Тяжелый свет Куртейна. Желтый
Люси невольно улыбнулась.
– Наверное, да. Понятия не имею, что они обо мне думают, но смотрят примерно так, как вы описали. Как будто я им сейчас до кучи еще и тайные клады открою, или, наоборот, прокляну навек. Смешно. Но на самом деле, конечно, приятно, когда тебя считают каким-то непонятным волшебным существом. Жалко, дедушка Жюль не дожил, он бы порадовался. Примерно такой карьеры он мне всем сердцем желал.
– Всем бы такого дедушку.
– Это точно, – подтвердила Люси. И, поколебавшись, призналась: – Ханна-Лора мне рассказала, что дедушка Жюль был родом с Этой Стороны. Еще в детстве нечаянно сюда угодил; говорят, с тамошними детьми это довольно часто случается, проваливаются к нам, на Другую Сторону, ничего специально для этого не делая, захочешь, не убережешь. Правда, дети обычно так же легко возвращаются, сразу прибегают домой на свет Маяка, даже не успев испугаться, но с дедушкой Жюлем вышло иначе. Пошел гулять, забрел на уличное цирковое представление, подружился с какими-то бродячими акробатами, уехал с ними из города и как бывает со всеми уехавшими, о доме и настоящем себе забыл. Потом, уже взрослым, вернулся обратно, но это мало что изменило. Он иногда видел свет Маяка, но тот не казался ему привлекательным, наоборот, пугал. Порой дед кое-что вспоминал о своей прежней жизни, но был совершенно уверен, что просто воображение разыгралось, опять сказку сочинил. Иногда он видел, как посреди вечернего города проступают очертания смутно знакомых улиц, но думал, это его фантазии пытаются материализоваться. Безумная идея, будто он – демиург почему-то легко укладывалась в его голове. Придумал сказочный город, и вот он уже настолько есть, что дети иногда способны его увидеть. Дети, способные видеть, это, как вы понимаете, я. Дедушка Жюль часто водил меня на прогулки и по дороге рассказывал – ну якобы сказки. А на самом деле, как я теперь понимаю, что-то вспоминал, а что-то додумывал на ходу, чтобы склеить обрывки воспоминаний. И я правда немножко видела Эту Сторону, когда мы с ним вместе гуляли. Не так отчетливо, как настоящие улицы, скорее как сон… даже не сон, а кино, которое за неимением экрана проецируют на все вокруг.
– Ничего себе у вас биография, – присвистнул Тони. – Вот это повезло!
– Да, очень, – кивнула Люси. – Большей удачи, наверное, вообще не бывает. Ну разве что сразу родиться настоящей волшебной феей. С другой стороны, фее-то сравнивать не с чем. Она с самого начала в волшебном мире живет, для нее это просто нормально. Все-таки круче всего жить, как мы с дедом гуляли – одной ногой здесь, другой где-то еще.
– Это правда, – подтвердил Тони. И, помолчав, спросил: – А ваш дедушка Жюль здесь умер? Так и не добрался до Маяка?
– Он просто исчез, – улыбнулась Люси. – И числился пропавшим без вести столько лет, сколько по закону положено. Тела не нашли, это факт. Так что, наверное, все-таки вернулся домой умирать. Правда, Ханна-Лора ничего об этом не знает, но это как раз нормально. У них же там тела умерших сразу исчезают. Если дед пришел на свет Маяка и сразу же умер, а смотрителя в тот момент на месте не оказалось, никто ничего и не видел, просто не успел. Но это как раз совсем не беда. Главное, дедушка Жюль все-таки умер дома. Мне говорили, для них это очень важно. На Этой Стороне легко умирать.
– А когда это случилось?
