сих пор успокоиться не может, разговаривает со мной, как бульдог без намордника. Но только меня не надо пытаться вводить в заблуждение. Ирина по-прежнему любит меня. Она без ума от меня. Сейчас она всего лишь под гнетом паршивого настроения. Ревность – как болезнь. Сначала острая форма, человека лихорадит, у него повышается температура; затем наступает период депрессии, слабости, безволия, когда много слез и отсутствие желания жить. А за этим уже следует выздоровление, и больной с оптимизмом говорит себе: и стоило мне так печалиться, когда всё прошло бесследно?..
Я представил Ирину в ванной: она почти обнажена, обернута большим банным полотенцем, подобно дорийскому хитону, которое связано узлом над грудью. Волосы зачесаны назад, чтобы не мешать макияжу, в зеркале отражается высокий глянцевитый лоб, чуть округлый, идеально чистый, без единой морщинки и прыщика. Можно подумать, что она, следуя моде позднего средневековья, нарочно удалила волосы со лба ради «благородного овала». Но этим овалом Ирину наградила природа. Носик маленький, слегка вздернутый кверху – необыкновенно точное дополнение к упрямому характеру Ирины. Брови тонкие, волосок к волоску, но не кокетливо выгнуты дугой, что выражало бы неугасающее удивление, а ровные. Оттого, может быть, ее лицо кажется безэмоциональным, выдержанным, и весь ее внутренний мир подчинен законам жесткой дисциплины. Ни дать ни взять – референт военного министра. Но это обманчивое впечатление, и наши клиенты, которые при виде Ирины теряли дар речи, не знали, сколько нежности и душевного тепла скрывает холодный блеск ее серых глаз! «Ну, посмотри на себя в зеркало! – говорил я ей. – Какой из тебя сыщик? С тебя греческих богинь лепить!»
Двери лифта распахнулись, первый пес рванул к выходу, к своей любимой ступеньке у подъезда, на которой даже в самые жаркие летние месяцы не просыхала желтая лужица. А второй бульдог вдруг повел себя странно. Он повернулся ко мне, опустил свою сочную морду, напоминающую раскисший от дождей перезрелый гриб, ткнулся в мои кроссовки и утробно зарычал.
– Фу, Грэй! Фу! – забеспокоился хозяин, вывалился из кабины и с силой потянул поводок.
У меня никогда не было собаки, и потому я не понимал психологию людей, которые решились взрастить в своем малогабаритном, бетонно-кирпичном жилище животное, которому природой определено либо помогать человеку в добывании пищи, либо охранять его жилище снаружи, либо волочить по снегу сани. Что в переводе на русский значит «Фу, Грэй!»? Хозяин беспокоится за собаку или за меня?
Пес сопротивлялся, но соседу все-таки удалось отволочить его на улицу. Интересно, чем бульдогу не понравились мои кроссовки? Среди собак тоже встречаются чудаки, поведение которых не поддается объяснению. Бывает, что им ни с того, ни с сего приспичит продемонстрировать свою преданность хозяину, и способы проявления этой преданности могут быть непредсказуемыми. Я вырулил на улицу Кирова, встал за троллейбусом и неторопливо покатил за ним в центр. Салон моей машины сейчас почему-то напоминал место проведения какой-то гнусной акции – то ли камеру пыток, то ли газовую камеру. События вчерашней ночи, тем не менее, казались необыкновенно далекими и даже нереальными, словно я в изрядном подпитии смотрел жестокий фильм, а сейчас многие эпизоды почти стерлись из памяти… Проехал под канатной дорогой. Из подвесной люльки кто-то кинул вниз пустую пивную бутылку. Хорошо, над дорогой натянули сетку, и бутылка не пробила мне ветровое стекло.
