Золотой Трон
Марпата вздохнул и посмотрел на Коддуса. Словно в подтверждение своей убежденности, что Тибет лучшее место на земле, он попросил старика рассказать ему про Хаджи-Тархан.
– Да что я могу сказать, – посетовал старик, – пожалуй, только то, что слышал от моих предков, да от людей… Говорят, очень давно эти земли принадлежали куманам, но татары отняли у куман их владения, поселились там и основали свое царство. А город, говорят, стоял в этих местах еще до похода сюда хана Бату, и назывался Аши-Тархан, что будто бы означает – «город большой, каменный». Про Аши-Тархан ходят еще и другие легенды, будто бы некий Аши, получив от своего хозяина свободу, со многими тарханами, что были у него, удалился к реке, на правой ее стороне сделал окоп и назвал его Аши-Тархан. А еще рассказывают, что поселился на этом месте благочестивый хаджа. Султан отдал ему это место в тархан, то есть беспошлинно. На этом месте возникла деревня, которая быстро выросла в город. Да что там, – вздохнул старик, – многое говорят, а кто прав, не разобрать. Говорят, двести лет назад город уже стоял. Возник, и все тут. А когда?… Какая разница! Не мог не возникнуть. Со всего света стекаются сюда пути, – подумав, добавил: – …и болезни.
И правда, черная смерть, что унесла жизни близких старика Коддуса, возникла в те страшные годы за Тибетом – на краю земли. Через Хорезм, Китай, Индию пробралась она и в Хаджи-Тархан, чтобы, алчно пожрав многие жизни, удалиться вдоль азиатского побережья Эгейского моря в Египет, в Сирию, а затем перекинуться на земли Святой Руси.
Марпата снова уловил в голосе старика горькие нотки. Еще не стерлись из памяти утреннее посещение кладбища и рассказ Коддуса о его семье. Опять молчание наполнило землянку. Только потрескивали сучья. Только пламя, возобладав над сыростью горящих поленьев, разгоралось все сильнее, наполняя землянку теплом.
6
Теплом наполнялась душа Марпаты, когда он вновь и вновь, все чаще возвращался мыслями во времена его детства, где еще был жив брат, где всей деревней от души веселились на праздниках. И всякий раз задумывался над тем, когда впервые пришла к нему мысль покинуть родину ради чужой земли? Почему в желании своем он был так неотступен? Как монах, много лет проживший в монастыре, Марпата знал: ничего не происходит в этом мире случайно. Даже самая малая случайность выстраивается со временем в закономерность. Мог ли тогда он, малолетний ребенок, постичь всю грандиозность его детской прихоти? Да и прихоти ли? Кто знает, может, останься Марпата жить на земле своих предков, он, как молодой росток, проросший не в той почве, не под тем небом, лишенный необходимого воздуха, зачах бы? Стало быть, его место здесь, под солнцем ханства кыпчаков, в Хаджи-Тархане, в этом сплетении торговых путей, дорог, наречий, в этом летнем местопребывании ханов, которое сами они называли тахтгахт. Марпате – потомку высокогорного пёба – труден был и воздух этих низинных мест, и обычаи народа, и его язык.
Но Марпата с детства чувствовал необходимость своего пребывания здесь, хотя еще и не осознавал времени, в котором ему предстояло жить. А между тем Хаджи-Тархан, Сарай ал-Махруса и другие города Великого Улуса едва оправились от страшного разгула черной смерти. Нещадно, без разбора забирала она жизни младенцев и стариков, женщин и мужчин, косила скот и все подвластное ей. Великий мор, шествуя по земле, уносил с собой несметное число жизней, а чудом уцелевшие люди не могли предать земле умерших, так много их было.
Марпата пришел на землю Хаджи-Тархана уже после того, как хан Джанибек направился с войной в Азербайджан и разбил войска Мелика Ашрефа – правителя этой горной страны. Этот завоевательный поход Джанибека стал последним успехом Улуг-Улуса. Год, когда Марпата пришел с караваном в Хаджи-Тархан, стал последним годом благополучия, спокойствия и сильной власти ханов этой могучей державы Чингизидов.
Хан Джанибек умер по пути из Тебриза в Сарай ал-Джедид. Узнав о смерти отца, сын его Бердибек (по мнению многих, повинный в этой смерти) вывел войска из Азербайджана и спешно направился в столицу. Уничтожив многих своих братьев, Бердибек взошел на ханский престол, заронив в землю своего государства проросшие зерна великого булгака [20].
