Горькое похмелье

Глава первая

Грянул оркестр, выстроившийся вдоль вокзального перрона.

На станцию Гуляйполе прибывал «скорый бронированный» самого легендарного Павла Ефимовича Дыбенко, в недавнем прошлом наркомвоенмора, а ныне начальника дивизии, взявшей Екатеринослав. К бронепоезду были прицеплены два классных вагона.

Но едва паровоз, сбавляя тяжелое дыхание, остановился, не из закованного в броню мрачного серого салон-вагона, а из будки машиниста, прогремев тяжелой бронированной дверью, вылез бывший матрос Дыбенко. И тотчас к нему подбежали выскочившие из вагона братишки-балтийцы, на всякий случай окружили его настороженным эскортом, держа маузеры наготове.

Перрон из-за клубов пара плохо угадывался. Но когда ветерок развеял сизую завесу, стало видно, что нигде никакой опасности нет. Лишь поблизости поблескивал медью оркестр.

По почти незаметному знаку Махно оркестр, на этот раз куда более сыгранный, чем прежде, и в расширенном составе, грянул «Интернационал». Дыбенко и сопровождающие его матросики взяли под козырек.

Махно со своим тоже весьма экзотическим окружением из черногвардейцев подошел к Дыбенко. Нестор принарядился. На нем была новая венгерка с пышными витыми шнурами алого цвета, и конечно же высоченная папаха, и брюки с лампасами, и сапоги на высоких каблуках. Но разве потягаешься с почти двухметровым красавцем Дыбенко!

Бывший матрос, тоже украинский крестьянский сын, был сделан из более удачного материала. Росту метр девяносто, черные, как вороново крыло, волосы, черные размашистые брови, усы вразлет, борода клином, карие, невероятной глубины глаза, прямой, резко очерченный нос…

Порождает же таких красавцев ненька Украина! Вот так однажды, путешествуя по Черниговщине, встретила императрица Елизавета Петровна простого козака Сашка Розума. Ахнула при виде такого писаного красавца и сделала его некоронованным царем России, своим морганатическим супругом…

В ответ на честь, отданную красным полководцем, Нестор протянул руку для пожатия, представился:

– Махно! Нестор Иванович!

– Павло Дыбенко, – ответил гость рокочущим басом. – Начальник непобедимой первой Заднепровской Украинской героической дивизии.

– Пройдемте, товарищ Дыбенко, для смотра войск и знакомства с нашим революционным Гуляйполем – вторым Петроградом, – столь же высокопарно произнес Махно.

Дыбенко ухмыльнулся в усы, но постарался скрыть усмешку: уж больно серьезен и суров был вид маленького Махно.

– Сами прибыли чи с супругой? – дипломатично осведомился Махно.

– Спит, – широко улыбнулся Дыбенко и с гордостью полуграмотного человека пояснил: – Всю ночь статью писала. Пишет, зараза, як семечки лузгает!.. Прошу прощению, Нестор, а нельзя оркестру малость горло придавить? Пока мы то-се, пускай жинка ще немного поспит.

Юрко, идущий чуть сзади Нестора, тут же бросился к оркестрантам. И через мгновение музыканты продолжили все ту же бравурную музыку, но только в «нежном» исполнении. Играли одни скрипки.

– Молодец! – похвалил Махно адъютанта, стараясь держаться в трех шагах от Дыбенко, чтобы не показывать, что его папаха достает начальнику дивизии едва ли до плеча. И, опять же за спиной пальцем, он подманил из эскорта Галю Кузьменко: – Дозвольте познакомить вас, Павло Ефимович, с моей супругой Галиной Андреевной Кузьменко, анархисткой еще с дореволюционного времени, заведующей нашим агитпропом.

– Очень приятно! – Дыбенко крякнул и подправил ус. Галина произвела на любвеобильного матроса приятное впечатление. Она была в черной кубанке, кожаной черной куртке, длинной черной юбке, хромовых черных сапожках. «Лицо Гуляйполя!» – Очень, очень приятно! – еще раз повторил Дыбенко, соблюдая политес, которому выучила его образованная жена Александра Коллонтай. Вот только черные знамена! Но таких знамен у себя на Балтике Дыбенко насмотрелся вдоволь. Не привыкать!

