Слава богу, мои мучения заканчиваются, и я покидаю этот безумный, многострадальный и глупый мир завтра утром. В 5.05 за мной заедет водитель, и мы поедем к аэропорту, где будет ждать меня межзвездный корабль многоцелевого использования, замаскированный под ТУ-134. Вот только обидно, что сувенир не смогу захватить с собой. Начальство строгое, категорически против всяких сувениров, объясняет дороговизной топлива, что каждый грамм матрешки будет стоить приличных денег. «Никаких там матрешек, а впечатления, пожалуйста!» Да и в нашем мире не принято дарить подарки, у нас там, если говорить человеческим языком, никто никому ничего не должен, и никто ни по кому не скучает. Все это, конечно, здесь не может не отражаться на перегибах моей внеземной психики. Я однажды в самом начале вот чуть не спалился. Пришел в мятой рубашке на работу, а секретарша сделала замечание. Говорит, «тебе розовый цвет идет, но ты мятый, брат». А я ей в ответ наплел, что хочу за бесплатно найти домохозяйку, и чтобы гладила, убирала и стирала, и красивой и сексуальной и покладистой была. И как-то сказал так уверенно, что секретарша пальцем у виска покрутила и на весь офис огласила «Инопланетянин, ты, Оуэн. Ищи таких дур на своей планете!» «Ну, ничего… может, и ждет меня кто-нибудь там,» – надеюсь про себя, а сам на ее трясущиеся сиськи пялюсь. – Вот бы перед отлетом их пощупать! Когда еще я тут окажусь. Надеюсь только, что память не сотрут, и свободного места хватит на мозговом носителе.
В этом городе никогда не вырастут бананы, и уж тем более манго, несмотря на то, что находится он на одном меридиане с Эквадором. Правда, сейчас в любом супермаркете можно найти все эти сладкие плоды вечного лета примерно по восемьдесят рублей за штуку без учета инфляции. Вообще город очень быстро развивается, приходят инвесторы, строятся дороги, жилье, деловые центры, гостиницы, открываются новые магазины.
«Манго» – одна из известных торговых марок магазинов женской одежды. Вы не думайте, что мне заплатили за рекламу. Если честно, заходил туда ради интереса пару раз, но ничего нормального не увидел, не оценил. Да и зачем мне все эти модные штучки, если завтра в 5.05 за мной заедет водитель, и я навсегда исчезну в лабиринтах вселенной. Зато если кто-то спросит Вас, а где жил тот парень, о котором речь пойдет ниже, я отвечу, что его балкон располагался над Манго. И каждому здешнему горожанину объяснять не надо, какой номер дома, какой рядом памятник и как найти это место. Все знают прекрасно, все представляют и, проходя мимо особенно вечером, всегда будут всматриваться в огни старинных окон и говорить: «Да, когда-то тут жил тот парень».
Водитель такси, типичный австралопитек, представившийся Виталиком, утверждал, что он в течение пятнадцати минут успеет миновать пробки в центре и благополучно добраться до железнодорожной станции на окраине города, куда обычно прибывали поезда с Украины, не доезжая загруженного под завязку вокзала. Оуэн раздумывал, спорить или не спорить на сто баксов, нервно поглядывал на часы и постукивал пальцами по кожаному портфелю. Вид у него был солидный, представительский, хотя денег в кошельке было лишь на оплату такси. Возможно, стоило и поспорить.
– Надо бы фары протереть, – буркнул водитель, – а то совсем ничего не видно.
Он сбавил скорость и остановился у обочины, но выйти передумал. После дождя дорога размокла, и можно было утонуть в грязи. Они снова тронулись в путь, и только тогда Оуэн увидел, как на ясном небе тень закрывает кровавый диск луны. На душе стало жутко и тревожно.
– Сегодня лунное затмение что ли? В древности событие, предвещавшее беду, – предположил Оуэн, всматриваясь в небо.
Их Хондай российской сборки свернул на запасную дорогу мимо бензозаправочной станции, огибая городской элеватор. По пешеходному мосту, переброшенному через рельсы, медленно поднимались встречающие. Поезд еще не пришел, но уже горел зеленый семафор, и где-то вдалеке слышен был протяжный предупреждающий гул.
– Ты, должно быть, путаешь с солнечным затмением, – водитель закурил, уже въезжая на территорию станции прямо к платформам.
Оуэн проглотил фамильярное «ты» и на этот раз спорить не стал, объяснив Виталику схему лунного затмения.