– Почти двадцать три года назад. Еще до Тони Куртейна. Собственно, как раз перед тем, как он стал смотрителем Маяка. Но это правда неважно. Я и так знаю, что дед хорошо умер. Даже не плакала о нем ни разу: не о чем плакать. Всем бы так уходить, – сказала Люси и, вопреки сказанному, тут же заплакала, видимо, из чувства противоречия. Но все-таки совершенно точно не от горя, а просто от облегчения – что наконец-то нашлось с кем обо всем этом поговорить.
Тони поставил перед ней рюмку с чем-то бледно-зеленым. Вторую такую же взял себе. Сказал:
– Это совсем простая настойка – на прошлогодней зимней траве, которая всю зиму росла под снегом и оставалась живой. На вкус, прямо скажем, ничего особенно выдающегося. У меня и получше найдутся. Зато от нее здорово прибавляется сил. А сила очень нужна, особенно людям, вроде нас с вами, которые всегда одной ногой здесь, а другой – где-то там.
Люси молча кивнула и залпом выпила бледно-зеленую жидкость. На самом деле совершенно напрасно залпом. Такое надо долго, со вкусом смаковать.
– «Ничего особенно выдающегося», значит, – укоризненно сказала она. – Ну, не знаю. Я, конечно, девушка простая, курсов сомелье не заканчивала; боюсь, вылетела бы оттуда с позором за пристрастие к дешевому горячему вину с апельсиновыми корками. Но все-таки, по-моему, это шедевр.
– Шедевр, – согласился Тони. – Другого не держим. Просто другие мои наливки еще вкусней.
– Страшный вы человек.
– Да, многие так считают, – усмехнулся он. – Включая шефа городской Граничной полиции и ту самую парочку, нагнавшую на вас жуть. И это правда: у меня все настолько убийственно вкусно, что даже капризные высшие духи с дальних окраин Вселенной вынуждены принимать оскорбительную для них человеческую форму, чтобы иногда поужинать у меня. А побывавшие здесь во сне, стараются любой ценой прийти наяву, и правильно делают: при всем моем уважении к сновидениям, вкус у них совершенно не тот. Это была минута рекламы, спасибо за внимание. Должен же я нового клиента в вашем лице завлекать. Еще по рюмке? Хотите попробовать наливку из несбывшихся желтых слив?
– Давайте. Главное, кроме нее больше ничего не предлагайте. Потому что отказаться никакой силы воли не хватит. И тогда меня разорвет. Еда-то у вас, похоже, самая настоящая. Я поначалу думала, наваждение, но от наваждений не бывает так тяжело в животе.
– Я за некоторыми компонентами этого наваждения в супермаркет ходил, – заметил Тони. – И на рынок – вчера, перед самым закрытием. Раньше просто не успеваю, почти до обеда обычно сплю. Правда когда я пересекаю порог с покупками, свойства их материи довольно сильно меняются. Как, впрочем, и свойства материи посетителей. Но на выходе все дружно возвращаются к первоначальной форме – и клиент, и съеденный им обед, так что все честно. Нормальная человеческая еда, без обмана. Не растает, как дым.
– Это как раз довольно обидно – что не растает. И нельзя будет сразу начать все сначала. А то я бы с удовольствием начала.
– Ничего, – утешил ее Тони. – Все у вас еще впереди. Если уж мою еду попробовали, вам теперь легче легкого будет сюда наяву прийти.
Эва
Автобус остановился у светофора. И Эва остановилась. Она шла в ту же сторону, для нее тоже горел красный свет.