На привокзальной площади выстроилось анархистское войско, одетое разношерстно, но благопристойно. Ряды ровнехенькие. Тачанки Кожина глядели на площадь тупорылыми «Максимами». Конница сдерживала в ряду лошадей.

Взгляд Дыбенко остановился на Щусе. Тот как «разжалованный» сидел на коне в общем строю. Свой братишка, «Иоаннъ Златоустъ».

– Смирно! – прокричал Черныш. – Равнение на середину!

Ряды четко выполнили команду. Придерживая шашку, Виктор подбежал к Дыбенко, отрапортовал:

– Товарищ начальник героической дивизии Заднепровья! Революционная анархическая армия батьки Махно для торжественного смотра построена!

Дыбенко оглядел всех, остался доволен. Крикнул мощно, перекрывая скрипки:

– Здравствуйте, товарищи революционные бойцы!

– Слава товарищу Дыбенко! – дружно ответили уже отрепетировавшие приветствие махновцы.

– Ну вот, – пробасил Дыбенко. – А говорили: какая-то банда!

– Не верьте злым языкам. Завидуют, – сказала Галя.

Дыбенко повернулся, благосклонно кивнул.

Скрипки в бодром маршевом темпе заиграли «На палубу вышел, сознанья уж нет…». Специально для морячка Дыбенко.

Неподалеку гостей ждали тачанки, застеленные коврами. На передней восседал кучер Степан.

Потом Махно и Дыбенко пили в бывшем доме Кернера, специально подготовленном для замечательных гостей. Интерьер обновился. Исчезли хрупкие китайские вазы, слишком хрупкие для нового времени, исчезли портреты в тяжелых золоченых багетах, зато появились иные. Маркс соседствовал с Бакуниным, Энгельс – с Кропоткиным. И еще на стене появился портрет лейтенанта Шмидта, как некий знак примирения между анархистами и коммунистами, ибо он не принадлежал ни к тем, ни к другим, считая себя революционером чистой воды. К тому же моряк! Для Дыбенко – несомненный герой.

Павел Ефимович даже крякнул и поднес ладонь к виску, отдавая честь лейтенанту.

– Добре! – пробасил он. – Этот человек показал мне, пацану, шо такое революция и в какую сторону по жизни шагать. Мне тогда пятнадцать годков было, как его расстреляли. И скажи, Нестор Иванович, шо я тогда из себя представлял? Обыкновенный черниговский хлопчик. Конюх. А як за душу задело! Всю судьбу вывернуло!

Он постоял рядом с портретом, как бы давая понять свою причастность к великим делам.

Галина была довольна. Это она достала и повесила в бывшем кернеровском доме портрет Шмидта.

Дыбенковские морячки из охраны смешались с махновскими черногвардейцами. Под широкой лестницей кернеровского особняка, у столика со всяческой снедью и батареей бутылок, Щусь, со следами нагайки на лице, которые можно было принять за боевые шрамы, спорил о чем-то гальванометрическом с морячком, на бескозырке которого было выведено «Стерегущий».

Действительно, что может быть сделано на корабле без гальванометриста, по-нынешнему, без электрика! Снаряд главного калибра из шахты не подашь, гирокомпас не закрутишь, подводная лодка в глубине будет беспомощной…

А в комнате, что была когда-то кабинетом промышленника Кернера, уже изрядно подвыпивший Дыбенко, приобнимая Нестора, говорил:

– Здорово у тебя, батько! Осталось тебе только к большевикам перейти – и будешь ты главным человеком на Украине. Сам Антонов-Овсеенко мне сказал: сагитируй, и мы сделаем Махно военным комиссаром Украинской республики…

– Не, – покачал головой тоже уже хорошо подзахмелевший Махно. – Никак. У нас селянами никто не командует. Ни большевики, никто. Мы власти не признаем.

