Самолёт Москва – Белград

Кира поморщилась, очень ей нужна его свадьба!

– Мой отец – серб, а мама Мира – хорватка. Значит, я – югослав, – продолжил Братислав, не замечая её недовольной гримаски. – Отец партизанил в войну, дед был коммунистом, его убили хорватские усташи4. Вот видишь, как бывает…

– А как же Полина Аркадьевна? Я думала, она ваша мама, – растерянно спросила Кира, забыв о своей мимолетной обиде. Братислав ответил с явной неохотой:

– Ну, у меня просто две мамы, так получилось… Я очень люблю Полину, уважаю, но мамой называю Миру.

Кире стало грустно за Полину Аркадьевну, которая всегда с такой нежностью смотрела на Братислава и старалась угодить ему в любой мелочи.

Мимо их столика прошла высокая рыжеволосая девушка в модных "бананах". Кира прикусила губу, заметив, каким долгим взглядом проводил Братислав эту рыжую. Разве можно так себя вести, когда приглашаешь девушку в кафе? Наверное, она для него просто желторотый цыпленок, а не взрослая, то есть почти взрослая, интересная женщина. Ну и пусть. Конечно, если бы у нее были такие "бананы", такие кроссовки… Не надо было слушать Полину и надевать это платье…

На самом деле, Кира и вообразить не могла, как была хороша в своем скромном, светло-сером платье с тонким кожаным ремешком, а невесомый пушок у висков придавал её строгому личику трогательный, полудетский вид. «Сама юность. Поцеловать, что ли? В ушко. По-братски, конечно», – подумал Братислав, когда она, переодевшись для кафе, вышла к нему, в прихожую, и тут же отогнал от себя эту крамольную мысль. На поцелуях, даже самых братских, он обычно не останавливался.

Мороженое совсем растаяло, Братислав заказал пирожные, посыпанные ореховой крошкой, и кофе, но у Киры от чего-то совсем пропал аппетит.

Как же он изменился в лице, когда увидел эту рыжую! Каким недвусмысленным интересом вспыхнули эти янтарные глаза, в какой тонкой, едва различимой, полуулыбке изогнулся яркий, смешливый рот. Казалось, что ещё секунда и его верхняя губа вздрогнет, обнажая в хищном оскале крепкие, белые зубы. Она так живо себе это представила, что невольно закашлялась, поперхнувшись пирожным. Братислав озабоченно спросил:

– Ты в порядке?

Кира поспешно кивнула. Ей было неприятно его вежливое внимание, но и не смотреть на него она не могла. Пожалуй, в какой-нибудь книжке написали бы так: «юная дева залюбовалась прекрасным, но порочным лицом завзятого сердцееда». Да, именно так, порочным. Как бы он не пытался это скрыть, как бы не притворялся… Киру бросило в жар от щекочущего холодка внизу живота. Да что это с ней творится? Она вспомнила совет писателя О'Генри юным девушкам, которых одолевают низменные мысли: нужно выпрямить спину и произнести какое-нибудь заумное словцо, тем самым напомнив себе о высоком. Например, гипотенуза.

Гипотенуза, дирекция, девальвация, прострация… Она начитанная, она знает много таких слов…

По дороге домой, Кира, сидя на заднем сиденье автомобиля, сверлила взглядом затылок Братислава, а холодок внизу живота сменился тягучим, как малиновое варенье, зудом, между ног стало мокро. Эти дни у неё закончились неделю назад. Нет, это что-то другое… Такого никогда не было… Ей казалось, что она истекает этой влагой и пахнет на весь салон. Может она заболела? Боясь испачкать обивку сиденья, Кира плотно сжала бедра.

Гипотенуза, декларация, обструкция, абстракция…

Братислав, увидев в зеркале её красное лицо, не на шутку забеспокоился:

– Кира, ты точно в порядке?

– Да, всё хорошо, я просто переволновалась за последнюю неделю, – выдавила Кира и отвернулась к окну. Лучше бы он ничего не спрашивал, а просто остановил машину и пересел на заднее сиденье.

Да, сел бы рядом, совсем-совсем близко и, касаясь горячими губами её виска, спросил бы ещё раз, так же заботливо: «Кира, ты в порядке?»

Положил бы ладонь на её колено, обжигая тем самым, «кафешным», взглядом: «Так ты в порядке, Кира?», а затем… Пусть бы скользнул рукой вверх по бедру, не торопясь, но и не спрашивая разрешения: «Кира, с тобой точно всё хорошо? Я беспокоюсь, кажется, у тебя температура. Ты не будешь против, если я проведу языком по твоим губам? Тебе сразу станет легче».

Биссектриса, словно крыса…. Революция, резолюция…

Кира уже едва сдерживала себя в желании запустить пальцы в его густые, упругие волосы. На её счастье автомобиль резко затормозил. Всё, приехали. Не дожидаясь, пока Братислав откроет дверь и подаст ей руку, Кира выскочила наружу, громко хлопнув дверью. Прохладный, вечерний ветер обвил её голые ноги. Братислав подбросил ключи и, сдвинув брови, спросил с прежней тревогой:

– Ты не заболела? Мне, кажется, у тебя температура, попроси у Полины градусник, хорошо?

– Я в порядке, – неожиданно резко ответила Кира.

Братислав пожал плечами:

– Как знаешь. Ты иди, пожалуй, не жди меня. Передай Полине, что мне надо съездить кое-куда, по делу.

"Побежит, наверное, искать эту рыжую," – подумала Кира с мучительной ревностью. Братислав часто уходил по вечерам, в такие дни Полина Аркадьевна и Кира, не сговариваясь, подолгу не ложились спать, но он редко возвращался до полуночи, чаще приходил под утро.

Он любил женщин, и они любили его. Как там в старой песне поется? " В Дрине вода холодная, у сербов кровь горячая…" Инвалидность никогда не была ему помехой в любви, женщины всех возрастов таяли от его белозубой улыбки на загорелом лице, от широких, развёрнутых плаванием, плеч, от легкого, весёлого нрава и от, обволакивающего теплом, голоса. Он не понимал, почему отец делает из этого такую проблему. Как и многие мужчины, Братислав надеялся: "Нагуляюсь, потом женюсь на скромной девочке из хорошей семьи, чтобы родила здоровых детей. Что ещё для счастья надо?"

Примечания