– Лунное затмение – это когда Солнце, Земля и Луна сходятся в одну линию, и Земля закрывает своей тенью Луну…
Виталик ничего не ответил и включил радио громче. Там звучали пошлые шутки и приколы «Камеди клаб».
Оуэна беспокоил неожиданный для всех приезд новой гостьи. Босс представил ее как свою помощницу и заранее наделил высокими полномочиями, а это говорило о том, что он, Оуэн, плохо работает и возможно от него скоро избавятся. Действительно в последнее время дела на фирме застопорились, проекты все были венчурные, и идея вливания свежей крови была логичной. Тем более, там, на Украине, все шло совсем наоборот, с интенсивным развитием и ростом прибыли. Но Оуэна волновало другое. Почему новую гостью селят к нему в съемную квартиру, а не в гостиницу, например, и это было со стороны босса непонятно и даже неприлично. Да, Оуэн недавно разошелся с женой, переживал, но все же надеялся, а появление в его бытовом пространстве посторонней женщины отрезало все шансы восстановить отношения с супругой. По иронии судьбы именно сегодня жена позвонила и сказала, что хочет вернуть то, что они потеряли и даже готова разорвать отношения с тем…, которого родная дочь уже называла папой. И вот тебе сюрпрайз. Сало, горилка, кальян с волшебными травами, забавная украинская речь. Оуэн сразу окрестил новую длинноногую помощницу директора Виагрой (она была похожа на одну из участниц известной музыкальной группы) и предоставил ей лучшую комнату с шикарной кроватью, на которой еще так недавно он изучал сексуальное поведение местных представительниц женского пола. Конечно, с распутной жизнью надо было кончать, наверно, это сказывалось и на качестве работы, и, может быть, босс хотел ускорить принятие этого решения, подселив к нему свою помощницу. Но зачем он тогда сказал, что уволит первого, кто переспит с ней? И Оуэн чутьем понимал, что это была вовсе даже не шутка. Он приглядывался к Виагре, пытался найти плюсы от созданной ситуации. Девушка была молоденькая, высокая, худощавая, с достойным бюстом при узкой талии. Волосы у Виагры была черные и как у египетской жрицы закрывали лоб строгим прямым каре. Нельзя сказать, что она была красавицей, но это был тот тип женщин, который всегда был не досягаем для Оуэна. Обычно о таких женщинах он говорил, что их имеют только «отличники».
Конечно, положительные стороны от такого сожительства были. Например, Оуэн научился готовить настоящий украинский борщ из свиных ребрышек и знал, что сказать, если случайно окажется во Львове и к нему подойдут националисты.
– Не бэйтэ мэнэ, хлопцы… – повторял он, оттачивая акцент, а она смеялась.
На ней был легкий желтый сарафанчик на голое тело, и он так и сказал:
– Я вот все думаю, переспим мы или нет?
Виагра словно ждала этого вопроса и отрезала:
– Нет!
– Другого ответа я и не ожидал услышать.
– Ты очень груб! – девушка вскочила с дивана и ушла к себе в комнату, показательно хлопнув дверью.
Оуэн было побежал за ней вслед, чтобы успокоить, но остановился и, как нашкодивший школьник, опустил голову.
– Ты неправильно меня поняла! Скажи что-нибудь, а то я чувствую себя виноватым.
– Ладно, проехали…
Потом позвонил босс. Вместо привычной ругани его голос был на удивление мягок и добр.
– Не отвлекаю? – спросил он, смеясь.
– Что Вы, Илларион Илларионович, всегда, пожалуйста.
– Я тебе звонил недавно, у тебя телефон не доступен.
– Да, я тут в зоне аномальных явлений.
– Ты там смотри у меня, сталкер, бл.., поосторожней. Зоны бывают разные… синие, белые, красные.
Многие девушки, с которыми Оуэн встречался, стали ревновать его, когда узнали, что он живет не один. Пошли скандалы, какая-то глупая ревность, да и сам он вдруг охладел к внешнему миру женщин. Каждый вечеро он предпочитал оставаться дома, они пили мартини и смотрели по телевизору фильмы, разговаривали о жизни, смеялись…, и он понимал, почему ему вдруг становилось так хорошо и совсем не хотелось пропадать вечерами по кабакам и клубам. Ведь фактически в его доме появилась жена. В свободное от работы время они вместе выполняли домашние дела и даже гуляли, ходили в кино, в театр, на каток, а однажды она попросила его выбрать для нее деловой костюм, и он выбрал на свой вкус недорогой, серенький, питерского пошива. У Оуэна был один маленький секрет. Ему всегда везло с женщинами, он брал их без особых усилий, словно они принадлежали ему всегда, и то, что Виагра начинала проявлять к нему интерес, не удивляло его. Особенно теперь, когда он стал свободным и независимым, когда манящий женский мир в покорности и страстном нетерпеливом трепете затаился перед ним и он по праву какого-то дерзкого венценосца вошел в него, бестактно и грубо, открывая дверь с ноги.