– А-а, – махнул рукой Павло Ефимович. – Власть кажному нравится. Мне, думаешь, не нравится? И тебе нравится.

– Не. Мне не нравится.

– А чего ж тебя батькой зовуть? У батьки шо, над сынами власти нема?

– То у вас, у большевиков, власть! А у нас – авторитет. Свободное уважение.

– А ты думаешь, я – большевик? – Дыбенко оглянулся по сторонам, почти шепотом признался: – Меня ще год назад из партии турнулы. До сих пор не восстанавлюють.

– За шо? – поразился Махно.

– Под Нарвой германцы мой отряд побили. А я ще по дурости слово дал, шо не пропущу германца. А он як вдарил тяжелым калибром. Ну, мы и драпанули, як зайцы. А козлом отпущения ЦеКа потом меня назначило: дескать, не было в войсках дисциплины! Анархия! Хотели расстрелять! Да-а!.. Жена спасла, до Ленина ходила…

Он стал рассказывать, как провинился во второй раз: был послан в Крым для подпольной работы в тылу у немцев, но по дурости завалил явку. Попал в контрразведку. Ребят постреляли, а его опять выручила жена, снова пошла к Ленину. Тот, хоть и был несгибаемым вождем пролетариата, а растаял при виде красавицы-революционерки, праправнучки выдающегося поляка Гуго Коллонтая, главного идеолога у повстанцев Костюшко.

И еще не раз выручала прекрасная Александра своего незадачливого мужа. Любила. И он ее любил, насколько может любить красавец и волокита.

Дыбенко помотал головой, стараясь избавиться от тяжких воспоминаний. Махно тем временем налил ему и себе. Поровну.

– Гляди, ты себе, як и мне, наливаешь. Гордый! – сказал Дыбенко. – Хочешь доказать, шо перепьешь?

– Перепью! – с усмешкой ответил Нестор. – Мы, козаки, никому не уступаем!

– Ну, ха-ха! – Дыбенко опрокинул чарку. – Ты действительно батька! – И посерьезнел, вернулся к прерванной теме: – Троцкий был за расстрел, зараза! Потом на мое место – Фрумку Склянского. Шоб он мою армию дисциплинировал.

– Ну и что Фрумка?

– Он это… в армии децимацию ввел. – Слово «децимация» далось моряку с трудом.

– Не знаю такого слова.

– Страшное слово. Выстраиваешь полк – и… хто не схотел в атаку идти… кажного десятого. Для острастки других. Не подействовало, ще раз… кажного десятого. Моя жинка говорит, это изобретение Французской революции. Децимация и эта… гильотина. Ну, голову культурно отрубать. Якой-то французский врач придумав. Фрумка, гад, тоже из военных врачей. Офицер!

– Чего твоя жинка не йдет? – спросил Нестор. – Выпила б с нами.

– Да ты шо? Не ест, не пьет. Все пишет и пишет. Страшно подумать, яка умна.

– Моя тоже, – похвастался Махно. – Анархию понимает, як букварь. Свободна.

– Ну уж моя свободна – по некуда. Ты про теорию «стакана воды» слыхав? Они ее вместе с одной немочкой, с Кларой Цеткин придумали. Сильнейшая, я тебе скажу, теория. Я потом объясню!

Они снова выпили.

– Так ты мне оружия и припасов дашь? – спросил Махно.

– Не, не дам. Но если войдешь в мою непобедимую Заднепровскую, тогда – другой разговор!

– А кем зачислишь?

– Командиром бригады.

– У тебя сколько народу в дивизии?

– Двенадцать тысяч, – почему-то шепотом ответил Дыбенко.

– А у меня шестнадцать. Как же я пойду к тебе комбригом?

Это уже было похоже на ярмарочный торг двух селян.

– Твое дело, – сказал Дыбенко. – А такой же батька, як ты, пошел до меня комбригом.

