#ЖИЗНИГРА

«Здесь ходят трамваи. Небо расчерчено нотным станом витых проводов. Между тактовых линий бетонных столбов замерзшие птицы. Они заняли строчку в верхней октаве единственной нотой. На всем протяжении – соль. Трамвай тянет альтовый ключ металлических ромбов и сыплет бенгальским огнем в оркестровую яму двора. Невидимый взмах. Дирижерские ветви. Ноты-птицы. Они вскинули штили и взвились над крышей больничного корпуса под литерой А. Этот аккорд каждый день в пять утра. Время года без листьев».

«Не похоже на прозу», – подумал Алексей, услышав звон склянок на процедурном столе.

– Вам надо писать, – сказала девочка в белом халате,

– Поэтому я и прошу вас пересадить мне бабочек на левое запястье.

– У вас там живого места нет, – ответил строгий детский голос. – Сегодня отменили первую пару, я могла бы записывать. До обхода еще два часа.

– Много чести…

На пологую вершину холма размером с футбольное поле вскарабкался военный грузовик и остановился недалеко от строительных вагончиков. Двери кабины одновременно распахнулись, из них выпрыгнули, словно бы вышли в открытый космос, две фигуры в военной форме. Коснувшись пыльной планеты, они кинулись в разные стороны, беспорядочно размахивая руками.

Петличные знаки танковых войск, прикрученные в уголках воротников выцветшей камуфляжной ткани, были единственным опознавательным знаком военнослужащих, и только по приталенной гимнастерке одного и по мешковатому балахону другого угадывалась нехитрая табель о рангах.

Младший по званию остановился, присел на корточки, превратившись в груду камуфляжного тряпья, небрежно брошенного на землю. Он опасливо осмотрел бескрайнее небо над головой, убедился, что никто и ничто его не преследует и осторожно, не разгибаясь, направился к кабине, крича во всю глотку:

– Сейчас я его выгоню, товарищ сержант!

Полог брезентового тента откинулся и из кузова выглянул мужчина лет сорока, на нем брезентовая рыбацкая куртка и застиранная панама армейского образца.

– Что случилось? – крикнул мужчина из кузова, прикрываясь ладонью от солнца и тщетно закидывая сползающий тент обратно на крышу.

– Гусейнов, тварь черножопая, я убью его сегодня! – истошно заорал сержант, но, повернувшись к мужчине в кузове, стал шепотом докладывать:

– Извините, конечно, товарищ майор, но он меня уже достал. Представляете. Шмель залетел в кабину еще вчера. Я его спрашиваю: ты шмеля придавил? Он говорит: нет, товарищ сержант, но я видел, как шмель улетел. Ладно. Едем сегодня за вами, эта мохнатая тварь вылезает из решетки вентиляции и прямо на меня. Останавливаемся. Гусейнов опять полчаса гоняет шмеля, потом докладывает: товарищ сержант – все! Я спрашиваю: прихлопнул? Он говорит: нет, но я видел, как он улетел. Сволочь такая, а?!

– Сержант! Сюда иди! – грубо скомандовал мужчина.

Сержант спешно подскочил к кузову и виновато затараторил:

– Опять где-то жужжит, товарищ майор.

– Звание забудь, понял? – строго произнес мужчина.

– Так точно! – отрапортовал сержант, обрадованный простотой полученной команды.

Мужчина, раздраженный затянувшейся сценой и ярким туркестанским солнцем, опустил край тента и скрылся в глубине кузова со словами:

– Клуб юных энтомологов.

– Убью гада! – прокричал сержант и широким шагом устремился к кабине, не разгибаясь и озираясь по сторонам.

Из кабины донесся треск и шипение радиоэфира, сержант осторожно поднялся на ступеньку, выхватил рывком радиостанцию и отбежал на безопасное расстояние, настороженно оглядываясь. Послышался неразборчивый шепот позывного и громкий, еще более искаженный голос отзыва.

Мужчина в кузове приник глазом к одному из светящихся отверстий тента. Слева от строительных вагончиков видны длинные мачты антенн и огромный локатор на крыше обветшалого сарая песочного цвета, кое-где укрытого лохмотьями маскировочной сетки, выгоревшей на солнце и потрепанной ветрами.

