Т.У.М.А.Н.

Чёрный вернулся к столу:

– Вот что, дорогой товарищ, здорово мы тут с тобой гульнули, но пора и честь знать. Время не ждёт.

– Так ведь выходной же!

– Эх, я давно уже не слежу за днями недели! Вся моя жизнь – рваный и прыгающий скользящий график. Но это всё ерунда, нужен буду – ты знаешь, как меня найти.

– Вот это уж непременно. И вскорости. У меня такое ощущение, будто я не сказал тебе что-то очень важное, словно хотел, но забыл.

– Ничего! Если действительно важное – обязательно вспомнишь.

* * *

– Ты опять опоздал? – сменщица с высокомерным отвращением оглядела избитое лицо, наслаждаясь демонстрацией этого отвращения. – Весёлая ночь?

Он молча протиснулся мимо её туши в ларёк. «Интересно. В таких объёмах, как здесь, прикосновения к женскому телу ничего не значат. Точнее, прикосновения к таким объёмам» – сдержать смешок не удалось.

– Нет, ну ты глянь, какой хам! – её маленькие чёрные глазки сузились, курносый пятачок воинственно вздёрнулся, так что она стала похожа на бойцового поросёнка. – Ты что думаешь, мне делать больше нечего, кроме как ждать нашего художника великого, от которого дешёвой кониной тащит за версту, как от загулявшего прапора?!

Чёрный в который раз поразился её умению выражать отсутствие мысли затейливо и многословно:

– Отлично сказано, коллега! Ну, прости же, у меня дело важное было!

Она всплеснула пухлыми ручонками:

– Ты меня за дуру держишь?

– Не наговаривай. Я ни за что тебя не держу. И никогда не держал. Максимум – отирался, – он постарался придать лицу добродушное выражение.

Она залилась краской.

«Какой прекрасный оттенок пунцового».

В следующую секунду кругленькое личико сморщилось, бойцовый поросёнок превратился в обезумевшего от крови хорька в курятнике, уши заложило от яростного визга:

– Ах, ты, козёл паршивый! Говорила я брату: не бери этого выродка на работу, так нет, пожалел убогого! Но погоди, я тебя отсюда вышибу! Ты и близко к ларьку не подойдёшь!

Он расхохотался:

–Ты так говоришь, будто собираешься отобрать у меня контрольный пакет Кавасаки хэви индастриз, а не место ночного барыги в фанерном лабазе рабочего района!

Она забурлила, заклокотала перегретой кастрюлей, схватила коричневую сумку из кожезаменителя, и выскочила вон, хлопнув дверью так, что зазвенели разноцветные бутылки, плотно забившие узенькие сосновые полочки в зарешеченных окнах.

– Сильна! – пробормотал Чёрный. – Злобная дурында, но рука сильна, как у старика Ломоносова. И язык. Из ларька она меня точно вышибет. Да и хрен с ней. И с ним. Буду портреты жён свинорылых спекулянтов малевать.

Он закурил. На полсигарете повалили покупатели, и думать стало некогда: до двенадцати ночи он не присел. Время пик. Жажда. Сначала за своей дозой «отравляющей радости» бредут потёртые мужички, возвращающиеся с опостылевшей работы к своим ворчливым, вечно недовольным жёнам. Через некоторое время они появляются вновь, уже с маленькими лохматыми собачками, которых, видимо, заводили специально, чтобы иметь под рукой повод выскочить перед сном на улицу, да и привернуть за соточкой-другой. Следом бегут за добавкой бодрые алкаши. В полночь наступает затишье. Редко-редко забредают самые стойкие бойцы, или запойные: страшные, опухшие, трясущиеся зомби, норовящие обменять на бутылку остатки домашней обстановки перед дурно пахнущей одинокой смертью.

Чёрный бросил матовую спираль кипятильника в стеклянную банку с водой, смотрел, как собираются на металле стайки сверкающих пузырьков, как они растут, дрожат, отрываются, устремляются вверх, заполняя тесный объём бурлением и клокотанием. Щедрой горстью сыпанул в кипяток чёрного чаю из старой жестянки, что стащил год назад из дедовского дома. Чаинки медленно, нехотя вальсируя, погружались на дно, окрашивали воду в восхитительный красно-коричневый. Открыл маленькое оконце, сел перед ним на табурет, птичьими глотками пил обжигающий горький чай из железной кружки. На улице тихо падал снег в квадрате тусклого жёлтого света от витрин. За границей квадрата мир исчезал во тьме.

