Хождение по Млечному Пути
Часы бегут незаметно… В три назначен общий сбор возле «Щенка». Учитывая тот факт, что баски самые пунктуальные среди всех жителей Испании, мы с Эррандо и Дуняшей торопимся к месту встречи. Из-за поворота выплывает Урдина с ворохом разноцветных пакетов. Одновременно с другой стороны улицы появляется Бишинго, издали салютуя рукой. Все вместе идём в одно из близлежащих кафе.
Внутри оно кажется тёмным и неопрятным: пол замусорен, столы не убраны.
– Не волнуйся! – успокаивает Эррандо, поймав мой взгляд. – Это очень хорошее кафе.
– Я отлично знаю хозяина, – уверяет Бишинго.
– Мы здесь часто бываем, – добавляет Дуняша.
Урдина же безмятежно улыбается и согласно кивает.
Я полностью доверяюсь выбору спутников, и мы рассаживаемся за столом. Перед нами появляется бутылка чаколи, сыр из козьего молока и пиперада[16] – местная закуска из лука и перца. Мои сомнения относительно заведения полностью рассеиваются. Баскская кухня, с которой я вчера имела честь познакомиться в пескадерии Бишинго, вновь подтверждает самые лестные эпитеты в свой адрес.
Эррандо поясняет, что популярность кафе в Эускади (впрочем, это относится ко всей Испании) можно определить по мусору под столом и возле барной стойки. Чем его больше – тем лучше! Местные не особо церемонятся, куда выбросить использованную салфетку. Как куда? – на пол! Стоит ли поднимать упавшую вилку? – конечно, не стоит, пусть себе лежит! Хозяева не убираются не потому, что лень, – так проще убедить вновь прибывших посетителей в качестве блюд и напитков. Число обслуженных (а значит, довольных) клиентов эквивалентно количеству мусора. Так что лёгкий беспорядок на полу здесь никого не смущает, а, напротив, доказывает заслуженную популярность заведения. Позже на одной из площадей Бильбао я нашла оригинальную скульптуру – памятник скомканной бумажке на полу!
На самом видном месте в баре стоит странный стеклянный сосуд, похожий на пузатую химическую колбу, с длинным, как у церемониального японского чайника, носиком. Сверху «колба» имеет маленькое отверстие, плотно закупоренное пробкой.
– Что это? – спрашиваю я у Бишинго.
– Парон, – отвечают баски хором и принимаются наперебой объяснять мне назначение этого затейливого приспособления.
Парон для испанца – что-то вроде трубки мира для индейца: из него пьют вино, пуская по кругу и заливая тонкой струйкой из носика прямо в рот. Кстати, парон может быть и кожаным, в виде походного бурдюка, тогда он называется «бота». Совместное распитие из общего сосуда – символ полного доверия и миролюбивых помыслов. Эта древняя баскская традиция прижилась по всей Испании.
Бишинго подзывает бармена, тот наполняет колбу вином, и они с Эррандо начинают демонстрировать парон в действии. Выходит весело и смешно. Два почтенных старика, сняв береты и выпятив по-молодецки грудь, начинают по очереди метиться винной струей в разверзнутое отверстие рта. Открывать рот слишком широко не принято, а не откроешь как надо – можно ведь ненароком облиться? Но мои опасения напрасны: процесс пития превращается в весёлую забаву, за соседними столиками начинают аплодировать. Вскоре из парона отпивает и Урдина, потом, получив молчаливое согласие матери, и Дуняша. Наконец сосуд переходит в руки ко мне. Мои спутники начинают скандировать что-то типа «Пей до дна!», и мне не остаётся ничего другого, как последовать их примеру. Сделать это оказывается непросто, предусмотрительно повязанная салфетка окропляется вином, зато остаток дня я горжусь собой за то, что не струсила!