Стоять рядом с этим автобусом оказалось невыносимо. Отойти на несколько шагов в сторону не помогло; это никогда и не помогало. Слишком незначительное расстояние. Ничего, – говорила себе Эва, – ничего. Сейчас загорится зеленый, и он уедет. Сразу меня обгонит, на следующем перекрестке вообще свернет, только его и видели, и все закончится, быстро, минуты не пройдет. А этот… эта, который, которая там, икс, неизвестная, неизвестный, все равно скоро умрет, вне зависимости от того, буду я о нем думать, мысленно обливаясь неизвестно чьей кровью, содрогаясь от сострадания, или сразу забью. Это ничего не изменит. Я ничего не изменю. Я не могу бегать наперегонки с городским транспортом, а если прямо сейчас начну стучать в переднюю дверь, водитель ее не откроет, и его можно понять, сама бы на его месте ни за что не открыла. А даже если откроет, что дальше? Вот интересно, как ты себе представляешь свои дальнейшие действия? Ворваться в салон: «Соблюдайте спокойствие, уважаемые, оставайтесь на местах, ничего страшного не случилось, просто один из вас очень скоро умрет, я сейчас вычислю, кто именно, и буду следовать за ним неотступно, как укусившая игуана, сколько понадобится, чтобы в нужный момент оказаться рядом и – нет, не съесть, а хорошо проводить». Нормальное вообще заявление. Да я бы сама сразу же позвонила в полицию: в автобус, следующий по такому-то маршруту, только что ворвался опасный псих.
Опасный псих – мое второе имя, – с невольной горькой усмешкой подумала Эва. – Допрыгалась девка. Ай хороша.
Тем временем наконец-то загорелся зеленый, автобус тронулся, но Эва осталась на месте. Ну его к черту, пусть отъедет подальше, я – потом. Светофор уже замигал, а она все стояла, не в силах заставить себя сделать хоть шаг.
– Наконец-то вы мне попались! – торжествующе произнес у нее за спиной голос, такой знакомый, что Эва даже оборачиваться не стала, и так понятно, кто это заявился по ее душу. И от этого понимания сердце забилось вдвое быстрей, как будто всю дорогу бежала, а не нога за ногу шла.
– Ну и где вас черти носили? – спросила она, нарочито сердито и грубо, просто чтобы не разрыдаться на радостях, а если все-таки разрыдаться, то не в первую же секунду, а выдержав паузу. Чтобы, как говорится, характер показать.
– Трудно вот так сразу вспомнить точные адреса. Черти – великие мастера разнообразить мои маршруты. Но если для вас это важно, я постараюсь составить хотя бы приблизительный список, – безмятежно ответствовала Эвина любимая галлюцинация, которая почему-то еще в конце лета внезапно перестала ее донимать. Хотя именно от этого симптома надвигающегося безумия Эва, будь ее воля, отказалась бы в последнюю очередь. Да и то не факт.
Точнее, он безмятежно ответствовал. Это же только слово «галлюцинация» женского рода, а само по себе явление неизвестной природы – явно мальчик. То есть, если называть вещи своими именами, здоровенный мужик в шикарном пальто нараспашку и почему-то пижамных штанах с розовыми медвежатами. У Эвы все слова из головы вылетели при виде этих медвежат. Поэтому пришлось ограничиться нечленораздельными звуками, пока счастливый владелец шикарных штанов куда-то ее волок, ухватив под локоть, то ли в рай, то ли все-таки в пекло, то ли просто в ближайшую кофейню. Да, точно, туда. Не самый плохой вариант.
Впрочем, картонный стаканчик с кофе оказался в Эвиных руках прежде, чем они переступили порог.
– С причинно-следственными связями у меня с детства не ладится, – улыбнулся ее спутник, усаживая Эву на подоконник кофейни. У него в руке был точно такой же оранжевый картонный стакан с крышкой. – Ладно, зато сэкономили примерно четыре евро на двоих. Оцените, какой я хозяйственный и прижимистый податель благ. Если бы меня не было, меня бы следовало выдумать. На худой конец, хотя бы увидеть в бредовом сне. Но наяву все-таки гораздо лучше. И вы только что это сделали. Следовательно, вы – молодец.
– Что у вас с брюками? – наконец спросила Эва, натурально загипнотизированная розовыми медвежатами. Ни о чем больше думать она пока не могла.