– А почему майор? Почему не генерал? – сказал второй пассажир в кузове, молодой человек лет двадцати пяти, который все это время лежал на лавке в темном углу, держась одной рукой за борт. В его голосе угадывалась некоторая наигранность и даже развязность.

– Отставить паясничать, – прошипел сквозь зубы мужчина постарше. – Не знаю… Видимо Романов, когда договаривался, чтобы нас встретили, сказанул что-то лишнее. Думаю, он не мог сказать много лишнего. Не более чем это самое «майор».

Услышав больше чем одно слово «отставить», молодой человек заметно оживился, в одно движение развернулся и сел верхом на лавке, скинув капюшон своего анорака.

– Ага, конечно, – улыбаясь, сказал молодой человек. – Когда говорят о вас, обычно начинают со слова «контора», а потом уже упоминают звание.

– Ты чего развеселился? – спросил старший, но тут же смахнул с лица строгость и продолжил: – Не согласен, как раз, наоборот, это произносится в уставном порядке: «майор такого-то отдела такого-то подразделения таких-то войск».

– А я говорю, что о вас шепчутся неторопливо, сначала говорят «товарищ из конторы», а потом уже говорят звание «майор». Словосочетание «товарищ из конторы» производит на слушателей внезапное и гипнотическое воздействие, а звание, тем более «майор», окончательно добивает и вводит аудиторию в состоянии легкого транса.

– Прекрати шуточки! – начал выходить из себя старший. – Лучше продолжай, пока стоим.

– Хорошо, для конспирации я буду обращаться к вам Семен Семеныч, – не сдавался молодой человек, но, почувствовав, что переигрывает, продолжил с того места, на котором недавно остановился: – Я совсем не понимаю женщин. Приезжаем в Ташкент. В почтовом ящике конверт трехмесячной давности – от моей бывшей, мы даже женаты не были. Я рву на мелкие кусочки письмо, переполненное ревностью. Ревностью к моему будущему. Лиля увидела на конверте надпись «От кого» и надулась на весь день, в глазах слезы. Слезы ревности к моему прошлому. Стою между двух ревностей и думаю: у мужчины не может быть алиби в прошлом и в будущем. Алиби может быть только в настоящем, и только тогда, когда он постоянно рядом. И все.

Молодой человек хотел продолжить в запальчивости, но старший его остановил, достал из рюкзака термос, отвинтил крышку термоса, плеснул в нее темной жидкости и протянул молодому человеку:

– Ревнуемый пьет до дна.

Молодой человек усмехнулся, взял металлическую полусферу, обрамленную черным пластмассовым кантом, и сделал короткий глоток.

Солнце еще высоко. Отверстия в тенте полыхают яркими лампочками.

– Выгружаемся, – скомандовал пока-еще-Семен-Семеныч, решительно откинув полог и отмахиваясь от поднятой пыли. – Сейчас я машину отпущу.

– А мы что, уже прибыли? – спросил молодой человек.

– Да, – ответил старший, разглядывая пейзаж за бортом, размытый солнечным светом, – тут пару километров вниз. Пешком будет быстрее.

– Есть, товарищ майор! – браво ответил молодой человек.

– Трофим! – грубо оборвал его старший. – Отставить! Обращаемся по имени-отчеству или по фамилии.

– Так точно! – ответил Трофим. – Все! Я вас понял, Александр Владимирович Ладынский!

Молодой человек, не вставая, продвинулся по скамье ближе к выходу, выглянул из кузова и вдохнул свежего ветра, наполненного запахом утренних трав и дорожной пыли.

– А что это за звук?

– Рация, – ответил Ладынский, надевая солнечные очки.

– Нет. Не этот. Звон какой-то. Слышите? Словно размешивают ложечкой чай.

Ладынский прильнул к отверстию в тенте:

– Это изоляторы звенят на растяжках мачт, белые такие, керамические. Их ставят, чтобы от тросов не искажалась апертура передатчика.

