Песня о погибших пилотах

Дни без счастья

Рассказ

Недавно Иван Михайлович Иванов узнал, что, оказывается, есть Международный День Счастья, учреждённый Организацией Объединённых Наций. А сегодня, во время обеда, он случайно услышал по радио, что «…мы не хомяки: поел, поспал – и лопух на могиле…»

«Нет, ребята, мы хуже хомяков, – подумал Иванов, не соглашаясь с радио. – Основное отличие лишь в том, что хомяки не знают, что они хомяки, а мы знаем… Если было бы иначе, то планета Земля, как доказывает наука, была бы без нас совсем другой, по крайней мере, красивей и чище… А будущее Земли – это необитаемый Марс, где яблони цветут только в песнях, а в натуре там нет даже лопухов… Такое будущее приближают не хомяки и прочие животные, а, к сожалению, многочисленные хомосапиенс, которых больше семи миллиардов…»

Иванов был уже пожилым человеком, поэтому смысл жизни не искал, как бывало в молодости… Ещё он точно знал, что смысл жизни – это найти в ней счастье, а оно, как полагают некоторые двуногие особи из хомосапиенс, не такое уж эфемерное – у него есть устойчивые стереотипы и материальные атрибуты. И в голове Иванова уже сформировались достаточно прочные, почти непоколебимые стереотипы сознания, однако ему, как обычному человеку, явно не хватало в этой жизни многих реальных и осязаемых атрибутов, поэтому счастливчиком он себя не считал, но и не слишком печалился по этому поводу.

…В это время по радиоточке какой-то бодрячок начал весёлым и задорным голосом беседу про смертность, про инсульт, ишемическую болезнь сердца и тому подобное. Иванов не любил такие передачи, поэтому почти нежным движением пальцев своей руки заткнул говорливого бодрячка в своём информационном пространстве, а после обеда решил заполнить его всезнайкой-интернетом. Из него, среди прочего, он вскоре узнал печальную новость о том, что в Брянской области четырёхлетний малыш утонул в ванне, а вот в Москве шестилетний ребёнок выжил после падения с шестнадцатого этажа…

– Бедным провинциалам не везёт изначально, а юному москвичу счастье обломилось дважды, – тоскливо комментировал Иванов. – Первый раз, когда младенец родился в столице, а второй, когда он выжил после падения.

«Реально лишь рождение и смерть, а всё остальное – это только наше эго и его фантазии со всякими иллюзиями, – сурово рассуждал Иванов. – У хомяков этого нет, поэтому… поэтому они счастливые».

Но быть счастливым хомяком Иванов не желал, продолжая размышлять о человеческом счастье. «Своё счастье мы фантазируем, ублажая собственное эго, – усмехался он, – а затем добиваемся его любыми путями, как хотим и как можем… Отсюда многие люди живут в дисгармонии друг с другом, с окружающим миром и виноваты в этом только сами!»

– Слишком муторно… много философии, – самокритично оценил вслух свои мысли Иванов и решил чем-нибудь себя развеселить. Он представил, что впал в летаргический сон, как герой одной новеллы, но проспал гораздо больше его, около четверти века, и недавно пробудился от спячки.

…Вчера, утром, он проснулся, включил трёхпрограммник и убедился – работает, затем послушал радио и, ужаснувшись, решил на улицу пока не выходить. «Надо обрасти информацией, а уж потом, можно, – осторожничал Иванов. – Жрать есть что: сухари „Столичные“ и консервы „Завтрак туриста“, слава Богу, уцелели и вроде бы съедобны».

Телевизор работал, но сигнал от коллективной антенны, похоже, отсутствовал. От комнатной антенны Иванов настроил прилично лишь несколько каналов и начал увлечённо смотреть всё подряд. «И чему здесь только не учат: как печь пирожки и как… как научиться любить – полный дурдом! – резюмировал он к полудню после трёх часов просмотра. – Союз нерушимый, как я понял, рухнул. Но к этому всё шло, недаром народ шутил, мол, эта перестройка закончится перестрелкой… Украина, видимо, бунтует, в каком-то городишке за день уже шесть трупов… От РСФСР осталась только РФ».

Быстренько перекусив уцелевшими припасами, Иванов затем слушал по радио очень эрудированного и беспощадного, но с добрым юмором правдоруба, кажется, писателя – какого-то Мишку Швеллера. Писатель отвечал на вопросы звонившим людям в прямом эфире. Иванов возмущался, удивляясь наивности вопросов от публики: «Неужто у нас ещё столько идиотов, ищущих правду по телефункену?»

Иванов приглушил приёмник и задумался. «Эти люди, хотя и разные, но вопросы у них явно не интеллектуальные, а очень замшелые, даже дубоватые… – иронизировал он. – А этот Швеллер, видать, давно тут, поэтому устал на них отвечать. Наверное, эти люди его утомили, а он, возможно, их – короче, они достали друг друга!»