На пересечении с Киевской я мельком глянул на злополучный светофор. Почему всегда кажется, что место преступления, даже если там не было никаких следов, отмечено черной печатью? Перекресток, как перекресток, в городе таких десятки, но мне увиделись на нем машина-призрак с покойником за рулем, и следы крови на разогретом асфальте, и вот уже прохожие искоса, чтобы не выдать злорадства, поглядывают на меня, лица их злобные и мстительные: «А, убийца едет! Не выдержал, вернулся на место преступления? Все так делают, и Родион Раскольников так делал…»
Я притормозил у телефона-автомата. Сейчас у всех телефоны с определителем, а уж в милиции – подавно. На тот случай, когда мне хотелось сохранить инкогнито, я пользовался таксофоном. Прежде, чем взяться за трубку, я обмотал ладонь носовым платком. От такой предосторожности мне самому стало противно, и я в сердцах сплюнул под ноги.
Мне ответил дежурный по управлению. Я тотчас вспомнил, каким голосом говорил со мной Никулин.
– Простите, что вас беспокою, – произнес я, зажав нос пальцами, – но на улице Гувинской, рядом с мусорными баками, стоит легковая машина с открытой задней дверью…
– Знаем, бабуся, – ответил дежурный. – Уже были звонки… Спасибо за бдительность.
Перестарался, подумал я и, повесив трубку, ударился о козырек таксофона темечком. Не фига себе бабуся! Я вернулся в машину и глянул на свое отражение в зеркале: не произошла ли страшная метаморфоза? Вроде нет, только лицо немного бледное, и под глазами синяки. Если как следует выспаться, то всё пройдет.
Я развернулся и поехал в обратную сторону. Если за моей машиной наблюдать с вертолета, то решительно невозможно будет понять, чего я добиваюсь. Перед поворотом на Гувинскую я сбавил скорость настолько, что идущие в том же направлении пешеходы стали меня обгонять. Свернуть или нет? А почему, в самом деле, преступника всегда тянет на место преступления… Ва-а-а, договорился! Какой же я преступник? Что ж я чужой грех на свою светлую душу беру?
И свернул. Руки сами стали крутить руль влево. Чем ближе я подкатывал к тупику с мусорными баками, тем сильнее холодело внутри. А что, собственно, я хочу увить? Толпу милиционеров, окруживших «девятку», экспертов, машину «скорой», носилки с телом Вергелиса, накрытым простыней? Когда впереди показались мусорные баки, я даже дышать перестал. Остановился, испугав добрый десяток разношерстных котов, которые копались в мусоре наравне с двумя бомжами. Развернулся в два приема, чтобы не задеть строй пустых бутылок, бережно выставленных у бордюра, и покатил в обратную сторону. «Девятки» не было. И вообще, ничего не было, что бы напоминало вчерашние события. Не перепутал ли я улицу? Нет, не перепутал – Гувинская. Хотя ночью все здесь казалось иным, более масштабным и мрачным. Быстро, однако, сработала милиция!
Напротив того места, где я оставил «девятку», толкались, размахивали руками и очень звонко кричали мальчишки. Один был высокий и худой, второй чуть пониже, третий – совсем мелкий, как пенек. Мальчишки напоминали трубы церковного органа в момент исполнения мажорной фуги. Высокий периодически отвешивал подзатыльники среднему, а средний, в свою очередь, пинал по тощему заду самого маленького. Зато маленький громче всех кричал:
– Да ты чё? С дуба рухнул? У него на затылке была рана! Его монтировкой долбанули!
– Вот козёл! – пытался перекричать оппонента высокий мальчик. – Если не видел, так молчи! У него всё лицо было в крови, он в лобовое стекло впечатался!
– В него из пистолета пальнули! – яростно перекрикивал обоих сразу средний мальчик. – Мне Сашка из восьмого дома сказал! У него в милиции братан работает, он всё знает!
– Да молчите, бараны! – с высоты своего роста вещал самый длинный, и в качестве дополнительных аргументов принялся раздавать оплеухи.