А потом разворачивается настоящий театр абсурда. В обеденный зал входит мужчина в красном бархатном берете. Моё внимание привлекает не только яркий головной убор и баскетбольный рост баска, но и цвет его глаз: один – карий, другой – голубой. Он не спеша осматривается по сторонам и выбирает столик у меня за спиной. Потом этот же мужчина заходит ещё раз. Ну, думаю, наверное, не заметила, как он выходил. Но когда он появляется в третий раз и тем же самым жестом потирает шею, я начинаю не на шутку беспокоиться за своё здоровье. То ли, будучи натурой впечатлительной, я насмотрелась психотропных инсталляций в стальных лабиринтах Музея Гуггенхайма, то ли винопитие из парона имеет свои особые, плохо изученные свойства – но мне становится не по себе. Обернувшись назад, вздыхаю с облегчением: за дальним столом сидят три пригожих баска – тройня с одинаково разноцветными глазами, уже без беретов, но похожие друг на друга как две… – нет, как три капли воды!
К нам за столик, оторвавшись от насущных дел, подсаживается хозяин кафе, приятель Бишинго. Эррандо рассказывает ему о моём намерении пройти Путь Сантьяго. На лице приятеля отражается нежная отеческая забота и высшая степень уважения. Он держит торжественную напутственную речь, после чего приносит початую бутылку явно редкого коллекционного вина. Возвышая голос до драматического крещендо, хозяин объясняет содержимое таинственной бутылки, тыкая пальцем то в этикетку, то на висящий на стене плакат футбольной команды «Атлетик Бильбао»[17].
– Вином из этой самой бутылки недавно угощался форвард «Атлетик Бильбао» знаменитый Льоренте Фернандо, – поясняет Эррандо.
И теперь я удостаиваюсь чести выпить бокал. Ого! Виртуальный брудершафт с лучшим бомбардиром баскского футбола! Я благодарна, хотя с трудом улавливаю связь между паломничеством и футболом. Но, конечно, не могу отказаться от столь высокой чести. Позже я понимаю: баски – это особенные люди, которые делятся самым дорогим и ценным, не заботясь о логике и причинно-следственных связях. Главное – эмоциональный порыв, возникающий с равной силой в ответ на самые разнородные события жизни из самых полярных областей человеческого бытия…
Сёрфингисты
Просыпаюсь с рассветом в твёрдом убеждении: «пора и честь знать». Как ни приятно мне общество гостеприимных басков, но злоупотреблять их добротой не буду. И потом меня ждёт дорога, о которой я мечтала два года. Поэтому первым делом иду на вокзал и беру билет на электричку до Сен-Жан-Пье-де-Пор. На завтра. А сегодня мне хочется самой побродить по океанскому берегу, насладиться общением тет-а-тет с загадочной Эускади. За поздним завтраком я объявляю Эррандо и Тоде о своём решении. Старик внимательно изучает мой билет, трёт колючий подбородок и сообщает, что завтра он проводит меня на вокзал, а сегодня за ужином расскажет что-то очень важное про ту дорогу, по которой я собираюсь идти. Расстаёмся до вечера.
Эррандо уходит в море, а я отправляюсь в Сарауц (Zarautz), один из крошечных городков в окрестностях Сан-Себастьяна. Раньше здесь жили китобои и корабелы, а теперь он необычайно популярен среди сёрфингистов. В нём находится пять авторитетных школ сёрфинга и проводятся этапы чемпионата Европы и мира по этому виду спорта.
Ещё вчера, по дороге из Бильбао я обратила внимание на длинный пляж с белым песком и фигурными волнами. Преданные фанаты этих волн приезжают сюда со всех концов света. Смысл красивого и опасного спорта – «поймать волну» – превратился в концепцию жизни многих людей, барахтающихся в бурном и беспокойном житейском море. Но что такое «поймать волну»? Это же не зверь, которого можно выследить и обмануть. Нет ничего общего и с отчаянной попыткой схватить на лету выскользнувшую из рук чашку. Волна – не удача, которую принято «ловить за хвост»…
Мои мысли прерывает бронзовый мужчина без возраста и особых примет, в синих нейлоновых шортах, с хвостом мокрых выгоревших волос.