– А что у меня с брюками? – удивился он. Опустил глаза, внимательно оглядел свои ноги, растерянно ухмыльнулся: – Идея хорошая, но не моя, как-то само получилось. Видимо, специально, чтобы вас порадовать. Хотели деликатно намекнуть, что такое сейчас не носят? Ай, ладно, значит, когда-нибудь потом будут носить. Я – великий трендсеттер. Что на себя ни напялю, рано или поздно непременно становится массовой модой. Ну, правда, кое-что – только спустя века. До некоторых моих находок человечеству, к сожалению, еще расти и расти. Но ничего, будут носить как миленькие никуда не денутся, факт.
Уселся на подоконник рядом с Эвой, попробовал свой кофе, недовольно поморщился:
– Вот если бы я добрался до стойки, как приличным людям положено, заказал бы нам Гватемалу, она тут хороша. А так черт знает что в этом стакане материализовалось. Не знаю, что вам досталось, а мне – с молоком и каким-то приторным сиропом. Незабываемый вкус форменного издевательства над благородным напитком; ладно, буду учиться смирению, чем черт не шутит, вдруг именно с этой попытки и научусь? Страшная все-таки штука эта наша черная магия для начинающих демонов ада – чудеса постоянно сами с тобой бесконтрольно случаются, и жри, что дают.
– Это потому что вы двоечник, – объяснила Эва. – Типичный. Все мои знакомые двоечники выглядели примерно так.
– Везет же вам на хорошую компанию! – усмехнулась ее галлюцинация. – У меня и то такой, как я – только я сам.
– Да так себе у меня в последнее компания, – призналась Эва. – Вас здорово не хватало, честно говоря.
– Извините, – серьезно сказал он; для обладателя штанов с медвежатами, пожалуй, даже слишком серьезно. Перебор. – Сам не хотел так надолго исчезать. Но у меня, понимаете, совсем беда с чувством времени. Только когда стало как-то подозрительно холодно, догадался спросить, что случилось. Тут-то и выяснилось, что уже давным-давно наступил ноябрь. Со стороны это выглядит, как форменное свинство; строго говоря, это и есть именно свинство – так надолго исчезать.
– Ну, вы и не обязаны… – начала было Эва, но он ее перебил:
– Да кто говорит, что обязан! Просто мне самому хотелось. Это была моя, а не чья-то еще идея – с вами дружить. Но у меня сейчас все в жизни, как эти штаны!
Закинул ногу на ногу, щелкнул по лбу медвежонка, который оказался на колене. Объяснил:
– Я же и правда двоечник. Не все получается контролировать. Положа руку на сердце, крайне мало что. По идее, уже пора бы, а на практике пока – так. Вот и сейчас оказался в нужное время в нужном месте, в достаточно человеческом состоянии, чтобы вы меня увидели и услышали, отлично все получилось, но на одежду моего внимания уже не хватило, так что она выбрала себя сама. И этот кофе тоже выбрал нас сам. Я-то планировал в кои-то веки честно его купить, благо пальто на мне сейчас крайне удачное, в его карманах всегда куча мелочи, оно молодец. Но вышло сами видели, как. И вот так постоянно: на одно событие, происходящее по моей воле, приходится добрый десяток самостоятельно решивших случиться со мной, или где-нибудь рядом. Ясно, что я не столько жалуюсь, сколько хвастаюсь. И одновременно оправдываюсь. От слова «правда», которую я говорю. А с временем у меня совсем смешно получается. Я же его по старой привычке отмеряю, как все нормальные люди: уснул, проснулся, значит, начался новый день. А теперь то сплю неделю подряд, чтобы успеть присниться всем, кому задолжал, то прячусь от этой тяжелой работы наяву, обходя все кровати десятой дорогой, то рассеюсь туманом на полчаса, а потом выясняю, что три дня пролетело, и ни одна зараза не рискнула меня потревожить, потому что я, видите ли, так трогательно клубился… Короче, моя жизнь прекрасна, но технически она непроста.
