Тотальное танго

Прелюдия. Вместо предисловия

«Он и Она» – извечная тема. Все жаждут познать, что такое Любовь. Но как объяснить? И существует ли вообще такая форма, образ, мысль, чтобы вот так вот просто взять и сразу проявить её в пространстве наших чувств? Любовь…

– Ma-donna santa! Сколько слов! – Адам изобразил изрядно утомлённое лицо, откинувшись на спинку стула, закончив фразу элегантным выбросом руки с зажатой между пальцами сигарой.

– Я – итальянец! Сколько слов… И я ищу ответы! – Томазо поспешил запить свои слова прохладным Chardonnay. Бокал последовал на стол, а послевкусие растаяло во вздохе.

2009 год. В Италии вовсю кипело лето. Июль стихал, ему на смену зажигался Август. Горячий день ушёл с закатом Солнца, а знойный вечер только начинался.

Два давних друга поглощали «скромный» ужин в премодном пляжном заведении «Bistrot». Его легко найти в пресказочном курортном городке, куда съезжались на Vacanza вальяжные Тузы со всей Европы и, соответственно, изысканные дамы. И, соответственно, Адам. А следом и Томазо. Оба безмерно обожали женщин, но и, отнюдь, не бегали за ними. Просто, являясь частью европейского «Jet-Set», они невольно попадали в эпицентры светской жизни: сегодня здесь, в Версилии, «зависли», а завтра… в Монте-Карло, Каннах, Ницце – и снова фото в глянцевых страницах – в Дубае, Марракеше, Лондоне, Париже и на денёчек в Куршевель – скатиться с гор на лыжах… Затем гольф-клубы, снова светские приёмы, а на уикенд – на белой яхте в укромных гаваней проёмы – уединиться тоже надо, не всё ведь светская забава.

А жизнь тем временем проходит… И чтобы зря ей не пропасть, Адам с Томазо так решили: «Постичь в Любви всю её страсть! Достичь вершины наслаждений, понять, где пик вулкана чувств! И сформулировать доступно рецепты всех шальных безумств!»

Задача эта оказалась непростая. Нужны эксперименты! Женщин – стая! И к каждой – правильный подход. И понеслось… Не прямо к цели, как хотелось, а в обход.

Адама дамы называли «Диамантовый Амур» за то, что, просыпаясь по утрам в постелях пятизвёздочных отелей, вместо любовника на смятых белоснежных простынях, они внезапно находили россыпи чистейших, как слеза, бриллиантов – компании Адама добывали их в ЮАР и поставляли в Ювелирные Дома Европы. Весь этот бизнес, хоть и нелегальный, служил отличной ширмой для отвода глаз – и Интерпол, и ЦРУ, и Анти-Мафия – все сдались, не понимая, что ещё искать. В реальности, Адам был первоклассным аферистом. И имя «Адам» было вовсе не его – так, псевдоним, на всякий случай. Их у него премного про запас, смотря какую даму обольщает. Знакомясь с ними, он мгновенно проникал в их души и представлялся именем, которое они (!) желали слышать: Эдмон, Диего, Марко, Доменик… А дальше начиналась сказка на ночь для взрослых девочек, кому за двадцать пять. В делах любовных наш Адам был искушённым джентльменом, предпочитая зрелых остроумных дам. Модельки из «Play Boy», конечно, тоже были, но не было в них искорки искомого огня.

Да, много женщин было у Адама, но преданность хранил он только двум! Одну из них он ласково именовал «La Vita», другую страстно называл «La Morte» – всегда крутился где-то между – то в Жизнь врывался, то срывался в Смерть. Всех остальных он просто дико обожал. А женщины… Они, ведь, чувствуют, когда их обожают, но отвечают только тем, кого любить невыносимо больно.

