– Прямо сейчас приказ отдам об аресте. Зови, Вахтанг, дежурного офицера. Приказ ему диктовать буду! – Берия выругался по матери.
«Да он больной, маньяк, совсем свихнулся от крови. Да разве от так ругался раньше? У нас, горцев, такое ругательство раз употребишь, от тебя все отвернутся от мала до велика. И так уже полстраны под конвоем ходит, а он все никак не успокоится» – думал про себя Вахтанг, устремив взор красивых, немного печальных глаз на наркома. Вслух Дадуа, этого не сказал.
Подойдя к наркому, Вахтанг похлопал того по плечу:
– Не горячись, Лаврентий, надо разобраться. Приказ всегда отдать успеешь.
– Да, да, разберись! Немедленно собирайся и тот час же лети. Возьми кого-нибудь с собой. Одного кого-нибудь, понадежней. Кто у тебя в охране, Вахтанг, самый надежный? Никому ничего не говори, Вахтанг. Полная секретность. Там, в пятидесяти километрах от этой деревни полк наш НКВДешный стоит. Я лично тамошнему начальству приказ отдам, чтоб содействовали тебе во всем. Ну, все! Давай друг, дуй на спецаэродром, там мой самолет личный бери и вперед. Я сейчас им туда позвоню, – Берия пожал Вахтангу руку, проводил его до дверей кабинета. Потом вернулся к столу, взял бутылку с коньяком и, налив почти полный стакан, вопреки привычке смаковать этот благородный напиток, выпил его залпом.
Возвратившись от Берии в свой кабинет, Дадуа срочно связался с отделом картографии. На подробнейших картах были обозначены все объекты народного хозяйства, воинские части, транспортные артерии, участки геологоразведки и добычи полезных ископаемых. Если таким необычным способом действует диверсионная группа, значит взрыв, якобы от падения метеорита, и последующие массовые галлюцинации призваны отвлечь внимание населения и органов от истинных целей вредителей. Через двадцать минут Вахтанг уже держал в руках подробную копию плана заданного участка местности. Поблизости от интересующего района не имелось никаких объектов, которые могли бы заинтересовать собой предполагаемых диверсантов. Вариант массовой атаки на психику местного населения Дадуа до поры до времени в расчет не принимал.
– Дело ясное, что дело темное! – подумал Вахтанг. – На месте будем разбираться. Одного помощника с собой возьму, Антона Зубарева! Толковый офицер, исполнительный, образованный, и, по всему видно, язык за зубами держать умеет. Надо предупредить его, что летим немедленно. Дело срочное.
Вахтанг поднял трубку телефона внутренней связи:
– Антон, будь добр, зайди ко мне, дело срочное, – голос Дадуа был спокоен.
Вахтанг не терпел громких разговоров и командных интонаций. Все, с кем имел дело этот тихий человек, сами вслушивались в его слова, боясь что-либо пропустить. Через минуту Антон уже стучал в дверь своего начальника.
– Заходи, Антон. Я слышал, у тебя месяц назад родилась дочь?
– Так точно! – лицо старшего лейтенанта просветлело при мысли о дочурке, заставив его улыбнуться. – Галюша, Галя Зубарева.
Вот и хорошо! Давай, Антон, мы сейчас заедем к твоей семье и, ты со своими женщинами попрощаешься. Через пару часов мы с тобой должны вылететь в Свердловскую область. Срочное дело, к тому же дело это на контроле у наркома, – Вахтанг поднял указательный палец правой руки вверх. – В наше распоряжение товарищ Берия даже свой личный самолет отрядил. Медлить нельзя.
– Все понял, Вахтанг Георгиевич! Спасибо, что домой заскочить разрешили.
– Давай, Антон, спускайся вниз. Я за машиной. Ах, да, – Вахтанг открыл шкаф и достал оттуда шинель без знаков различия. – Храню ее прямо в кабинете на случай вот таких командировок. Да и ты, Антон, прихвати из дома шинельку. Это в Москве конец апреля – весна, а за Уральским хребтом еще зима продолжается.