Тараторил, жестикулировал, размахивая стаканом, улыбался, демонстрируя неуместные девичьи ямочки на щеках, и вдруг ни с того ни с сего зыркнул на Эву исподлобья, как следователь на подозреваемую:
– А вот почему вы за все это время, которому я счет потерял, ни разу не заглянули в Тонину бадегу, это вопрос. Я правда не понимаю. Вам же у нас понравилось. Только не говорите, будто хотели зайти, искали и не нашли. Вы – нашли бы. На самом деле вам вообще не пришлось бы искать, вошли бы во двор и сразу увидели в его дальнем конце специально для вас приоткрытую дверь. Но вы даже мимо не проходили ни разу, а то я бы знал.
– Ну так моя жизнь тоже не шибко проста, особенно, как вы говорите, «технически», – мрачно хмыкнула Эва. И с изумившей ее саму откровенностью добавила: – Трындец какой-то со мной творится. Куда мне сейчас к вам в компанию набиваться. За чудесами в таком паршивом состоянии ходить нельзя.
– За чудесами, вы правы, нельзя. Зато к друзьям можно в любом настроении. А в паршивом не просто можно, а нужно. Например, за помощью и утешением. На то и друзья.
– Друзьям хочется нравиться, – честно сказала Эва. – Даже примерещившимся друзьям. Унылое не пойми что, которому нужны помощь и утешение, я и людям-то стараюсь не особо показывать. А уж вам…
– Гордыня сатанинус вульгарис, вот как это называется. Понимаю. У самого примерно такая же. Когда мне делается хреново, тоже от всех скрываюсь, как захворавший кот; к счастью, вполне безуспешно, игра в прятки – не мой конек, а то меня, пожалуй, уже давным-давно на свете бы не было. Не со всем, к сожалению, можно справиться одному.
Эва посмотрела на него с недоверчивым интересом. Какое-то чересчур человеческое признание для существа, которое то и дело появляется ниоткуда, исчезает, куда ему вздумается, а в промежутке между этими мистическими событиями черт знает что творит.
Он развел руками:
– Извините, что не вполне дотягиваю до сияющей пыли, которую сам перед этим старательно пускал вам в глаза. На самом деле в анамнезе я примерно такой же, как вы: человек с причудами. Просто причуд у меня побольше вашего. И гораздо разнообразней. Раньше начал чудить. Ничего, наверстаете, какие ваши годы. Все только начинается. В любой момент – только начинается. Всегда!
– Спасибо, – растерянно сказала Эва. – Звучит, конечно, воодушевляюще. Но на практике, к сожалению, в любой момент может начаться что-то явно не то. Ну или то, просто я к нему не готова. А оно все равно начинается. И продолжается. И идет, и идет…
– Что именно?
Эва смяла полупустой картонный стаканчик. Сказала:
– Вы были совершенно правы, это издевательство, а не кофе. Пойду нормальный куплю. На вас брать? Или это все равно, что вылить? Мне не жалко, просто я же до сих пор не понимаю, какова ваша природа. Насколько вы мне мерещитесь, а насколько объективно есть? И хватает ли вашей материальности на то, чтобы пить напитки, которые не сами собой появились в ваших руках и карманах, а приготовлены нормальными людьми…
– На такое доброе дело у меня материальности точно хватит, в любой момент, – перебил он. – Уж что умею, то умею – выпить и пожрать!
– И никуда не исчезнете, пока я хожу? – строго спросила Эва.
Он не стал отвечать, только нетерпеливо передернул плечами, как будто в жизни не слышал более абсурдных предположений. А вслух сказал:
– Гватемалу берите. Она здесь обжарена потрясающе; остальные сорта заметно хуже. И даже не надейтесь, что пока вы ходите, я сам рассосусь, как хорошо воспитанная проблема, и вам никогда не придется отвечать на мой вопрос.