Я прибавил скорости. Наверняка нашлись свидетели, которые видели, что «девятку» приволокла сюда на буксире легковая машина. Номер в темноте вряд ли кто разглядел, но вот модель и цвет могли запомнить. Не исключено, что мой зеленый «опель» уже в розыске. Одно утешение, что подобных машин в городе немало, да плюс еще целая армия отдыхающих на своих авто. Ищите!
На улицу Руданского въезд был закрыт «кирпичом», и я свернул к морвокзалу, чтобы оттуда попасть в начало Свердлова. Теперь я снова не мог думать ни о чем другом, как об убийстве водителя. Я постарался представить события, которые произошли в черной «девятке». Почти два дня подряд Вергелис следил из своей машины за агентством, желая то ли встретиться со мной, то ли выяснить, как я выгляжу. Затем он позвонил Ирине и попросил у нее мой домашний адрес и номер мобильного телефона. Ирина не дала. Тогда Вергелис сел мне «на хвост» и кружился за мной по всему городу. Когда я зашел в магазин за продуктами, он подослал ко мне девицу в красной юбке и с внешностью пуделя, и с ее помощью определил номер моего мобильника. Тотчас позвонил мне и стал требовать, чтобы я ему помог, да еще угрожал, что в случае отказа расправится с Ириной…
Я резко затормозил перед фотоателье: две девушки переходили дорогу, рассматривая на ходу свеженькие фотографии. Они хихикали, тыкали в снимки пальчиками и ничего более не замечали, в том числе и проносящихся по улице машин. У одной, рыженькой, были обожжены предплечья, и кожа сходила клоками, похожими на тонкую пищевую пленку… Что делал и как себя вёл Вергелис до того, как я перегородил ему дорогу на светофоре, я мог представить более или менее ясно. Но что произошло потом? К нему в салон ворвался злоумышленник и выстрелил в затылок? Интересно, откуда убийца мог знать, что именно в эту минуту, именно на этом светофоре я перекрою «девятке» дорогу? Нет, это шито белыми нитками. Преступник находился в машине еще задолго до того, как «девятка» встала на светофоре.
Улица Свердлова… Я сбросил скорость, глядя на нумерацию домов. Красивые здесь дома. Мне нравилась эта улица, полого поднимавшаяся в старую часть города. Что ни дом, то антиквариат. Из каждого подъезда веет историей, сырой прохладой и запахом кошек. Окошки маленькие, прищуренные, но, словно глазки модниц, подведены яркими подвесными клумбами в продольных ящиках. Длинноволосый юноша, разложив на парапете тюбики с красками, кисти, баночки с растворителями, стоял перед членистоногим этюдником и рисовал на холсте терракотовые крыши. Хаос четырех- и треугольников, перечеркнутых нитями электрических проводов; и кое-где, из этой геометрической свалки вырываются к запаренному небу остроконечные кипарисы, похожие то ли на художественные кисти, то ли на минареты, и в этой картине, где часть деталей как бы стелется по земле, а другая – устремляется в небо, есть какая-то удивительная красота и логика. Так выглядит сверху мой город. Наверное, чайки счастливее нас, людей, они видят город так, как пытается запечатлеть его на холсте молодое дарование, и не ведают, что иногда творится под этими терракотовыми крышами.
Значит, преступник подсел в машину к Вергелису вовсе не на светофоре. Вергелис громко разговаривал со мной, требовал, угрожал убийством, а человек, сидящий на заднем сидении, разумеется, всё слышал. И Вергелис не мог не знать, что пассажир всё слышит. Значит ли это, что водитель не просто доверял пассажиру, а эти два человека – убийца и его жертва – были единомышленниками? Кстати, а почему я не нашел в салоне «девятки» черные очки, о которых упоминала девушка в красной юбке? Может, они упали водителю под ноги?
Глава шестая. Что, вляпался?