Именно в таком государстве джучидов предстояло жить Марпате, и трудности его, как и его успехи, только начинались.
Глава VIII
1
Дни, что проводил Марпата в работниках у Зульхакима, тянулись скучно и монотонно. Аптекарь не доверял ему ничего, кроме мытья посуды и уборки помещения. Много раз за день Марпата переставлял на полках баночки, коробочки, беспрестанно стирая с них кажущуюся Зульхакиму пыль. Марпата читал названия снадобий, трав и порошков. Он видел, как сочетал их друг с другом аптекарь, отмечая в уме, как бы это сделал он. Занимаясь мытьем посуды, Марпата вспоминал, чему его учил Чинробнобо. Многое, что прописывал Зульхаким приходящим к нему горожанам, Марпата приготовил бы иначе. Где-то изменил бы пропорции, где-то состав. Многих трав и порошков аптекарь Зульхаким не знал, их вообще не знали на этой земле, а для тибетских высокогорий эти снадобья были столь же обычны, как излюбленная пёба ежедневная тсампа.
Марпата порой удивлялся тому, как можно было не знать тех или иных приемов, от которых зависело скорое выздоровление больного. Несколько раз Марпата пытался открыть Зульхакиму некоторые рецепты тибетских снадобий, но аптекарь всякий раз либо делал вид, что не слышал, либо нескрываемо раздражался. Понимая свое незавидное положение, Марпата умолкал, вновь принимаясь за каждодневную рутину.
Сегодня Марпата пришел в аптеку по обыкновению рано. Сделав все необходимые приготовления, он заканчивал наводить порядок на столе Зульхакима. Аптекарь любил, чтобы во время работы все было у него под рукой: его любимые весы, которые он считал самыми точными, ряд необходимых емкостей с порошками, мешочков с травами. И всякий раз Марпата должен был расставлять это строго в одной и той же последовательности, как того желал Зульхаким.
В комнату вошла Айгуль – дочь аптекаря. Обычно сдержанная, сейчас она была несколько взволнована. На ее луноподобном лике цвел румянец, а в глазах, глубоких, почти черных, сквозило беспокойство. За всю недолгую жизнь Марпаты Айгуль была первой девушкой, на которую он смотрел как-то иначе. Он и сам не мог объяснить как, но Айгуль волновала его. Ее гладкая мраморная кожа дышала весной, источая неповторимый еле уловимый аромат. И это влекло к ней Марпату еще больше. В монастыре он научился владеть своими эмоциями, и Айгуль даже не догадывалась о его интересе к ней.
– У отца сильный жар. Сегодня он всю ночь метался в бреду. Дайте что-нибудь, что могло бы помочь ему, – обратилась к Марпате девушка. Она беспокоилась за отца, оттого голос ее дрожал звонким колокольчиком.
Еще вечером аптекарь был совершенно здоров, но ночью он проснулся от сильной головной боли. Сердце бешено колотилось в груди, а щеки пылали. Перепуганное семейство суетилось у постели больного, стараясь хоть чем-то ему помочь. Позвали лекаря. Тот пустил Зульхакиму кровь и послал за снадобьем.
Марпата знал, для снижения жара в теле аптекарь всегда делал одну и ту же микстуру. Этой микстурой он напоил полгорода и считал ее панацеей. Среди множества аптекарских емкостей Марпата безошибочно нашел ту, что просила Айгуль, и протянул девушке.
Сегодня аптека осталась на пригляде Марпаты. За целый день лишь несколько человек заглянули к нему. Марпата выдавал нужные снадобья, если знал наверняка, что нужно посетителю. Если он в чем-то сомневался, то на правах ученика разводил руками.
Вот уже три дня аптекаря не отпускала болезнь. Он лежал в полузабытьи, иногда лишь ненадолго приходя в себя. Каждый день к нему являлся лекарь, всякий раз делая кровопускания. Но все это не только не помогало Зульхакиму, напротив, ему становилось хуже. За снадобьем прибегала Айгуль. Сегодня, когда Марпата отмеривал очередную порцию микстуры, она вдруг разрыдалась.
– Ничто, никто не в силах ему помочь, – от бессилья ее хрупкие плечики вздрагивали, – он не умрет? Ведь он не умрет, – она с отчаянной надеждой заглянула в глаза Мапфаты.
– Можно, я посмотрю на него? – спросил он Айгуль. В ее глазах возникло откровенное удивление. – Можно, я посмотрю на него? – повторил Марпата.