– Привет! Хочешь научиться кататься на доске? – без обиняков интересуется он.
«Инструктор», – определяю про себя я, а вслух вежливо отвечаю:
– Нет, спасибо. Просто любуюсь океаном.
– Боб, – представляется «инструктор», с улыбкой протягивая руку, – я не инструктор, не бойся, просто любитель.
Вот те на – неужели мои мысли написаны у меня на лбу?!
– Елена, – отвечаю, смущённая его проницательностью. – Как ты понял, что я подумала?
Боб только пожал плечами.
– Ты здесь живёшь? – спрашиваю я чтеца мыслей, сглаживая неловкость.
– Примерно треть года, остальное время – в Риге. А ты? – У Боба такой же акцент, как у меня.
– Я здесь впервые и абсолютно случайно… Может, перейдём на русский?
– Тогда зови меня Борисом!
– Борис, не представляю: что ты здесь делаешь треть года?
– Как что? – волны ловлю! – улыбается он. – А если серьёзно – стараюсь проживать здесь жизнь. Именно проживать, а не прожигать и не переживать. Чувствуешь разницу?
– Это когда живёшь «здесь и сейчас»? – ехидничаю я.
– Вот-вот. Только эта избитая фраза не по мне. Я предпочитаю говорить так: жить свободным от прошлого и будущего.
– Занятно! Об этом мечтают многие, но получается далеко не у всех.
– Просто большинство людей хоть и мечтают, но сами не готовы так жить. Они боятся или не верят, что это возможно.
– А ты веришь?
– С некоторых пор да. А раньше, как и многие, я откладывал жизнь на потом или пилил без устали опилки прошлого. – Борис увлекает меня к воде. – Пойдём, я покажу тебе, что такое сёрфинг, – и ты лучше поймёшь, что значит жить свободным от прошлого и будущего.
Мы отправляемся в сторону мыса, где волны круче и выше. У подножия скалы – пара фургонов и красный скутер. На песке сушатся доски. Возле досок – люди и большой лохматый пёс. Когда мы проходим мимо, лишь он один поднимает голову и провожает нас усталым, умудрённым взглядом. Потом глубоко вздыхает, кладёт мокрую, в песке морду на лапы и продолжает дремать.
– Знаешь, человеку иногда требуется внешний пинок, чтобы он мог по-настоящему оценить то, что имеет, понять, насколько богат, – рассуждает Борис. – Я имею в виду, конечно, не деньги или материальные ценности. Риск – это и есть тот самый пинок! Он учит проживать жизнь «наотмашь».
– Тебе что – не хватает пинков в обычной жизни?
– Пинков-то хватает! – улыбается сёрфингист. – Но не каждый пинок годится для осмысления жизни! Что ты смеёшься? – Он сконфуженно умолкает, но вскоре возвращается к прерванной мысли. – Разумеется, рисковать можно по-разному – просиживая за столом казино или стреляясь на дуэли. Но риск должен приносить не только выброс адреналина, но ещё и радость, и озарение, и пользу какую-то. Вот тогда он оправдан!
Я задумываюсь о пользе риска и вспоминаю, когда и как рисковала в последний раз. Не так уж давно! – четыре дня назад, когда приняла приглашение Эррандо. «Последствия» этого рискованного шага налицо.
– Вон смотри! – Борис указывает на одинокую фигуру, как поплавок торчащую из воды. – Этот парень ждёт волну. А теперь глянь туда. – Его рука описывает плавную дугу в сторону открытого океана. – Видишь? Там образуются споты – так мы называем водяные свитки. Раскручиваясь, они могут превратиться в хороший гребень, а если повезёт – в «трубу» метров в пять.