Я припарковался у дома номер восемнадцать, и оставшуюся часть пути прошел пешком. Вот дом двадцать четыре. Кованая чугунная ограда под каменной аркой. Кладка старая, потемневшая от времени и влаги. Ступенька отполирована до блеска. Я зашел в узкий дворик, погруженный в тень. Над головой сплелись виноградные лозы. Гроздья еще зеленого, дымчатого винограда свисали сверху, будто замысловатые светильники. Тяжелая, обитая снизу латунной пластиной дверь скрипнула, ржавые пружины загудели, как струны музыкального инструмента. Широкие ступени по спирали поднимались вверх. Вот вторая квартира. Дверь уже потеряла былой рельеф из-за немыслимого количества слоев краски. Наверное, надо изрядно потрудиться со стамеской в руках, чтобы расковырять краску и добраться до древесины. Звонок не работал. В старых домах, где живут не слишком обеспеченные люди, звонки обычно не работают. Жильцы экономят на электричестве. Зачем тратить ток, когда можно постучать?
Я постучал: несильно, с большими паузами. В семье несчастье, громкие и требовательные звуки будут восприняты как оскорбление чувств. Никто не открыл, и я постучал еще раз. Тут снизу долетел скрип двери, и по лестнице стала медленно подниматься мелкая невзрачная женщина. Лицо ее было узким, бледным, нос тонкий и длинный, как у мыши.
– Здесь я, здесь, – произнесла она с одышкой. – Сил никаких… Вы ведь из милиции, я не ошиблась? Голова кругом идет. – Она достала из тряпичной сумки ключ – большой «лепесток», похожий на те, какие в старину носили тюремщики. – Этот эксперт, он совсем ненормальный. «По каким признакам вы его опознали?» – спрашивает. А у меня на глазах слезы, я хватаю ртом воздух. «Вы, – говорю я, – женаты?» «Нет», – отвечает… Всё ясно. У меня больше вопросов не было.
Она открыла дверь, зашла первой в темную прихожую, где рассохшиеся паркетины ходили ходуном независимо друг от друга, как кости домино, рассыпанные по полу. Кинула в угол сумку, побрела куда-то в мрачную утробу квартиры.
– Не разувайтесь, вы не первый, и не последний. Соберу всю вашу грязь, а уж потом приберусь.
Я, стараясь производить как меньше шума, на цыпочках пошел за хозяйкой квартиры. Комната, куда мы зашли, была темной, плотные шторы, закрывающие окна, не пропускали и без того скудный дворовый свет. Женщина раздвинула шторы, села на потертый диван рядом с круглым одноногим столом, и застыла в скорбящей позе. Я только раскрыл рот, чтобы осторожно спросить о муже, как она опередила меня.
– Две недели назад я похоронила брата, – произнесла она сильным голосом, в котором угадывалось сдержанное возмущение. – Ездили мы на похороны в Симферополь. А теперь вот я и мужа лишилась… Что происходит, вы можете мне сказать?.. Ой, только не надо меня успокаивать! Я и так веду себя, как сытый ламантин. Муж как накаркал на самого себя! Когда мы брата хоронили, его жена так убивалась, так голосила, так билась головой о гроб! Ужасное, ужасное зрелище! И когда мы уже назад ехали, муж говорит: «Когда ты будешь меня хоронить, пожалуйста, не кричи таким ужасным голосом. И вообще не кричи. Стой себе молча и не позорься». Вот, получается, я выполняю его последнюю просьбу… Хотите кофе? Только сами приготовьте, а то у меня никаких сил нет… И спрашивайте, спрашивайте, не молчите. Я ж теперь как «черный ящик» от разбившегося самолета – все последние дни Лёни по часам пересказала: что он ел, что пил, кому звонил, куда ходил.
– К сожалению, мне придется задать похожие вопросы, – наконец, произнес я.