Всхлипывая, Айгуль неуверенно кивнула головой и повела Марпату к отцу. Аптекарь пребывал в забытьи. Раскрасневшееся лицо оплыло, губы потрескались. Его лоб прикрывала влажная тряпица. Беспомощное тело грузно лежало во множестве одеял и подушек.
Марпата посмотрел на Зульхакима. Это был совсем не тот, вечно суетящийся здоровяк. Сейчас он вызывал жалость.
– Если позволит госпожа, – обратился Марпата к Айгуль, – я приготовлю больному другое снадобье. Живя в Тибете, я изучал медицину. У нас несколько иные средства. Кое-что я привез с собой.
Уже после первого приема того снадобья, что дал Марпата Зульхакиму, больному стало легче. С лица сошла багровость, а хрип, беспрестанно вырывавшийся из груди, сменился ровным дыханием. Жар постепенно спадал. Аптекарь уснул.
Айгуль смотрела на Марпату изумленно. Теперь она не хотела отпускать его от постели отца. Все дни, пока Зульхаким был прикован к постели, Марпата находился около него. Уже третьи сутки он не выходил из аптеки. Мальчик-служка принес из землянки Коддуса его мешок, где хранилось все необходимое для снадобья, и толстый свиток с рецептами тибетского врачевания. Углубившись в записи, Марпата долго искал нужную запись. Найдя, размышлял, отвергал, искал вновь, пока, наконец, ему не встретился очень древний рецепт, доставшийся от старого монаха Тенчига. На счастье, в закромах своего дорожного мешка он нашел все необходимое для приготовления снадобья.
Зульхаким быстро шел на поправку. Теперь Марпата не замечал, как летело время. Он разрывался между аптекарем и его заведением. Марпата видел, что знания, полученные им в монастыре, принесли пользу. Это радовало, и Марпата стал немного смелее. Он даже несколько раз предложил свои рецепты тем, кто приходил в аптеку за снадобьями.
Теперь Айгуль смотрела на Марпату с нескрываемым восторгом, и, только ее отец оправился от тяжелой болезни, с радостью сообщила ему о чудесном рецепте Марпаты.
– Он добрый, он обязательно поделится с тобой секретом своего снадобья, – верещала над ухом Зульхакима дочь. – Ты будешь продавать это снадобье, и оно принесет тебе успех.
Но Зульхаким словно не слышал. Напротив, как только Айгуль заводила разговор о работнике и его лекарских знаниях, лицо аптекаря багровело, а скулы начинали ходить желваками. Оставляя увещевания дочери без ответа, он лишь громко сопел и отворачивался. Очень скоро аптекарь вновь занялся своим лекарским ремеслом. Казалось, силы, потраченные им за время болезни, вернулись к нему с лихвой. Он с еще большим усердием развешивал на весах порошки, готовил микстуры да высматривал вездесущую пыль на полках и стеллажах. Теперь для своей работы он использовал вдвое больше посуды, чем надобилось ему раньше, так что у Марпаты не оставалось ни единого свободного мгновения.
Казалось, аптекарь был загружен работой невпроворот до такой степени, что вообще перестал замечать работника, а если тот и попадался ему под руку, то всякий раз Зульхаким раздражался гневным окриком. Марпата не мог понять подобных перемен. Он не ждал благодарности, но озлобленности аптекаря он тоже не ожидал. Марпата беспрекословно выполнял все, что требовал Зульхаким, стараясь ни в чем не перечить хозяину. Он боялся потерять даже такую работу, даже те мизерные крохи, что достались ему с невероятным трудом.
За вечерним чаем в землянке он рассказывал Коддусу о переменах в отношении к нему Зульхакима. Старик от удивления только разводил руками. Он не знал его таким. Прежде Зульхаким был доброжелателен со всеми и не завистлив. Неужели это недоброе чувство овладело им?
И Зульхаким, освободившись вечерами от лекарских дел, оставался один на один со своими мыслями. Он и впрямь не на шутку обеспокоился познаниями Марпаты. Столько лет он был единственным аптекарем в городе. К нему шли со всей округи. Ему верили. И вдруг объявился какой-то пришлый иноземец, который пытался учить его! Нет! Зульхаким не мог допустить этого. «Избавиться… Всеми правдами и неправдами избавиться от работника. Но как?! Прогнать, или… Нет! Нет! Самое лучшее сейчас оставить работника подле себя, загрузить работой и ни в коем случае не давать ему проявлять инициативу» – так размышлял Зульхаким, и на сердце у него с каждым днем становилось все мрачнее, тем более что за столь короткий срок уже не один посетитель спрашивал о Марпате, о чудодейственных снадобьях, которые он предлагал людям.
