#ЖИЗНИГРА

Фарида, которая у них в подъезде работает, говорит, Петр Иванович раньше диссертацию писал. Только не сложилось. Он диссертацию на этой, на кафедре, кому-то почитать дал, а идеи и украли, так и не написал Петр Иванович диссертации. А потом тот, который украл, вроде приходил, да они так поговорили, что Петр Иванович потом сам же перед обидчиком и извинялся. Его обидели, а он извиняется! Фариде соседка Петра Ивановича рассказывала. Да Фарида и сама видела, как стояли они внизу, возле лифтов, и Петр Иванович вору этому все «извините» да «извините» говорил, только она тогда еще не знала, что этот, второй, вор и есть. Такой уж Петр Иванович человек, все смущается, будто женщина. Будто мыслей своих стыдится и слов стыдится. А ведь когда меня Виктория Львовна с третьего этажа в краже обвинила, не смолчал. Защищать бросился. Красный, как мак у нас в Лолазор стал, так заступался. Заикаться стал. Если бы не он, меня бы, может. и выгнали совсем.

Да только никто не знает свою судьбу.

Я на неделе после Курбан-байрама вышел посмотреть, что мне красить велели, вижу, Петр Иванович, словно мячик моей Баргигул, к дому скачет. И мороженое в руке. А ведь ему сладкого нельзя совсем, он мне сам рассказывал. «Что это вы, Петр Иванович, такой радостный?» – спрашиваю. А у них, оказывается, за день до того встреча была. Целый класс собрался. Тридцать пять лет не собирались, а тут собрались. А все интернет! Как бы я сам со своими общался, если бы не скайп и вайбер? Я ведь сейчас свою Баргигул, лепесток, почти каждый день вижу. И Анко, птичку мою. А у них староста, главная, еще в школе командовала, она-то всех и собрала. В ресторане. В дорогом. Я хорошо работаю, хорошо зарабатываю, тоже в кафе могу пойти, все могу, хорошо живу – грех жаловаться. И на хлеб хватает, и своим помогаю. Но в такой не пойду.

Давно я Петра Ивановича таким не видел. Не идет, а прыгает, вот-вот, будто воздушный шарик, от земли оторвется и лопнет от счастья. Даже страшно за него стало – так радостно человеку.

Я было хотел его об одном деле спросить, а он все про встречу рассказывает. «Был у меня, – говорит, – Махмуд, в школе друг, Гера, мы в детстве в такие игры играли, так проказничали, что сейчас даже не верится. Ты, Махмуд, и представить себе не можешь, что мы проделывали. У меня тогда даже родителей в школу вызывали. А потом мы с ним как-то потерялись, понимаешь? Было у тебя такое, что ты с друзьями расставался и давно не виделся?» Конечно, было, говорю, нас ведь, как Союз распался, по всей России разбросало. Я из нашего села давно ребят не видел. Почти все в России работают. А Петр Иванович не слушает и свое продолжает: «Я так хотел с Герой встретиться. А телефона его не было, записные книжки старые потерял, да и все как-то руки не доходили: сначала мать болела, потом женился, дети родились. Его вчера не было, но мне Тая, староста наша, только что его телефон прислала. Сейчас напишу ему, прямо не терпится».

Нагнулся над телефоном и сам себе диктует: «Герка, привет! Жаль, что тебя вчера не было, давай встретимся, пивка попьем!» Пишет и улыбается, глаза как фонарики светят. А что разошлись, если дружили, спрашиваю. «Да сейчас уж и не вспомнить. Столько лет прошло». Задумался, потом щеки в стороны разъехались, вижу, в прошлое погрузился человек и хорошо ему. Помолчал, повспоминал и говорит мечтательно: «Вроде турнир по пинг-понгу был, решалось, кто школу на городских соревнованиях представлять будет. Мы с Геркой в финал вышли. На больше-меньше минут десять резались. Знаешь, что такое „больше-меньше“, Махмуд?» И объяснять стал. Только я все равно не очень понял. Пока пытался правила разобрать, совсем запутался. Это, я так понял, когда в игре по очкам ровно выходит и только две подачи выиграть надо. А Петр Иванович дальше рассказывает: «Кажется, тогда при моей подаче сетка была. Или не было? Да! Точно! Не было сетки! И судья сказал, что не было, а Герка все не соглашался, кричал, что была и надо переигрывать. И если бы это обычная игра была, то, конечно, переиграли бы, а тут финал и сборная. А там уж выпускные, вступительные, болезнь мамы, семья, дети… Эх, так и проходит жизнь, Махмуд. Понимаешь?» Конечно, понимаю, почему не понять. Ведь сказано в Коране: «Мы пробыли день или часть дня. Лучше спроси тех, кто вел счет».