– Это кто ж такой? – Махно сделал вид, что не знает, о ком речь.

– Григорьев.

– Ну, какой он батько! Он атаман! То – другое…

– А для меня все равно, шо батька, шо атаман… Так вот, недавно я был у Григорьева в Александрии. У него зараз уже тысяч тридцать штыков и сабель. Шесть бронепоездов. И – комбриг! Не погнушался!

Махно задумался. Он хорошо знал и атамана с Правобережья, и то, что он обладал такой внушительной силой. И это ранило самолюбие батьки.

– Бронепоезда мне ни к чему, – с видимым равнодушием сказал Махно и покачал головой. – У меня тачанки. Моя стихия – степь.

– Степь – это хорошо! – захрустел огурцом Дыбенко. – А скажи: ты своими силами город смог бы взять? Ну, там Бердянск, к примеру, или Мариуполь?

– С оружием, с боеприпасамы – влегкую. Я ж Катеринослав брал!

– А потом бы повернул на Донбасс? На Юзовку? Пошел бы?

– Тоже не задача.

– Я серьезно.

– И я.

– А я бы махнул на Крым!.. Крым, братишечка, це целое государство! Хто владеет Крымом, тот владеет Черным морем. Жинка где-то вычитала. И теперь я даже во сне вижу себя дядькой Черномором!.. Я б на Крым подался, а тебе за то – боепитание. По нормам Красной армии!

Махно весело смотрел на Дыбенко, размышлял над его предложением. Прельщала мысль, что не надо будет больше думать о снабжении оружием, боеприпасами. Особенно – боеприпасами.

– Троцкий мне запрещает идти на Крым. Ленин тоже. Говорят: защищай Донбасс, и все! А у меня в голове Крым, будь он неладен! Возьму цей чортов полуостров – и все свои грехи искуплю. А заодно отыщу тех контр… ну, тех, шо меня арестовалы. И повесю их прямо на Графской пристани. Там на лестнице аккурат четыре фонарных столба. – Дыбенко стукнул кулаком по столу. – И мой начальник политотдела меня поддерживает!..

– Супротив Ленина? – покачал головой Нестор. – Это уже сильно похоже на брехню. Шоб комиссар тебя супротив Ленина поддержал – ни в жисть не поверю!

– Мы с моим начальником политотдела в полном комплекте! – обидевшись, снова стукнул по столу красный от горилки Дыбенко. – Як заряд с пушкой!

В этот момент дверь, ведущая в соседнюю комнату, отворилась, и в комнату вошла высокая, стройная, очень красивая дама в совершенно буржуазном халате, с высокой «господской» прической. Тонким пальчиком она вытирала уставшие глаза.

– Павел, опять? – спросила она, глядя на стол.

Дыбенко и Махно разом встали и как бы мгновенно протрезвели.

– Важный разговор, Сашенька, – стал оправдываться Дыбенко. – Может, сейчас решается весь ход войны. От товарищ Махно готовый влиться в нашу дивизию. У него тридцать тысяч войска, – не моргнув глазом, соврал он и затем указал в сторону роскошной женщины: – А это, товарищ Махно, жена моя, Александра Михайловна Коллонтай, начальник политотдела моей непобедимой дивизии.

Нестор учтиво склонил голову. Он не знал, как следует здороваться с этой барыней. Коллонтай слегка усмехнулась: она поняла причину замешательства батьки. Неистребимое крестьянское начало: нелюбовь и одновременно почтение к «господам».

– Не переусердствуйте, товарищи, – попросила она. – Я имею в виду ваше поле боя. – Она указала на стол.

Дыбенко поспешил ее проводить. При этом, оглянувшись на Махно и озорно ему подмигнув, он как бы шлепнул ее по роскошному, подчеркнутому пояском заду. Но не дотронулся, не осмелился. Тихо закрыл створки двери.