Расслабленный до сих пор сёрфингист тоже замечает споты, ловко взбирается на доску, ложится плашмя и начинает энергично грести руками против течения. Видно, как волны безжалостно хлещут его по лицу, пытаясь отбросить назад, – но он не сдаётся. Доплыв до известной только ему заветной черты, молниеносно вскакивает на ноги и… Дальше как в замедленной съёмке красивого фильма об океане: стремительное скольжение по гребню волны, нырок сквозь искрящуюся бирюзовую толщу и движение по ревущему водному тоннелю. Несколько секунд, и волна опадает, с сожалением выплюнув улизнувшую добычу на мелководье. Парень, издав победный клич, спрыгивает с доски и замирает в ожидании следующей волны, которая непременно будет лучше и опасней предыдущей.
Насмотревшись на отчаянных смельчаков, на споты и гребни, мы с Борисом садимся в тени фургона. Он достаёт термос, бутерброды.
– Знаешь, я ведь по профессии финансист, – говорит сёрфингист, разливая по чашкам кофе, – банкир. Сделал карьеру, заработал денег, построил дом, женился, потом развёлся, поставил на ноги дочерей… Оглянуться не успел – полжизни позади. А вроде как и не жил вовсе – суета сует и томленье духа. Надоело. Вышел из бизнеса, продал долю, вложил деньги. Первый раз приехал сюда шесть лет назад. С тех пор с мая по август, иногда и дольше, живу в Сан-Себастьяне. Мне здесь нравится: океан и ветер, свобода и радость без особых на то причин. Тут есть своя компания, но мне особо никто не нужен. Я полюбил одиночество. И перестал бояться смерти, потому что понял: важно не сколько – а как ты живёшь…
– Интересно, что ты делаешь, когда уезжаешь отсюда? – пытаю я бывшего банкира.
– Знал, что спросишь. Делаю то, на что не хватало времени в той, прошлой жизни: читаю книги, учусь рисовать, изучаю языки… сочиняю эпитафии безумцам вроде меня…
– ???
– Шучу, конечно! – улыбается Борис. – Если ты имеешь в виду работу – веду занятия в университете, на географическом факультете. Курс называется «Искусство странствий». Это факультатив, на лекции ходят с десяток человек, не больше. Зато все они уже научились жить свободными от прошлого и будущего!
– И все они конечно же сёрфингисты?!
– Вовсе не обязательно, – смеётся Боб, – но все они не боятся рисковать и быть непохожими на других.
На мгновение я испытываю что-то вроде лёгкого укола белой зависти.
– Вот думаю: а смогла бы я так жить?
– А ты не думай – пробуй!
…К вечеру бухта озаряется пунцовым закатом. На фоне отливающего золотом моря шустрые фигурки сёрфингистов, хрупкие на фоне океана, выглядят отчаянно красиво. Эти бесстрашные (а кто-то скажет – безумные!) люди ни за что на свете не променяют свою теперешнюю жизнь на пресную предсказуемость прошлой, не вернутся к безопасной стабильности, которую когда-то отвергли. Но так ли необходим буквальный, физический риск для того, чтобы освободиться от прошлого и перестать жить будущим? Игра на острие жизни и смерти, конечно, выбивает из головы всякие глупости… Но как быть с пустотой? Её адреналином не заполнишь!.. И потом, мы не совсем уж независимы от своего прошлого: оно в виде накопленных денег, знаний, опыта кормит настоящее – признаёшь ты это или нет.
– Борис, хочу спросить тебя вот о чём: если бы ты не был в прошлом успешным банкиром, удалось бы тебе жить так, как ты живёшь?
– Ты хочешь знать, на что я живу? – уточняет Борис.
– Да, именно. И смог бы ты жить на зарплату преподавателя?