Томазо был Адаму ровней – практически, ничем не уступал, только годами был постарше – Адаму было тридцать, Томазо – тридцать пять. А так – типичный итальянец и гениальный аферист (!): в Америке поднял сто сорок миллионов, в Италии держал свой ресторан. Да и ни где-нибудь, а в самом центре флорентийской суеты – на набережной Arno. Считалось самым модным заведением Тосканы, где каждый вечер тусовались VIP-персоны и, соответственно, изысканные дамы. И, соответственно, Адам, с которым пропадали эти дамы, Томазо оставляя не у дел.

Вот так и проявлялась конкурентная борьба между Адамом и Томазо в делах синьора Казановы – они бесстрашно приносили себя в жертву ради познания великих тайн алхимии любви. И каждый раз, когда они встречались, делясь открытиями новых постижений, рождался жаркий спор об истинах «Amore Vero».

Так и на этот раз, вальяжно заседая за круглым столиком в «Bistrot», неспешно запивая нежное мясцо из клешней краба знатным Шардоне, они спешили, кто вперёд, дать точное определение Любви. И атмосфера вся к тому располагала. Богатое убранство залов ресторана в мягких бежевых тонах приятно утопало в ярком свете от причудливых настенных бра. Столы различных форм-размеров накрыты скатертями белыми, спадающими в пол, словно подолы свадебных нарядов. Огонь свечей ласкает розы в белых вазах. Повсюду светский гул и женское «хи-хи» со шлейфом их гламурных ароматов на фоне бряцания серебряных приборов о фарфоровый сервиз. Чёрный пустующий рояль по центру одного из залов всё ожидал, когда придёт его маэстро – тогда и он, рояль, заявит о себе. Официанты, тут и там, с прямой осанкой, гордо и бесшумно метали на столы неповторимые по вкусу яства – их виды наполняли рот слюной быстрей, чем ароматы сочного лимона. И старый сомелье всегда тут наготове: «Прошу вас, карта вин. Мои вам пожелания…».

Здесь каждый вечер собираются знакомые друг-другу люди, с порога никого не замечая, играя в странную игру «а кто кого вперёд узнает» – кто первым скажет «Ciao!», тот проиграл. И кто играл в эту игру, их итальянцы называли «Russo!» – ещё одна игра «а ну-ка, угадай!».

Адам с Томазо в эти игры не играли, и никого вокруг себя не замечали – сегодня между ними важный спор, а кто вмешается, тому войны топор!

В речах Томазо было, что ни аргумент, всё к одному – к простому сексу.

– Да что мы спорим, Cazzo Santo! Любовь – есть секс! E basta с этим! – он насадил на вилку мясо краба.

– Здесь секс лишь техника в моменте! – закуривая, возразил Адам, – То есть, аккорд финальный в твоём опыте печальном…

– Аккорд финальный, спору нет! Но вся прелюдия нацелена на это!

– О! – заметил на секундочку Адам, – Прелюдия! Вот где скрывается Любовь на пике страсти! Вот что в действительности нужно пронести Ему и Ей сквозь кульминацию оргазма! И этим…

– Сквозь кульминацию оргазма… – расхохотался сексо-гладиатор, – Смотреть на сцену, когда занавес опущен… Спектакль окончился, и зал давно пустой.

– Ma tu sei stupido cretino! – от безысходности Адам развёл руками, – Ты просто фаллоимитатор говорящий! Сто слов в секунду мимо сути!

– Я? Говорящий фаллоимитатор? – ещё сильнее хохотал Томазо, – Сто слов в секунду… Ха-ха-ха… Всё мимо… сути… Ей Богу, если так смеяться… кончить можно… О-о-о… Подожди… ха-ха… сейчас я успокоюсь…

А успокоившись, продолжил:

– Мои слова… – салфеткой слёзы смеха вытирая, он даже и не думал отступать, – Слова мои нужны, как воздух! Ведь женщины влюбляются ушами… И той же ночью обнимают меня длинными ногами… И вся любовь! И в этом радость!

Они как будто бы не слышали друг друга. Адам искал определение Любви в глубинах скрытых чувств, когда Томазо формулировал её животными страстями.

– Ну, хорошо! – вздохнув, Адам решил попробовать иначе, – Отчасти, ты, конечно, прав – стартует женщина ушами. Но это всё опять детали!