У стойки была очередь, небольшая, всего два человека, но этой короткой паузы Эве как раз хватило, чтобы прийти в себя; она собственно потому и пошла покупать кофе, что рядом с этим красавцем хрен знает во что вместо себя придешь.
Интересно, – подумала она, – а остальные люди его видят? Или все-таки только я? И тут же получила ответ на свой вопрос: ее наваждению явно наскучило просто так сидеть на подоконнике, поэтому он развернулся, уткнулся лицом в стекло, смешно расплющив щеки, губы и нос к полному восторгу двух сидящих у окна старшеклассниц. Одна пока просто хихикала, а другая уже сама прижималась носом к стеклу и корчила рожи в ответ.
Значит, девчонки его тоже видят, – подумала Эва. Но вместо радости ощутила что-то вроде ревности, как в детстве, когда вдруг выясняется, что Дед Мороз приходит не только к одной тебе.
– Если вы и галлюцинация, то массовая, – объявила Эва, отдавая картонный стакан. – Явно не только моя.
– Ну а чего мелочиться, – ухмыльнулся он. – Мерещиться – так уж куче народу сразу. Чтобы два раза не вставать… На самом деле я нарочно корчил рожи девчонкам. Специально для вас. Чтобы вы заметили, что они меня видят и откликаются. Я же все это время думал, вы просто шутите про галлюцинацию. С самим такое бывает: вцеплюсь в какую-нибудь не особо удачную шутку и повторяю ее по всякому поводу, сам не знаю, зачем. И только сейчас до меня дошло, что для вас это не то чтобы именно шутка. Хотя вещественных доказательств своего объективного бытия я вам оставил – мама не горюй.
– Мы слишком долго не виделись, – почти беззвучно сказала Эва. – На расстоянии все начинает выглядеть совершенно иначе, включая вещественные доказательства. Не так уж их много, кстати. Запачканная кровью футболка, которую не берут никакие отбеливатели, картина на стене, машинка для сигарет, которую я сама могла купить в любой лавке, да два телефонных номера – ваш и той удивительной женщины. Но я ни разу не решилась по ним позвонить.
– Но почему? Со мной – ладно, допустим, все сложно, телефон у меня появляется, когда сам захочет, и даже образовавшись в кармане, почти никогда не звонит. Но с Карой довольно легко связаться, она сейчас почти постоянно здесь и была бы вам рада…
– Да потому что мне страшно! – в сердцах воскликнула Эва. – Потому что не представляю, как буду жить, если все-таки позвоню и выясню, что просто ошиблась номером. Или зайду в тот двор, где было кафе вашего друга, а там – ничего подобного нет. У меня и так-то с верой примерно как у вас с игрой в прятки. Не самая сильная моя сторона. Простая версия, объясняющая вообще все: «Доигралась в самозваного ангела смерти, чокнулась окончательно, добро пожаловать в дивный мир потусторонних видений и голосов», – всегда наготове. Даже сейчас говорю с вами и по-прежнему сомневаюсь: а как это выглядит со стороны? Сколько человек сидит на подоконнике с точки зрения постороннего? Двое или все-таки я одна? Мало ли что какие-то девчонки вас видели. Они мне, собственно, тоже примерещиться могли.
– Да, – сочувственно кивнул он, – вы слишком умная, чтобы вот так сразу принять меня и все остальное на веру. Это большая проблема. С другой стороны, с дураками ничего интересного обычно и не случается. Кому нужны дураки? Уж точно не мне. Того, которого время от времени вижу в зеркале, для счастья вполне достаточно… Ладно, давайте, выкладывайте, что у вас началось и продолжается – такое ужасное, что вы на себя не похожи? Я ему в глаз дам. Возможно, вы до сих пор не заметили, но я – супергерой.
Эва невольно улыбнулась. Будет и на нашей улице Бэтмен, – так они шутили когда-то с младшей сестрой. Одна из самых удивительных вещей на свете – причудливое разнообразие форм, в которых к нам возвращаются наши глупые шутки. И сбываются детские мечты.