Дадуа завез Антона домой и, наказав тому через час быть готовым к отъезду, на предельной скорости погнал эмку в один из закрытых институтов, работу которого курировал уже белее трех лет. Режимное предприятие представляло собой типичную бериевскую шарашку. Фактически же это был тот же лагерь для заключенных, только контингент этого лагеря состоял из ученых. Они точно так же, как и зеки работали, отбывая свой срок, который им щедро отмерила советская власть за участие в шпионской деятельности против СССР. Существенное отличие состояло лишь в том, что ученые работали головой, фактически продолжая заниматься любимым делом, научным трудом. Режим шарашки был намного мягче лагерного. Научных зеков лучше кормили. Комнаты для проживания, рассчитанные на 5-6 человек, с обычными кроватями мало напоминали бараки с двух ярусными шконками. За успехи в научно-трудовой деятельности ученый-шарашник мог рассчитывать на дополнительные послабления и поощрения. Ежемесячные свидания с родными, оставленными чекистами до поры до времени в покое, могли плавно перейти в еженедельные. Некоторым, особо отличившимся, даже выплачивалась заработная плата, которая, понятное дело, переводилась родственникам сидельцев. Сами учёные, находясь в подобных учреждениях, могли получить с воли лишь посылку со снедью и табаком, возможность самостоятельного приобретения каких-либо товаров в местном буфете, тоже расценивалось как своеобразное поощрение. Однако визиты в буфет тоже строго дозировались, и чаще одного раза в неделю никто не мог прикупить в нём низкосортные папиросы, засиженное мухами печенье, а так же маленькие, грязно-серые кусочки мыла, которое являлось настоящим дефицитом среди осуждённых. Но даже сам факт похода в этот занюханный «пункт доп.питания», как гласила табличка на двери буфета, был для заключенных событием приятным, напоминающим о той жизни, которой они были теперь лишены. И молодые, и пожилые зеки вспоминали своих родных, близких, друзей, счастливое время, когда они работали, степенно возвращались со службы, заходили в магазины, ездили на курорты. Даже житейские мелочи, не заметные тогда, теперь вспоминались с нежностью и умилением.
Люди, осужденные за преступления, которые никто из низ не совершал, загнанные сюда по чьему-то злобному оговору, а чаще всего, по прихоти власть имущих мудрецов, старались работать, как можно лучше, буквально фонтанируя новыми, свежими идеями. Они надеялись, что рвение, старание, новые научные достижения, помогут им защитить своих близких от дальнейших репрессий. А там, кто знает, может, и самим удастся выйти отсюда на свободу, снова, как прежде, ходить на службу, приходить домой, есть, пить, спать, видеть, как растут собственные дети. Делать всё то, что для свободного человека является обыденностью, а для них теперь представляется недостижимым счастьем.
– Сколько же по стране подобных заведений? – думал Вахтанг Дадуа, внимательно следя за лентой дороги, с огромной скоростью убегающей под капот его автомобиля. – Сотни! Они делятся по направлениям научной деятельности, их ежедневно пополняют новыми кадрами, выплёвывая больных, старых, уже не могущих решать поставленные задачи, людей. Страдают не только сами учёные, страдают их семьи, мучающиеся неизвестностью, боящиеся получить еще более жестокий удар судьбы.
Вахтанг вспомнил, как пару лет назад нескольких сотрудников подведомственного ему института администрация решила отправить в обычный лагерь. Они, де, перестали давать дельные научные предложения, плохо справляются с поставленной задачей, растратили свой интеллектуальный потенциал, а посему, вперёд, на лесосеку. Дадуа видел, как старик-профессор, заплакав, бросился в ноги местному начальнику режима, умолял, пытался рассказать о больной жене, но тот даже не хотел слушать старика. Тогда Вахтанг, на правах куратора и личного друга наркома, вмешался. Старика оставили в шарашке, остальных же, всё равно перевели. Об инциденте сразу же доложили Берии. Тот позвонил и начал журить Вахтанга: «В институте есть своё научное руководство, помимо тебя, друг. Оно и решает, кто нужен, а кто – нет» – отрывисто рубил слова нарком. – «А ты, Вахтанг, находишься над всеми ими. Тебе ли заниматься каким-то выжившим из ума дедом? Это для тебя слишком мелко. Пусть бы он поехал рубить лес! Может, срубил бы хоть одно деревце. Хоть чем-то был бы полезен напоследок. А то сдохнет – хорони его, старого пня, яму ему копай, труп в одеяло заворачивай. Не жалей ты, Вахтанг, этих стариков от науки. Они своё пожили и пожили хорошо!» – закончил тогда нарком свои нравоучения.