– Вся жизнь в деталях…

– Обожди! Я мысль иную до тебя пытаюсь донести! В деталях можем мы с тобой копаться бесконечно. В определениях Любви – это как звёзды собирать по всей Вселенной – не хватит жизни… ни твоей, и ни моей. Но! Есть одно лишь ключевое слово, в себя вмещающее абсолютно всё! Один простой понятный Образ, способный сразу объяснить, что есть Любовь! Ты произносишь это Слово и Образ тут же раскрывается вулканом острых чувств. Твой мозг взрывается от перегрузки, но Сердце понимает всё, как надо…

– О, как загнул! Ушам своим не верю!.. – Томазо снова попытался пошутить.

– Послушай! – перебил Адам, – Я говорю вполне серьёзно! Способен ты меня услышать или нет?

Томазо вдруг осёкся, брови свёл, запил вином и стал серьёзным. Он знал Адама слишком хорошо – когда тот говорит о чём-то, как сейчас, то это значит, мысль его растёт из сути. А суть Адама в опыте его! В том опыте, что он познал реально. От этой мысли наш Томазо поперхнулся – глоток вина чуть не ушёл в другое горло. Он посмотрел внимательно в глаза Адама – прямой уверенный холодный взгляд.

– Не уж-то хочешь ты сказать?.. – Томазо сомневался. Адам кивнул ему в ответ, не дожидаясь окончания вопроса, – Тогда скажи мне это Слово. Что за Образ? Что за история с тобою приключилась?

– А ты готов это услышать и принять? – теперь Адам внимательно смотрел в глаза Томазо, выискивая там остатки чувственного мачо, которого любили в нём изысканные дамы.

– Что за вопрос! Конечно…

– Она сказала мне, что этот Образ постичь способны только зрелые мужчины…

– Да кто «она»? Не интригуй! Рассказывай, дружище! Или ты думаешь, что я ещё не зрелый?

Адам, раскуривая новую сигару, в ответ пожал плечами, мол, кто знает.

– А ты постиг? – слегка обиделся Томазо.

– В том-то и дело, что не сразу.

– Тогда начни историю с начала!

– О-кей! Пойдём, прокатимся по Lungo Mare.

– Отличная идея! – подхватил Томазо.

Глава I. Спонтанный флирт

Двойным эспрессо завершился ужин. Стрелка часов неумолимо штурмовала полночь. На улицах Форте Дей Марми вовсю бурлила жизнь: туристов пёстрая толпа, цветными мокасинами шлифуя мрамор тротуаров, искала себе новых развлечений; витрины модных бутиков сияли тысячью соблазнов; отрывки звонких реплик отовсюду тонули в шуме городских дорог – брутальные клаксоны дорогих авто как будто обсуждали планы на ночь, а между их ксеноновых огней сновали скутеры – назойливые мухи; из недр переполненных кафе и пляжных клубов басами вырывались ритмы популярных тем. Развесистые шапки редких пальм, смущаясь света фонарей, строптиво обнимались с тёплым ветром. И запах моря в лёгкой дымке собою полнил грудь привычной жаждой драйва.

Обычно, в это время, наши неуёмные герои приходили в «Твигу», где находили знойно-сладострастных дам – от слова «дам» – и искушали их затем до самого утра. Но в этот вечер было не до них.

Bentley Continental GT с салоном «Mulliner» ручной работы, весь чёрный, как шальная ночь, послушно отозвался на призыв Адама – мотор звучал свирепо, но покорно, еле слышно – рычаг на «Drive» и медленно вперёд. Томазо развалился рядом и молчал – он ждал историю. Адам не торопился. Неспешно вывернув с парковки ресторана, втесавшись в гущу Lungo Mare, они направились куда-то в Виареджио. Траффик по-прежнему плыл плотной вереницей, и публика мелькала в свете фар – опаздывали все… Куда? Да, кто их знает!

Салон авто заполнил голос Барри Уайта – любимого певца Адама. Томазо потянулся к мини бару и вытащил бутылку «Chivas», а следом и тяжёлые стаканы. А на закуску две кубинские сигары. Обычно за рулём они не пили, но в этом траффике – само собой. И после третьего глотка Адам заговорил.

– Недели две тому назад, в разгар июля… Последний покерный турнир в нейтральных водах. Помнишь?

– А! После него я улетел на Мальту! Конечно, помню! – довольно улыбнулся сам себе Томазо.

– Так вот. А я вернулся во Флоренцию тогда, чтобы уладить с адвокатами свои вопросы. Затем мне позвонил синьор Морено и пригласил к себе в кафе на «Piazza della Liberta». Я до него доехал в полседьмого, хотя назначились на семь. И эти полчаса мне вздумалось занять своим любимым делом – простым, обычным созерцанием людей. Разгар аперитива. Народу было много – люди покидали офисную пыль. Жара спадала неохотно. Внутри прохладного кафе свободных мест не оказалось, поэтому на улице, в тени широкой колоннады, я занял самый скромный столик. Сижу, смакую свой эспрессо, наблюдаю, ищу глаза – смотрю, что там у них внутри. Всё, как обычно, без сенсаций – стандартные людские души всё с теми же заботами, надеждами и гневом. И тут я замечаю за соседним столиком, буквально в метре от меня, сидит чета Манеджи…

– Кто-кто? – не смог понять Томазо.

– Манеджи! В возрасте уже. Они обычно ужинают в «Harry’s Bar». Синьор Манеджи, старый финансист.

– А-а-а!.. «Maneggi startup group»! В офшорах венчурные фонды! Какой он, к чёрту, финансист! Один из нас он – аферист!

– Одно и то же, но не суть, – Адам продолжил свою повесть, – Сидят они лицом друг к другу, меня не замечают. И, между делом, но с акцентом, судьбу сыночка обсуждают:

«Не нравится мне эта пассия его!» – жена Манеджи грозно заявляет. А тот, напротив, далеко не против, с иронией, спокойно отвечает: «Да что ты, милая, оставь его в покое! Уж лучше эта Лаура, чем шлюхи с Круазетт в его покоях…».

Она хотела было что-то возразить, но осеклась, и они оба вдруг заулыбались – к ним молодая пара приближалась. Сыночка их любимого я сразу же узнал – бездельник Мирко, сорок лет – за папин счёт проводит в Каннах вечеринки, где и тусуется со шлюхами с Бульвара Круазетт. Но… на секундочку… постойте! Что это за милая особа рядом с ним! На вид – лет тридцать, максимум, а может и моложе. Фигурка – просто блеск – словами не опишешь. Хотя, чего там долго думать – Сальма Хайек!

– Не может быть, чтобы она! – протяжно заявил Томазо, – Ты Сальму знаешь! Где Она!.. – он подчеркнул высоким жестом, – И где там он – пыль праха под ногами.