– Некому давать в глаз, – наконец сказала она. – Разве что мне самой. И будет у меня еще одно вещественное доказательство вашего бытия, отличный лиловый синяк. Но лучше все-таки не надо. Во-первых, я дам сдачи. Я в школе всегда с мальчишками дралась…
– Да кто бы сомневался.
– …а во-вторых, у меня встреча с важным клиентом, – мрачно закончила Эва. И посмотрев на телефон, добавила: – Меньше, чем через час. Это означает, что если я хочу вам пожаловаться, надо начинать прямо сейчас. Тянуть больше некуда, скоро надо будет уходить. Ладно. Может, так даже лучше – не канючить полдня, пока вам тошно не станет, а быстренько, деловито, практически на бегу рассказать.
Снова умолкла, не понимая, как вообще о таком можно словами. И что это должны быть за слова. Супергерой протянул ей сигарету. Сказал назидательным докторским тоном:
– Табачный дым – традиционное приношение высшим духам, которые, будем честны, и сами неплохо с этим делом справляются, но от халявы отказываться – ищи дураков. К тому же, никотин способствует умственной концентрации. Два в одном.
– Вот это круто, – откликнулась Эва. – Свой табак вместе с вашей машинкой я сегодня оставила дома, в другой сумке, поленилась за ним возвращаться, а зря… Ладно, смотрите, что происходит. Раньше я чувствовала, если рядом кто-то умирает; ну, вы сами все это про меня знаете, можно не объяснять. К этому я уже привыкла, странно было бы не привыкнуть за столько-то лет. На самом деле умирающих вокруг довольно мало, если специально не ходить по больницам и хосписам. А я никогда не ходила. Трезво оценивала свои возможности. Знала, что встретиться со смертью несколько раз в год и хорошо проводить умирающего мне вполне по силам. Но не чаще. Мне нужно время, чтобы восстановить – даже не столько силы, скорее просто голову на место поставить. Это все-таки довольно серьезная встряска, когда действуешь, как – то ли конченый псих, то ли… не совсем человек.
– Да, понимаю.
– А в последнее время – собственно, с лета – какие-то настройки у меня внутри поменялись. В общем, я стала чувствовать не только уже происходящую, но и будущую, скорую смерть. Рациональная версия – начала слишком много фантазировать на эту тему, но какая разница, когда кроме собственных ощущений у меня все равно ничего нет. Насчет сроков точно не знаю, только один раз получилось проверить, с соседом по подъезду – прошел мимо по лестнице, меня шарахнуло его смертной тенью и будущим страшным запахом, а он умер на следующий день. Ночью скорая приезжала, его забрали в больницу, но не спасли; лучше бы дома оставили, я могла бы попробовать постоять под дверью, на таком расстоянии может сумела бы нормально его проводить… Ладно неважно, как получилось, так получилось, меня никто не спросил. С тех пор я предполагаю, что начинаю чувствовать чужую смерть примерно за сутки, но это только гипотеза. Может, за несколько дней. Невозможно проверить, когда все это незнакомые люди, которые просто ходят по улицам или проезжают мимо в каком-нибудь транспорте, вот как сегодня кто-то в автобусе… На самом деле какая разница, за сколько именно дней. Все равно я ничего не могу сделать. Невозможно ходить по пятам за незнакомым человеком, пока он не начнет умирать. Хотя по-хорошему надо бы. Невыносимо вести подсчет обреченных, которым я не помогла. Вместе с сегодняшним неизвестным в автобусе набирается тридцать восемь человек. Но я же не наваждение вроде вас. Не могу по собственному желанию возникнуть, где следует, в самый подходящий момент. Мои возможности ограничены моим же человеческим телом и негласным общественным договором, всей совокупностью правил адекватного поведения среди людей. Все это делает мою жизнь трудной и не особо веселой. Мягко говоря.