– Хороший вопрос. – Сёрфингист задумывается. – Я так тебе отвечу: если бы я не был в прошлом успешным банкиром, то всё равно поменял бы свою жизнь. Возможно, я катался бы на доске не здесь, а у себя на Рижском взморье или был бы не сёрфингистом, а, к примеру, скалолазом. На худой конец – просто бродягой!
– Но всё равно рисковал бы жизнью?
– Мы рискуем жизнью всегда, даже тогда, когда не задумываемся об этом: ведём ли автомобиль, летим ли на самолёте или ходим в одиночку по незнакомым пляжам, – хитро подмигивает Боб, – всё зависит от нашего отношения к жизни и границ риска, которые каждый устанавливает для себя сам…
Под последние лучи уходящего солнца мы допиваем остывший кофе. Борис интересуется, готова ли я рискнуть и прокатиться по серпантину на его стареньком скутере или же предпочту благоразумно остаться на ночь в фургоне? Получив моё согласие рискнуть, отвозит меня в Пасахес. Прощаясь у калитки, я благодарю сёрфингиста за удивительный день и разговор, прекрасно понимая, что, скорее всего, мы больше никогда не увидимся. А вот почему и для чего встретились? Зачем и кому это было нужнее – ему или мне? В ответ на мои мысли Боб произносит с улыбкой: «Там, где нас ждут, мы всегда оказываемся точно в срок»[18] – и растворяется в темноте.
Прощание с рыбаком
Я медленно иду от калитки к дому, с необъяснимой грустью открываю знакомую дверь. Меня ждут. За столом, положив натруженные руки на белую скатерть, сидят милые старики – совершенно чужие, но ставшие за эти дни такими близкими, что к горлу подкатывает ком. Эррандо и Тода. Рыбак и рыбачка.
Что сказать вам, мои дорогие, на прощание? Что каждый прожитый в вашем мире день был похож на маленькую жизнь? Что каждый час вмещал в себя столько открытий, что можно теперь вспоминать о них долгие годы? Что пережитые здесь, вместе с вами и благодаря вам, минуты – это то, ради чего стоило рисковать? Это мгновения, которые хочется остановить, запомнить и бережно хранить в своём сердце… Я хочу поблагодарить вас за то, что поделились со мной чем-то очень важным. Что позволили почувствовать радость и покой, удивление и восторг. Вы украсили мою жизнь и позволили мне быть абсолютно счастливой…
Но ничего этого я, увы, сказать не могу – мой английский не столь совершенен. Поэтому я просто пою им песню. На русском. Мою любимую:
Призрачно всё в этом мире бушующем.Есть только миг – за него и держись!Есть только миг между прошлым и будущим,Именно он называется жизнь…[19]Все куплеты, один за другим. И о седых пирамидах, и о звезде, что сорвалась и падает… Пою – и слёзы катятся у меня по щекам.
– Элена, – беспокоится Эррандо, – ты чем-то расстроена? У тебя всё в порядке?
– Да, Эррандо, я в порядке. Только грустно расставаться с вами. А я даже не могу как следует поблагодарить вас с Тодой. Не хватает слов, и я совсем не знаю эускера.
– Не беда! Мы и так всё понимаем. Правда, Тода? – Старик поворачивается к жене – та кивает, подходит к нам, и мы все трое обнимаемся.
После ужина Эррандо приносит из спальни шкатулку и достаёт оттуда ветхие сокровища: пожелтевшие свитки с печатями, две раскрошенные по краям розовые ракушки, несколько выцветших фотокарточек. На первой – молодой Эррандо в плаще и широкополой шляпе. Жгучие глаза, смоляные брови. В руках палка с привязанной к ней пустотелой тыквой – такие раньше использовали вместо фляги. Рядом с ним – совсем юная Тода с тёмной косой, в сандалиях на босу ногу – смеётся, заслонившись рукой от солнца. За их спинами – оглохшая часовня среди виноградников. На другом снимке – горбатый мост над рябой от дождя рекой. Вымокшие до нитки Эррандо и Тода держатся за руки. Эррандо смотрит на Тоду, Тода – на сеющую капли тучу над их головами. Ещё один кадр: пыльная дорога петлями восходит в горы. По ней идут двое: он и она… Лиц не видно, но и так понятно, кто это. Склонённые друг к другу фигуры, две котомки на мужском плече. Долгий путь к раскалённой точке зенита…
– Теперь ты понимаешь, Элена, о чём я хочу тебе рассказать? – спрашивает Эррандо торжественно.
