Три миллиметра

После обеда Кутузов появился вновь, нацепил свою командирскую сумку и приказал роте строиться. Сержанты и солдаты были в полном недоумении, но приготовились к беспокойным неожиданностям. Кутузов, разгуливая по центральному проходу туда-сюда, произнёс продолжительную речь о важности боевой и тактической подготовки. Закончив, он приказал получать всем оружие и снаряжение. Дежурный по роте Старцев изумился. Он рассчитывал, что суббота пройдёт как можно более спокойно, а теперь предстояло вскрывать комнату для хранения оружия и выдавать всем автоматы. То была ответственная и нервная работа, в которой требовалось быть максимально внимательным. Через минуту всё в казарме пришло в движение. Раздвинутые и ещё не поставленные на свои места кровати, тумбы, вешалки с бушлатами, полки с противогазами и прочим были брошены как есть, разведённая на полу мыльная пена осталась не смытая, и теперь девяносто человек шлёпали по ней ботинками. Попытка Старцева организованно и необходимым порядком выдать имущество каждому солдату под роспись вскоре была признана несостоятельной. Сержант спустя десять минут плюнул на это дело и скомандовал забирать всё, что нужно. Тогда по пятеро бойцы входили в оружейку и выносили все, что могло попасть под руку – автоматы, шлемы, подсумки и штык-ножи. На выходе они сбрасывали всё на пол посреди прохода, и здесь солдаты разбирали снаряжение по биркам со своими фамилиями. Кутерьма и балаган продолжались десять минут, но к великому удивлению многих никто ничего не потерял и не сломал.

– Если что-то профукаете, и мне потом не хватит в оружейке, будете рожать, так и знайте! – проговорил напоследок Старцев.

– Не «очкуй», Старый, всё будет путём, твои бойцы всё вернут, если не погибнут в бою, – задорно отвечал ему Кутузов. – Рота, на улицу, шагом марш!

Рота вскоре строилась перед казармой с вещмешками, саперными лопатками, автоматами и прочим, а кое-кто даже в бронежилетах. В таком виде, увешанные снаряжением, даже в больших висящих кителях, шлемах, наползавших на глаза, курсанты выглядели подтянуто и молодцевато. Солнце жарило беспощадно, не было и малейшего дуновения ветерка, так что праздно проходящие мимо солдаты других подразделений сочувственно оглядывали вспотевших танкистов.

– Куда же вы собрались? – спрашивали мотострелки и смеялись. – Воевать, что ли, идёте?

– Товарищ лейтенант, а мы далеко выдвигаемся? Сегодня же нет занятий по расписанию. В шесть вечера всех сержантов собирают в штабе, вы знаете? – обходительно спрашивал Дубовиков Кутузова.

Но молодой лейтенант молчал, как партизан, и был настроен решительно. Диковатый блеск в его глазах всех беспокоил. За непродолжительное время знакомства с Кутузовым каждый курсант понял, что ожидать от него можно чего угодно.

– Правое плечо вперёд, шагом марш! – скомандовал он, и широкая людская гуща, отягощённая разными военными приспособлениями, двинулась вперёд.

Однако к всеобщему удивлению марш закончился сразу как только начался. Рота лишь обогнула здание казармы и остановилась. Здесь располагался небольшой учебный полковой полигон. Он представлял собой боевую позицию пехотного взвода с укреплениями: вдоль и поперёк земля была изрыта траншеями и окопами в несколько рядов, укрытыми за массивными брустверами. Окопы по стенкам были обшиты досками, а сверху укрыты маскировочными сетями. В начале этого защитного рубежа находился учебный караульный городок, а рядом с ним различные стенды, посвященные метанию гранат и их устройству. Дальше на сотню метров до самого забора и КПП простирался редкий сосновый лес.

Первая учебная танковая рота построилась на «нейтральной полосе», между окопами противоборствующих сторон. Кутузов, став перед строем, оглядел путающихся в догадках солдат, затем заговорил.

– Вот сегодня и настал для вас торжественный день, – заговорил лейтенант то ли всерьёз, то ли в шутку. – Тот самый день, когда многие из вас погибнут в бою с гордостью, достоинством и честью, а остальные примут боевое крещение и станут настоящими воинами. Но перед этим вас ждёт много испытаний…

Кутузов долго произносил свою речь, должно быть, представляя себя боевым командиром, провожающим своих солдат в решающее сражение. Курсанты, ошеломлённые и недоумевающие, округлившимися глазами следили за каждым его движением. Некоторые взволнованно переглядывались, и только пара человек тут же смекнула, что всё это шутовская безделица, рождённая больным кутузовским воображением.