Вечером Иванов смотрел что-то похожее на ток-шоу, где участвовало несколько мужиков-политиков и экспертов, а с Украины был даже солидный на вид мужик с приличным фингалом… Ни одной знакомой рожи, хотя один ханыга кого-то ему напоминал. Иванов, кажется, видел этого говоруна ещё в советской Москве, в Лужниках. Он митинговал на барахолке и что-то базарил про либеральную демократию, а сейчас этот балабол перед кем-то извинялся… А вот мужик с фингалом под глазом метит в президенты Украины – интересно!.. Но всё равно – сплошной туман – слишком много базара и никакой ясности!.. Потом появились эти… либералы и базар лишь усилился.

Ведущий шоу с птичьей фамилией вёл себя не по-птичьему – всех перебивал, и базара становилось ещё больше. Мусолили затёртые мыслишки, а новой, живой мысли Иванов так и не услышал. Может, этот дятел с птичьей фамилией ни тех пригласил или никого в стране уже ни осталось, кто опилками здраво шевелить может?.. И где же оно счастье, где?!.. И откуда ему появиться – ведь кругом одни болтуны!

Но самое интересное за этот день было, пожалуй, то, что Иванов впервые увидел по телевизору Президента этой новой РФ!.. Мужик ему сразу понравился, особенно его фамилия: ни Распутин, ни Двапутин, ни Трипутин, а просто – Пу-тин!.. Это, как считал Иванов, очень по-нашему: Ле-нин, Ста-лин, Ель-цин, Пу-тин… Правда, в этом есть что-то евразийское, даже чуть-чуть китайское: Председатель Совнаркома товарищ Нин, Верховный Главнокомандующий товарищ Лин, член Политбюро товарищ Цин, а затем господин Президент Цин и, наконец, нынешний Президент господин Тин! А этот… Ель-цин, который под простака косил, ну, который в троллейбусе с народом ездил – куда-то пропал – про него Иванов так ничего путного и не услышал. А в остальном, всё по-старому… Когда Иванов заснул, самыми популярными были слова: «демократы», «путаны», «нал», «наехали». Сейчас тут мало чего изменилось, почти тоже самое: «либералы», «путин», «бабло», «понаехали»… В общем, продолжение следует!

Однако развеселить себя Иванову так и не удалось, и он, по-прежнему, был задумчив и хмур. Грустные мысли не спешили его покидать, а тут ещё позвонил Петров – приятель и бывший сослуживец, который редко сообщал ему радостные новости.

– Знаешь, а Витюхе Сидорову вторую ногу отняли, – сказал Петров чуть сокрушённым голосом.

– Смотри-ка, не везёт мужику, не везёт… – посочувствовал Иванов. – И как он теперь?

– Как-как… на коляску пересядет.

– А с кем он сейчас живёт? – поинтересовался Иванов.

– Раньше жил в квартире у своей гражданской жены, но, похоже, его оттуда попёрли, – рассказывал Петров об их общем знакомом.

– А сейчас где? – почти машинально, без всякого любопытства спросил Иванов.

– Вроде к сестре родной… перебрался… – печально протянул Петров. – Ему больше деваться некуда.

– Жалко, очень жалко… – сказал Иванов, не найдя больше других слов, и почему-то вспомнил молодых женщин и девушек, которые часто указывали Сидорову на его отнюдь не безвредную страсть к сладкому. Он же всем отвечал одинаково, пытаясь выглядеть серьёзным: «У меня было голодное детство». Но глядя на блудливо-плутовскую физиономию сладкоежки, никто из них ему не верил.

Витька Сидоров не был Иванову ни другом, ни приятелем, хотя в прошлом они больше десяти лет проработали в одном отделе. Уже позже Иванов узнал, что Сидоров страдал сахарным диабетом, а сейчас искренне жалел бывшего коллегу по работе, который запомнился ему лишь несдержанным характером, склонностью к похабному юмору и непомерной тягой к сладкому.

Говорили приятели по телефону недолго.

– На выборы пойдёшь? – равнодушно спросил Петров – последнее время они голосовали на одном участке.

– Не знаю, – нехотя ответил Иванов, – думаю пока…

– Надумаешь – звякни, – произнёс бывший сослуживец, не меняя интонации, и они попрощались.

В это воскресенье, в день выборов, Иванов вышел из дома утром, после десяти, и неторопливо направился в глубину квартала, где располагался зелёный рынок. Было не по-сентябрьски прохладно и накрапывал дождичек, однако людей, гуляющих по улицам, было достаточно. В большинстве, как полагал Иван Михайлович, это были избиратели, уже успевшие проголосовать или те, кто ещё только собирался это сделать.