– Ну что? Пересказать нашу жизнь? Меня уже и на магнитофон записали ваши коллеги… Никаких врагов у него не было, и никому его смерть была не нужна. Я думаю, его просто хотели ограбить. Я ж ему сто раз повторяла: смотри на людей, прежде чем впускать их в машину, не гонись за большими деньгами… Эх, что теперь изменишь?
– Он занимался частным извозом?
– Частный извоз! – усмехнулась женщина. – Как красиво звучит… Ну да, работал извозчиком. Днем около рынка находил клиентов, вечером – у набережной. И пьяных возил, и трезвых. Полгорода уже, наверное, перевез.
– Вы не замечали, в последние дни ваш муж не был чем-то озабочен? Его ничто не угнетало?
– В последние дни, как раз, он был в очень хорошем настроении.
– Он звонил вам вчера вечером?
– Как он мог позвонить, голубчик? Он из машины часами не выходит. Даже чай перед выходом из дома не пьет, чтобы лишний раз не останавливаться.
– Но ведь он мог позвонить вам из машины, с мобильного.
– С мобильного? – удивилась женщина и развела руками. – А мобильного у него отродясь не было. Эта штучка дорогая, и нам не по карману. Да и о чем нам с ним говорить после двадцати лет совместной жизни?
– Странно, – произнес я.
– А с чего вы взяли, что у него должен быть мобильный? – в свою очередь удивилась женщина и, как мне показалось, насторожилась.
– Я просто предположил. Сейчас почти у всех есть мобильные телефоны.
На некоторое время в комнате повисла гнетущая тишина.
– Вы сказали, что в последние дни у вашего мужа было хорошее настроение, – продолжал я. – Были приятные новости?
– Он нашел богатого клиента, – ответила женщина, цепким и внимательным взглядом рассматривая мои руки. – Муж возил его с утра до вечера два дня подряд.
– И вчера?
– И вчера, по-моему, тоже, – кивнула женщина. – Ваши коллеги меня замучили, расспрашивая об этом человеке. И потому я вас сразу предупреждаю: я ничего о нем не знаю. Ни-че-го. Единственное, это то, что клиент очень хорошо платил. Дважды муж приносил домой по сто долларов.
– И вы даже не знаете, по какому маршруту ваш муж возил клиента?
– Я же вам сказала: я ничего о нем не знаю.
– Он расплачивался с вашим мужем после рабочего дня?
– Да. Муж два дня подряд уезжал куда-то к семи утра, а возвращался около десяти вечера. Я еще предупреждала, смотри, мол, не опоздай к своему благодетелю, а то он найдет себе другого водителя. Сегодня он тоже поехал к семи.
– Много бензина потратил за эти три дня?
– Муж обычно собирает и хранит в бардачке квитанции с бензоколонок. Следователь просмотрел их и сказал, что последний раз муж заправлялся четыре дня назад.
– Выходит, в эти дни он на большие расстояния не ездил?
– Выходит, что так…
– Никаких подозрительных предметов в карманах вашего мужа не нашли? – потеряв бдительность, спросил я, и с опозданием прикусил себе язык.
Женщина сразу обратила внимание на то, что вопрос нелепый. Она скрестила руки на груди, откинулась на спинку дивана и, не сводя с меня глаз, произнесла:
– Странно, что вы, работник милиции, меня об этом спрашиваете. Это я вас об этом должна была спросить. Это ведь вы вместе со своими коллегами обыскивали карманы Лёни! Или я ошибаюсь?
– Видите ли, – начал я выкручиваться, – меня только что подключили к оперативной группе.
– Нет, ничего не нашли, – ответила женщина, кидая на меня пытливые взгляды, и я заметил в них хорошо спрятанное недоверие. – А его права, и записная книжка, и паспорт были так залиты кровью, что уже не всё там разберешь… Господи, сколько крови! Я чуть в обморок не упала, когда мне машину показали. Это не машина, а какой-то цех по свежеванию…
И тут я заметил, что женщина смотрит вниз, на мои ноги, и лицо ее быстро меняется, глаза расширяются, губы размыкаются, словно ей хотелось крикнуть. Я невольно кинул взгляд на свои кроссовки.