– Слушай боевую задачу. Рота наступает на участке, где противник имеет значительное численное превосходство. Первый взвод получил приказ на рассвете продвигаться вперёд и с боем занять вражеские позиции…

Кутузов расхаживал перед строем и разъяснял «боевую задачу». Он для того придумал весьма значительную предысторию к войне между двумя государствами, рассказал о напряженном положении на передовой и назвал крайне ответственной и важной текущую задачу по захвату вражеского окопа, после выполнения которой начнётся полномасштабное наступление. Кутузов дальше разделил роту на боевые тройки и назначил командира каждой из них. Затем он рассказал, как мог, о тактике общевойскового боя, передвижении подразделения на поле боя, занятии рубежей и ведении огня. Всё это относилось, разумеется, к пехотной тактике, изучалось всеми родами войск лишь на первых порах с целью составить представление у солдат о порядке ведения современной войны. Однако под разными предлогами до сих пор ни одного тактического занятия у новобранцев не было, и они даже не представляли себе, как осуществляется наступление, оборона, или хотя бы как выглядит поле боя из окопа. Хотя Кутузов и сам не обладал глубокими знаниями в том, о чём рассказывал, всё же он научил курсантов чему-нибудь своими небольшими усилиями.

Наконец, когда лейтенант завершил творческие излияния, первый взвод отправился к исходному рубежу. То была обширная поляна с густой высокой травой в ста метрах от первого вражеского окопа. Бойцы стали в ряд, пригнулись и оказались почти полностью укрыты от посторонних глаз. Кутузов находился где-то дальше на середине поля боя, внимательно следя за происходящим, держа в руках указательные флажки.

В это время стал накрапывать маленький и свежий дождик. Не обращая внимания на яркое разогретое солнце, он шёл кротко и неплотными каплями, лишь иногда усиливаясь. Такой дождик был ни к чему, он не освежал и не питал землю, влага от него почти сразу испарялась, удерживаясь лишь немного на траве и листьях. В рядах солдат всюду послышалось недовольство и ворчание.

– Вот ещё не хватало… Какая собака его вообще укусила, этого Кутузова? Так неплохо начинался день, – спрашивал Родионов окружающих, но все также находились в полном недоумении.

– Да он сам может себя укусить случайно и заразиться бешенством, – говорил кто-то.

Нерушимая тишина создалась вокруг. Ветер едва колыхал высокую молодую траву, небо беззаботно отливало золотом солнечных стрел, а где-то совсем низко на толстой ветке высокой сосны ворковали воробьи. Три десятка вооружённых солдат притаились под нею не шевелясь, не издавая ни звука, прислушиваясь к равномерному стуку капель дождя по магазинам. На стволах смертоносного оружия устало мерцали оголённые наточенные штык-ножи, изредка верхушки стальных шлемов приподнимались над укрытием, и любопытные командирские взоры обегали площадку предстоящего боя, оценивая обстановку. Кутузов, отошедший на значительное расстояние, тщетно пытался рассмотреть что-либо там, где прятались солдаты.

Через несколько минут ожидания, когда курсанты уже с нетерпением спрашивали друг друга, что там впереди происходит, Кутузов наконец поднял белый флажок вверх. То был условный сигнал для командиров.

– Внимание! Приготовиться! – раздались всюду голоса в укрытии. Сидящие на земле расслабившиеся бойцы поднялись и заворчали. Все сели в полной готовности и крепче сжали автоматы.

Но Кутузов внезапно поднял два флажка в руке и стал вращать ими над головой.

– Газы, газы! – раздались среди солдат тревожные крики. Бойцы тут же, прижав автоматы к груди одной рукой, другой быстро стали доставать и надевать противогазы.

Через десять секунд все были вновь готовы к бою. Теперь с автоматами и в броне, в противогазах и шлемах исхудавшие усталые мальчишки походили на грозных и жутких иноземных существ. Дыхание их стало сдавленным и неровным, вместо сияющих мечтательных юношеских глаз лишь обезличенные пятна грязных стёкол равнодушно глядели из-под шлемов.