Выглядели они нормальными обывателями, привычно погружёнными в простую жизнь со своими повседневными заботами. Намордников виртуальной реальности и прочих девайсов Иванов ни у кого не обнаружил, даже у встречных собак, которых выгуливали поблизости, не оказалось обычных намордников, видимо, из-за их воспитанности.

Выборного ажиотажа он нигде не заметил, хотя прошёл мимо двух школ, где размещались избирательные участки. Зато на небольшом и аккуратном рынке было многолюдно. Иванов знал, зачем сюда пришёл, поэтому быстро отоварился картошкой и чесноком.

На обратном пути, из выборного динамика на парадном фасаде школы, вслед Иванову доносились бодрые детские голоса, распевающие песенку про то, что они не просто дети двадцать первого века, а дети солнца!

«Мы – космическая пыль… научно доказано, – уныло подумал Иванов. – Мозги вам парят, ребятки!.. Ничего, подрастёте – откроете парадокс: чтоб пылью не быть, надо думать своей башкой, а не только песенки распевать!»

Пересекая бульвар, Иванов заметил мужика неопределенного возраста со странной внешностью, изношенной до противности и одетого, как показалось Ивану Михайловичу, почти полностью в импортный секонд-хенд. Он шёл, покачиваясь, и гнусаво напевал:

Утром шишку еле гну —

Ем я кашу с виаг-ру!

Тётки-тёлки, мамки-дочки —

Вдую вам до самой почки!

«Нахлебался, урод! – подумал про него Иванов с усмешкой. – Интересно знать – какие песни ты горлопанил в детстве?»

По дороге Иванов заглянул в хлебную лавку. Около витрины с окошком для продажи хлебобулочных изделий стояла пожилая женщина с очень смешливой девочкой, похожей на куклу. Девочка подпрыгивала и кричала радостным голосом:

– Сушки! Сушки! Сушки!

Было очевидно, что забавной девчонке понравились румяные сушки, и она желает, чтоб бабушка купила ей этих сушек.

Неподалёку от лавки остановились немолодые и приличные на вид люди. Они вели негромкий разговор, который доносился до Иванова. Иван Михайлович навострил уши, а вот женщина с ребёнком не обращали на этих людей никакого внимания. «…У них всё рано или поздно превращают в мюзикл, – говорил благообразный и невысокий мужчина в очках. – У нас почти всё начинается с бунта и крови… затем плавно перерастает в этот… тотальный клуб весёлых и находчивых или что-то подобное… потом всё традиционно заканчивается всеобщим маразмом, а далее всё повторяется снова…»

«Либерал…» – мгновенно, но с какой-то апатией оценил говорящего человека Иванов и поэтому не стал больше прислушиваться к приличным людям, а весело произнёс, обращаясь к девочке, которая продолжала нервировать бабушку:

– А лепёшку из отрубей не желаешь?!

Девочка замолкла от непонимания и перестала дурачиться.

– Да, я тоже их покупаю – они полезные, а ещё хлеб – «Восемь злаков», – проговорила женщина, а затем спросила Иванова, посторонившись у прилавка:

– Вы, уже выбрали?

– Да, – ответил Иванов и купил лепёшку с отрубями за пятнадцать рублей, которая в прошлом году стоила двенадцать.

Отходя от хлебной лавки, он довольно громко и без всякого злорадства в голосе сказал, обращаясь, наверно, больше к девочке, чем к её бабушке:

– Ешь лепёшки с отрубями, а лучше – ржаные, чёрные сухари… Они ещё полезней!

Когда Иван Михайлович проходил мимо притихших, порядочных на вид граждан, то неожиданно подумал с горечью: «И где же оно счастье, где?!.. Ведь кругом одно жульё!»

На выборы Иванов не пошёл – свой выбор он так и не сделал, и приятелю Петрову не звякнул. А кого выбирать, если и сам Петров не звякнул Иванову?.. А что уж тут говорить про Сидорова – тот теперь безногий и без коляски он никто. Но если ему даже принесут избирательную урну на дом, то будет ли он вообще за кого-то голосовать?!.. Ему, что Ванька Косой, что Колька Кривой, что товарищ Пу, что господин Тин – нынче без разницы – новые ноги всё равно уже не вырастут!

Развод лоха

Маленькая повесть

По правде тужим, а кривдой живём.

(Русская пословица)

1

Про похожие истории Андрей уже слышал и даже где-то видел что-то подобное, но на себя никогда их не примерял – терпеть не мог всякий секонд-хенд из чужой жизни. Однако пришлось – помог новый френд из соцсети со старомодным именем Серафим.

Виртуальный друг, о котором он мало что знал, прислал ему за всё время лишь одно сообщение этим утром, но зато такое сногсшибательное, что Андрей, ознакомившись с ним, временно отключился от внешнего мира.

