Инженер и далее. Повести и рассказы

Солистка хора им. Пятницкого

Вдруг попадутся на глаза на кухонной полке пиалы Рижского фарфорового завода, почившего в новой рыночной экономике. Воображу, что сяду на ковер, скрещу ноги и подобно узбеку, стану пить зеленый чай вприкуску, беря наколотые кусочки сахара с куска газеты, как пил в ташкентской чайхане в нестерпимую жару июля того далекого года. Но стоят пиалы пустыми, а наполняюсь воспоминаниями я. Вот–вот они готовы вылиться, чтобы быть поведаны кому-нибудь.

Впервые эти пиалы увидел на ковре в гостиной, вернувшись из командировки. Знаю, чьи руки поставили их. Красавица Аида из Ташкента навестила дочь Иру – точь–в–точь свою копию, что появилась в Риге с короткой экскурсией, а осталась на годы. Аида позвонила из Ташкента, спросила, может ли она с подругой остановиться у меня. Да может, но меня не будет. Буду в отъезде, в командировке, а ключи для них оставлю соседке. Так Аиду и не увидел. Вернувшись, по появившимся пиалам понял, что она была. Остался ее восточный след – для меня символ Ташкента с его чаепитиями.

Сегодня мой день рождения. Начало мая. Солнечно и тепло. На кустах сирени, заглядывающих с южной стороны через балкон в окно, появились листья. Вот-вот раскроются бутончики и сирени расцветут белыми и розовыми гроздьями. Большой куст алычи опередил сирень и уже весь покрылся мелкими белым цветочками. Из них видны блестящие спинки пчел, окунувшихся в глубину.

Небольшая гостиная заполнена. Гости расположились за раздвинутым столом. Сидят на стульях, на диване и на длинной спортивной доске, концами и в середине, опертой на табуретки. Рядом с именинником сидят его пятилетняя дочка и мама.

Млею в душе, тайно любуясь Ирой, ее чуть смуглой бархатной кожей лица, сиянием темных звезд очей, опушенных длинными черными ресницами. Взмахнет ими, посмотрит на меня, улыбнется – и я погиб. Окончила иняз университета, учительница, учит английскому детвору дошкольного возраста в детском садике, куда я отвожу свою дочь.

Бывая в Московской консерватории им. П. И.Чайковского, в фойе Большого зала смотрел на картину Ильи Репина “Славянские композиторы “ , я восхищался его идеей собрать воедино великих славянских композиторов и музыкантов – русских , польских, чешских, живших в разные годы и века, некоторых почивших. За роялем братья Антон и Николай Рубинштейны. Эта картина неоднократно всплывала в моей памяти. И много раз в мечтах собирал близко знакомых и любимых мною девушек моего века, за общим столом. Получилась бы большая пестрая группа для картины „Его, и не только славянские, девушки” или “Мои девы разных народов”. В самой большой группе были бы русские, белорусские и украинские девушки. Группку из пяти создали бы еврейки, из трех – латышки, из двух – болгарки. Единственными были бы китаянка Ван Ксин Бо, полукитаянка Лю Зань Цань и таджичка Самира. Все они в свое время в мечтах была моими невестами.

Вообразил, как бы происходило это историческое собрание дев. Каждая знает меня тем, каким был тогда. Могут вспомнить и сравнить с теперешним. Одна разочаруется, другая удивится, а иная может и восхитится сохранностью или сокрушится, пожалев сегодняшнего. Девушки будут сравнивать меня теперешнего с оставшимся в памяти, соотносить с собою тогдашней и теперешней. Кто-то вспомнит и других своих женихов, и мысленно перекрестится, прошептав:

– Прости, господи, меня, грешницу.

Редко когда последующая знала свою предшественницу и преемницу. Разматываю клубок воспоминаний о них. Началу его – кончику нити, лежащему сверху, воспоминания пока не нужны. Он начинается с последней любимой, с которой мы идем, теперь обнявшись по жизни. Она самая молодая, самая свежая, в полном здравии, с горящим взором, нежнейшим голосом, увлекающая меня в танец при первых звуках ее любимой мелодии. Подчиняюсь, покорно иду и с удовольствием выплясываю с нею. В танце за многими годами ощущаю себя вровень с нею по задору, выделываемым фигурам, по неутомимости. И даже больше – ведь запыхалась она, не я. Она чувственно и искренне, с любовью, приникает ко мне, крепко обнимая нежными ручками. Таким был и я с первой, что теперь на последнем витке клубка воспоминаний. Теперь скорее готов подчиниться и покориться сегодняшней, чем той, первой. Сметет она меня своим молодым знойным вихрем с высоты обрыва, на который взошел и после которого – бездна. Но теперь, мы только вдвоем.