– Хорошее имя у тебя, Оуэн! – сказала Виагра, немного остыв.
– Спасибки, да и сам я ниче… Вот подстригся недавно. Как говорят, жизнь налаживается. Представляешь, нашел себе личного парикмахера. И коллег по работе ему предлагаю, а он за это меня так классно стрижет… Посмотри, мне идет прическа наверх? Ах да, ты же меня не видела с другой.
По ночной аллее шли двое. Он был без шапки, чуть впереди, словно спешил куда-то. Его спутница, про себя он ее насмешливо называл «гарной дивчиной», плелась следом. В отличие от мужчины она была одета по сезону: в норковую шубку, зимние сапожки и большую меховую шапку. Было безлюдно и тихо так, что их ночной разговор отдавался эхом в пустынных, запорошенных снегом переулках старого города.
– Я и не знал, что на улице так холодно. Еще с утра капель была, а тут явно не май месяц, – замерзал на ходу Оуэн, кутаясь в легкое осеннее пальто и пряча покрасневшие от мороза руки в карманы.
– Да, ты поступил опрометчиво… да не спеши ты так… мы что опаздываем?
– Я думаю, где бы нам согреться. Кинотеатры закрыты, а в местные гадюшники не хочется идти.
– Я видела днем классную кафешку на углу Большой Садовой. Никогда не думала, что я протащусь с тобой через весь город.
– Мы можем взять такси.
В кафе все столики были заняты сладкими парочками, но иногда попадались и одинокие дамочки за тридцать, в гордом молчании посасывающие коктейли и бросающие любопытные взгляды на вновь вошедших. Хитрый официант намекнул, что может посадить новых гостей у окна, и Оуэн кивнул. Виагра уже сняла шубку, и ее красиво облегающие формы вдохновили мужчину. В кафе было темновато. Рядом с их столиком в темноте таинственного полумрака стоял черный рояль, на котором горели свечки. «Словно на панихиде по погибшим», – почему-то подумал Оуэн. За роялем скучал молоденький ди-джей в черном смокинге, с зализанными наверх волосами. Он склонился над клавишами и замер в каком-то недоумении, будто впервые изучая их. Его бледные тонкие пальцы совсем не шевелились. И если бы не одиночные ноты, которые вдруг в нервном надрыве вспыхивали сквозь заговорщицкий шепот присутствующих, его можно было принять за восковую фигуру.
– Не волнуйся, Родина тебя не забудет, – сказал Оуэн официанту, неохотно листая меню.
Виагра была довольна удачным расположением столика. Ей было интересно и хорошо с Оуэном. Они заказали по двести грамм Мартини Бианко безо льда. Оуэн загадочно улыбался и все время что-то рассказывал. Она слушала его, ощущая, как приятная сладость растекается по всему ее телу, и молча пьянела. В стакане Оуэна плавал кусочек лимона, и девушке почему-то очень хотелось попробовать его на вкус. Мужчина иногда отвлекался, брал телефон и отвечал на приходившие смс-ки.
– Что пишут? – поинтересовалась Виагра.
– Да друг пишет. Спорщик ужасный. Все время с ним спорю от скуки. Вот и на этот раз… – и ее спутник заказывал новую порцию алкоголя, на этот раз с лимоном для девушки.
– И о чем на этот раз?
– О шахматах… Вот как ты думаешь, какая главная фигура в шахматах?
Девушка задумалась.
– Вот и я тоже задумался, – поспешил Оуэн, – друг убежден, что королева. Мол, она движет королем. А я не согласен, уверен, что главная фигура – это король, ведь без него игра теряет всякий смысл…
– А я всегда думала, что всеми этими фигурами движет рука игрока, – улыбнулась Виагра. – Рука божественной силы.
– Точно, точно! – и мужчина тоже улыбнулся в ответ. – Рука божественной силы. Хорошо сказано, черт возьми! Получается, мы оба с ним проиграли…
В этот момент бармен поставил на столик новую порцию алкоголя. Оуэн в знак благодарности подмигнул ему.