– А в чем это они у вас выпачканы? – тихо произнесла она.
И тут к своему ужасу я увидел отчетливые бурые пятна крови на кайме подошв.
– Сам не знаю, – пробормотал я и убрал ноги под стул. – Может, кирпичная пыль? Я вчера на стройке рабочих опрашивал.
– Ну да, – произнесла женщина. Губы ее были напряжены. – Очень похоже на кирпичную пыль. Просто поразительное сходство…
Я встал, чувствуя, как начинает полыхать мое лицо.
– Больше не буду вас мучить своими вопросами, – пробормотал я, пятясь к выходу. Мною овладело жуткое желание снять с себя кроссовки и вышвырнуть их из квартиры.
– Я вас не провожаю, – произнесла женщина и прикрыла глаза.
Я быстро вышел из квартиры, закрыл за собой дверь, спустился вниз и там, у окна, внимательно осмотрел подошвы кроссовок. Проклятье! Это, конечно, кровь. И вдова это поняла сразу. Теперь мне остается только гадать, что она обо мне подумала и как скоро позвонит в милицию. Выходит, это я вчера выпачкался, и до сих пор не обратил внимания. Позор мне! Такое головотяпство!
Я вышел на улицу, пересек проезжую часть и по ступенькам спустился в сквер Руданского. Газоны были влажными, всю ночь работали поливальные системы. Я пошел по траве, подошвы кроссовок со свистом скользили по ней. У неработающего фонтана, бордюр которого служил бомжам и нарами, и столом, я остановился и еще раз осмотрел подошвы. Вроде чисто. Но дотошная экспертиза может найти мельчайшие частички засохшей крови.
– Что, вляпался? – алчно спросил меня пузатый мужик в светлой рубашке, с одутловатым нездоровым лицом. Готов был поспорить, что его заплывшие глаза излучали необыкновенное удовольствие. – Вот и я так же на прошлой неделе. И всё из-за этих бомжей. Весь сквер загадили. Надо согнать их в железный фургон, отвезти на мусорную свалку, облить бензином и сжечь. А потом залить пепелище концентрированной серной кислотой.
Мужик еще излагал мне свой план по очищению города, но я его не слушал и быстро спускался к рынку. Почему же я чувствую себя виноватым перед несчастной женщиной, потерявшей своего мужа? Почему не дают покоя ее глаза, тяжелые от немого укора? Что ж я за человек такой, готовый взвалить на себя чужие грехи и сострадать совсем незнакомым мне людям! Мне еще никогда не доводилось терять близких людей, но как я хорошо понимаю вдову, замкнувшуюся в пустой темной квартире. Именно обвалившаяся пустота мучительнее всего давит на человека своей тяжестью. И мне было невыносимо оставаться в агентстве после того, как из него ушла Ирина. Нет, не стены, не материальные блага составляют сферу обитания человека, и даже не природа со всем своим разнообразием, а именно те незримые флюиды, исходящие от людей, которые мы воспринимаем как окружающий нас мир. Они как теплое, наполняющее душу сияние – уйдет навсегда человек, и вместе с ним погаснут его флюиды, и мы вдруг перестанем узнавать привычные нам предметы, пустой и слишком просторной покажется даже тесная квартира, скучным парк, легкомысленными прохожие, тусклым солнце… И придется привыкать к этому новому миру, учиться видеть его иным, и как бы исследовать заново. Это тоскливая и утомительная работа. И, главное, бессмысленная. Ничто на земле не способно так многогранно и сложно заполнить собою мир, как человек. Даже если это бомж, даже если бродяга, пьяница, лентяй, глупец, гуляка, хитрец или трус. «Отвезти на мусорную свалку, облить бензином и сжечь…» Кто это сказал? Перезрелая, тяжелая, упругая, оплывшая жиром липома на теле земли.