«Так и лечу в бесконечном пространстве ледяного одиночества с горячей кружкой в руках на крохотном заснеженном острове».

Когда показалось дно, справа заскрипел снег под нетвёрдыми ногами. Человек подошёл, долго изучал витрины, затем в амбразуре показалась заросшая чёрным волосом голова в замызганной шапочке болотного цвета.

– Мне бы беленькой, мил человек, – характерно осипшим голосом попросил он.

Чёрный назвал цену.

– Вот и хорошо, – человек порылся в карманах, высыпал на прилавок груду звенящей мелочи, видимо, не раз тщательно пересчитанной.

Чёрный сгрёб монеты, поставил гранёный стакан перед окном, аккуратно наполнил его до краёв из початой бутылки без этикетки. Человек осторожно, двумя пальцами взял стакан, отпил немного, словно дегустировал породистый виски. Профессиональный алкаш.

– Скажите, это ведь не водка? – вопрос звучал утверждением.

Чёрный со стуком поставил бутылку на прилавок, в глазах блеснула весёлая, отчаянная рогожинская злость. «Хороший выдался денёк. Урожайный».

– Конечно же, это не водка. Это технический спирт с местного завода, который мы с товарищем разводим водопроводной водой, чтобы обманывая хозяина, иметь дополнительный источник дохода. Наживаемся на пороке. Но вы не беспокойтесь, мы и сами пьём эту гадость, так что всё безопасно, никакого риска.

Забулдыга улыбнулся в косматую, с проседью бороду:

– Откровенность всегда подкупает и действует безотказно, да? Нехорошо, разумеется, столько людей обманывать, но… Тяжело, небось, работать тут по ночам?

Чёрный помолчал, думая продолжать ли случайный разговор. Такие разговоры всегда сводились к одному, но один чёрт не отвяжется:

– Ну, почему? Есть работы и потяжелее.

– Ну да, ну да…. Шляются вот всякие, с разговорами пристают, спать мешают.

– Что ж, издержки производства.

– Хорошо, коли так, – неопределённо протянул человек, и выпрямился. (Окно в ларьке устроили низко, так что покупателям волей-неволей приходилось кланяться).

Он пошарил по карманам задрипанного ватника, выудил папиросу, грязными пальцами замял патрон, вновь показался в окне.

– А огонька, скажем, у вас не будет, мил человек?

«С этого начинают все попрошайки: за огоньком сигаретку, за сигареткой водочки. Всё привычно до тошноты» – подумал Чёрный, но спичек дал.

– Благодарствую! – человек прикурил, вернул спички, и снова выпрямился. Чёрный глянул на почти полный стакан, спросил, передразнивая:

– А ты, мил человек, водочки купил, а не пьёшь. Али не нравится тебе что?

Человек наклонился, посмотрел абсолютно трезвыми угольно-чёрными вороновыми глазами:

– Мне, мил человек, спешить некуда. Я уже везде, где нужно в этой жизни успел. Так-то вот.

Через окно потянуло такой силой, что спина захолодела. Чёрный тоже закурил.

– Что, и дома не ждут? – голос предательски дрогнул.

Человек взял стакан, сделал большой глоток, отёр рот рукавом:

– Нет у меня дома.

«Приехали. Зачем я вообще ввязался в этот нелепый разговор!» – подумал Чёрный, а вслух спросил:

– Как это случилось?

– Что?

– Как ты потерял дом?

– А легко! – человек допил водку.

– Я занимался средствами генерации излучения в тетрагерцевом диапазоне, – он оживился было, но сразу сник. – Впрочем, это тоже теперь без меня. Всё теперь без меня…. Да и хорошо, что так, видимо…. Она была красива какой-то совершенно пошлой красотой. Такая вульгарная блондинка с пухлыми капризными губами, мерелиновской родинкой, вечно открытой грудью. Её простота граничила с глупостью, и запросто переходила эту неясно очерченную границу. Вначале, впрочем, это меня забавляло и восхищало. Она сняла меня походя, спускаясь по красным ковровым ступеням витой мраморной лестницы столичного центрового ресторана, где я и оказался-то случайно, по приглашению старого университетского товарища, ставшего большой шишкой. Этак подцепила пальчиком лацкан пиджака, взглянула из-под крашеной чёлки профессиональным взглядом – и всё. Потом обнажённые руки на плечах, тесные танцы – в точности как бывает в кино про шпионов и проституток. Свадьба гремела несколько дней. Разбили окно в ресторации. Весело было! Но она дочь художника.