– Кажется, догадываюсь. Вы с Тодой прошли Путь Сантьяго?
– Так и есть. Я прошёл его трижды. Когда в электричке я услышал, что ты собираешься идти этой дорогой, мне захотелось поддержать тебя и быть твоим наставником. Ведь у каждого пилигрима должен быть наставник. Тот, кто первый пожелает «Буэн камино!»[20] Но сначала я расскажу тебе о своём Пути.
Третий рассказ Эррандо:
…Впервые об этой дороге я узнал в 12 лет от отца. Он сказал, что Путь Сантьяго должен пройти каждый хотя бы раз в жизни. Но важно правильно выбрать время. «Путь должен сам тебя позвать!» – говорил отец. Я долго прислушивался: не зовёт ли меня Камино? Никак не мог понять – как услышать его зов, – пока однажды не почувствовал ясно: пора. Случилось это весной 1961 года, после крушения поезда, устроенного сепаратистами. Мой брат Черу, тогда ещё совсем ребёнок, был в восторге от теракта и мечтал поскорее повзрослеть, чтобы примкнуть к движению. А вот я испытал разочарование, потому что погибли люди. Я был одинок, и мне не с кем было поделиться своими сомнениями. Отец к тому времени два года как пропал без вести – не вернулся с моря. Убитая горем мать целыми днями молча глядела в окно. Мне ничего не оставалось делать, как просить благословения и собираться в путь.
Моя дорога началась прямо отсюда. Я пешком дошёл до Памплоны и там встретил своего наставника. Им оказался однорукий португалец Томаш, бывший моряк. Руку он потерял во время шторма: тяжёлая переборка разрубила её пополам. Томаш, сдвинув шляпу на глаза, сидел на тротуаре возле альберга Иисуса и Марии, а когда я поравнялся с ним, сказал: «Ну, вот, ты и пришёл!» На следующий день мы с ним двинулись в путь.
Мой наставник был большой любитель вина. Осушив в сиесту бутылку, он принимался рассказывать поучительные истории из своей жизни, в которых вымысел переплетался с правдой. Но мне нравилось всё, что он рассказывал. Я не спрашивал ничего: сколько ему лет, есть ли у него семья, чем он занимается по жизни. Всё, что хотел, он рассказывал сам. Несколько раз Томаш выручал меня из беды. Однажды в Пиренеях он спас меня от раненой волчицы. В другой раз терпеливо выхаживал после лихорадки в Ларасоане. Он не страшился ни физических тягот, ни опасностей, ни людей, ни зверей, ни духов… Его любимым выражением было: «Кораблю в гавани не грозит опасность, но не затем он создан, чтобы стоять на якоре». Тогда я был слишком молод и не мог сполна оценить ту грубоватую заботу, которой он меня окружил. Томаш терпеть не мог телячьих нежностей, но готов был перегрызть горло любому, кто посмел бы заставить меня усомниться в правильности моего пути.
Помню, на подходе к Утерге я подвернул ногу. Боль была такая, что я не мог ступить ни шагу. Тогда Томаш сказал: «Не вешай нос, Эррандо! Твоя нога, по крайней мере, осталась с тобой. Поболит и заживёт. А то, что придётся задержаться – так это не беда! Вдруг тебя догоняет твоя судьба? Доверься святому Иакову!» И он оказался прав: моя судьба и вправду догнала меня.