Вижу, Петр Иванович совсем расчувствовался, заблестело под очками. Тоскует человек. Давайте я вам, говорю, Петр Иванович, ручку на двери починю, она у вас вот-вот отвалится. Обрадовался. «Да, Махмуд – говорит, – пойдем ко мне. Ручку починишь, потом чайку попьем. А я тебе опять вещей отдам, ты вроде недавно говорил, что тебе есть с кем поделиться. Что многие нуждаются. А у меня столько всего за жизнь скопилось и не пользуюсь». И улыбается виновато.

Пошли к нему. Ручку прикрутить – дело простое, минут десять ушло, не больше, потом сели чай пить. Отлучился Петр Иванович на балкон варенье достать. А тут как раз его телефон на столе засветился. И случилось же такое, что я в этот момент глаза опустил. Как в горячий источник Гарм Чашма меня бросили. «Кто был подлецом, так подлецом и останется!» – горит на экране.

Вернулся Петр Иванович довольный, в одной руке банка варенья, в другой – мед. «Я тут такой мед нашел, Махмуд, ты только попробуй, какой мед! Нектар, а не мед! Мне бывшая студентка из Башкирии прислала. Помнят, значит, меня ученики. Приятно-то как! Мне, конечно, нельзя, но по такому случаю!» Тут увидел он, что эсэмэс пришла. Банки на стол поставил. «Наверное, от Геры», – говорит. Прочел, и как солнце за горизонт садится – лицо сереть стало. Под глазами тени легли. Потом вдруг побелел, губу прикусил. «Извини, говорит, Махмуд, мне ответить надо». Печатает, а сам себе под нос бормочет и не замечает: «Ты чего? Давай встретимся, поговорим». И следом: «Извини, если чем обидел! Давай встретимся, хотя бы выслушай, столько лет прошло». Пальцы дрожат и в экран, как слепые щенята, тычутся. Лицо у него как у ребёнка малого стало, губы утиным клювом вытянулись. Дописал и плюхнулся на стул. Телефон на стол уронил. Тут снова – дзиньк, сообщение.

Схватил Петр Иванович телефон, прочел, что написано, и со стулав сторону заваливаться начал. Я еле поддержать успел. Чувствую, у него сердце рысью понеслось, и все быстрее, быстрее скачет, сбиваться стало, потом на галоп перешло и к пропасти несется. Петр Иваныч, держись, держись, дорогой, кричу ему. А он не слышит, и уже от земли оторвался, и взлетает, и только я его за руку здесь удерживаю.

Высвободил я у него из ладони телефон. Пальцы податливые, холодные, липкие. Врачей вызвал. Приехали быстро. Забрали они Петра Ивановича с собой, а меня не взяли, нельзя, говорят. И вот сижу я у него в квартире, один, телефон у меня остался. Как облако вокруг головы моей опустилось, словно в горах на рассвете, ничего не видать. Совсем соображение потерял. Я ведь, когда Петр Иванович эсэмэс набирал, его пароль видел: 1234, совсем простой пароль. И тут шайтан меня попутал. Набрал я пароль, нашел телефон Геры, того, который эсэмэс слал, и позвонил ему. Долго не снимали. Потом слышу в трубке:

– Гера, тебе звонят. Чего не подходишь? У тебя заряжается.

– Сама просила с Витькой уроками позаниматься и сама же отвлекаешь! Ты что, посмотреть не можешь? Кто звонит? Чей номер?

– Петя Найвов написано.

– Не буду я с ним говорить. Вот прицепился. Скажи: занят.

– Занят он, не может подойти, – говорит мне женщина.

Тут я назвался, про врачей и скорую ей рассказал. Слышу, она опять к мужу обращается.

– Гер, это нерусский какой-то, Махмуд. Говорит, Петру Ивановичу плохо стало. Может, ответишь?

– Конечно, плохо, не надо было подличать. За свои дела отвечать надо! Да я тебе рассказывал. Это тот самый Петька, который, когда в десятом классе по настольному теннису соревнования были, при подаче сетку задел, не переиграл, гнида, и у меня в финале выиграл. Если бы я в сборную от школы попал тогда, меня бы, может, и в институт взяли. Мы тогда с физруком так договорились. А так вся жизнь коту под хвост. Скажи, не хочу я с ним разговаривать. Раньше надо было думать.

Передала мне женщина его слова. И трубку повесила.

Примечания