– Вот недавно тоже спорили, какой самый распространенный элемент на земле. Он за железо, а я думал, что алюминий. И спор до хрипоты был, никто не отступал. А он у меня еще химик по образованию, упертый. Потом так и сказал, «С тобой, Оуэн, опасно спорить».
– Неужели алюминий? А я в школе читала, что ядро земли состоит из железа…
– И он так считал, но забили в Яндексе и получили нужный ответ. Потом поспорили, где населения больше по численности в Китае или в Индии вместе с Пакистаном…
– Ну и споры у вас… И где?
– Я считаю, что в Индии, он – за Китай. Стали изучать открытые источники, и знаешь, так каждый остался при своем мнении. В Китае 1,3 миллиарда жителей по данным 2005 года, а в Индии миллиард был, но учитывая население Пакистана… в общем, запутались сами.
– Как ты думаешь, сколько мне лет? – спросила вдруг Виагра.
– Прикольный вопрос. А вдруг я ошибусь и тем самым тебя обижу?
– А ты не ошибайся.
– Ну, двадцать пять, почти ровесница.
– Двадцать два.
– Ну вот… Для меня все ровесницы от двадцать двух до тридцати… – оправдывался мужчина и уже высказывал проходящему мимо официанту замечание:
– Вы иногда на нас поглядывайте, не забывайте. Да, еще по сто.
– Так зачем ты в Москву-то едешь, Оуэн? – и Виагра через столик слегка прикоснулась к его руке.
Мужчина заметил это. Ему было приятно, и в тоже время что-то останавливало его от такой близости. Может быть, эта близко расположенная восковая фигура ди-джея, бросающая иногда на него сонные взгляды.
– Я еду навестить свою дочь и попробую помириться с женой, – ответил он честно.
– Ясно. Так вот почему ты в такой депрессии… И я, признаться, тоже…
Она посмотрела на него затуманенным взглядом, полного понимания и сочувствия. Он вздрогнул, чувствуя, как сильно хочет поцеловать ее.
– Только надо вовремя остановиться, Оуэн… Так нельзя…
– Я уже остановился у водопада.
– У водопада? – удивилась она, не понимая, о чем он.
– Это место падающей реки… – попытался объяснить он туманно, – в самом центре черного леса. Там много дровосеков стоят и держат в руках тяжелые камни.
– Ты пугаешь меня, Оуэн… – девушка потрогала ему лоб, но он был холодный. – Какие дровосеки?
– Разочаровавшиеся в своем деле. Они стоят и смотрят вниз на падающую в пропасть воду. Вода увлекает их своим падением, и вот стоит одному сделать шаг вперед, и он падает, и все начинают падать. В полете они сжимают камни, камни утягивают их вниз со страшной скоростью, им не выбраться… Этот водопад – место прощения своих грехов. Ты, наверно, не понимаешь, о чем я…
Виагра прижалась щекой к его шее, с блаженством вдыхая запах его одеколона. Оуэн закрыл глаза, чувствуя, как ее слабые, пьяные губы касаются его кожи.
– Оуэн…, ты такой классный, такой необычный, – шептали они. – Мне никогда не было так хорошо ни с кем. У тебя есть преимущество перед другими…, ты простил себя и можешь выбраться оттуда, из этого ужасного водопада, но прежде чем сделать это, пожалуйста, поцелуй меня. Мне этого так не хватает, понимаешь…
Девушка погладила его по голове, восхищаясь его густой шевелюрой.
– На ощупь ты настоящий, большой бурый медведь… – улыбнулась она, и когда его руки под столом незаметно от окружающих прошли по ее коленям, она не остановила его…
«Да, – пришла вдруг нелепая мысль Оуэну, – этот хитрый официант сдерет с меня по полной».