– Почему бы не распустить шараги, не упразднить этот арестантский режим пребывания? Пусть люди ходят на работу, а вечером идут домой к семьям. Нужно положить им хорошую зарплату, предоставить удобную квартиру, обеспечить необходимое медицинское обслуживание, – пытался достучаться до Берии его старый друг. – А ты знаешь, Лаврентий, кто осуществляет научное руководство подшефного мне института? Другие научные работники, те, которые пока ещё на свободе. Над всеми ними ещё присматривает целый штат офицеров госбезопасности, которые ничего не смыслят в науке. Они просто цепляются к ученым, пытаясь уличить тех в каких-то мифических нарушениях режима секретности и чуть ли не в диверсионной деятельности. Стараются, даже теперь, когда учёные уже сидят, обвинить их в работе на иностранные разведки. Ну, скажи мне, как старый друг, кому это нужно?
Берия смотрел на Дадуа своим знаменитым взглядом, прищуривая то один, то другой глаз. Смотрел и молчал. Молчал долго, может быть минуту, потом, перестав прищуриваться, посмотрел Вахтангу прямо в глаза.
– Знаете что, товарищ Дадуа? Давайте-ка, каждый будет заниматься своим делом: вы – своим, научники – своим, офицеры ГБ – своим. И давайте не будем «мешать говно с эклерами», товарищ Дадуа. Вы ведь согласны со мной, не так ли?
Ни до этого разговора, ни после, Лаврентий Берия никогда не разговаривал в таком тоне со своим старым другом. В тот день Вахтанг, вернувшись вечером домой, ждал ареста. Но ни в это вечер, ни в последующие дни за Дадуа никто не пришёл. Разговор с Берией Вахтанг расценил как первое и последнее предупреждение наркома. Больше он Берии не перечил, хорошо понимая, что тот ему этого уже не простит. Дадуа и теперь довольно мягко относился к научным зекам, но делал это по-тихому. Часто приносил им еду и папиросы, но старался передавать так, чтобы местные охранники не видели. Чекисты же со своей стороны, зная, что Вахтанг не простой исполнитель воли наркома, а его старинный друг, тоже больше не рисковали доносить на Дадуа. «Раз Берия не наказал друга в случае со стариком-профессором, значит, не будет трогать и впредь» – рассуждали чекисты. Откуда было им знать о жестком разговоре друзей с глазу на глаз. То, что Вахтанг Дадуа вышел из инцидента невредимым, добавило ему очков в глазах режимщиков, теперь они предпочитали с Вахтангом не ссориться.
Вот и знакомый забор. Шарага находится на окраине Москвы. Также здесь располагается несколько промпредприятий. И их институт по внешнему виду смахивает на фабрику или завод. Впрочем, с дороги ничего, кроме сплошного кирпичного забора, не разглядишь. По верху ограждения натянута колючая проволока, через каждые десять метров – фонари. А вот и въездные ворота. Ни таблички с названием предприятия, каких-либо опознавательных знаков не наблюдается. Едва машина Вахтанга приблизилась к воротам, те сразу открылись. Двое рядовых в гэбешной форме придерживали створки, давая возможность Дадуа заехать на территорию объекта. Ворота закрылись, и ничто опять не напоминало о наличии жизни, которая текла за этими глухими, неприступными стенами. Вахтанг вышел из машины. Навстречу ему, печатая шаг, двинулся крепыш с сержантскими нашивками, старательно козырнул.
– Здравия желаю, Вахтанг Георгиевич.