Затем вернулся к столу, покрутил свой черный ус, сливающийся с черной же – не большой и не малой – бородой. Пригладил буйную шевелюру. Антрацитовые его глаза сияли озорным и победительным блеском. Вот так же, наверное, сияли глаза его земляка черниговского казака Алёшки Разумовского, бывшего пастуха и певчего козелецкой церкви, когда он прельстил императрицу Елизавету Петровну и стал фельдмаршалом и графом.

– Да! – выдохнул он. – Женщина, скажу я тебе, Нестор! С юных лет в революции. Дочь генерала. И бывший муж ее – тоже генерал! И представь себе: я, бывший матрос первой статьи, одна лычка на погоне, такую кралю в койку уложил! От шо такое революция! – Дыбенко разлил в стаканы горилку: – Давай же, батько, выпьем за эту великую бурю!

– Ну так шо? Кто кого перепьет? – подняв чарку и, словно желая взять некий реванш за поражение в происхождении жен, спросил Нестор.

– Настырный ты, черт, анархист! – улыбнулся Дыбенко. – Но флот никогда никому не сдается! – Потом посерьезнел, одолевая пьяную дурь: – О деле!.. Я тебе человек пять своих командиров и комиссаров оставлю. Так надо. А то не поверят, шо ты под мое командование пошел. Григорьеву я человек двадцать пристроил. Не возражав…

– А чего ж ему возражать?

– Дурень ты! – сказал Дыбенко беззлобно, как собутыльнику. – Я, може, в чем и поганый, но я без хитрости и дипломатии. От сердца отрываю, настоящих большевыков. Воюють без огляду и умеючи. От так!

– А зачем мне большевики?

– Ты их в свою веру перевербуй, если сумеешь. Озерова Яшку с кровью отрываю. Бывший штабс-капитан, эсер-максималист, но перешел до большевизма. Пятьдесят три ранения, понял?

– Такого не бывает! – возразил Махно.

– И я так думав. Самолично до дохторов водил на смотрины. На спор. Золоту шашку проиграв. Ханска шашка, с музею… Будет у тебя начальником штаба лучше, чем у Деникина генерал Лукомский… чи як там его…

– У меня есть начальник штаба.

– Будет ще один. Посадишь на оперативный отдел. Не прогадаешь!

Утром начальник Заднепровской непобедимой спал на диванчике в той же комнате, где «обсуждались дела». На столе теснилась батарея пустых бутылок от казенной горилки с перцем.

В соседней комнате неутомимая Александра Михайловна заканчивала статью о революции и женском вопросе. Храп красавца-дикаря, раздающийся за дверью, ее не тревожил. Прервавшись на полуслове, она стала смотреть в окно, покусывая кончик ручки. Взгляд ее был мечтателен…

…А Нестор Махно вместе с Лашкевичем и Каретниковым уже с раннего утречка осматривали собранные во дворе экипажи – тачанки и брички. Еще без «Максимов».

– Я так думаю, шо с десяток пулеметов мы ще выпросим, – говорил батько. – Так шо, Карета, подбирай хороших стрелков, а ты, Тимош, отбери обученных стрельбою коней… И не парамы будем, а тройками и четверками. И шоб только пыль пошла по Украине!

Он вытер со лба пот. Юрко, стоявший рядом с глечиком и глиняной кружкой, спросил:

– Може, россольчику, батько?

И, не дождавшись ответа, налил в кружку мутного рассола. Махно, крякнув, выпил.

– А даст он столько пулеметив? – засомневался осторожный Лашкевич.

– Золотой человек! – успокоил хлопцев Нестор. – Мы ж з им теперь кореша. И бронепоезд бы отдал, та только на кой хрен он нам нужен!

Дыбенко, и верно, сдержал слово. К вечеру на станции стали выгружать из вагонов ящики с патронами, тяжелые связки новых винтовок, выкатывали пулеметы…

Начбоеснаб Заднепровской дивизии, тоже матрос, но со счетами и блокнотом, что-то отмечая, бросил:

– Тут товарищ Дыбенко указал: два трехдюймовых орудия… Но зачем вам орудия, у вас, наверно, и артиллеристов нет?