А тогда, на дне рождения, мы с моим последним очарованием сидим как молодые, во главе стола. И каждая из присутствующих особ, пережившая периоды любований ею, встречи, знакомства, влюбленности и любви, также, в свое время, бывала во главе столов ресторанных, кафе и домашних. Знаю, что уже не придут пять из них – Неля, Света, Валя, Надя, Оля. Да упокоятся ваши души и души других, если сошли, о чем не знаю.

Сбылась моя мечта собраться в стократно усеченном виде только с двумя из них – предшественницей и преемницей. Еще разрываясь между ними, подталкиваемый будоражащим волненьем от мысли впервые видеть сразу двоих из всего сонма, тайно вкушать любованье ими с удвоенной силой, подталкиваемый неким бесом лихости, пригласил и посадил рядом с Ирой Валентину – полную противоположность Ире. Южанку и волжанку. Горящую жарким огнем Иру и тлеющую Валентину. И внешне, и по темпераменту девушек таких разных.

Валя – высокая, русоволосая волжанка, опрятная, серьезная, строгая, величественная и медлительная, полная врожденных и приобретенных достоинств, и не обронившая ни одного из них. Окончила музыкальную школу и институт, играет на пианино, танцует на льду, выступа в ледовом дворце в новогодних представлениях. Бывал на них. Любовался ее плавно–волнистыми, величественными движениями на льду, выделявшими ее среди остальных фигуристок. Бывая у нее дома, воспринимался мамой каким-то случайно забредшим с окраины Риги. Они жили в невиданной мною прежде квартире в самом центре города. В новой Латвии эту квартиру займет вице–президент республики. Любил сидеть в громадном зале с роялем, за которым Валя играла, но только по моей просьбе классические и популярные мелодии. В половину зала окна. Виден падающий снег, подсвеченный фонарем во дворе, на пианино зажженная свеча, возле меня торшер, а под пианино дремлет овчарка. В отдалении в кресле мама вяжет кофту для Вали. Не делая намеков на женитьбу, но предвосхищая возможное и останавливая мое жениховство, мама когда-то будет просить по телефону:

– Очень прошу вас, не разрушайте Валину жизнь. Ведь у вас дочка растет. А она молода, у нее все впереди. – Обещал не разрушать, слово сдержал – Валю оставил. Понимал маму. Была генеральская семья. Отец – в войну военный атташе в США, недавно начальник высшего военного училища, скончался. Надеялась, видимо, на правильную партию для дочери.

Валя девицей отправилась на полгода повышать квалификацию в Москву. Вернулась в Ригу и вскоре понесла дочку от московского профессора. Растила дочь с мудрой мамой. Но как их, дочерей, удержать, когда в них начинают бродить соки жизни. Валя хорошо держалась. Но этот москвич! Наверно опытный, наверно благородно приступил, да и я был далеко. И на помощь не позвала. Долго–долго не встречал Валю. Увидел на вечере встречи – юбилее ее школы. Но не хватило желания просто пригласить и протанцевать хотя бы один танец. Валя стала еще спокойнее, облекла себя в брючный серьезный костюм, не допускающий помыслить о танцевальных вывертах. Пригласил другую. Своим необыкновенным темпераментом она подходила для самбы “Бразилия”. Отплясывали с нею широко и лихо, оказавшись солистами. Танцевали с упоеньем, себе в отраду, а обществу на удивленье. Будоражили обеих нарочитые сбойки грудь в грудь, а потом пружинные отлеты. Да, и в танце хорошая грудь к красоте большое достоинство. В ее двадцать три разгоралась меж нами запретная любовь. По утрам дожидались друг друга на остановке автобусов. Забирались в автобус и рады были уплотнению, когда через пару остановок автобус переполнялся пассажирами. Стояли и до этого близко друг к другу, а теперь – как в объятиях. И млели от чувств и близости. Вот такая была автобусная близость. Но и ее пришлось прервать. Муж ее обратил на это внимание и стал смотреть и здороваться со мною совсем иначе. Оба дышали любовью. Но оба были благоразумны. Платоническая любовь дотлела и умерла. Остались симпатии. И так как жили в одном районе, то и ушли с вечера вместе. Компания моего стола это заметила, и один из нее потом, при встрече, глядя на меня с восхищением, задал вопросом, в котором проглядывали нотки зависти, и в надежде на мужское откровение, изрек:

– Какую девушку увел. Расскажи.– Лицо выражало любопытство, тон с оттенком подобострастия.

