Встань и иди

Глава 12. СТЫЧКА С УСТИНОВЫМ

2 января 1980 года, передав частям 40-й армии боевую технику и тяжелое вооружение, личный состав «мусбата» со стрелковым оружием был переброшен двумя Ан-22 в Ташкент. Спецназовцы опасались, что не долетят до Советского Союза. О втором этапе апрельской революции они знали слишком много такого, что дискредитировало ввод советских войск. Но им милостиво разрешили жить. Это был самый первый вывод советских подразделений из Афганистана.

Колесник попрощался с отрядом, поблагодарил за службу и улетел в Москву, увозя свой план штурма дворца, отчеты об операции и списки для награждения. Прибыв в столицу, он направился на доклад к Ивашутину. Петр Иванович выслушал его, документы закрыл в сейф и решительно сказал:

– Без моего ведома никому ни о чем не рассказывай, понял!?

– Так точно!

Но уже на следующий день он вызвал Колесника, вручил план штурма и сказал:

– На моей машине поедешь на доклад к Устинову.

В приемной министра ожидавшие аудиенции генералы с любопытством и изумлением наблюдали, как генерал-лейтенант Илларионов услужливо помог полковнику снять шинель, и повесив ее в шкаф, учтиво сказал:

– Проходите, министр вас ждет.

Устинов по-отцовски обнял и расцеловал Василия Васильевича, посадил за стол. Достав пачку «Marlboro», предложил закурить. Он был в прекрасном расположении духа. Именно этот неизвестный ранее спецназовец, принес ему славу полководца.

Колесник опешил от столь радушного приема, смущенно ответил:

– Извините, товарищ министр обороны, курю только «Беломор», но папиросы оставил в шинели.

– Устинов кивнул Илларионову:

– Принесите!

Они закурили. Колесник развернул карту с планом операции, и Устинов увидел, что он не утвержден. Покачав головой, сказал:

– Я понимаю, почему осторожный кавказец Магомедов не поставил свою подпись. Но почему Иванов не расписался?

Колесник тактично промолчал, а потом рассказал подробности штурма. Устинова особенно интересовало, как вела себя в бою техника и вооружение.

– Насколько эффективны оказались ЗСУ и АГС-17, инженерные боеприпасы? – спросил он.

– Отлично!

– А гранатомет РПГ-18 «Муха» как показал себя в боевой обстановке?

– Все оружие действовало безотказно! – сказал Колесник, чем немало порадовал душу старого оборонщика.

Когда Василий Васильевич закончил доклад, министр попросил:

– Расскажите немного о себе.

– Родители во время войны партизанили. Их на моих глазах расстреляли фашисты. Я закончил суворовское, а затем пехотное училище, по распределению попал в спецназ. Окончил академию Фрунзе, командовал бригадой, сейчас являюсь заместителем начальника направления по спецразведке.

– А почему не поступаешь в Академию Генштаба? – спросил Устинов.

– Должность позволяет?

– Должность позволяет. И я бы с удовольствием поучился, но мне исполнилось сорок четыре года, а предельный возраст для поступающих – сорок пять лет.

– Ничего, – махнул рукой министр. – Передай Ивашутину: я разрешаю тебе поступать вне конкурса.

Устинов проводил Колесника до приемной, по-отцовски положив руку на плечо. Увидев это, маршал Соколов удивленно сказал:

– Ну, полковник, еще никого из нас министр до дверей не провожал.

– Такую честь надо заслужить, – сказал Огарков и крепко пожал Колеснику руку, – Молодец, полковник, хорошо сработал!

Затем он подошел к телефону, позвонил Варенникову:

– Валентин Иванович, спускайся на второй этаж, к министру.

Не зная, о чем пойдет речь, Варенников на всякий случай прихватил «дежурную» папку со всеми необходимыми справками.

– Министр решил обсудить статус Майорова, – коротко бросил Огарков, когда они входили в кабинет. – Будем придерживаться прежней позиции?

– Конечно! – решительно ответил Валентин Иванович.

Устинов сидел на своем обычном месте, радостно оживленный. Справа от него расположились Соколов, Епишев, Ахромеев, помощники Илларионов и Турунов. Левая сторона предназначалась для Генштаба. Чтобы создать видимость равновесия, Огарков сел несколько поодаль от министра. Варенников сел через стул от начальника Генштаба. В кабинете было душно, поэтому Устинов добродушно сказал:

– Если кому жарко, можете раздеться.

Все сняли кители, повесили их на спинки стульев. Устинов начал описывать обстановку в Афганистане, а затем перешел к вопросу о назначении командующего войсками Прибалтийского военного округа генерала армии Майорова главным военным советником в Афганистан.

– Нам необходимо определить, – сказал он, – будет ли ему подчиняться только советнический аппарат, или и 40-я армия, которая стала гарнизонами в крупных городах. Есть два мнения. Первое: он должен заниматься только нашими военными советниками и специалистами, оказывая помощь в строительстве национальных вооруженных сил Афганистана. Второе мнение – главному военному советнику предоставить право отдавать распоряжения и 40-й армии. И в связи с этим назначить его на должность первого заместителя главнокомандующего сухопутными войсками. Прошу высказываться. Начнем с вас, Сергей Леонидович.

Маршал Соколов только что вернулся в Москву из Термеза для доклада о вводе войск в Афганистан.

– Я считаю, что нет никакой необходимости назначать Майорова заместителем главнокомандующего сухопутными войсками, – решительно сказал он. – Главный военный советник должен заниматься своим делом. 40-й армией есть кому управлять. Командующий войсками Туркестанского военного округа, хотя и базируется в Ташкенте, но часто бывает в Афганистане. Оперативная группа Министерства обороны представлена в Афганистане достаточно хорошо. Что же касается взаимодействия между 40-й армией и правительственными войсками, то главный военный советник всегда найдет общий язык с командармом.

Ахромеев поддержал Соколова:

– Командующему 40-й армией будет сложно ориентироваться: у него непосредственный начальник – командующий войсками ТуркВО. И вот в Кабуле объявляется еще один начальник в лице главного военного советника. Это только внесет путаницу в управление.

Выслушав одну сторону, министр перешел ко второй:

– А что думает по этому поводу маршал Огарков?

– Такая должность определяется только генералу армии Майорову, – сказал тот, – чтобы, отбыв в Афганистане свой срок, он мог продолжить службу в должности первого заместителя главнокомандующего Сухопутными войсками. К этому времени 40-я армия, будем надеяться, вернется на Родину. Ну а главное – оперативность: никого дополнительно не привлекая на месте, главный военный советник оперативно принимает решение в отношении использования правительственных войск и войск 40-й армии. В этих условиях задачи будут решаться оперативно, а не затягиваться, – подчеркнул Огарков.

Устинов слушал, но смотрел куда-то мимо Огаркова. По лицу было видно, что он уже «заводится».

– А какое ваше мнение? – спросил он Варенникова.

– Я целиком разделяю мнение начальника Генерального штаба, – твердо сказал Валентин Иванович. – В это ответственное время необходимо ежедневно, а иногда и ежечасно организовывать взаимодействие между 40-й армией и афганскими войсками. В этих условиях крайне важно сосредоточить в руках генерала Майорова те функции, о которых говорил маршал Огарков. Если бы оперативная группа министерства обороны находилась в Афганистане постоянно, то этот вопрос мог бы отпасть сам по себе. А поскольку она будет в Афганистане наездами, и командующий войсками ТуркВО также не сможет там сидеть постоянно, то такую власть Майорову надо дать…

Устинов перебил Варенникова, раздраженно сказал:

– Генштаб, оказывается, умнее всех! Он не только не поддерживает мнение министра обороны, но не считается и с мнением остальных.

Резким движением руки министр подвинул к себе проект приказа, который подготовил Огарков, размашисто подписал, швырнув его Николаю Васильевичу, проговорил со злостью:

– И вообще, за последнее время чувствуется распущенность даже среди генералов большого ранга. Им предлагают должности, а они носом крутят – не нравится им это, не нравится то, не нравится, видите ли, Забайкалье.

Варенников понял, что речь о нем, резко встал и, глядя прямо министру в глаза, сказал:

– Товарищ министр обороны, зачем эти намеки? Это касается меня лично, вы и назовите мою фамилию. Да, я действительно отказался от Забайкалья. Но должен доложить следующее. Речь идет о перемещении командующего войсками округа. Разве нельзя было кому-нибудь из заместителей министра обороны предварительно поговорить со мной? Да и министр обороны мог бы побеседовать. Почему начальник управления кадров должен решать мою судьбу, не считаясь с моим прохождением службы? Я пробыл пятнадцать лет в Заполярье, и считаю, что имею право выбора…

– Совещание закончено! – резко оборвал его Устинов.

Все поспешно встали и молча направились к выходу. Варенников торопливо надел свой китель и направился к выходу. Устинов подошел к нему и примирительно сказал:

– У вас воротник задрался.

Он хотел его поправить, но Варенников отшатнулся:

– Я сам! – и нервно добавил: – А вы – несправедливый человек!

Все ожидали ответной реакции Устинова, но министр промолчал. Когда Варенников вышел в приемную, на него зашикали:

– Ты что?! Что ты?!

– Выбирай выражения. Это же министр обороны…

– Разве такое допустимо?

– Надо сдерживать себя!

– Это мое личное дело! – бросил на ходу Валентин Иванович и заспешил на свой этаж. В приемной предупредил порученца:

– Если кто-то будет проситься на прием, пусть приходят после обеда.

Стычка с Устиновым ничего хорошего не сулила. Надо паковать чемоданы. Он подошел к висевшей на стене обзорной карте Европы, нашел Львов, потом отыскал Магдебург, где командовал армией, Архангельск, где служил командиром корпуса; Кандалакшу, вспомнил родную дивизию, Мурманск, полуостров Рыбачий, «Спутник» и Печенгу, где командовал полками. «Никаких интриг, вся энергия шла на дело, – размышлял он. – А тут… Если министр меня выдворит из Генштаба, – буду только рад. Надо настаивать, чтобы вернули на округ. Желательно, конечно, чтобы находился он восточнее Урала – подальше от этих дрязг. Сыновья уже твердо стали на ноги, офицерская служба у них идет хорошо».

Вечером Варенникову стало известно, что министр пригласил к себе Илларионова и Турунова и обсудил случившееся и сказал в заключение:

– Может быть, Варенников действительно прав? Это ненормально, что с командующим войсками округа беседу проводит всего лишь начальник управления. Надо начальника главного управления кадров повысить в ранг заместителя министра обороны.

Глава 13. МЯТЕЖ В КАБУЛЕ

1980 год для 40-й армии начался относительно спокойно. После декабрьского правительственного переворота жизнь в столице быстро вошла в обычное русло. Простой люд не видел большой разницы между Амином и Кармалем. В дуканах и лавчонках, на базарах и просто на улицах кипела торговля. С наступлением темноты уставший от дневной суеты город затихал. Но по ночам кто-то расклеивал листовки, подстрекавшие к бунту.

20 февраля в город с рассвета и до комендантского часа шел поток крепких мужчин. При проверке на постах слышался один и тот же ответ: – В горах сильно похолодало, идем к родственникам перезимовать.

При досмотре иногда обнаруживали оружие. Афганцы безропотно отдавали его и расходились по городу.

Утром 21 февраля военный комендант Кабула полковник Юрий Иванович Двугрошев, выслушав доклады своих подчиненных, позвонил командарму Тухаринову:

– Товарищ генерал-лейтенант, ночь прошла спокойно. В гарнизоне происшествий не случилось.

Двугрошев служил в 103-й воздушно-десантной дивизии. Военным комендантом Кабула его назначили 1 января 1980 года. За короткое время он сумел быстро организовать службу в, казалось бы, неуправляемом городе и пользовался заслуженным уважением.

Командарм позвонил ему, напомнил:

– Сегодня в нашем посольстве военный атташе полковник Баранаев устраивает прием по случаю 62-й годовщины Советской Армии и Военно-Морского Флота. Приглашено много высоких гостей – руководителей ДРА и НДПА, будет начальник ГРУ генерал армии Ивашутин с группой генералов и офицеров своего ведомства, так что смотри в оба. Чтобы порядок и охрана были на высшем уровне.

– Есть, товарищ командующий! – четко по уставу ответил комендант.

Петр Иванович Ивашутин прилетел в Кабул в середине февраля, чтобы определиться с выводом войск. Срок в два месяца, который установил Брежнев для наведения порядка в Афганистане, истекал. Предстояло на месте изучить обстановку и уточнить сроки возвращения армии домой.

Застолье в посольстве было в самом разгаре. И вдруг автоматные очереди прервали здравицы в честь Советской Армии и афганско-советской дружбы. Толпы разъяренных людей заполонили улицы. Город запылал, и языки пламени пожарищ окрасили вечернее сумрачное небо в зловещий багровый цвет. В Кабуле начался третий этап апрельской революции. Только теперь к власти рвался Гульбеддин Хекматьяр, председатель Исламской партии Афганистана.

Ивашутин чутьем профессионального разведчика понял, что в Кабуле происходит то же самое, что он устроил Амину и его правительству в декабре. А теперь американцы приготовили ему афганский капкан. Все повторялось один к одному как тогда, 27 декабря: пышный прием, торжества по случаю победы и вдруг грянула беда. Тогда гостей потравили, и он настороженно прислушивался к своему телу, нет ли болезненных симптомов. Он больше всего беспокоился, что к мятежникам присоединятся афганские части. После того, что в декабре устроили шурави с охраной Амина, на их сторону может перейти весь Кабульский гарнизон. И пусть у посольства сильная охрана, но и у Амина она была не слабая, а все равно не спасла от смерти…

Петр Иванович подозвал к себе полковника Баранаева, спросил:

– На кого из афганских генералов и офицеров мы можем опереться?

Баранаев пытался вспомнить хотя бы пару фамилий, но ничего путного на ум не приходило.

– Отделение разведки 40-й армии еще не укомплектовано, – сказал он в свое оправдание, – агентурная сеть только создается…

– Что это за агентурная сеть, когда в городе собрались толпы мужчин, и никто даже не поинтересовался: зачем? Тысячи людей знают, что готовится восстание, а вы нет! Какой вы после этого разведчик? Что вы здесь делали? Видно вы уже засиделись, – сделал веское заключение Ивашутин.

Он тут же позвонил в Москву и потребовал прислать вместо Баранаева генерала Крахмалова, а сам принялся за сбор информации через советников других спецслужб.

* * *

Спешно покинув посольство, Двугрошев пробивался через ревущую толпу к себе в комендатуру. Люди дорогу не уступали, беспрерывно стучали по машине, некоторые хватались за обшивку, пытаясь перевернуть уазик. Повсюду трещали автоматные очереди, возводились баррикады. С криками «Аллах акбар!» поборники ислама громили и жгли дуканы, лавки, школы, автомашины. С большим трудом и с риском для жизни он пробился к пункту управления, сел за телефон и быстро выяснил у комендантов зон сложившуюся обстановку. Понял, что мятеж не стихийный, а управляется опытной рукой. Оппозиция приготовила свой «подарок» к дню рождения Советской Армии. Доложил обстановку командарму Тухаринову по телефону:

– Все части гарнизона и вокруг города полностью заблокированы и обстреливаются. Дороги, ведущие к городу, перекрыты. Бандиты грабят дуканы, магазины и рестораны, жилые дома. Одна группа ворвалась на хлебокомбинат, чтобы разрушить оборудование и лишить Кабул хлеба, вторая пытается захватить электростанцию, мятежники заложили взрывчатку в хранилище пресной воды. Мятежники также подожгли здание гостиницы, а когда прибыли пожарные, открыли по ним огонь из автоматов. Используя громкоговорящие установки и заранее подготовленные пленки с записями шумов стрельбы и криков, они создают эффект захвата всего Кабула, разбрасывают листовки, угрожая сторонникам правительства и всем непокорным физической расправой.

– Приведите в полную боевую готовность все советские части в Кабуле! – приказал Тухаринов. – Немедленно усильте патрульные группы. До особой команды не стрелять, дабы не допустить кровопролития. В провокации не ввязываться.

Обстановка в городе с каждым часом ухудшалась. С крыш домов, с верхних этажей лавок и постоялых дворов хлестали автоматные очереди по патрульным бронемашинам и цепям милиционеров. На асфальте уже лежали трупы афганских солдат. Никто их не убирал.

Двугрошева вызвал в штаб маршал Соколов. И снова комендант прорывался сквозь ревущую толпу восставших, чудом оставшись жив. Милиционеры и афганские солдаты встали живой стеной перед озверевшей массой бунтовщиков, подогреваемых призывами к насилию. «Братья мусульмане! – неслось из мощных динамиков. – Шурави убили тысячи наших единоверцев! Пусть они омоют свои преступления перед афганцами своей кровью. Все – на баррикады. Аллах акбар! Аллах акбар!».

Маршал встретил Двугрошева сидя за столом. Выглядел он спокойным, хотя вид был усталый. По карте Юрий Иванович доложил обстановку в городе.

– Около 10 тысяч наиболее агрессивно настроенных повстанцев скопилось в центре города, – он обвел кончиком указки площадь Пуштунистан, – возле банка, почтамта, правительственного дворца. Они окружили наши воинские части, советское посольство, блокировали гостиницу, где живут наши советники, пытались захватить жизненно важные объекты. В царандое приготовлены 4 вертолета и 40 тысяч листовок с призывом к горожанам разойтись и впредь не собираться группами более десяти человек. В случае невыполнения требования будет применено оружие. Главную роль по наведению порядка в городе выполняет наш советник в царандое полковник милиции Гринин.

– Хорошо, действуйте! – одобрил план маршал.

Как только комендант ушел, Соколову позвонил Бабрак Кармаль и с недовольством в голосе спросил:

– Почему вы бездействуете? Почему не используете советские войска для наведения порядка?

Видимо, Кармаль решил, что все трудности с подавлением бунта шурави должны взвалить на свои плечи. Соколова возмутила подобная бесцеремонность.

– Советские солдаты не будут стрелять в афганский народ! – решительно сказал он. – Подавление путча – это задача руководства вашей страны. Ваша задача. Все необходимое для этого у вас есть. Своему выступлению путчисты стремятся придать видимость массовой «исламской революции». Однако никакого народного бунта нет. Главная их цель, как это было и в Герате – привлечь на свою сторону афганскую армию, объединиться с солдатами и добиться масштабного кровопролития, чтобы против советских войск восстал весь народ. Поэтому они всячески стремятся спровоцировать наши части на активные действия. Мы не должны идти у них на поводу. Войска будут применены только в крайнем случае. Хочу вам сообщить, что в боевую готовность приведены части и соединения Туркестанского военного округа. А пока вы сами работайте. Я считаю, что органы безопасности Афганистана, подразделения армии и царандоя, партийные активисты сумеют своими силами справиться с выступлением оппозиции.

Бабрак Кармаль не ожидал столь резкого ответа от советского военачальника и примирительно проговорил:

– Хорошо, действуйте, как считаете целесообразным.

* * *

Полеты боевых вертолетов на низкой высоте и листовки сыграли свою роль. Бушующие толпы начали утихомириваться и постепенно поредели. К ночи правительственным силам удалось восстановить контроль над всем городом. На следующий день начались облавы и аресты зачинщиков бунта, среди которых оказался американский гражданин Роберт Ли и шестнадцать пакистанских диверсантов. У мятежников изъяли большое количество оружия, в основном американского и китайского производства, взрывные устройства, бутылки с зажигательной смесью и значительные суммы денег.

Но главный организатор Гульбеддин Хекматяр исчез.

Утро 23 февраля выдалось солнечным. Город был тих и пуст. Постепенно начали оживать улицы, и к полудню милиционеры и солдаты разобрали баррикады, расчистили проезжую часть от сгоревших машин, разбитых стекол витрин. Изучив обстановку, Двугрошев доложил командарму Тухаринову:

– В городе все утихомирилось. В отелях «Джамиль», «Метрополь» и «Ништаль» задержаны иностранные наемники, снабженные фиктивными документами. При них обнаружили оружие, портативные приемо-передающие станции, магнитофонные пленки с записями антиправительственных подстрекательских выступлений. В Кабуле найдены тайные склады оружия, которым преступники намеревались воспользоваться…

Эта информация вскоре пошла в Москву по всем каналам. Собралось Политбюро ЦК КПСС. Открывая заседание, Брежнев, сказал:

– Нам необходимо посоветоваться. Свою задачу по свержению узурпатора Амина наши войска выполнили, и мы думали их выводить. Но обстановка в Афганистане складывается не совсем так, как бы нам хотелось. В Кабуле произошли волнения. Свою оценку нам доложит генерал армии Ивашутин.

– Мне удалось разобраться в причинах бунта, – сказал Петр Иванович. – Антиправительственные силы, играя на трудностях с хлебом и топливом, развернули широкую агитацию среди городской бедноты, опутанной религиозными и националистическими предрассудками. Они сумели вывести на центральные улицы Кабула несколько тысяч горожан. В толпу влились выпущенные из тюрем уголовники, начались насилия и погромы. Но главная цель мятежа – привлечь на свою сторону афганские части, спровоцировать столкновения с советскими подразделениями, вызвать большое кровопролитие. Однако эта цель не была достигнута. Афганская армия осталась верной правительству. Со стороны наших войск не прозвучало ни единого выстрела.

Эту тщательно спланированную и довольно умело осуществленную акцию готовили за пределами Афганистана – в США и Пакистане. Путч приурочен ко дню истечения ультиматума, предъявленного президентом США, с требованием вывода из Афганистана наших войск.

– Вы же знали об американском ультиматуме! – укорил разведчика Брежнев. – Наверное, можно было догадаться, что они постараются устроить нам какую-то каверзу. – Несколько помедлив, он продолжил: – Для бесед с новыми афганскими руководителями мы направляли товарища Андропова. Юрий Владимирович, а как вы оцениваете обстановку?

Андропов обрисовал ситуацию в стране и в завершение сказал:

– Считаю устранение Амина правильным. Положение в стране улучшилось.

Брежнев согласно кивнул головой и сказал:

– Мы надеялись, что смещение Амина и определенное закрепление нового афганского правительства во главе с Кармалем обеспечит стабилизацию обстановки в стране. Поэтому полагали, что наши войска свою задачу по смене руководства выполнили и их можно будет вернуть на Родину. Но я смотрю, что ситуация в Афганистане осложняется. Ясно, что мятеж в Кабуле – дело рук американцев. Или есть другие мнения?