– Я ни о чем не жалею! Твоя мать оскорбляла меня в своем доме, и я не мог молчать, и то, что я назвал ее серым кардиналом, загубившим судьбу старшей дочери и губящей счастье младшей, я не жалею. Здорово она придумала и решила все и за меня. Нет уж, спасибо! Это надо же, оплачивать квитанции о разводе и без моего согласия договариваться с мировым судьей и все за ширмой, а меня пригласить, выманить из клетки, обещать все решить, а потом потребовать развод. Разве это не бред, Лаура? Разве это не удар ниже пояса? Если ты меня любишь, то зачем развод? Твои объяснения, что мы сразу же поженимся, и ты не желаешь продолжать этот опошленный изменами брак и хочешь все начать заново, звучат неубедительно. Пока не дашь мне справку от психиатра, никаких подписей! Слышишь, хватит с тебя брачного договора, после которого я и так на улице, ничей и никому ненужный, твой любимый Оуэн. А твое предложение… разве оно не абсурдно. «Можешь переночевать у соседей. Заметь, не у тебя, а точнее, у себя, а у соседей. А рядом за стенкой в соседней квартире будет моя дочь, жена, моя любимая собака и этот… Нет уж! Я себя еще уважаю, и никакая старая ведьма не запудрит мне мозги о моей недостаточной мужественности. Да кто она вообще такая? Несчастная, неудовлетворённая жизнью тетка, постоянно пьющая кровь собственных дочерей и сделавшая раньше времени из мужа импотента? А ее угрозы, что я не увижу больше родную дочь?
Оуэн был в гневе.
– Зачем ты это говоришь. Зачем? Я уже собрала вещи и собираюсь ехать к тебе. Не надо обижать мою маму.
– А мне плевать на нее. Всю жизнь ее терпел. Если ты меня любишь, то приедешь ко мне, не смотря ни на что! Пусть даже я буду против! Слышишь?
– Оуэн, я за рулем! Мне врачи запретили волноваться. Оуэн…
– Ладно, извини… – стал остывать он. – Давай поговорим позже.
– Скажи мне что-нибудь приятное, Оуэн.
Он вздохнул. На душе у него было больно.
– Я тебе люблю и очень хочу, чтобы мы были вместе… И в том, что ты ведешь себя нелогично и сильно огорчаешь меня, моя вина тоже есть.
– Мы так безвозвратно отдалились, столько боли причинили друг другу, и все равно какой-то дьявол заставляет звонить тебе. Помоги мне, пожалуйста, тебя разлюбить…, мой маленький мальчик, миленький, хороший, ради счастья дочери… Ты же знаешь, какая она чувствительная, не может заснуть без мамы… – умоляла она.
Он слушал ее горькие слезы и вспоминал далекую Родину. Где-то там за тысячи световых лет в кипящих водах Мертвого океана под мощные разряды могучих молний и вихри адских соленых ураганов зародилась его душа, и сейчас, изнывая от боли, эта душа трепетала, в надежде освобождения, пыталась вырваться из телесного плена. Творец милосердно улыбался, распахнув широко свои объятия, и в волшебном сиянии нашептывал что-то едва уловимое: «Первые станут последними, а последние первыми».
Оуэн посмотрел на часы, осознавая, что и в аду можно любить. Это понимание было единственно ценным, невесомым даром, который можно было забрать с собой. Было 5.00 утра. Город еще спал. От балконной двери пахло снегом и ночным спокойствием. Босым он вышел на маленький балкончик над «Манго», съеживаясь от холодного ветра. Напротив, через дорогу, располагался городской парк с аллеями, по которым он часто ходил с влюбленными в него девушками. Он горько улыбнулся, вспоминая победы, но не ощутил их сладость. Внизу, прямо под балконом жалобно замяукала кошка, и глаза мужчины заблестели от слез. Еще долго в опустевшей комнате надрывался мобильник, пока окончательно не разрядился, и напрасно водитель на заднем дворе матюгнулся в досаде, беспокоясь, что они опоздают на межзвездный корабль.
Мечта
– А как ты думаешь, верблюды едят кофейные зерна?