Махно ухмыльнулся:

– У нас, братишка, артиллеристов больше, чем в церковном хоре певчих. Даже вам можем позычить! – И небрежно приказал Юрку: – Командующого артиллерией сюда!

Пока они шли к платформе с пушками, к Махно подбежал Павло Тимошенко, вытянулся.

– Примешь два орудия, с боекомплектом. И проверь, шоб все было в порядке.

– Слушаюсь!

– А говорили, у вас банда… – заметил начбоеснаб.

– Заладили: банда, банда. Сам подумай, какая банда смогла б сладить с помещиками, с офицерами, с германцами, с Петлюрой? И с Деникиным сладим.

– Никаких сомнениев! – согласился матрос-начвоенснаб. – Только ж в газетах так пишуть.

– Газета – то баба на базаре, – сердито ответил батько. – У нас в Гуляйполе була баба Лындычка. Чи фамилия у неи така, чи за то так прозвали, шо по селу без дела лындала. Утром, чуть свет, ложку за пазуху – и от хаты до хаты. Где поснидае, где пообедае. Все сплетни собере, всю брехню по-своему перебрешет. Баба! А то ще у мене в армии такый же завелся – Сашко Пронин. С виду – козак, а гнилой. Сплетник. Сплетню, як пряжу пряде. Всех со всеми перессорыв. Смотрю: розлагае армию. Пришлось расстрелять. Не должни на свете такие жыть! Наверно, и там, в газетах, такие сидять.

– А шо ж с той бабой? Ну, с Лындычкой? – поинтересовался матрос.

– Говорили мне: вроде ей сельские бабы самосуд устроили. Утекла с Гуляйполя. Но, видать, жива. Брехня ж в газетах не переводится…

…А тем временем в комнате станционного телеграфа Дыбенко диктовал телеграфисту, сидящему у аппарата Юза:

– «Харьков, по местонахождению… Командующему Украинским фронтом Антонову-Овсеенко. Приняв армию батьки Махно як бригаду в Заднепровскую дивизию. Войско надежне. В ближайши дни вступит в борьбу за Донбасс. Считаю необходимым отметить заслуги товарища Махно в освобождении обширного района Левобережья Украины. Это ускорило бы его полный переход под наши знамена. Сам отправляюсь освобождать Крым от белых войск, будучи уверенным в силе войск батьки Махно, который принял в свои ряды несколько ответственных большевиков. Товарищ Махно не дасть Деникину овладеть Донбассом. Начдив Заднепровской Дыбенко».

На следующее утро вокруг бронепоезда по-муравьиному мельтешили дыбенковские матросы и солдаты с жестяными красными и «химическими» звездочками на фуражках и папахах на месте былых царских кокард.

Махно со своим штабом провожал начдива. Поднялась в салон-вагон Александра Коллонтай. Она была на этот раз вся в коже, перепоясанная ремнями, в кожаной же фуражке, с револьвером в кобуре. Безумно хороша!

– До свидания, товарищ Махно. – Она поднесла руку к локону на виске.

– Счастья вам, – по-селянски ответил Нестор. Чести анархисты не отдавали, увы! А так было бы красиво!

Бронепоезд, коротко свистнув, заскрежетал сдвигаемыми вагонами. Дыбенко еще стоял у подножки. К нему подбежал телеграфист:

– Срочная, товарищ начдив!

Дыбенко протянул ленту между пальцами: «Ленин, Троцкий категорически против Крыма. Защищайте Донбасс, энергетическое сердце Республики, ворота на Украину. Зампред Реввоенсовета Склянский».

Дыбенко усмехнулся, дал прочитать телеграмму Махно.

– На тебя надёжа, – сказал матрос и поднялся на ступеньки вагона. – Они не понимають, шо такое Крым! – И приказал телеграфисту: – Отвечай! «Москва. Ленину, Троцкому, Склянскому. Телеграмма не вручена. Дыбенко из Гуляйполя выбыл. Местонахождение неизвестно. Яков Озеров».