– Эх, дружище, увести бы ее на тридцать лет раньше, было бы что рассказать. А теперь проводил по джентельменски, а раньше-то что было. А теперь – как в песне:

– Нет к прежнему возврата, коль в сердце нет огня. А был, горел с обеих сторон.

В Ташкенте был отставлен от эксплуатации новый электропоезд. Я, как представитель завода, должен был срочно прибыть в депо и разобраться в возникшей ситуации. Далекий и незнакомый к тому же город был мне, однако, не совсем чуждым. Ведь в Риге была прекрасная его уроженка Ира Саакова. Она дала номер телефона ее мамы Аиды, и ободренный надеждой на поддержку прилетел туда в июле. Автобусом приехал в город и позвонил сразу Аиде с вопросом:

– Где можно было бы остановиться?

– Заказала вам номер в гостинице Совета министров Узбекской ССР.

– Спасибо, а какая оплата?

– Кажется 5 рублей в сутки.

– Сожалею, но мне завод оплатит только 2,5 рубля. Не могли бы вы предложить более простую гостиницу.

– Хорошо. –Через короткое время звонок:

– Удалось заказать, на ваше имя будет номер в гостинице “ Ташкент“ – в самом центре.

– Большое спасибо, Аида.

Изнывая от жары, держась тени, пришел в гостиницу. Получил ключи и с любопытством открыл дверь номера. Что-то там, какой он? В воображении что-то из сказочного убранства „Тысячи и одной ночи”. Непременно ковры, решетки на окнах, увитые розами. Оказалась большой и высокой комнатой с паркетным полом, двумя широкими кроватями, окном с балконной дверью, ванной комнатой. В комнате очень тепло. Открыл дверь, и почти преодолевая давление пахнувшего жара, вышел на балкон. В широком дворовом сквере фонтан изливал с шипеньем струи манящей влекущей к себе воды. В дворовом скверике цветник из роз, растущих на глинистой сухой и в трещинах почве. Тишина. Слышно шуршанье струящейся воды. Звуки словно придавлены зноем. Еле ощутимы колебания жаркого воздуха. Изредка прозвучит красивый переливчатый мелодичный всплеск горлинки. Пенье горлинок сопровождало меня и по дороге к гостинице и все дни перемещений по Ташкенту. Как только начинался кустарник вдоль заборов, так из него и начинали звучать их очаровательные прерывистые мелодии.

Утром следующего дня пришел в депо электропоездов. Секретарь ввела в кабинет начальника депо – довольно грузного немолодого узбека, одетого в безрукавку. Он с возмущением рассказал об ужасном состоянии полученного нового поезда, о недопустимо большом разбеге всех колесных пар, что проявлялось в больших поперечных перемещениях пары колес относительно рам тележек моторных вагонов и ударах реборд о рельсы. В техническом отделе услышал ту же информацию, только изложенную с озлобленными интонациями несколькими лицами, с требованием заменить все 16 колесных пар другими, с нормальным разбегом. Предстояло инспектировать эти колесные пары под поездом, стоявшим на пути над технологической канавой – длинным углублением, по которому можно ходить под поездом, только немного пригибаясь. Попросил лом, рабочие рукавицы, рабочую куртку и пошел один к поезду, поставленному над ямой. Яма глубиной в рост невысокого человека, во всю длину состава, тускло освещается вставленными в бетонные стены лампочками сквозь загрязненные защитные стекла. Воздух ямы наполнен запахом осерненной смазки из редукторовы нависающего сверху поезда. Та же смазка и на земляном полу ямы, в которую иногда ступаю. Орудуя ломом, сдвигал колесные пары и замерял разбег. В среднем, если не быть придирчивым, он укладывался в допустимые смещения. По его величинам могла возникнуть дискуссия, в которой депо могло настаивать на своем. Свидетельством тому был напористый характер начальника технического бюро. Полагая, что нарушаются требования завода поддерживать определенный уровень смазки в редукторах, решил его замерить. Оказалось, что он значительно ниже требуемого, что указывало на нарушение условий эксплуатации – смазка давно не пополнялась. Аргумент для отказа в претензии депо по разбегу колпар был найден.