– Спроси у верблюдов…
По небесному куполу во всей красе разлился сверкающим бисером Млечный путь, но где-то вдали уже зарождалось пятно песчаной бури. Оно постепенно стирало бесценную акварель Великого Художника и поднимало за собой высокие, уходящие под самое небо столпы пыли и хаоса. В эту рождественскую ночь дюны двигались особенно, какими-то праздничными рывками, и самая старая в мире прибрежная пустыня, как взбиваемое покрывало, поднималась и плавно опускалась волнами, пытаясь стряхнуть с себя вереницу людей, верблюдов, повозок, упрямо ползущих к океану, к спасительному порту Алья Масоро. Зыбучие пески таили в себе смертельную опасность, но караван опасался не их коварных объятий, и даже не приближение бури. Люди боялись Калли, и это имя редко произносили вслух, опасаясь навлечь несчастье. Лишь бывалые охотники, нажевавшись гашиша у больших костров, под покровом ночи со страхом и преклонением шептались о нем. Обычно этот слон пасся в нижней части Килиманджаро, богатой растительностью, любил чесать брюхо о баобабы и гонять по саванне зазевавшихся краснозадых павианов. Они напоминали ему «двуногих», которых он ненавидел пуще всего на свете. Караванщики были бессильны перед его гневом, пули лишь царапали кожу, словно он был заговоренный или мираж. Выжившие свидетели навсегда запоминали, как появлялся он, словно из ниоткуда, и громко трубя хоботом и угрожающе перебирая исполинскими ногами, несся на караван вместе с облаком пыли. Его не отпугивал ни первый выстрел, ни страшили даже собаки, ни горящие факелы. Вся семитонная мощь сминала и крушила повозки, втаптывала в песок выпавших из них людей и товар, поднимала на бивни верблюдов. А Калли уходил так же неожиданно, как и появлялся, после него оставался стон и плач выживших. Местные бедуины верили, что это злой дух пустыни, мстящий человеку за излишнее высокомерие и самонадеянность, поэтому объявленная на Калли охота и даже вознаграждение воспринималась ими не более, чем бред белого человека.
– Если жена уходит к другому, неизвестно кому повезет! – сказал караванщик Али.
Он был бывалым капитаном, ведущим караван сквозь безводные пустыни к порту Алья Масоро. На этот раз меркнущие в пучине пыли звезды подсказывали ему, что надо спешить. Рядом с ним сидел экспедитор, чернокожий Альберт, который удивленно взглянул на караванщика, и, не понимая, к чему тот клонит, решил промолчать, но Али продолжил:
– На все воля Аллаха. Надо прожить время, чтобы понять. И зря не стоит грустить…
Лицо экспедитора Альберта, напряженное и пепельное, со следами недавней оспы, сморщилось в обезьянью гримасу и оттого стало еще более не человеческим, с выструганными грубыми чертами, подобно деревянной маске индейских шаманов. От караванщика тянуло контрабандным самогоном, и он боялся, что запах, так молниеносно распространяемый по пустыне, привлечет Калли. В прошлый раз они потеряли двоих погонщиков и верблюда, не считая материальные убытки в виде растоптанных в прах ста мешков восточных пряностей. Али заметил тревогу своего чернокожего напарника, крепко сжимающего в руках тяжелый гранатомет.
– Ты все надеешься, что это отпугнет духа, – насмешливо ухмыльнулся караванщик, – как ты глуп и наивен, подобно белым людям!
– Я бы на твоем месте не оскорблял бы человека с оружием… даже если у него иной цвет кожи – раздраженно ответил Альберт, тревожно всматриваясь в темноту.
Али блеснул желтой гнилью зубов и махнул безнадежно, как на непутевого, широкой, подобно веслу, ладонью. Затем он, ритуально омыв лицо, обратился к небу. Альберт плохо понимал арабскую речь, но почему-то был уверен, что ведущий караван молится о чудесном спасении, и в этом диковинном подшептывающем завывании и злобном оскале араба было что-то волчье-дикое и в то же время священное и проникновенное, отчего душа экспедитора затрепетала, ощущая взгляд молчаливого бога.
– Почему мы остановились, отец? – поинтересовался светловолосый мальчик, одетый в модный пиджак сафари с множествами карманов для патронов, ножа, фляги, бинокля и всего того, что может пригодиться в пустыне.
Ему было не более семи лет. Милые черты лица, курносый носик, золотистые солнечные кудри, синие глаза и голос, наивный, мягкий и одновременно звонкий и чистый, сильно контрастировали с мраком пустыни. И мрак рассеивался, а сама пустыня, казалось, вдруг осознала какую-то неведомую тайну и в удивлении тоже замерла и задумалась, что даже звезды, утомленные бурей, местами проклюнулись, как всходы первой озими.
– Оставайся здесь, я пойду и узнаю, – сказал сурово отец.
Он был высокий мужчина лет пятидесяти, уже седой, с аккуратной прической. По четким волевым движениям и как резво он спрыгнул на землю, опираясь одной рукой за край повозки и, как, не дожидаясь возражений сына, растворился в темноте, можно было предположить, что он из бывших высокопоставленных военных. Скорее, из старших офицеров. Ребенок печально проводил тень отца взглядом, присел на постель из персидских ковров, поджал свои худенькие ножки и обнял их, пытаясь согреться от холода. Он стал послушно ждать, прислушиваясь к звукам ночи, и скоро отец вернулся.