Медленно двигался вагон. Махно шел рядом с вагоном, на ступеньке которого стоял Дыбенко.

– А все ж таки, – почесал лохмы Махно, – шо за теория такая, про стакан воды?

– Заело? – рассмеялся матрос. – Про это, братишка, цела книжка написана. Полдня надо пересказывать. Встренемся в следующий раз, засядем на всю ночь, и я тебе в подробностях ее перескажу. А если коротенько, это теория про то, шо мужчине с женщиной должно легко сойтись, все равно як выпить стакан воды. Постоянна любовь – то буржуазный пережиток. Дети пойдуть – для них приюты. Семью тоже отменим…

– А что ж останется? – искренне изумился батька.

– Торжество вечной любви, – заявил Дыбенко.

Поезд набирал ход. Дыбенко скрылся в вагоне, в двери встал часовой.

Прошел еще один бронепоезд, потом вагоны с войсками, платформы с артиллерией, броневиками. Но, похоже, не эта демонстрация большевистской мощи привела в глубокую задумчивость Нестора. Он размышлял над последними словами Дыбенко.

– «Стакан воды»… Генеральская дочка… Ну и ну!..

Удивленно пожал плечами и зло сплюнул себе под ноги. Анархистский ум, крестьянское сердце…

Глава вторая

Спустя сутки на станции Гуляйполе снова поднялась суета. Махновцы по мосткам заводили в теплушки лошадей. На крышах устанавливали пулеметы. Дальше, на платформах, уже стояли тачанки. На одной из платформ – две пушки, на лафетах сидели Павло Тимошенко, Мыкола, другие артиллеристы…

Новенький штабист Яков Озеров, склонив набок поврежденную шею, смотрел по сторонам и что-то записывал в кожаный планшет-сумку. Планшет – загляденье. Прощальный подарок Дыбенко.

– До Нельговки едем тихонечко, без шума. Подбираем людей. Там разгружаемся. Полк Чубенко заходит в Бердянск от Петровской, – разъяснял командирам Черныш. – Левадный, Каретников – от Ногайска, через Андреевку. В город входим разом, в шестнадцать часов. Пушки – в первых рядах, кадетов придется вышибать из домов. В Бердянске крепкие, кирпичные дома, есть даже в три этажа…

Махно слушал четкую речь Черныша как музыку. Это уже было похоже на армию, не на ватагу из плавней.

Начштаба не без ревности поглядывал на Озерова. Бывший штабс-капитан все что-то черкал в планшете, морщил лоб.

– Ты, Черныш, не крути головой, як та птичка на ветке, – успокоил начальника штаба Махно. – Озеров размышляет. И пускай. Может, до чого-то толкового и додумается. У нас скоро столько бойовых направлений будет, шо и трех штабов не хватит. – Отыскал взглядом Садираджи, подозвал: – А ты, Дмитро, двигай на Мариуполь. У тебя там, говорил, сплошь родня?

– В Мариуполе, батька, каждый второй – грек, а каждый второй грек – мой родич, – ответил Садираджи.

– В город врывайся с шумом! Вышибут – не беда. Твоя задача, шоб в Бердянск не подошло подкрепление кадетам.

– Будь уверен, батька. Собака не проскочит.

– И шуму, шуму побольше!

– Паника будет, как при пожаре в бардаке, – усмехнулся Садираджи. Свою просторную, яркую рубаху он подпоясал широким кушаком, сунув по бокам два револьвера: только рукоятки с насечкой торчали. Особый шик бывшего контрабандиста.

Вскоре все два эшелона были загружены. План Махно, подтвержденный расчетами Черныша и Озерова, был несложен, но велик по замыслу: на марше овладеть азовским побережьем, вплоть до Таганрога, и, если удастся, захватить ставку Деникина. Потом повернуть на север и, используя железные дороги, через Ясиноватую и Елановку взять в клещи Юзово, «сердце Донбасса», как этот шахтерский городок называли большевики. Вот это будет операция!