– Вперёд, в бой! – раздались глухие крики, и Родионов, воодушевившись, едва не бросился вместе с первыми рядами атакующих вперёд.

– Вторые номера пошли! – прозвучала немного спустя команда, и следующая шеренга атакующих поднялась.

Родионов вскочил и помчался вперёд зигзагами, едва не сталкиваясь слева и справа с товарищами, на ходу кое-как протирая стёкла противогаза. Он чувствовал тут же, что бежать с массой снаряжения неудобно и тяжело. Плотная влажная трава к тому же связывала ноги, камни, кочки и разные пни попадались всюду, как будто нарочно пытаясь свалить молодого солдата. «Двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре» – считал про себя Михаил во время короткой перебежки. «Пять секунд в среднем снайпер прицеливается, и это время у вас есть на поле боя, чтобы перебежать от одного укрытия к другому. Если больше – смерть»! – эмоционально рассказывал Кутузов перед началом занятия, и теперь Родионов вспоминал эти слова. Он по своей природе не мог отнестись к подобному занятию просто, и теперь его воображение работало в полную силу, рисуя далее за дорогой вражеские ДЗОТы и блиндажи, а в них укрытые пулемётные и гранатомётные расчёты. Михаил пробежал с десяток метров и с разбегу плюхнулся на сырую землю, перекатился влево несколько раз и, разбросав ноги как можно шире, изготовился к стрельбе.

– Третьи номера пошли! Первые номера пошли! – раздавались команды вновь тут и там, и всё приходило вновь в движение.

Поднимая глаза в ту минуту, Михаил видел перед собой не залитую солнечным теплом цветущую поляну, а необъятное поле боя, где мелькали искры трассирующих пуль, где его товарищи по команде одновременно поднимались и мчались вперёд, лавируя в вихре вражеского огня. Совершив рывок, они так же стремительно припадали к земле и перекатывались вбок, укрываясь от опасности. То и дело раздавались команды «воздух» и «вспышка слева», и тогда тройки бросались в стороны, замирали на несколько секунд, спасаясь от разрывов снарядов. Кутузов вышел вперёд к наступающим и расхаживал меж рядов залёгших бойцов.

– Ты убит, идиот, жопу надо ниже опускать! А тебя снайпер в голову подстрелил, нечего выглядывать там, за тебя командир видит и думает, а ты должен только бежать и прятаться! – говорил он, указывая на убитых и раненых.

– Санитар, санитар! Ааа… – кричали некоторые солдаты, отыгрывая ранения и гибель.

– Вторые номера вперёд! Третьи номера вперёд!

И бойцы, кто остался цел, снова поднимались и шли в атаку. Михаил, с трудом дыша в противогазе, вскакивал, мчался, падал, перекатывался, прижимаясь к холодной намокшей земле. Земля теперь, когда он лежал на ней, держа в руках автомат, когда над головой как будто свистели пули и осколки, эта сырая чёрная земля казалась такой близкой и родной. Она как мать принимала своё блудное дитя, старалась укрыть его от всех бед. И ничего, что раньше он не обращал на неё внимания, не любил и лишь топтал своими ботинками. Сейчас он понимал, что нет в бою ничего ближе и роднее этой земли. Только она защитит, обласкает и, если придётся, примет таким, какой ты есть, без колебаний и упрёков.

– Вперёд, вперёд! – раздавались крики.

Наконец ряды атакующих приблизились на расстояние десяти метров к первой цели – передовому вражескому окопу. Полуметровый замаскированный бруствер ещё преграждал солдатам путь туда, но за ним – все знали – уже окоп, и в нём – враг.

– Стой! Гранаты к бою! – раздалась команда, и в ряд лежащие солдаты потянулись за гранатами. То были большие сосновые шишки, которые они собрали заранее.

– По команде! Раз, два, три! – прокричал один из сержантов, стоящих в стороне, и бойцы стали бросать за бруствер шишки, зажимая уши.

– Взвод в атаку! Ура! – скомандовал Кутузов, и оставшаяся часть взвода поднялась в полный рост, устремляясь к окопу.

– Ураааа! – раздался боевой клич.

Курсанты преодолевали последние метры до окопа, переваливались через бруствер и расстреливали врагов.

– В ножевую!