Совсем близко послышалось шарканье сержантских кирзачей, приблизившись к борту, сержант прокомментировал пассажирам свои последние действия:

– Доложил, что строители опять затеяли возню.

Радиолокационную точку поставили здесь еще в семидесятые, и ни о каком населенном пункте тогда и речи не шло. Далеко внизу виднелись стрелы башенных кранов и редкие дымы строительных городков. Неторопливая активность строителей закончилась огромной асфальтовой кляксой, которая оказалась перекрестком, похожим на гигантского черного спрута, дотянувшегося до горизонта щупальцами дорог с белыми пунктирами разделительных линий. Военные обнесли радиолокационную станцию забором из колючей проволоки, и на холмах опять на долгие времена воцарились тишина и покой. К началу девяностых, в предчувствии гражданской войны, строительство остановили.

– А ведь я помню те времена, когда здесь светофор поставили, – сказал Ладынский, снова прильнув к одному из отверстий, – вон на том месте, самый настоящий светофор. Поселок планировали строить, – майор хотел показать это место рукой, но уткнулся пальцами в пыльный брезент тента. – Представляю, сколько дембельских альбомов украшены фотографиями в обнимку со светофором в открытом поле с заснеженными горами на заднем плане. Сейчас там даже бетонной площадки не видно. А ты говоришь – Атлантида.

– А вы, кстати, замечали, как автоматы, висящие на плечах вчерашних школьников, делают их взрослее. Мой младший брат постоянно лез в кадр с сигаретой в зубах, тоже хотел выглядеть старше.

– Больше всего кадров с крупнокалиберными пулеметами встречается в дембельских альбомах писарей и чертежников из штаба, – задумчиво произнес Ладынский.

– Это точно. Все мы торопились быть взрослыми и значимыми, а получилось, так, что многие навсегда остались молодыми.

– Домой вернешься, писать начинай, – ответил Ладынский.

Из ближайшего вагончика вышел небритый полный мужчина кавказской внешности и направился к грузовику, надевая на ходу кепку, аккуратно сложенную из газеты.

– Салям алейкум! – поприветствовал его сержант, защелкивая рацию за пояс.

– Гамарджоба! – ответил строитель по-грузински.

Услышав набор интернациональных приветствий, оба пассажира с любопытством выглянули из кузова. Струйка белого дыма прошла от края до края дальнего вагона-бытовки, и на строительном участке появился смуглый мужчина высокого роста лет сорока, неопределенной татарской внешности. Он швырнул в сторону палку, с которой стекал в траву еще дымящийся гудрон, и громко сказал грузину:

– Валико, а Валико, предложи гостям арбуз.

– Да, конечно, пожалуйста, проходите! – воскликнул строитель в газетном оригами. – Хороший арбуз, прохладный арбуз. Присаживайтесь!

– Я же тебе говорил, – сказал Ладынский, увлекая за собой молодого человека еле заметным толчком корпуса.

– Арбуз, арбуз, прохладный арбуз… – стал напевать Трофим, переступая за борт грузовика. – Ну, что ж, поехали.

Мужчины одновременно спрыгнули с борта, отряхнулись и направились к строительным кόзлам, застеленным клеенкой в сиреневый цветочек, свисающей до самой земли. Военнослужащих больше заинтересовала пачка папирос, лежащая на краю стола. Получив одобрение строителей, солдатики дружно вытянули из пачки по одной папиросе и тут же закурили. Потянуло густым табачным дымом.

Все сели в тени вагончика – по одну сторону. Грузин разрезал арбуз, расставил нехитрую посуду и сел на лавку рядом со всеми. Притянув к себе арбузную дольку, он спохватился, вскочил, поднялся по металлической лестнице в вагончик и вернулся оттуда с пластмассовым постаментом и большим пляжным зонтом. Он установил зонт в постамент и раскрыл над столом. Придвинул два пластиковых стула, один для себя, спинкой к штоку, другой для сержанта.

Арбуз оказался спелым и сладким. Долговязый строитель, увидев заминку гостей, неуклюже выковыривающих косточки из арбуза, неторопливо обернулся, жеманно выдернул охотничий нож, воткнутый в стену вагончика на уровне головы, и протянул его на другой конец стола, ловко провернув нож в ладони – рукояткой вперед. Трофим взял нож, проделал одними пальцами пяток таких же финтов, вращая клинок в обе стороны, коротко сказал «спасибо» и рассек арбузную дольку пополам. Стряхнул косточки в пиалу и передал нож рядовому. Трофим пригнулся, шаркнул по гальке крупным протектором ботинка с высокой парашютной шнуровкой, вынул из-за голенища узбекский нож с цветной наборной ручкой и воткнул в очередную дольку арбуза. Бравая готовность к любым мужским играм на свежем воздухе светилась куражом в его глазах.

Пассажиры, оставив на столе по два тонких полумесяца арбузных корок, показали жестом, что они еще не прощаются и пошли к машине, достали из кузова два рюкзака, сумку со снастями и удочки.

– Ладно, сержант, езжайте, – сказал Ладынский, – мы сами спустимся к реке.

Солдаты опасливо вскарабкались в кабину, не сговариваясь, выхватили из машины головные уборы и вытрясли их – все могло быть пристанищем мохнатого чудища.

– Техника вся ушла? – крикнул Ладынский еще в открытые двери кабины.

– Это военная тайна, – ответил сержант, улыбаясь уголком рта с дымящейся папиросой.

– Да уж, тайна – еле слышно сказал Ладынский, – две недели кирпичное небо от пыли над долиной, а сегодня тугаи видны до горизонта. Тоже мне тайна.

Двери кабины захлопнулись, и грузовик вздрогнул, выдохнув облако черного дыма. После лязга и скрежета в коробке передач, «Урал» отказался демонстрировать исправное состояние задней скорости и, сделав уверенный щелчок в первую передачу, тронулся с места. Руки смуглого водителя широко ухватились за баранку. Машина выписала большую дугу по чистому полю, подминая под себя строительный хлам, переваливаясь, разместилась в колею и скрылась за холмом.

Рыбаки вернулись за стол, разложили на рюкзаке старую армейскую карту и склонились над еле заметной голубой лентой, плутающей между серыми безводными дугами древнего русла некогда полноводной реки.

– А вы, значит, к реке пойдете? – спросил татарин. – И места здешние вам хорошо знакомы?

– Да, – ответил Ладынский, – мы служили здесь неподалеку много лет назад. Вот решили посетить знакомые места напоследок.

– Тоже с войсками уходите? – спросил грузин.

– Нет, я на пенсии, а Трофим давно на дембеле, в гости приехал.

Ладынский достал из планшета еще одну карту, это была красноватая ксерокопия с многочисленными правками от руки. Трофим присел и оперся на рюкзак локтями, погрузив голову в открытые ладони.

– А может, в картишки перекинемся? – спросил татарин.

Предложение сыграть в карты Ладынский хорошо расслышал, но не счел нужным отвечать поспешно, только искорка мелькнула в его глазах, мелькнула и опустилась на нарисованные русла рек и на названия горных вершин, подписанных от руки.

– Кызыл-су, Мук-су, пик Наблюдений, Курай, – произнес он шепотом, доставая бинокль из кармана рюкзака.

Ладынский вспомнил несколько сводок, поступавших в отдел о каких-то карточных разборках на том берегу, но тогда не придал этому значения.

Грузин возил по столу мокрой тряпкой и иногда хлестал ею по мухам.

– Я в буру умею, – с неожиданной веселостью сказал Трофим, не отрываясь от карты. Ладынский накинул ремень бинокля на шею и снял защитные колпачки с объективов.

– Какая бура! Э… Какая бура! – внезапно взвизгнул полный грузинский строитель, да так, словно бы до этого за столом только и говорили, как о разнообразии карточных игр.

Лицо Трофима в недоумении вытянулось, он вопросительно посмотрел на старшего товарища, но тот продолжал пристально всматриваться в долину, делая вид, что ничего не слышит. Однако боковое движение глаз Ладынского перед окулярами не осталось незамеченным Трофимом.