– Здравствуй, – кивнул Дадуа начальнику КПП. – Сядь в мою машину и отгони её к запасному выходу, я буду выезжать через запасные ворота.
– Есть! – сержант опять козырнул, поправил кобуру и, сев в автомобиль, поехал в объезд здания.
– Вот, хитрец! – подумал Вахтанг. – Ведь мог бы проехать через арку, так было бы короче. Но нет, едет вокруг, чтобы начальство увидело, что Дадуа приехал.
Вахтанг бросил взгляд на окна института. Точно! В окне второго этажа, которое, по случаю теплой погоды, было открыто, Дадуа заметил фигуру начальника режима объекта, майора Ялоева. Того самого офицера, который хотел отправить старика-профессора на лесоповал. Секунду он осматривал Вахтанга из оконного проема, потом быстро кивнул ему и задернул занавеску.
«Вот мерзавец! Такому, человека сгноить, ничего не стоит» – неприязненно подумал Вахтанг, взлетая через две ступеньки по лестнице в лабораторию профессора Ивана Фридриховича Линке. Этого человека и отстоял, в своё время, Вахтанг, спас от лагеря. Правда, касаемо возраста профессора, Дадуа ошибся и ошибся значительно. Позже, Вахтанг поднял личное дело Линке и обомлел – профессору было всего пятьдесят три года, а выглядел Иван Фридрихович на два десятка лет старше. Жизнь у Линке сложилась трагически. После революции он с семьей пытался эмигрировать из большевистской России, но планам не суждено было сбыться. Большевики профессора не выпустили, жена и дочь, в принципе, могли бы покинуть страну, но без главы семьи ехать отказались. С тех пор несчастья посыпались на голову бедного Ивана Фридриховича. Новая власть объявила обрусевшего немца в пособничестве белобандитам. На самом же деле аристократ-профессор слабо разбирался в политике. Путал эсеров с кадетами, большевиков с меньшевиками. Вся его провинность перед Советской властью состояла в том, что родной брат Линке, будучи блестящим морским офицером, не принял революцию. На службу в Красную армию не пошёл, зато подался в лагерь противника. За активную контрреволюционную деятельность Александр Фридрихович Линке был расстрелян. Заодно досталось и Ивану Фридриховичу. Профессор был арестован вместе с супругой. Маленькую дочь профессора Таню отправили в спецприют для детей-сирот, расположенный, где-то в российской глубинке. Там следы Тани терялись. То ли умерла, то ли затерялась где-то на просторах огромной неспокойной страны. Супругу профессора вскоре выпустили на волю из-за слабого здоровья. Она вернулась в Москву. Новая власть даже выделила ей комнатку в переоборудованном под рабочее общежитие, бывшем купеческом доме. Вскоре в Москву вернулся и Иван Фридрихович. Большевики решили, что ученый, занимаясь научным трудом, сможет принести стране гораздо больше пользы, нежели, если бы умирал от голода и холода в одном из лагерей, быстро плодящихся на территории бывшей Российской империи.
Теперь Иван Фридрихович получил большую светлую комнату в коммунальной квартире. Воссоединился с женой, работал во вновь открытом институте, занимаясь любимым делом и искал свою Танечку. Обращаясь в различные ведомства, профессор то терял надежду, то обретал ее вновь. Но все усилия были тщетны. День за днем, месяц за месяцем, год за годом Иван Фридрихович бился в глухую стену чиновничьей чёрствости.
Как же так? Ведь не может человек, тем более маленькая девочка, взять и бесследно исчезнуть, пропасть, сгинуть! – вопрошал профессор то в одном, то в другом кабинете. – Если она умерла, сообщите, где она похоронена. Если не её саму, то могилу ее отыщите!