2
Раннее утро, как обычно, погрузило Зульхакима и его работника в заботы, приготовления и ожидание посетителей. Аптекарь придирчивым взглядом оценивал стеллажи и полки, на которые Марпата только что расставил все имеющиеся баночки, кувшинчики, мешочки. Сегодня Зульхакиму не понравилось, в каком порядке расположил Марпата его принадлежности. Его рука занеслась было над всем этим множеством аптекарских мелочей, но разум вовремя охладил пыл. С чем он останется, если одним махом повергнет все это на пол?!
Скрипнула входная дверь, заставив Зульхакима унять свой гнев, и в следующий миг он уже превратился в услужливого улыбающегося добряка, готового прийти на помощь каждому, кто постучится к нему в дом.
На пороге стоял человек. Его длинный, расшитый золотыми нитями халат, застегивающийся посередине на пуговицы из драгоценных камней, его кожаные темно-коричневые сапоги, отделанные по голенищу шелковой тканью с золотой вышивкой, говорили о том, что в аптеку пожаловал весьма знатный и влиятельный вельможа.
Зульхаким мельком бросил взгляд на тугую кожаную мошну, что висела на поясе у вельможи. Блеск воображаемых в ней монет тотчас заставил аптекаря склониться в почтительном поклоне. Подобострастно кивая головой, он беспрестанно обнажал в улыбке поредевшие за жизнь зубы. Однако он уже успел жестом показать Марпате, чтобы тот удалился из комнаты.
Вельможа, окинув взором помещение, ответил на приветственные поклоны аптекаря еле заметным кивком головы.
– Чем могу служить господину? – Зульхаким заискивающе заглядывал в глаза посетителю.
Вельможа не спешил с ответом, а взгляд его скользил то по стенам с полками и стеллажами, то по столу, на котором стояли излюбленные весы аптекаря, то вдруг устремился на дверь, за которой несколько мгновений назад скрылся Марпата.
– Уважаемый, – растягивая слова, обратился вельможа к Зульхакиму, – меня привело к тебе одно интересное обстоятельство. Люди говорят, будто у тебя в работниках живет некий иноземец, знающий чудодейственные секреты исцеления.
Зульхаким побелел от неожиданности. Его губы задрожали. Комок подступил к горлу. Сейчас он ненавидел Марпату за своеволие, которое тот проявил, предлагая горожанам свои рецепты. И зачем он взял его к себе в работники? Сейчас Зульхаким не мог простить себе этой оплошности.
– Людям свойственно ошибаться, – тихо ответил Зульхаким вельможе, – у меня действительно есть работник-ученик, но он пока еще ровным счетом ничего не понимает в аптекарском деле.
– Я не сказал тебе, уважаемый, – не меняя интонации, продолжал вельможа, – я пришел к тебе по просьбе моего господина эмира Харун ад-Дина. Он хочет видеть твоего работника. Он просил немедля доставить его во дворец.
Самообладание едва не покинуло Зульхакима. Из последних сил, собрав дух в единый комок, он ответил:
– К сожалению, сегодня я отпустил моего работника на отдых. Его здесь нет. Он живет в землянке одного нищего, на окраине города, но где точно, мне неизвестно.
– А кто только что вышел отсюда? – прищурив глаза, вельможа указал на дверь, ведущую в жилище Зульхакима.
Аптекарь опустил глаза, но остался невозмутим.
– Если окажется, что ты скрываешь своего работника от эмира, если ты лжешь, уважаемый, – возвысил голос вельможа, – тебе отрежут язык!
Зульхаким потерял дар речи. Пытаясь оправдаться, он лепетал что-то невнятное, пока затуманенный разум его все же не возобладал над человеческими слабостями.
– Марпата! – позвал он работника.
3
Прежде, за свое недолгое пребывание в Хаджи-Тархане, Марпата лишь проходил мимо городских дворцов, не переставая дивиться величию сводов, дорисовывая в сознании их внутреннее убранство. Но возвышенные образы роскоши неизбежно сменялись убожеством землянки Коддуса. За вечерним чаем и разговорами о хлебе насущном они таяли в пляшущих языках пламени очага.