Увидев Тоду, я сразу понял: вот зачем споткнулся! Я влюбился без памяти. Тода была медсестрой и тоже шла Камино. Она оказала мне помощь: ловко вправила сустав, помазала ногу мазью, забинтовала. Вместе с Томашем они довели меня до монастыря. Тода велела пару дней оставаться в покое. Я ответил, что это возможно только в том случае, если она останется со мной. Тода посмотрела на меня своими чёрными глазами – долго-долго смотрела – и произнесла чуть слышно: «Я останусь». Так и осталась в моей судьбе навсегда.
А Томаш на другой день попрощался и пошёл дальше один. Перед расставанием отозвал меня в сторону и шепнул на ухо: «Я сделал всё, что нужно. Дальше иди сам». С тех пор я его не видел. Когда мы с Тодой дошли до собора Святого Иакова – прочли «Аве Мария» и зажгли свечу специально за Томаша. Я никогда его не забуду: ведь это он помог мне встретить свою судьбу – мою Тоду.
* * *…Утро. Пора в путь. У порога Тода вручает мне увесистый пакет: «Здесь немного еды – перекусить в дороге». Её чёрные, словно влажные маслины, глаза ничуть не поблекли, лишь тонкая паутинка морщин отличает их от старой фотографии из шкатулки. Вот и Эррандо в застёгнутой наглухо жилетке, с тёмным беретом на голове – как тогда, в арагонской электричке. Присаживаемся «на дорожку», но тут же встаём и, осенённые крестом Тоды, выходим в дождливое серое утро.
– Ну что, Элена, ты готова пройти Камино Сантьяго? – спрашивает мой наставник.
– Да, Эррандо. Но было бы здорово, если бы ты пошёл со мной! – пытаюсь шутить я.
Старик на секунду умолкает, косясь в сторону залива.
– А я и так пойду с тобой, Элена. Мысленно. Но ты почувствуешь. Пройду вместе с тобой все повороты и изгибы пути, одолею подъёмы и спуски… На самом деле неважно, какой дорогой ты идёшь, главное – знать, куда держишь путь. Помни об этом.
Синяя гусеница поезда, пыхтя, останавливается на перроне. Короткие минуты прощания. Слова благодарности. Ускользающее время. Тревожный гудок. Я целую Эррандо в колючую щёку, а он успевает сунуть мне в карман сложенную вчетверо бумажку, чтобы я прочла в дороге. Вздрогнув металлическим телом, электричка трогается и стремительно набирает скорость. Вскоре маленькая станция с клумбами петуний скрывается из виду, а с ней – и станционный фонарь, и влажные от тумана лавочки, и машущий рукой суровый старик в тёмном берете, ставший для меня самым дорогим и близким человеком в удивительной Стране Басков…
Часть 2. Наварра
Звёздный Путь Сантьяго
На вокзале Байоны в вагон вваливается толпа людей с рюкзаками. Организованная группа немецких туристов чётко, по-военному рассаживается в голове состава. Разгорячённый испанец с гитарой устраивается на полу и начинает нежно перебирать струны, бросая призывные взгляды златокудрым девам возле окна. К пассажирам присоединяется степенная французская пара: седовласый мсье с тщательно уложенными усами и мадам в белоснежной панаме. За их плечами – походные торбы от-кутюр, щедро расшитые ракушками, и шлейф из фиалки и сандала. Далее в вагон входят: японская семья из семи человек, включая безволосую старушку с младенческим изумлением в глазах; чета бледных, утомлённых фьордами норвежцев; бразильянка в форме песочных часов; группа снаряжённых национальными барабанами корейцев; чернокожий парень с серьгой и тощей сумой на плече; шумная компания итальянцев в ярких ветровках; пожилой джентльмен с бородкой в стиле Рембрандта, уткнувшийся носом в путеводитель… и другие колоритные персонажи. Все они едут в Сен-Жан-Пье-де-Пор.