Но различные комиссии, подкомиссии, ведомства и управления молчали, перестали приходить даже отписки. Один из людей в сановном кабинете, куда Линке в очередной раз пришел со своей бедой, пообещал посадить докучливого интеллигента, если тот не перестанет доставать занятых людей своими просьбами и жалобами. Вот тогда профессор отступил, он испугался, не хотел обратно в лагерь, откуда не так давно вернулся, не успев по-настоящему прочувствовать всю тяжесть положения советского заключенного. Линке понял, что требовать что-нибудь от власти бесполезно. «Плетью обуха не перешибешь» – подумал профессор. Тем временем супруга профессора болела все чаще, а приступы сердечной хвори становились все страшней и продолжительней. Иван Фридрихович помогал, выхаживал супругу, но что он мог сделать, когда даже врачи разводили руками, говоря: «Развился тяжелейший порок сердца. Очевидно, жизненные обстоятельства дают о себе знать». Жена уже почти не вставала с постели, когда Линке арестовали снова. На сей раз ему вменили в вину участие в террористической организации, ставящей своей целью свержение советской власти, а также передачу результатов секретных научных исследований, проводимых его лабораторией, на Запад. Все кругом без исключения понимали, что эти обвинения – полный бред. Просто государство решило создать ученым новые условия труда.
– К чему платить им зарплаты, выделять жильё, отправлять летом в санатории к морю? Все это напрасная трата государственных средств. Можно организовать шараги, предоставить им койку и сносную пайку. Пусть работают на родную страну, нечего время тратить на походы домой. Пусть живут и работают в одном и том же месте. Сразу возрастет научный потенциал Родины, а какая экономия? – вопрошали на своих закрытых совещаниях высшие чины НКВД. – А будут проявлять недовольство – мигом окажутся в настоящих лагерях, где условия содержания на порядок хуже.
Вахтанг Дадуа не был в восторге от идеи создания подобных учреждений. Он искренне полагал, что рабский труд малопроизводителен. И только, оставаясь свободным, человек трудится с полной отдачей. Но также, будучи реалистом, Вахтанг понимал, что возражать бесполезно и принимал существующие правила игры. Вахтанг искренне жалел Линке, восхищался его трудоспособностью, честностью, широтой спектра научных интересов и быстротой мысли. Линке мог решить практически любую научную задачу, поставленную перед ним руководством института. Профессор любовно собирал и доводил до совершенства различные приборы, мог своими руками починить практически любую установку для проведения необходимых ему опытов, содержал в идеальном порядке исследовательский инструментарий. Являл собой в одном лице и исследователя, и техника, и лаборанта. Жена профессора умерла год назад и, теперь Линке всецело принадлежал науке, жил ею, так как других интересов в жизни у него не осталось.
«И такого человека эти «дуболомы» в погонах хотели, оторвав от любимого дела, сослать на верную смерть в лагеря. Они прекрасно знали, что Линке не имеет известий о дочке, заботится об умирающей жене и просто не может в данный момент думать о работе. Знали, но продолжали гнобить учёного. Нет, хорошо, что я вступился за него тогда, – думал Дадуа, открывая дверь лаборатории. – Кто кроме Линке, поможет мне разгадать эту головоломку в Свердловской области? Вот кого нужно, не мешкая, взять с собой, только бы он оказался в добром здравии». Последнее время Иван Фридрихович часто болел. Вахтанг заходил проведать его в местный лазарет, приносил ему продукты и папиросы. Медперсонал смотрел сквозь пальцы на эти передачи, хотя подобные действия должны были пресекаться, согласно правилам содержания заключенных в лечебных учреждениях.
Зайдя в лабораторию, Вахтанг прошёл в маленькую, отгорожённую от остального пространства помещения, комнатку, служившую профессору кабинетом. Все пространство кабинета Линке занимали стеллажи с научными приборами, колбами, какими-то маленькими баночками. Отдельно стоял обшарпанный шкаф с книгами. Дверцы на этой мебельной рухляди отсутствовали, но, несмотря на это, книги и брошюры не вываливались из шкафа, ибо были расставлены ровными рядами. Рукописные листы тонкой некачественной бумаги, на которых Линке записывал результаты своих исследований и опытов занимали отдельную полку и были сложены аккуратными стопками. Стол профессора тоже был старым и облезлым. Сверху крышка стола была накрыта куском обыкновенного стекла, вырезанного четко по периметру столешницы. Под стеклом – какие-то клочки с пометками, маленькая фотография, молодая, красивая женщина в строгом темном платье держит на руках грудного ребенка. Рядом стоит профессор с букетиком цветов. «Семья профессора! Жена с дочкой еще живы, все еще счастливы. А теперь! Бедный профессор»» – Дадуа закурил, задумался. Сколько раз Вахтанг пытался узнать о судьбе дочери Линке, просил знакомых, весьма влиятельных людей. Те только головой качали – ничего сделать нельзя! Сколько времени прошло.
– Вахтанг Георгиевич, здравствуйте, – прервал воспоминания Вахтанга хрипловатый голос профессора Линке. Навстречу, протягивая руку, шел Иван Фридрихович. – А я в библиотеке был, справочник одни понадобился.
– Иван Фридрихович! – пожимая руку профессора, Дадуа сразу же перешел к делу. – Нужна ваша помощь, дело срочное и малопонятное. Необходимо срочно вылететь на место. Там и разберемся, что к чему. Давайте-ка, собирайтесь, Иван Фридрихович! Я пока в режимную часть зайду, оформлю документы. А вы пока, не мешкая, соберите все, что необходимо.
– Вахтанг Георгиевич! Чтобы собрать все, что необходимо, я должен хотя бы в общих чертах знать суть вопроса.
– А профессор прав, – Вахтанг бросил взгляд на часы. Время неумолимо бежало вперед, Дадуа опаздывал на аэродром и опаздывал сильно, наверняка тамошнее начальство, предупрежденное Берией о его, Дадуа, отправке в Свердловск отзвонилось и сообщило, что вылет задерживается по вине самого Вахтанга, до сих пор еще не прибывшего на аэродром. – Ну и черт с ними, со всеми. Задержусь еще немного, введу Линке в курс дела.
Дадуа рассказал профессору все, что знал сам, ничего не утаивая. Профессор слушал внимательно, не прерывая, по окончании рассказа Линке вскочил.
– Как вы понимаете, Вахтанг Георгиевич, воздействие на сознание людей – это не по моей части. Мой удел – точные науки, в крайнем случае, прикладные исследования. Вот здесь, я думаю, буду вам полезен. А чтобы выяснить, что к, необходимо тщательно осмотреть место падения инопланетного тела! Нужно сделать кое-какие замеры, опыты, взять на исследования пробы грунта и все такое прочее, – профессор взволнованно потер руки. – Но мне необходимы будут помощники, ассистенты, так сказать! По крайней мере, двое. Поднести что-нибудь, собрать образцы, произвести необходимые замеры.
– Ассистенты у вас будут, Иван Фридрихович! Я сам с удовольствием буду помогать вам. В крайнем случае, привлечем Антона. Он офицер ГБ, мой помощник. Участие кого-либо еще, кроме нас, крайне нежелательно. Дело секретное, находится на контроле у самого товарища Берии. В случае утечки информации, нам всем мало не покажется.
– Тогда вопрос снят, – профессор достал стремянку и ловко стащил с верхнего яруса стеллажа большой продолговатый деревянный ящик – это для моего инструментария. Пока вы будете ходить по начальству, подписывая разрешение на мой выход с объекта, я соберу все необходимое для исследований.
– Очень хорошо, – Дадуа покинул лабораторию и направился к начальнику режима предприятия, майору Явлоеву.
Явлоев находился у себя в кабинете. Всякий раз, заходя сюда, Дадуа поражался той роскоши, с которой было обставлено обиталище режимника. Отличная Дубова мебель, мягкие кожаные кресла, на стенах портреты Сталина и Берии мирно соседствовали с репродукциями картин русских художников.
«А кабинетик-то у майора по убранству ни чуть не уступает наркомовскому, разве, что чуть поменьше, чем у Лаврентия» – без всякой зависти, просто констатируя факт, подумал Вахтанг.
– А я вас видел из окна час назад, – изобразил радушие майор. – Что же, думаю, Вахтанг Георгиевич, ко мне никак не зайдет. Уже сам ходил вас искать по институту, да не нашел.
Вахтанг бросил взгляд на Явлоева. Режимник по-восточному хитро улыбался.