Погрузившись в личные переживания, он лихорадочно пытался перебороть возникшую в нём непривычную ярость.

«Если женщина красивая, то, значит, дура, – зло рассуждал он, поражённый увиденным, – если красива и к тому ещё умна, то, значит, стерва… А если красива, умна и не стерва, то просто… просто шлюха!»

– Точно шлюха… она самая! – вполголоса произнёс Андрей и, непроизвольно оглянувшись по сторонам, убедился лишний раз, что в помещение он всё ещё один.

Потрясённый и обескураженный неожиданным открытием из послания Серафима, он отпросился перед обедом и направился в старый городской район, где проживал в съёмной однушке вместе с женой. Они поженились чуть больше года назад, отметив тогда знаменательное событие, как пожелала сама невеста, весьма скромным свадебным торжеством. Но все восторги и радости семейной жизни остались в недалёком прошлом, а сейчас Андрей с мрачным видом сидел на кухне.

Молодая жена вернулась домой вовремя и выглядела, как показалось Андрею, какой-то робкой и тихой, словно в чём-то провинилась. Такое её поведение успокаивало его, действовало на Андрея как гипноз, и он застыл у окна.

Жена, увидев чемодан и спортивную сумку посередине комнаты, спросила, не поднимая глаз:

– А это что?!.. Ты куда-то собрался?

– Да… Я ухожу, – глухо ответил Андрей, и ему почудилось, что он видит какой-то странный и непонятный сон.

– Нам надо расстаться, – очнувшись, медленно проговорил он. – Я подаю на развод.

– Что?!.. Ты о чём?.. Что с тобой, Андрей?! – воскликнула Дарья как-то манерно. Её фальшиво прозвучавший голос обозлил его, и он повторил громко, чеканя каждое слово:

– Я подаю на развод!

– Что происходит – объясни?!.. Что с тобой случилось, Андрей?.. А как я?! – вопрошала Дарья, не приближаясь к нему.

– Ты свободна!

– Как свободна?!.. Причём свободна? – с деланным непониманием говорила жена. И Андрей, всё ещё ошеломлённый чудовищной новостью, замечал в ней не слишком искусную и потому ещё только более отвратительную наигранность. Все переживаемые мысли, заранее обдуманные обличительные слова у Андрея разом исчезли и позабылись.

– Свободна… шлюха!.. Уволена!.. Уволена… в связи с утратой доверия, – сказал он, и на его лице отразилась гримаса, похожая на какой-то негодующий смайлик.

Далее он почти проскользнул мимо жены, не взглянув в её сторону, быстро собрался в крохотной прихожей и вышел из квартиры. Спускаясь, Андрей слышал песнопение, которое раздавалось этажом ниже. Там, за чужой дверью, звучала незнакомая песня, и он неожиданно остановился, будто ожидая чего-то и одновременно вслушиваясь в приятный мужской баритон. В эти мгновения грустная музыка и душевный голос певца были так созвучны его эмоциональному состоянию, что Андрей чуть задержался на лестнице, о чём-то размышляя, а потом торопливо покинул подъезд.

Он шёл по улице, а в ушах всё ещё звучала печальная мелодия услышанной песни, и Андрей, лишь горестно ухмыляясь, думал о жене: «Даже не выбежала для приличия за мной – жена называется…»

Дед, увидев Андрея с чемоданом и перекинутой через плечо спортивной сумкой, ничему не удивился, поздоровался, а затем шаркающей походкой направился по коридору, жалуясь сипловатым голосом на боли в пояснице и несносную погоду.

– А бабушка где? – спросил машинально Андрей, располагаясь в гостиной.

Дед отвечал ему уже из кухни, рассказывая про какие-то проблемы со здоровьем у матери жены, но Андрей не слушал его и думал о своём. И только когда дед выглянул из кухни и громко поинтересовался, не желает ли внучек отужинать, Андрей пришел в себя.

– Сейчас не хочу, – с отрешённым видом ответил он, – попозже… позже – если захочу!

Дед озадаченно покачал головой и вопросительно посмотрел на внука.

– Слушай, я у вас поживу, – сказал Андрей, перехватив взгляд стареющих дедовских глаз.

– О чём разговор? – твоя комната как была, так и осталась твоей, – спокойно проговорил дед, и уже было двинулся обратно на кухню, но остановился и, не оглядываясь на внука, произнёс притворно-равнодушным тоном:

– А что случилось, внучек?

– Я развожусь, – в тон ему ответил Андрей.

– Серьёзно?!

– Очень серьёзно… Ты же знаешь – я в этих делах шуток не люблю.

– А серьёзно – это что, если не секрет, – с добродушной улыбкой спросил дед, подошел близко к Андрею и пристально на него посмотрел. Тот выдержал паузу, глядя ему в глаза, а затем с непроницаемым выражением лица ответил почти безразличным голосом:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.