– Бей, коли! Аааа…

Родионов оказался незаметно в бегущей толпе и, не успев замедлиться, спрыгнул на всей скорости в окоп, едва удержавшись на ногах. Размахнувшись, он ударил зазевавшегося врага прикладом, а другого заколол штыком прямо в грудь, разворачивая штык в плюющейся кровью плоти влево, нанося рваную рану, как его учили.

– Рубеж взят! Занять оборону! Приготовиться! Враг не дремлет! Приготовиться к отражению контратаки! – скомандовал тут же Кутузов, стоя на бруствере, как только солдаты заняли передовой окоп.

Тут же курсанты отреагировали и припали к стенкам окопа, выставили вперёд автоматы, отыскивая противника. Всюду взмывала пыль, песок со стенок окопа прилипал к вспотевшим ладоням, намокшие вещмешки тянули вниз. Солдаты наблюдали за следующим рубежом, по шеям их сбегали холодные капли дождя и пота, уши закладывало, и противогазы душили.

– Взвод, первые номера пошли!

И вновь зелёная одичалая толпа пришла в движение. С усилиями выбираясь из глубокого окопа, новобранцы поднимались и перебегали, падали, перекатывались. Родионов, повесив автомат на шею, приподнялся на руках и выбрался из окопа. Едва видя что-то перед собой, он побежал, петляя, вперёд. Дышать ему становилось всё тяжелее, стёкла противогаза запотели, и ничего уже не было видно далее пяти метров. Родионов упал на землю, откатился и вжался в неё всем телом, схватил её руками, положив перед собой автомат. Прошли лишь несколько минут с начала занятия, но его ноги устали под весом ноши, от сбивчивого бега они точно стали свинцовыми и не слушались. Михаил, лёжа на холодной мягкой земле, чувствовал, как капельки дождевой воды впитываются в его китель снизу и сверху, и тот становится влажным и тоже тяжелеет. Михаил вдруг ощутил, как что-то сковывает его дыхание. Он попытался сделать вдох, другой, но лишь маленький глоток кислорода попал в лёгкие, и он продолжал задыхаться. «Снять противогаз, вдохнуть свежий воздух, вот что нужно», – думал он про себя. «Нет, нельзя! Никакого свежего воздуха вокруг нет, там только отравляющий газ, всюду вокруг, там всюду – смерть». Лёжа так, обняв автомат, изнывая от жары, сырости и усталости, он сквозь перепачканные стёкла видел чёрную землю – близкую, цветущую, желанную, словно возлюбленная женщина. Он видел также как молодая травка в сантиметре от его лица слегка колышется на ветру и угадывал в том дыхание самой жизни.

«Впереди ещё пятьдесят метров продвижения, ещё пятьдесят метров» – думал он.

– Вторые номера пошли, вперёд! – раздалась команда.

Тактическое занятие, выдуманное в загадочном порыве Кутузовым, длилось всего двадцать минут. Так мало в обычной жизни и мало в далеком детстве, когда игра в войну была невинной дворовой забавой. Хотя не было в действительности над головами курсантов ни свистящих, пахнущих смертью пуль, ни звенящих свирепых осколков, не было даже газа или дыма. Всё равно молодым солдатам было и сложно, и страшно, и разные важные мысли появлялись в их головах. Многие тогда ощутили, какой может быть война, даже её маленький и короткий эпизод, осознали, чего стоит мир, те усилия, которые приложили прежде их деды и отцы для того, чтобы не было войны.

Двадцать восьмое июля, суббота, стало особенным днём. То был день присяги пехотного полка, и, хотя танкисты никак не были задействованы в том, праздник коснулся их также. С самого утра в полку происходило необычайное оживление, мотострелки все были чистенькие и разглаженные, идеально подшитые, и ботинки их лоснились на солнце. Офицеры блистали в изящной парадной форме, значки на их кителях и у некоторых награды отливали радужным светом. Множество гражданских лиц с раннего часу стало прибывать в полк и занимать выгодные места на плацу. Зевающие по сторонам солдаты восторженно наблюдали за миловидными улыбающимися девушками в ярких летних платьях, неустанно провожали взглядами полные всевозможных съестных припасов сумки, которые родители и старики охотно волокли любимым чадам.

– Смотри, какая красотка! Не идёт, а пишет! – говорил кто-либо в компании танкистов, стоящей на улице, или плотно толпящейся у окна.

– Меня больше будоражит сумка вон той скрюченной бабули, должно быть там килограммы пирожков и всякой вкуснятины! – говорил Скорев, провожая голодным взглядом туго набитую сумку, и все смеялись над ним.