– Всё верно, – улыбнулся Адам, – К тому же, как я понял из нечаянно подслушанной беседы, зовут её совсем не Сальма. И всё же, до чего ж похожа! Как будто отражение её! Короче, я сижу и наблюдаю за развитием сюжета. Чета Манеджи поднялась навстречу молодым: Чао-Чао! Чмок-чмок! – по-доброму, любезно. И вчетвером – все разместились за столом: спиной ко мне уселся Мирко; чета Манеджи, как и прежде, боком ко мне, лицом друг к другу; а Лаура – напротив Мирко – смотрела прямо на меня, но и ещё не замечала. Зато уж я, ох как её заметил! О, если бы ты знал, что я нашёл в очах её бездонных. Там просто Космос! Бездна! Небеса! Она была совсем не итальянка. И даже не испанка. Пылала в ней иная красота, настолько жгуче, яростно и ярко, что я подумал на минутку – мексиканка! Одета скромно, но со вкусом: простое платьице с глубоким декольте на тонких лямочках, пошито, точно на заказ, из лёгких белых тканей с шёлковым отливом; широкий белый ремешок по моде этого сезона и босоножки в тот же тон, похоже, что от «Mauro Volponi». Бюстгальтера на ней я не заметил, да и синьор Манеджи – старая скотина – украдкой наблюдал слегка набухшие под платьицем соски. Преровный бронзовый загар, казалось, что врождённый. Вся кожа… просто нежный шёлк – ванильно-карамельный аромат. И волосы, как ласковое море на закате, спадали чуть волнистым ровным чёрным блеском немного ниже плеч. Но главное – глаза! Большие, ясные, как Солнце на восходе в нити горизонта. И если она смотрит на тебя – ты чувствуешь, что это Жизнь бросает тебе вызов! И всё же, в них была своя печаль, – какая-то глубинная тоска – она её скрывала, как могла, и у неё это отлично получалось – никто не замечал, кроме меня… К тому моменту я уже успел проникнуть в её душу, и отыскал там сокровенную жемчужину – тот ПервоЦентр ПервоСути самых сильных её чувств. Тем временем чета Манеджи вместе с Мирко активно обсуждали планы на грядущий отпуск. Варианты разные звучали, но Лаура на них никак не отвечала. Ей было будто всё равно. Да и вообще она держалась отстранённо, всем видом выражая: «Я чужая здесь, увы». В её позиции читалась безысходность, как если бы вулкан накрыть другой горой. Огромный мир в её душе искал пути к свободе, но в голове жил страх оставить ненавистный ей комфорт, навязанный семьёй Манеджи.

– И что мешало ей решиться на свободу? – проникся состраданием Томазо.

– Не так всё однозначно в этом мире, как нам хотелось бы порой, – в задумчивости отвечал Адам, при этом дерзко обогнав на светофоре какой-то слишком медленный Cayenne, – Хотя, по сути, всё предельно просто! Желаешь жить – решайся и живи! Но, чтобы жить, нужно любить! А как любить, когда все чувства сковывает страх? В итоге, ни любви тебе, ни жизни. А чтобы страх перебороть – нужна отвага в чистом Сердце! У Лауры она была, хоть отбавляй, но в тот момент она сама в себе запуталась немного. Ей показалось, что она влюбилась в Мирко. А ты прекрасно знаешь этого засранца – трепаться он умеет лучше нас с тобою вместе взятых. К тому же, он известен и богат. А Лаура… бедняжка из другого мира – поверила и тупо повелась. Но вот теперь, когда я наблюдал за ней в кафе на Piazza Della Liberta, она как будто начинала понимать реальность – иллюзии ушли, как дивный сон. Надежды не сбылись – родился гнев в её горячем сердце, а вместе с ним колючий страх самой себя. Ну, в общем, я решил вмешаться и начал действовать, как никогда.

Сначала мы с ней встретились глазами, но я не улыбался в этот раз своей флиртующей улыбкой. Она смотрела мне в глаза, как будто что-то узнавая. На самом деле, я всего лишь отразил те чувства, которыми она жила в своей душе. Ей показалось, что она меня как будто знает, хотя узнала во мне собственное «Я». В какой-то миг её это немного напугало, и в этот миг я улыбнулся ей – она от этого лишь растерялась и сразу отвела глаза. Всё что хотел, я ей оставил. Теперь в её глазах читались мысли обо мне: «Кто он такой? Откуда я его так знаю? Наверное, мы встречались раньше. Ой, не помню. И этот взгляд – он тоже меня знает! Какой кошмар! Он видит всю меня насквозь!».

Она боялась снова посмотреть в мои глаза и начинала делать вид участия в дискуссиях семьи Манеджи. И это предсказуемый манёвр. Понятно, что она боялась не меня, а только собственной неловкости в моменте. К тому же, и одет я был в тот день не по-пиратски, даже бандану с Роджером на лбу оставил, где – не помню. На мне был синий деловой костюм в полоску и белая сорочка – никаких пантов! Хотя. Запястье золотили модные часы от Vascheron(a) Constantin(a), да перстень на мизинце… и золотой мобильник «Vertu» на столе… Но это мелочи, кому они нужны. Словом, во мне она могла заметить вполне нормального мужчину. И надо было двигаться вперёд.

Я подозвал официанта, сказал сварить мне новый кофе, поднялся, снял пиджак (надел его на спинку стула), снял запонки с манжет и засучил по локоть рукава. Уселся в той же позе, вооружился ручкой, взял салфетку и начертил на ней насколько мог прилежно: «Ciao, Laura!» и ниже крупный смайлик. Послание поставил вертикально – она его мгновенно прочитала и с удивлением взглянула на меня: «Откуда Вам известно моё имя?».

Я улыбнулся ей в ответ простой естественной улыбкой и принялся писать послание второе: «Я твой хороший добрый друг, но ты меня не помнишь. Зовут меня Elmar». Здесь элементом ключевым являлось имя, что по-испански означает море (Mar), поставленное в род мужской – артикль El. Эльмар – есть море на испанском – её родном любимом языке – оно пробудит в ней воспоминания о чём-то близком, чем станет для неё живое воплощение Эльмара, сидящего так близко, даже рядом.

Глаза её как будто засияли, а уголки клубничных губ поджались в сдержанной улыбке – она скрывала от «своих» эту игру, стараясь выглядеть вполне серьёзной.

Теперь она смотрела на меня совсем иначе, с доверием в душе, но сомневаясь в мыслях: «Имя Эльмар. О, Боже, как люблю я море! Но этот внешний его облик – сущий дьявол-искуситель! Он не похож на итальянца – слишком открытое лицо. Загар – арабский, но эти волосы, сгоревшие на Солнце – пепел. В хореографии манер вообще читалось что-то от Фламенко. Улыбка и бездонные глаза к тотальному доверию взывают».

Мысли её неслись сумбурно, в глазах интрига – она ждала чего-то дальше. И я склонился над салфеткой номер три: «Я вижу, что творится в твоём Сердце, и именно поэтому пришёл. Я знаю, ты не веришь в чудеса, и я, поверь, совсем не чудо. Не верь ни мне и никому другому! Доверься только собственной душе».

В глазах её родился трепет, я взялся за четвёртую… и пятую салфетку: «Судьба твоя упёрлась в перекрёсток. И жизнь теперь – Песочные Часы: две чаши из стекла, запаянные в символ “бесконечность”… И ты – прекрасная живая роза – совсем одна среди жестоких дюн чужой пустыни в верхней чаше… за стеклом. Иллюзии разносятся ветрами – песок стремительно уходит… и в нижней чаше образуется гора. Соединяющая чашу горловина – беспощадна – она убьёт тебя, когда закончится песок. Но ты её не видишь – не знаешь, сколько времени-песка осталось под ногами… Не жди и не надейся! Разбей стекло! Освободись для жизни! В привычных дюнах пусть тепло, но в золотых песках не вырастить цветов…».

Она как будто замерла – мурашками покрылись руки. Она смотрела мне в глаза, отчаянно ища ответа.

О, Боги! Я влюбился! И нет пути назад – над следующей салфеткой я склонился: «Сейчас я встану и уйду. И я зову тебя с собою. Доверься мне! Стекло часов уже разбито…».

Глаза в глаза – невидимый тростник среди бушующих стихий Вселенной. В моих глазах она искала силу. В её глазах я пробуждал решимость. И было слышно, как бунтует её Сердце – душа и разум слились в битве огненных противоречий…

И, не сводя с неё уверенного взгляда, я осторожно встал из-за стола, забрал пиджак и медленно пошёл к своей машине.

Салфетки оставались на столе. И в этом для неё был выбор: оставить себе память о не сбывшейся любви или без памяти влюбиться в неизвестность…

На полпути меня узнал синьор Манеджи, но, слава Богу, даже виду не подал, хотя заметил – что-то здесь неладно – на Лауру тревожно посмотрел. Она же не сводила с меня глаз, не слыша больше даже Мирко – он обратился к ней с вопросом и сразу обернулся на меня. Конечно, он меня узнал, но даже встать не соизволил. Мне было вовсе наплевать – я просто шёл к своей машине.

Завёл мотор и задним ходом вывернул с парковки, остановившись на проезжей полосе – за мной немедленно скопилась пробка. А Лаура смотрела на меня не шевелясь и не моргая, боль прорастающей потери в своём Сердце ощущая. Я чувствовал её смятенье той же болью, но продолжал смотреть в её глаза достойно. Машины позади давай вовсю клаксонить, а я пытался её взглядом успокоить. Душою она вся была со мной, но в мозг вцепился тот, другой – засранец Мирко взял её за плечи и начал что-то грубо объяснять: он тыкал в мою сторону перстами, сей жест сопровождая красными очами, какие-то словечки на повышенных кричал – меня, похоже, грязным матом покрывал. А Лаура сидела и молчала: «Не уходи!» – глазами мне кричала. Дверь пассажирскую я настежь распахнул и Лауре многозначительно кивнул, мол, не волнуйся, я с тобой и уважаю выбор твой…

Заметив это, в роль вошёл синьор Манеджи, и начал меня жестом прогонять. От этого вся драма усложнялась. Я вышел из машины, думал, что вмешаюсь. Но тут жена Манеджи, желая поддержать сыночка, на Лауру вульгарно покатила бочку. И Лауру от этого прорвало, понесло. Она, как дикая пантера, тихо встала: «Allora, basta!» – повелительно сказала и, дав пощёчину Миркуччо, к моей машине подбежала: «Не понимаю, что со мной, но я хочу уйти с тобой…» – дрожащим голосом она мне прошептала, и я в машину её молча усадил, бесшумно дверь за ней закрыл, за руль моментом заскочил, акселератор в пол вдавил… И мы сорвались в неизвестность – свободой ублажать беспечность.

Глава II. Искусство быть

– Вот это да! – не выдержал Томазо, от удивления мотая головой.

– Но ты дослушай, это лишь начало! – Адам запил чудесным «Chivas», готовясь «закусить» сигарным дымом. Они проехали огни своей любимой «Твиги», где полным ходом развивалось клубное «Бум-бум», – И постарайся не забыть, ради чего я всё это вещаю.

– Да-да, я помню! Ключевое Слово. Какой-то Образ, объясняющий Любовь, – сосредоточенно кивнул Томазо.

– Молодец! – Адам откинулся на спинку кресла, придерживая руль одной своей рукой с зажатой между пальцами сигарой, облокотившись правым локтем на мягкий подлокотник, держа в ладони свой увесистый стакан, небрежным жестом намекая другу, мол, давай, налей ещё немного.

В душе Адама полыхали смешанные чувства, навеянные яркими, как свет от пролетавших мимо фонарей, картинками его воспоминаний.

– Давай, рассказывай, что дальше! – Томазо булькнул пару капель виски в пустой стакан Адама.

– Лаура… – вздохнул Адам, – она сидела, где и ты, на этом самом месте, и молча всматривалась в контуры заката. Мы выехали за «Firenze-Nord» и двигались уже по автостраде. Внезапно зазвонил мой золотой мобильник – синьор Морено, так и не дождавшись нашей встречи, решил напомнить о себе. Пришлось переназначиться на следующее «как-нибудь»: «Прошу прощения, синьор Морено. Возникли неотложные дела…», – ответил я по телефону размеренно-спокойным низким тембром, давая Лауре возможность вслушаться в меня, – «Да-да, я понимаю…», – отзывался я на реплики Морено, – «Уладим это через месяц… Нет-нет, никак не раньше! Причина в неотложности моих смертельно важных дел!» – я улыбнулся Лауре – она смотрела на меня – и, задорно подмигнув, продолжил диалог с Морено, – «Увидимся, когда увидимся. Приятного Вам вечера, синьор Морено!» – и, отключившись, положил мобильник в подлокотник.