Вернулся в гостиницу, отмылся от железнодорожной грязи и смазки и вышел на прогулку в город. Подумал:

– Познакомиться бы с местной девушкой, чтобы она провела меня по городу и хоть немного рассказала о нем и жизни в нем. С этой мыслью фланирую, оглядываю здания, людей. Вижу русскую девушку – блеклое лицо, тонкое платье, в туфлях на высоком каблуке, щиколотки тонкие, икры изящные, волосы заплетены в косу. Решил подойти и переговорить. К сожалению, оказалась москвичкой, из хора им. Пятницкого, прилетела в Ташкент на гастроли хора, идет на рынок, зовут Сашей.

– Очень хотела бы как следует поесть – какие-нибудь местные манты или лагман. Но нельзя, руководитель ансамбля требует удерживать вес не выше 55 кг. Вот и иду на рынок за творогом.

– А я приглашен в гости к местной жительнице на плов. Если сможете, пойдем вместе.

– Что вы. Это не возможно. Как же я приду с вами, кем же вы меня представите?

– Давайте представлю вас как давнюю знакомую по Москве. Будем общаться на “ты”. – Согласилась. Договорились, что завтра она зайдет ко мне в гостиницу в четыре, и оттуда отправимся на плов к Аиде.

С нетерпением и волнением хожу по номеру, жду Сашу. Приготовил фрукты и бутылку местного вина „Кагор”. Варианты в мыслях и надежды типично мужские. Вошла, твердо и играючи ступая, держась прямо, высоко неся грудь. Взгляд серых глаз спокойный, прямой. Волосы заплетены в небольшую косу. Одета в светлое шелковое платье в розочках, с короткими рукавами, туфельки на высоком каблуке. Хороша и светла. Предложил вина и винограда. От вина отказалась.

– Не имею права, боюсь выйти из формы. Поинтересовался:

– В каких странах выступал хор?

– Почти во всех Европы, Америки и Азии.

– А как с оплатой?

– Зарплата хорошая, плюс чеки с правом отоваривания в специальных валютных магазинах “Березка”. По окончании гастролей, вернувшись в Москву, руководство устраивает общее собрание ансамбля, на которое приходит кто-нибудь из правительства Союза. Поздравляет с хорошим выступлением и обычно, кто бы ни был, завершает следующей фразой:

– Девочки, вы хорошо поработали и заработали для страны много валюты. Спасибо. – Спросил Сашу:

– А что вы делаете, в каких номерах выступаете?

– Выступаю почти во всех номерах. Я солистка, пою и танцую.

– Саша, спойте, пожалуйста, какую-нибудь песню из вашего репертуара.

Одна из девушек – Саша.

– Неудобно, будет слышно в гостинице и на улице.

– А вы тихонько.

– Нет, тихонько не могу. Хотите, спляшу. –Я с вдохновеньем и радостно:

– Хорошо, давайте. – И Саша начала сразу, с места, отбивая чечетку. Потом пошла кружить в чечетке по номеру. Остановилась передо мной и закатила пулеметную дробь. Протянула руки ко мне, приглашая танцевать. Я, смущаясь, замотал отрицательно головой:

– Что вы, что вы, после вас и при вас, могу только потоптаться медведем – ни за что. – Припал на колено и попытался обнять ее ноги. Но, увы, Саша намека не приняла или, напротив, поняла очень правильно, и отпрянула со смехом:

– Славочка! Это из другого танца. – Сластолюбец был остановлен довольно мило, а потому не мог и подумать обидеться. А день был в разгаре. Комната освещалась ярким июльским южным солнцем.

Прошли короткий путь до дома Аиды, обращая внимание прохожих. Конечно, на эстрадный вид и особую танцующую походку натренированной Саши, что бросалось в глаза. Войдя с улицы под арку, прошли небольшой дворик. Подходя, уже издали, слышался однообразный наигрыш гармошки. Во дворе, на скамейке, под окном сидел мужчина в тюбетейке и растягивал меха гармошки. Звуки ее удивляли повторяемостью и какой-то режущей ухо краткостью однообразной мелодии.