Высокий татарин молниеносным движением схватил грузина правой рукой за загривок и пригнул его голову к столу с такой силой, что газетный кулек скатился на стол. Упитанный горец недовольно водрузил оригами обратно на свою редкую шевелюру и нервно сдвинул кепку набекрень, козырьком на ухо.

– Бура, так бура, – спокойно сказал татарин, – сдавай… Валико.

Грузин подвернул подранные манжеты рубашки из комплекта солдатского нижнего белья и стал торопливо тасовать замусоленную колоду, которая невесть откуда уже вертелась в его руках. Он раскидал карты по сторонам. Трофим взял свою тройку и развернул ее растопыренным веером, мол, что тут играть с эдаким количеством неизвестных, все еще вопросительно поглядывая на старшего товарища.

Поначалу играли в тишине. Первые карты покрыли стол. Две черные шестерки, бубновый валет и туз червей. Грузин с удовлетворением сгреб первую взятку. Постепенно стали появляться привычные для карточных игр легкие и малозначимые словечки, обрывки фраз, прибаутки.

После десятка раздач долговязый татарин артистично бросил на стол свои карты, услышав очередной возглас Трофима:

– Бура!

– Я не понимаю, как так? – сказал татарин, доставая папиросу из пачки «Наша марка» и разминая ее пальцами. Количество окурков в пепельнице ровнялось количеству побед молодого человека. Непримятые цилиндры лежали горой.

– Ты их что, считаешь, что ли? – спросил грузин. – Почему в прошлом кону ты вытянул только на молодках, а теперь раз – и бура?

– Пардон, – сказал Трофим, – не бура, а маленькая Москва.

– Что такое? – возмущенно произнес грузин, приподнимаясь и отклоняя пухлым указательным пальцем все три карты Трофима на себя.

– Маленькая Москва, – повторил Ладынский.

– Что такое маленькая Москва? – еле слышно спросил татарин.

– Три шестерки, – ответил Трофим, – с козырной.

– Почему раньше не сказал? – безразлично промямлил грузин, сгребая карты со стола.

– А три семерки, что значат? – спросил татарин.

– Ничего, – ответил Ладынский.

Долгое молчание вызывало неловкость за столом, и Ладынский решил вернуться к разговору с Трофимом, начатому в дороге:

– Пока сдают, рассказывай дальше, кого видишь, где бываешь?

Молодой человек хлестко припечатал свои карты о стол и охотно заговорил:

– Никого я не вижу. К нам гости не ходят. В Москве еще некому, а в Ташкенте – уже некому. Сейчас живем у родителей жены в Самарканде. Вот и рванул к вам, как только позвонили.

И Трофим вспомнил, как три дня назад, не включая свет, бесшумно вынес рюкзак в прихожую. Поворотом ключа пытался сдержать щелчок замка, но звук затвора эхом упал в темноту квартиры. Прислушался, кажется, никого не разбудил. Узкий луч света из подъезда полоснул прихожую по диагонали, преломился под прямым углом на тумбочке и ярким клином лег на почтовый конверт. Первая мысль – «Кому» – заставила склониться и задержать дыхание. Черт возьми, да что из этого всего – «Кому»: Санкт-Петербург, Фурштатская, Московская, Домодедово, Ташкент, Гафура Гуляма. «Что из этого всего „Кому“?» – вопрос внезапно сменился неожиданным и спасительным ответом: «Да какая разница!» – вырвалось почти вслух. Первый глоток свободы оказался сразу за дверью, потом на каждом этаже по глотку. На улице вернулось дыхание полной грудью, и земное притяжение растворилось в ночном бульваре. Вслух произнес только:

– Что из этого всего «Кому?»

– Что значит «Кому?» – переспросил Ладынский.

– Да нет, это я о своем, – ответил задумчиво Трофим и продолжил: – Приезжаю из командировки. Федерация приглашала провести несколько сеансов одновременной игры в Норильске. Лиля встретила меня в аэропорту, по дороге домой заехали в центр. Ну, и вот, она купила себе кольцо. Кольцо стоимостью в половину моего гонорара.