Сегодня судьба нежданно-негаданно распахнула перед Марпатой двери дворца эмира Харун ад-Дина. Однако все, что прежде воображал Марпата, беспомощно бледнело в цвете ярких красок того, что предстало его взору. Отшлифованный до блеска каменный пол, фрески с изображением пейзажей и соколиной охоты, высокие колонны, создающие величие пространства. Под сводами высокого воздушного купола, из множества окон которого сочилось во дворец небо, Марпате показалось, что он беспомощно мал. И только фонтан, стремящийся струями своих вод достичь купола, вернул Марпату к ощущению его реального роста.
Все тот же вельможа, что пришел утром в аптеку, распахнул перед Марпатой двери высокой просторной залы. Словно ниоткуда, на мозаичные стены залы, выложенные замысловатой паутиной орнамента, лился солнечный свет. Марпата поднял взор туда, где под сводом потолка, вплетясь в общее кружево орнамента, по кругу купола расположилось множество окон.
Харун ад-Дин едва ли был старше Марпаты, но природное достоинство эмира, унаследованное им от знатных предков, высокомерие возводили его на недосягаемую высоту перед вошедшим. Несмотря на это, во взгляде, холодном, недоступном, сквозил интерес.
Марпата стоял перед эмиром, не поднимая глаз, ощущая всем своим естеством, как тот молча разглядывал его. Наконец, эмир велел подданному удалиться.
Они беседовали долго. Эмир расспрашивал Марпату, откуда тот родом, как попал в Хаджи-Тархан и правду ли говорят, что его рецепты столь чудодейственны, что им приписывают колдовскую силу?
Марпата искренне удивился словам Харун ад-Дина. За годы жизни в монастыре никому ни разу не пришло в голову подменять врачевание колдовством! Монахи издревле занимались медициной, передавая древние знания из поколения в поколение. Они изучали свойства целебных трав, знали, какое сильное влияние могут оказывать на человека камни и то, что люди употребляют в пищу. Марпата поражался, с какой быстротой облетела город молва о его снадобьях. Ему казалось странным, что на этой земле не знают того, что в Тибете считают обычным.
Марпата все больше овладевал вниманием Харун ад-Дина. Постепенно, в неподдельном интересе эмира, с него слетела пелена надменности. Теперь перед Марпатой сидел ровесник, заинтересованный рассказом иноземца.
– Я хочу, чтобы ты остался во дворце, – Харун ад-Дин серьезно посмотрел на Марпату, – ты интересен мне. Ты много знаешь. Каждый день мы будем беседовать с тобой. – Помолчав, добавил: – …Не только о твоем Тибете. Ты будешь моим врачевателем.
Марпата склонился в поклоне. Он видел – судьба выстраивала путь его будущей жизни. Марпата знал – необходимость, которой дано произойти, случается легко и почти мгновенно. Он еще не осознал этой необходимости, но о лучшей доле мечтать и не стоило. Оставалось только принять предложение султана как данность и не задумываться над тем, какое будущее скрывалось за этой необходимостью.
С тех пор, как Марпата поселился у старика, тот привязался к нему всей душой. Одиночество отступило, позволив Коддусу вновь радоваться жизни. Они беседовали вечерами у скромного очага, разделив на двоих и время и ужин. Старик радовался, что Небо послало ему Марпату. Однако теперь, из-за болезни Зульхакима, Марпата иногда оставался ночевать в аптеке. Вот и сейчас, не дождавшись постояльца, Коддус лег спать, оставив на трухлявом подобии низкого стола ломоть лаваша и приправленный молоком чай. К утру кусок лаваша засох, но Марпаты все не было. Он не пришел ни к вечеру, ни к ночи. Коддус провел в одиночестве несколько дней. Сначала спокойный, теперь он пребывал в замешательстве. Неужели Зульхаким совсем плох и Марпата дежурит у его одра? Но он мог бы прислать служку, как это бывало днями раньше! Каждое утро, теряясь в догадках, Коддус разводил очаг и начинал в одиночестве новый день. Запасы пищи таяли на глазах, и Коддус уже подумывал о том, чтобы в надежде на подаяние вернуться к городской стене.
Сегодня старику не спалось. То ли тревога закралась в душу, терзая воспоминаниями, то ли чудилось что-то, навевая недобрые предчувствия. Едва дождавшись позднего зимнего рассвета, Коддус направился к дому аптекаря. В дверях его встретил служка. Настороженно разглядывая старика, он все же пустил его в аптеку. Коддус увидел Зульхакима. Тот сидел за столом и что-то развешивал на старых аптекарских весах. С тех пор, как их пути разошлись, Зульхаким изрядно раздобрел и напоминал собой туго набитую мошну. Краем глаза, видя ветхость одежд, аптекарь не торопился обаять посетителя.