– Ты всё готов променять на жратву, тебя и присяга не интересует, а ты просто хочешь живот набить! – дразнил его Кириллов, и все поддерживали шутника безудержным смехом.

Суета и всяческая подготовка наводились изумительные. Офицеры с командами солдат сновали туда-сюда, приносили на плац столы, разные папки с документами, устанавливали звуковую аппаратуру. Внутри казарм всё также было занято различной деятельностью. Солдаты приводили в бесподобный порядок свой внешний вид, получали автоматы, повторяли слова воинской присяги. Сержанты были весьма рады происходящему оживлению, пинками подгоняли нерасторопных бойцов, собирали компании вокруг себя и травили байки. Танкисты, в субботу обыкновенно производящие уборку казармы, из-за мероприятия освобождались от многих обязанностей и предоставлялись едва ли не на целый день самим себе.

– Собираются, как будто парад победы проходит! – рассуждал Прокофьев, когда первое отделение первого взвода почти в полном составе расположилось у окна и внимательно следило за происходящим.

Около девяти утра пехотный полк был готов к предстоящему событию. Плац оказался заполнен до отказа ротами и ровно, по линии окружен неисчислимым количеством гражданских. Вся эта пёстро-нарядная гурьба народа с видеокамерами, цветами и подарками, шумливая и разрозненная, составляла разительный контраст с неподвижными, словно застывшими стройными колоннами молодых солдат. Лишь в начале колонн их однообразный зелёный оттенок разбавляли белоснежными рубашками офицеры.

Принятие присяги в тот день происходило во многих частях по всей стране. Командиры считали, что это, наконец, преодоление и правовой ступени службы, после которой новобранец действительно называется солдатом и подвергается в полной мере ответственности за все свои проступки.

В десять часов командир пехотного полка вышел из штаба к трибуне, за ним же следовали его заместители и начальник штаба. Заняв своё место, он в короткой речи поздравил присутствующих и объявил о начале мероприятия. Затем оркестр заиграл марш, со стороны штаба вышла знамённая группа с российским флагом, вооружённых сил и сухопутных войск. Группа прошла вокруг плаца, с большим трудом преодолевая огромные рытвины и ямы в асфальте на своём пути. Наконец знаменосцы заняли надлежащее место в строю полка, и командир дал приказ приступать к принятию присяги. Далее последовал тот самый значимый обряд, которого ждали с нетерпением и солдаты, и их родственники, но который не слишком зрелищен. Командиры мотострелковых учебных рот вышли из строя и развернулись лицом к новобранцам. Рядом к ним были вынесены столы, обтянутые красной тканью, и принесены такого же цвета папки. Солдаты выходили по одному, зачитывали клятву, расписывались и жали руку командиру роты. Это небольшое дело, длящееся в каждом случае не более двух минут, продолжалось полтора часа, и ближе к концу его молодые солдаты как могли незаметно изворачивались, разминая спины, затёкшие от сильного напряжения и давления автоматного ремня. Гражданские, которым всяческое ожидание и однообразное действо быстро надоедает, уже через полчаса зашевелились в нетерпении. Дети и подростки, находящиеся здесь, изнывали от скуки и необходимости соблюдать приличия, а терпеливые матери пытались их утихомирить пленительными обещаниями.

Наконец, когда церемония была исполнена, командир полка проговорил лаконичное напутствие солдатам и враз растворился в толпе штабных служак. Под воодушевляющую игру оркестра была дана команда разойтись, и тогда любящие матери и гордые отцы устремились к своим сыновьям. То был действительно яркий и солнечный праздник: объятия и приветствия не прекращались, поздравления и наставления звучали отовсюду, глаза блестели от слёз счастья, а руки дрожали от волнения.

– Вот же праздник, так праздник! – говорили танкисты между собой, сидя под окнами в своей казарме и с упоением следя за происходящим.

– Нам предстоит то же самое, уже завтра!

– Скорее бы поесть по-человечески…

После принятия присяги, возвращения оружия в расположение роты и ещё некоторых мероприятий те из солдат, к кому приехали родственники, были отпущены до девяти вечера в увольнение. Отдельные лица, которые желали остаться в городе на ночь или на две, обсуждали с командиром особые условия, и то, как правило, была покупка для роты каких-либо строительных материалов, краски, шпатлёвки, канцелярской бумаги и ещё чего угодно. После таких сделок командиры становились куда сговорчивее и, передавая солдат на поруки их родителям, с улыбкой до ушей желали им приятного отдыха.