Позвонили у двери нужной квартиры. Открыла Аида. Оказалась высокой темноволосой и темноглазой около сорока пяти лет. Лицо молодое, глаза в улыбке, лицо открытое и приветливое, белые блестящие зубы. Вся в Иру, т.е. Ира – в маму. Познакомились, представил Сашу по имени и нашей с ней версии о давнишнем знакомстве и с почетным званием солистки хора Пятницкого. Сели за стол, уставленный уже созревшей черешней, дыней, арбузом, невиданных размеров томатами и другими овощами, узбекскими винами. У Аиды гостила подруга. Завязалась беседа без выделения какой-либо определенной темы. Но в дальнейшем невольно центром внимания стали Саша, Москва, хор, театры, известные и популярные актеры и актрисы. Аида и подруга задавали вопрос за вопросом, и Саша, знавшая в Москве казалось бы обо всем, охотно рассказывала. Поведала и об отношениях в артистической среде – семейных, любовных, часто драматических. Вопросом не было конца. Чтобы их прервать, я спросил Сашу:

– Какие песни ты знаешь, могла бы что-то исполнить?

– Знаю все песни, какие только есть.

– Как все? И даже старинные и народные?

– Да, именно все.

Были удивлены такому ответу и попросили спеть ту, которая ей по душе сегодня. Саша спросила:

– Хотите народную – „Утушка луговая”? –Да, спой. За открытым окном по-прежнему на пяти нотах гармоника заунывно наигрывала какую-то татарскую мелодию. Саша попросила закрыть окно.

– Мешает гармошка? – спросил кто-то.

– Нет, не мешает, но будет слышно на улице Пушкина.

– Что, и через двор? Это из далекого-то двора, – с некоторым недоверием подумал я. Окно было закрыто, и Саша запела. Голос красивый сильный, с русскими народными интонациями. Временами звучание было настолько сильным, что начинали вибрировать и позванивать стекла в раме окна. Звуки гармоники были подавлены. Все пространство комнаты было заполнено звуками песни. Сердце мое наполнились восторгом, горло сдавливали спазмы и слезы навертывались. Представлял Россию, бескрайности ее, гордился причастностью к ней, как родом, так и мыслями и делами.

Покончили с необыкновенно вкусным золотистым пловом, поблагодарили за сердечное гостеприимство. Аида любезно просила нас заходить. Я, в свою очередь, пригласил Аиду в Ригу.

Гастроли хора закончились, и Саша завтра вылетала в Москву. В последнюю встречу рассказал Саше о своей научно–исследовательской работе и много, с восхищением, о своем научном руководителе Николае Харитоновиче, холостая жизнь которого, близилась к завершению. Рассказал и о нескольких историйках, свидетелем которых, а иногда и участником случалось быть.

Николаю было около сорока лет. Молодой, здоровый, сияющий, всегда смеющиеся глаза, готовый на улыбку и шутки, которыми сопровождал свое обращения ко мне и ко всем. Познакомился я с ним в Риге, куда он приехал оппонентом на защиту диссертации моего товарища из лаборатории, в которой я работал прежде. Николай на защите выступил и похвалил работу, представленную к защите, высоко оценил вклад в нее соискателя и научного руководителя Гришко Владимира Андреевича. На банкете в ресторане “Астория” знакомство было закреплено должным образом по древнерусским и теперешним обычаям. На следующий день я несмело поинтересовался, не мог ли он быть моим научным руководителем. Николай согласился. И теперь, часто бывая в Москве по служебным делам, я непременно звонил Николаю. Представил ему мои наработки, публикации и план диссертации. Он отверг план, предложив мои наработки нескольких лет сделать одной главой, а остальное – все новое по его идее. Задумался, не отказаться ли и не идти ли и дальше своим путем, по моему плану. Уж очень трудной и долгой представилась работа. Это огорчало. Хотелось быстро и сразу. Это уже второй руководитель, который осаживает мой порыв. Первым был Владимир Андреевич, когда показал ему мою первую в жизни, подготовленную самостоятельно, первую статью в труды Всесоюзной конференции в Саратове, с просьбой оценить – подойдет ли, достойна ли она столь высокого собрания. Бегло просмотрев ее, он глубоко вздохнул, обреченно опустил голову, поднял ее и с укоризною в глазах, глядя на меня, изрек казенным тоном:

––Уважаемый Вячеслав Иванович, чтобы посылать на такую конференцию, нужно очень много работать. – Но не добавил, мол, над этой статьей. Послал все же ее, получил приглашение на конференцию и прилетел в Саратов. Поселили в гостинице при стадионе, в комнате на несколько человек. Завтракать можно было в городской общей столовой на первом этаже. С восьми утра в меню были несколько традиционных блюд – биточки, винегрет, квашеная капуста, чай и компот. Удивление вызвали щи из квашеной капусты. Щи и на завтрак – в Риге ни в одном месте такого не встречал. Успевали их сварить и ввести в меню только к обеду. Стоя в очереди вместе с горожанами, наблюдал, что многие из них берут щи, биточки и компот. Правда, некоторые брали и водку, которую наливала в граненые стаканы кассирша. Тогда щи становились более объяснимым блюдом.

Выступил с докладом в секции “Износостойкость зубчатых передач”. Приготовился ответить на вопросы, но как это было и с предыдущими докладчиками – их не было. После дня конференции бродил по городу. На берегу Волги издалека увидел скопление народа. Подошел – все мужчины, голова очереди склонилась к бочке, на которой зелеными большими буквами выведено „Пиво”. Бочка стоит на наклонном к воде берегу, краном к Волге, чтобы сливалось все без остатка. В руках у многих банки то литровая, то трехлитровая, у других – алюминиевый бидончик с ручкой. Вдоль очереди ходит мужичок, предлагает на закуску воблу вяленую или сушеную. Тут же стоят группки отоваренных, уже утоляющих жажду на солнцепеке, ведут дружеские беседы, выпивая кто из чего, закусывая и шелуша на земляной, без единой травинки, вытоптанный откос рыбью кожуру, бросая рыбьи головы и обглоданные скелеты. Вечером познакомился с саратовской девушкой, светловолосой, среднего роста, улыбчивой и жизнерадостной. Просто гуляли по улицам, скверу и парку над Волгой. Уговаривал ее зайти в гости в мою гостиницу. Отказывалась, отнекивалась. Тогда стал приводить сильные, на мой взгляд, аргументы – обещал угостить рижским бальзамом и конфетами фабрики “Лайма”. Подействовали. Дошли до гостиницы и поднялись на лестничную площадку у моего номера. Войти в комнату ну никак не соглашалась. И так стояли до глубокой ночи. Дойдя до изнеможения, сдался и проводил ее до подъезда.

И вот снова, но уже новый научный руководитель, Николай Харитонович:

– Придется долго и много работать. – Одно соблазняло – ни у кого в мире не будет испытательной машины с такими высокими параметрами, что позволит моделировать процессы заедания и износа в зубчатом зацеплении и подшипниках любых механизмов на суше, в воде и в воздухе, включая и сверхзвуковые самолеты. Поддался соблазну и заключил соглашение, пусть не с чертом, но на чертовски трудную жизнь и работу, как и оказалось впоследствии.

Решая заводские дела в Москве, непременно встречались с Николаем не только в его институте, но и у него дома, в одной комнате холостяка, в общей с его соседкой – Зинкой квартире. Случалось по–дружески бывать в ресторанах. В одну из встреч Николай сообщил, что собирается жениться. Невеста молода, хороша собой, хозяйственна и добродетельна, от хороших родителей – майора и врача. Назначен день свадьбы, пригласил меня в свидетели и, конечно, на свадьбу. Тут–то я и вспомнил о недавнем знакомстве с Сашей в Ташкенте. Вдруг она окажется в Москве? Решил пригласить ее, чтобы не быть на свадьбе сирым холостяком – не везти же в Тулу свой самовар.

В оставшееся до свадьбы время Николай не изменил себе и проводил его как всегда – ничуть не прощаясь с холостой жизнью, как некоторые женихи, с грустцой и отчаяньем, –эх, пропадай, мальчонка! –Мне везло, и несколько раз я оказывался с ним. Компанию нам иногда составлял Федор Михайлович, прилетавший в Москву из Северодвинска к Николаю по научным делам, связанным с работой над докторской диссертацией. Федор Михайлович несколько лет провел в плаваниях по многим морям механиком. Используя накопленный материал по отказам в судах, на которых плавал, защитил кандидатскую диссертацию и стал работать доцентом в вузе большого города на Севере. В свое время был в составе сборной четверки страны по лыжам, в эстафетной гонке на восемьдесят километров. Человек веселый, живой, темпераментный, чрезмерно увлекся празднованием побед, да и в будни, что уж говорить, что вместе с невероятными нагрузками в гонках, привело к инфаркту. С тех пор он трезвенник.