Коддус стоял у дверей, в нерешительности переминаясь с ноги на ногу:
– Здравствуй, Зульхаким… Вот и свиделись, – раздался за спиной у аптекаря хриплый надтреснутый голос.
Зульхаким не узнал в убогом нищем своего прежнего приятеля. Его выцветшие глаза, прежде живые, с озорными искорками, сейчас смотрели на мир отрешенным потухшим взором.
– Ты не узнал меня, Зульхаким? Я – Коддус. Я пришел к тебе узнать о твоем работнике, которого я дерзнул направить к тебе.
Зульхаким неприятно поморщился. Он никогда не испытывал особой благожелательности к Марпате, а после болезни, после чудесного исцеления от той коварной хвори, он и вовсе озлобился на работника. Зульхакиму также не хотелось видеть в стенах своей аптеки нищего оборванного старика, пусть даже тот был его прежним приятелем. Так и не пустив Коддуса дальше порога, он разразился громкими упреками:
– Работника?! И ты называешь работником этого ленивого, неуклюжего увальня? Я столько потерпел убытков из-за его невнимательности! Мне не нужен такой работник!
Коддус, ничего не понимая, смотрел на пунцового от гнева Зульхакима. Тот же, делая шаг за шагом навстречу старику, все явственнее теснил его к выходу.
Глава IX
1
Многие долгие версты пути преодолели крытые княжеские сани, утрамбовывая широкими полозьями заснеженный путь. Однако лошади с трудом справлялись с глубокими наносами, которые навьюжил за ночь лютень. Белым-бело вокруг. Куда ни кинь взор, на всем белый искристый покров, словно сама Богородица сняла с себя плат, да и покрыла им от ненужного глаза Святую Русь, которая еще стояла на коленях перед татарами, которая еще спала беспробудным сном, не зная своего Великого Предназначения.
Много проехали. Скоро уж и до татар доберутся. И чем ближе татарские земли, тем тяжелее и сумрачнее на душе у Иоанна, все думу думает. Давно наслышаны на Руси о жестоком норове нового хана. Нешуточно решил он обложить данью русские княжества. Как убедить Бердибека не повышать выхода? Да только на руку то хану. Бедная Русь – слабая Русь.
Князь Иоанн тяжело вздохнул и перевел взгляд на митрополита Алексия, сопровождавшего его в татары. Видит князь, не столь тягостно у Алексия на душе. И на том ладно. Привык князь доверять Владыке. Однако мысли княжьи впереди всего санного эскорта мчатся: как-то встретит их Бердибек, то в сторону уводят, заставляя думать о Руси, то оборачиваются назад и пристально вглядываются в прошлое. Сколько князей не вернулись из татар! Сколько сложили там головы! Все они на памяти с давних времен. Михаил Всеволодович Черниговский жестоко убит в татарской ставке по приезде своем. Замучен в татарах Роман Рязанский. Умерли там Борис Василькович, Александр Дмитриевич – сын Великого князя Владимирского Дмитрия Александровича, Федор Иванович Стародубский, князь Борис Дмитриевич. Казнены Александр Михайлович Тверской и сын его Федор Александрович. И Василий Константинович Рязанский в татарах убиен.
Тяжело на душе у князя. Потирает он перстом заиндевевшее оконце, отогревает человеческим теплом оконную прозрачность, дабы сквозь узкое окружье мысли княжьи, устремляясь вдаль, смогли предугадать исход его похода в татары. Видит Алексий, как мыкает кручину князь, как, не находя себе места, мечутся мысли его.
Все утро ехали молча. Алексий не докучал Иоанну. Самому было о чем поразмыслить, однако видел, как переживает князь о предстоящем визите к Бердибеку.
– Владыка, – молвил Иоанн, отрывая взгляд от отогретого в окне кружочка, – если со мной в татарах что случится, ты уж не обессудь, проследи, чтоб все по чести вышло. Я бумагу отписал, кому что завещано.
– Об этом не беспокойся, княже, – отозвался митрополит, – это малая задача, а мы с тобой за большим едем. Не пристало нам в домовинах на Русь возвращаться. Ты лучше о другом подумай. Знаю, не впервой говорю, но уж послушай еще раз. Не выказывай на погляд своих настроений о несогласии подчинению татарам. Не время. Держись стороны отца своего Иоанна Даниловича да брата – князя Симеона Гордого.