К двум часам дня большая часть торжества завершилась, люди в основном разошлись, оставив на плацу неимоверное количество мусора, бумажек и пластиковых бутылок. Для их уборки была выделена рабочая команда из тех, кому не посчастливилось отправиться в увольнение. Танкисты же вышли из казармы лишь на обед, оказавшийся, по случаю присяги у пехоты, хорошим и весьма сытным для всех. После этого курсантов, как и водилось, разделили на группы и отправили по разным поручениям, однако до самого вечера они могли любоваться гуляющими по части прелестными девушками и следить за перемещениями полных благоухающей домашней еды бабушкиных сумок.

Утро следующего дня началось рано уже для танкистов. В воскресение, двадцать девятого июля, состоялась присяга у них. Удивительно точно всё повторилось в этот день как накануне у мотострелков за исключением того лишь, что небо над головой было не таким безоблачным и ветер иногда проносил по плацу клубы пыли. Всё торжество прошло в том же самом порядке. Куандыков вышел и отдал приказ, под игру оркестра прошла знамённая группа, вышли офицеры и стали принимать присягу у солдат.

Сложно определить, какое место в жизни и военной службе новобранцев занимали эти серьёзные минуты. Неверно будет сказать, что курсанты приходили в восторг от посвящения в солдаты. Довольно давно, как только призывники облачились в военную форму и принялись изучать порядки службы, необратимые изменения начали свершаться в их головах, сердцах, душах. Они стали превращаться в солдат, медленно и постепенно, как то и должно происходить, и присяга не могла стать решающим обстоятельством, даже сколько-нибудь важным. Невозможно дать почтальону ружьё и сделать его стрелком. Невозможно одеть человека в защитный китель и тем сделать его солдатом. Невозможно привести к присяге роту курсантов и тем сделать их военнослужащими. То трудоёмкое, длительное и всегда ответственное занятие, когда мужчина превращается в солдата, воина, и оно нуждается главное в порядке, обучении, времени. Солдаты воспитываются в первую очередь месяцами службы и делом, и никакие другие события, начинания вроде краткосрочных курсов боевой подготовки, которые часто имеют место в истории, не принесут желаемого результата.

Так и нынче, произнося слова клятвы, многие из юных танкистов если и задумывались над значимостью происходящего, то не всегда и в полной мере понимали её. Безусловно, решающий момент свершился, по всем своим смыслам закон теперь считал этих желторотых юнцов военнослужащими, солдатами, однако сказать стоит другое. Даже годы спустя многие юноши с трудом понимали и представляли, чего от них однажды могут потребовать, обратившись к сказанным ими оным солнечным июльским днём словам.

Отец, мать и брат Михаила присутствовали на торжестве. До начала они все вместе увиделись, пока танковая рота строилась возле казармы, но не успели обмолвиться и парой слов. Во время присяги его семья находилась почти против него, брат снимал происходящее на видеокамеру, отец блаженно улыбался и то и дело махал сыну рукой, а мать не успевала вытирать набегавшие слёзы. Ей многое казалось в тот миг сном, и не столько она плакала от радости встречи с сыном, сколько от неожиданности случившихся перемен в её жизни. Перед ней стоял её младший сын, не так давно, кажется, приносивший ей дневник для проверки, приходивший целовать её на ночь, принадлежавший безраздельно ей одной, уже в военной форме и с оружием, являющийся наряду с сотней других юнцов частью какого-то подразделения, и произносил слова какой-то клятвы, держа в руках какую-то папку, обшитую красным бархатом.

«Клянусь свято соблюдать Конституцию Российской Федерации, строго выполнять требования воинских уставов… Достойно исполнять воинский долг, мужественно защищать…» – звучали тут и там слова клятвы. Искрились вспышки фотоаппаратов, играл оркестр, командиры рот принимали присягу и жали руки курсантам. Родители солдат, гордые своими отпрысками, расплывались в благосклонных улыбках и рукоплескали. Солдаты, исполнившие обряд, звонко выстукивая шаг ботинками, возвращались в строй и облегчённо выдыхали, спрашивая у своих сослуживцев и незаметно указывая в цветастую толпу гражданских: