Золотой Трон
Великий князь и сам понимал, что не время. Еще до отъезда в ставку решил поступить так, как советовал ему Алексий и те немногие бояре, которых он искренне считал друзьями. И до того мысли его редкий раз вырывались наружу, так что не всякий догадывался о них, а теперь и вовсе держал их князь в узде.
Так уж повелось на Руси еще со времен Ярослава II Всеволодовича: низко и подобострастно кланялись русские князья татарским ханам. Испокон веку заискивали и угождали, как могли, лишь бы жизнь сохранил хан, лишь бы ярлык пожаловал. Унижение – не смерть, пережить можно. Вот и переживали беспредельщину да унижение в татарских ставках, а приезжая домой, в русские княжества, от души вымещали накопленное на своих боярах. Те, в свою очередь, несли обиду собственным холопам. Так и катилась по Руси, как снежный ком, необходимость пресмыкаться перед теми, кто старше по чину. Катилась из страха, превращаясь в привычку, из привычки в образ жития.
2
Первая ночь, проведенная в татарской ставке, была для русских князей спокойной. После долгого утомительного пути все спали. Лишь Алексий пребывал в молитве. Сон не шел к нему. Проворочавшись на неуютном ложе пару часов, он встал. О чем просил русский митрополит Всевышнего, оставалось лишь догадываться, хотя чаяния у всех были едины. Оставалось только ждать, когда Бердибек соизволит принять у себя Иоанна. Как же все-таки убедить хана не повышать выхода?! Как уберечься от гнева его неминуемого?! Ведь ничем не гнушается хан! Отца в могилу свел. Братьев одного за другим с белого света убирает. Что ему голова русского князя?! На ярлык много желающих. Остается одно: ниже поклоны, щедрее поминки [21], да на Господа уповать.
Оттого и не спалось ночью Алексию. Разговор с Богом вел, а как забрезжил рассвет, засобирался: облачился в ризу, украсил безымянный перст дорогим перстнем.
– Куда ты, Владыка? – насторожился князь Иоанн.
– Хочу с Тайдулой свидеться, прежде чем Бердибек соизволит принять тебя, Иоанн Иоаннович, – отозвался Алексий. – Есть у меня о чем с ханшей потолковать.
– Негоже одному-то ходить, да и рано еще, рассвет едва омолодил небо!
– Зимой рассветы поздние, день короток, можно не успеть. А Господь меня сохранит.
Митрополит Алексий ждал недолго. Вскоре прислужник пригласил русского священника в покои татарской царицы, отворив перед ним двери.
Радушие ханши теплом разлилось по покоям, стараясь затронуть сердце митрополита. Улыбка светилась на устах Тайдулы, как искрились на ее расшитом золотом платье драгоценные каменья.
– Неужто это наяву и я вижу перед собой моего исцелителя?! – Тайдула протянула руки к митрополиту. – Я не поверила своим ушам, когда мой подданный сообщил мне, кто ждет моей аудиенции! – Она усадила Алексия рядом с собой, приказав слугам принести угощения для дорогого гостя и оставить их наедине. – Я вижу, мой избавитель в тех одеждах, что я подарила ему летом, после моего чудесного выздоровления!
Алексий лишь кивал головой, глядя восторженной Тайдуле в глаза.
– Что привело тебя ко мне? – Царица искренне радовалась встрече с Алексием.
– Да вот, хотелось взглянуть на луноподобную хатун, самому убедиться, что матушка-царица в полном здравии.
Польщенная Тайдула предложила Алексию яства с ее царского стола. Алексий потянулся к королевскому шербету с орехами, не без умысла выставляя напоказ руку, на которой красовался роскошный дорогой перстень. И вновь потешил душу. Поняла Тайдула – ценил Алексий ее дары. И Алексий знал, чем затронуть сердце ханши.
– Я рада, что мои дары пришлись тебе по сердцу, – улыбнулась Тайдула, узнав в перстне, надетом на палец Алексия, свой подарок. – А землями как распорядился? – В память о своем исцелении татарская царица пожаловала русскому митрополиту землю в Московском Кремле, где прежде располагался двор для татарских баскаков. Исцеленная от слепоты, несказанно щедра была царица.
– Матушка Тайдула, милости твоей вовек не забудем ни я, ни русичи. – Алексий, приложив руки к груди, склонился перед ханшой в почтительном поклоне. – Замыслил я на том месте монастырь основать. В скором времени думаю первую церковь там поставить и освятить в честь чуда архистратига Михаила.
Тайдула смотрела на русского патриарха с интересом. Знала, о каком чуде молчал Алексий, догадывалась, что и за ее исцеление благодарил Алексий Всевышнего, а о неведомом ей чуде все же поинтересовалась. И поведал ей тогда Алексий старинное предание, будто бы давным-давно в деревне Хони, что в Малой Азии, бил целебный ключ. Рядом с источником стояла церковь во имя Архангела Михаила. Решили язычники уничтожить православную церковь и святой источник. Во встречных течениях двух рек выкопали они ров, и в желании затопить церковь и родник направили на них воду. В той церкви служил пономарь Архип. В мольбах своих он обратился к Архангелу Михаилу. Тот, узрев несправедливость, ударом своего жезла о камень остановил поток, и ушла вода в скалы…
Визит у ханши затягивался, а митрополит еще не сказал ей самого главного, ради чего пришел он к ней сегодня, ради чего столько верст добирался до татарской ставки. Поймет ли? Поддержит ли? Но все же решился, в гостеприимных разговорах царицы улучил миг, вклинил нужное ему в беседу восторженной ханши. Участливо выслушала Тайдула Алексия: и о том, что на Руси не на шутку озабочены решением Бердибека повысить выхода, и о том, что непомерна высока та дать, которую он хочет наложить, и что для русских княжеств она означает верную гибель.
Призадумалась ханша, от этого на переносице обозначилась неглубокая черточка. Молчание царицы привело Алексия в замешательство. Что будет, если Тайдула откажется помочь ему? Митрополитом овладело сомнение.
– Я сделаю все, что в моих силах, – теперь уже серьезная, без намека на улыбку, ответила Тайдула.
Озвучивая мерность шагов, под ногами скрипел снег. Алексий шел от ханши, одолеваемый раздумьями. Как следовало расценивать ему слова царицы? Может быть, вовсе и не стоило обнадеживаться расположением Тайдулы? Но дальнейшая судьба русских княжеств была сейчас отчасти и в ее руках. Станет ли Бердибек прислушиваться к просьбам матери?
Алексию показалось, словно кто-то окликнул его. Такое бывает, кажется, что вдруг кто-то окликает тебя, но не голосом, не по имени. Словно кто-то зовет тебя душой, и чувствуешь это незримо, неосязаемо, и слышишь, откуда идет этот зов чьего-то сердца.
Алексий повернул голову. Он поймал на себе безмолвный пристальный взгляд. Он сразу узнал его. Этот взгляд принадлежал Семену Нехворобину, московскому боярину, исчезнувшему с еще несколькими боярами сразу после внезапной гибели Алексея Хвоста. С их исчезновением пало на бояр и подозрение в убийстве любимого фаворита Московского Князя.
Алексий остановился. Нехворобин сделал шаг навстречу митрополиту.
– Владыка! Вот и свиделись, – боярин склонился пред Алексием в почтительном поклоне. – Знаю, о чем молва на Руси идет, да только не мы это. А кто убил Хвоста, и нам неведомо. Боялись, что на нас подозрение падет, вот и подались в Рязань, к князю Олегу. Сюда с ним приехали, – скороговóрил, словно оправдывался, боярин.
Взволновала Алексия нежданная встреча с Нехворобиным. Внимательно выслушал он рассказ беглого боярина. Не время было судиться да рядиться, тем более в татарской ставке.
Алексий посоветовал боярину, не мешкая, прийти на поклон к Великому Князю. Неужто не выслушает Иоанн Иоаннович своих опальных бояр, а там, глядишь, усмотрит их невиновность, да и простит. А по приходе и великому князю поведал о встрече, да и попенял, что не время сейчас счеты сводить. Хвоста не вернуть. Руси на ногах прочно стоять надо, а сила – в единстве.
3
Несколько дней прошли в бесплодном ожидании. Алексий видел, как нервничал великий князь, расценивая молчание Бердибека нежеланием принимать у себя русских князей. Князь Иоанн перебирал в голове все оплошности, какие мог невольно допустить, находясь в татарской ставке. Он просчитывал каждый шаг. Он принял у себя Семена Нехворобина и тех беглых бояр, которых считал повинными в смерти Алексея Хвоста. В другое время туго бы им пришлось, но сейчас, по наставлениям Митрополита, он простил их.
У Алексия на душе тоже было неспокойно. Конечно, Тайдула замолвит слово перед Бердибеком, но кто знает, чем оно отзовется в его сердце? Не вызовет ли это гнев хана? А может, молчание Бердибека – немой ответ русским на просьбу ханши?
В томительном ожидании время уподобилось тугой струне, которую, вытягивая, истончая, испытывали на прочность. Где тот миг, когда зазвучит она нужным голосом, или, не выдержав, разорвется, лопнет, а вместе с ней лопнут и надежды? Но ничего не бывает вечным, хотя в вечность уходит все. Наконец, и Бердибек соизволил принять у себя русских князей. Здесь уж не до распрей, не до ссор. Всем миром пошли на поклон к татарскому хану.
Выслушал Бердибек Иоанна обо всем, с чем пришел к татарскому хану великий князь Русского Улуса, а как только тот завел разговор о бедности русских княжеств, движением руки остановил его.
– Так вы говорите, – обратился Бердибек к князьям, – что спор у вас, кому какими землями владеть?
Чего греха таить, этот вопрос и впрямь волновал и великого князя Московского, и князя Рязанского. Их несогласия в сопредельных землях давно ждали разрешения, но сейчас важнее было другое, о чем Бердибек даже не позволял заикаться.
У Иоанна стучало в висках. Не мог он уехать из татарской ставки, не испросив ханской милости не повышать выхода, но и Лопасни тоже не хотел лишаться. Разве зря отец его и брат кровью и потом приобретали нынешние позиции Московского княжества?!
– Мое слово будет таким, – Бердибек окинул взглядом русских князей, – левобережье Рязанское отдаю Московскому княжеству, стало быть, тебе, Иван, а Коломну закрепляю за Рязанью.
Иоанн невольно вздрогнул, бросив взгляд на князя Олега. Тот же ни единым жестом, ни единым мускулом не выказал досады, что земли его отошли Москве. Приклонив голову, он покорно стоял перед ханом.
В душе великий князь давно ощущал непрочность этих земель. Конечно, потеря Лопасни досадно легла на сердце, но не все было так плохо. С приобретением Рязанских земель у него появился контроль над Муромом. А это многого стоило.
– Да, вот еще, – словно невзначай бросил Бердибек, – моя величайшая милость безгранична, я не стану повышать выхода на Русь. Пусть все останется по-прежнему.
Иоанн так долго ждал этих слов, а сейчас его сердце не верило в то, что они осознанно сошли с уст Бердибека. Господь услышал их мольбы. Стало быть, не зря, всю ночь молился перед образами Алексий. Стало быть не зря нанес он визит Тайдуле, не зря облачался в подаренные ею одежды. Ханша, помня доброе, сумела уговорить сына быть милостивым к русским князьям.
Глава X
1
С тех пор как Марпата покинул аптекаря Зульхакима, он больше не появлялся в землянке Коддуса. Жизнь его круто изменилась. Теперь он жил во дворце Харун ад-Дина. Их первая встреча произвела такое впечатление на эмира, что тот ежедневно приглашал к себе Марпату, и они подолгу беседовали вместе. Дни для Марпаты теперь проходили, нет, пролетали, словно птицы, от рассветного горизонта до закатного окоема, вновь возвращаясь к рассвету. С рассвета до заката он то проводил часы в беседах с эмиром, то врачевал знатных вельмож, которые, прослышав об иноземце, упрашивали Харун ад-Дина показать им Марпату. Интерес к нему возрастал. Эмира прельщали не только лекарские знания юноши, но и его острый ум, обширный кругозор. Будучи ровесниками, они беседовали о длинных караванных переходах из страны в страну, о звездах, обо всем, что приходило на ум молодому эмиру. Но больше всего ему нравилось необычное мышление Марпаты. Здесь, в этих низовьях Итили, люди мыслили по-иному. Харун ад-Дину были в диковину необычные суждения Марпаты о жизни и ее предназначении. Эмир пытался понять своего лекаря.
Несмотря на то что Харун ад-Дин все сильнее привязывался к Марпате и знал о нем многое, сам он не допускал иноземца в свою жизнь. Марпата знал лишь то, что Харун ад-Дин был очень богат, а его покойный отец, некогда один из самых влиятельных эмиров Хаджи-Тархана, оставил ему знатное положение в обществе. Марпата знал, что Мухаммад ад-Дин, так звали отца Харуна ад-Дина, состоял в кровном родстве с правящими ханами Улуг-Улуса, а значит, и он, и Харун ад-Дин имели честь быть Чингисидами – представителем славной династии великого Чингисхана. Мухаммад ад-Дин был в тесных добропорядочных отношениях с родственником по крови – Хаджи-Черкесом – сыном хана Джанибека от наложницы. После смерти Мухаммад ад-Дина эта связь сохранилась и с Харун ад-Дином.
Дни летели. Но в их плотной нескончаемой череде Марпата часто думал о дядюшке Коддусе, которому так и не сообщил о своем уходе от аптекаря. Груз вины тяготил сердце. Ведь старик отнесся к нему, как к сыну – приютил в своей тесной сырой землянке. Это ему Марпата был обязан теперешним положением. Если бы Коддус не пристроил его учеником к аптекарю Зульхакиму, вряд ли сейчас он был приближенным эмира.
А между тем Коддус, потеряв всякую надежду увидеть своего постояльца, проводил дни в одиночестве. Нужда вновь заставила его вернуться к городской стене. Дни напролет он вновь стоял с протянутой рукой, собирая жалкие крохи на кусок лаваша. Коддус чувствовал, что Марпата жив и здоров, что он просто ушел от него. «Что ж, так бывает, – успокаивал себя Коддус, – люди не всегда оправдывают ожидания. Нельзя их за это судить», – и, вздыхая, нерешительно протягивал руку прохожему торговцу. За всю свою нищенскую жизнь он так и не избавился от чувства стыда перед подающими ему милостыню.
Дела Марпаты шли неплохо. Он пользовался расположением эмира. Вместе с тем запасы тибетских трав, что привез он с собой в Хаджи-Тархан, таяли на глазах, а необходимость в них возрастала, потому как слух об иноземном лекаре распространился по городу быстро. Вся городская знать шла к нему за исцелением от недугов.
Три дня Марпата скитался по городским рынкам, в надежде отыскать человека, который бы отправился в Лхасу. Но все было тщетно. На такой дальний переход отваживался не каждый. Тогда он стал искать человека, который бы согласился в каких-либо других азиатских странах купить необходимые ему травы, хотя он понимал, что многие травы можно было найти лишь у него на родине.
Его взгляд скользнул вдоль городской стены и споткнулся. У стены стоял Коддус, по обыкновению стыдливо протягивая за подаянием руку. Расстояние между ними было большим. Старик не видел Марпату – он смотрел в другую сторону.
Словно вар плеснули на сердце Марпаты. Он тут же забыл о том, что привело его на городской рынок. Во всей этой торговой суете, во всем этом кишащем скоплении народа он видел лишь Коддуса. Сердце жгло огнем. Как он мог оставить беспомощного больного старика?! Как мог бросить на произвол и без того нелегкой его судьбы?! Словно врастая в землю, Марпата остолбенел, но он так и не решился подойти к Коддусу.
За то недолгое время, что Марпата прожил во дворце, нельзя сказать что он стал богат, но сумел скопить некоторые средства. Все это время он лишь подумывал купить собственное жилье, но теперь, встретившись с Коддусом, больным нищим стариком, который в трудный момент Марпаты, прося у него милостыню, сам проявил милость, Марпата решил не откладывать задуманное. Ему было совестно перед стариком.
2
Юрта, которую приобрел Марпата, располагалась в татарском квартале, недалеко от аптеки Зульхакима. Хотя и осталось у Марпаты в душе неприятное чувство от дней, проведенных в работниках у аптекаря, он не придавал большого значения соседству с ним. Сейчас им двигало не столько желание иметь собственное жилье, сколько чувство вины перед оставленным в немощи стариком. Но даже временное жилье он не стал ставить в квартале для иноземцев, хотя, по устоям этих мест, должен был жить именно там.
Конечно, покупка юрты была не самым лучшим решением для постоянного жилья. В теплое время года в ней можно было безбедно жить, что зачастую и делали многие жители Хаджи-Тархана, но с наступлением холодов люди перебирались в дома, которые защищали их от сильных ветров и крепких морозов, нередких в этих местах.
Купленная юрта была большая и просторная. Сразу видно, приобрел ее человек высокого достатка. На этой земле Марпате приходилось все начинать сызнова. Поэтому, покупая юрту, Марпата решил, что позаботится и о приобретении надежного дома.
Внутри он застелил юрту овечьими шкурами, утеплив стены шерстяными коврами. Он купил необходимый скарб: керамическую посуду, глиняные горшки и миски. Около очага поставил большой казан. В сердце повеяло домашним теплом, но без родной и близкой души уюта в этом жилище не было.
На следующий день Марпата отправился к городской стене. Он знал, что в это время Коддус будет там. По пути на городской рынок Марпата не один раз представил себе встречу с ним, подбирая, как казалось, нужные и важные слова. Ему было неловко за столь неоправданное исчезновение. Вот и знакомое место, где когда-то Марпата подал милостыню нищему старику.
…Их взгляды встретились. Марпата хотел было улыбнуться, но улыбка не получилась. Все слова, что Марпата берег для Коддуса, застряли где-то глубоко-глубоко в горле, так и не оторвавшись от сердца.
В глазах Коддуса не было укора, не было и обиды. Человек, проживший большую трудную жизнь, он научился не судить людей за их поступки. Он так считал: каждый поступок, не соответствующий его желаниям и надеждам, – урок Всевышнего. Перед Коддусом стоял человек, который некогда подал ему щедрую милостыню. Он отблагодарил его, разделив с ним свою землянку, но человек ушел, не сказав ни слова. Что ж, знать Всевышнему так было угодно!..
Марпата думал совсем иначе. Его терзало чувство вины перед добросердечным стариком.
– Дядюшка Коддус, пойдем домой, – от волнения лицо Марпаты покрылось пунцовыми пятнами, – я купил юрту. Тебя там так не хватает!
Коддус молча смотрел на Марпату, но глазах его вдруг блеснула слеза.
Марпата взял старика за руку:
– Пойдем, пойдем домой.
Прямо от городской стены они направились на окраину Хаджи-Тархана. Весь нехитрый скарб, что имел за душой Коддус, уместился в одном кожаном мешке. Теперь, глядя на убогую утварь, Марпата понимал, что все это ненужный хлам. Но он не хотел лишний раз оскорблять чувства старика. Поэтому, покорно взяв мешок, остался дожидаться на улице, пока Коддус простится со своим земляным домом. Старик вышел из землянки, крепко прижимая к груди сверток из грубой рогожи.
Они сидели друг напротив друга и пили душистый чай, приправленный молоком и бараньим жиром. Перед Коддусом стояла расписная керамическая миска, до краев наполненная аппетитными кусками жареного мяса. Только что приготовленное, оно источало по юрте тонкий сытый аромат.
Темнело. Марпата зажег светильник, и юрта осветилась желтым светом живого пламени. Сегодня, впервые за много дней, он коротал вечер в собственном жилище. Эмир, скрепя сердце, на короткое время отпустил от себя своего любимого подданного, но только ради приобретения им собственного жилья.
Пламя бросало замысловатые тени то на ковровые стены юрты, то на лицо Коддуса. Блик, и что-то заблестело в глазах старика. Неужели это опять слезы?
В этот вечер они говорили обо всем, лишь только об их недавнем расставании не проронили ни слова. Будто не было этих трудных для Коддуса дней, будто не было для Марпаты этих долгих, похожих на наваждение, на сон, дней забвения.
Мучаясь угрызениями совести, Марпата рассказывал Коддусу, как однажды попал во дворец к эмиру, как жил без него все это время.
Коддус внимательно слушал Марпату. Его глаза то высыхали, то от скупой слезы вновь начинали блестеть.
Опершись на колено единственной кистью, старик тяжело поднялся с мягкого пола юрты. В укромном месте, куда Марпата сложил принесенные из землянки пожитки, Коддус взял завернутый в рогожу сверток, тот самый, что так бережно нес от землянки до нового своего жилища.
– Мой мальчик, – Коддус смотрел на Марпату с отеческой заботой, – я благодарен тебе за все, что ты для меня делаешь. Я искренне рад за тебя и хочу хоть чем-то быть тебе полезным, – он развернул рогожу, обнажив два пожелтевших от времени пергамента, – это рукописи. Они достались мне от деда. В этих древних письменах – поэзия наших предков. Дед завещал мне хранить их и передать своим детям. Так уж распорядилась судьба: я остался один. Ты заменил мне сына. Возьми, – старик протянул Марпате свитки.
Марпата развернул пергамент. Он был исписан мелким каллиграфическим почерком. «О свойствах справедливости», – прочитал по-чагатайски Марпата. Нескончаемый столбец витиеватой вязи. Развернув рукопись полностью, Марпата скользнул глазами вниз пергамента: «…Мудрое слово – успехов залог…» Выхваченная из поэмы строка, врезалась в сознание острой иглой. «…Мудрое слово – успехов залог… – повторил Марпата, – как точно сказано!» Он поднял взгляд на Коддуса, едва начиная сознавать, какую неоценимую услугу оказал ему старик.
3
– Господин Марпата, господин Марпата, – откуда-то из глубины ватной реальности донеслось до слуха погруженного в крепкий сон Марпаты. Он открыл глаза: «И кому я нужен в столь ранний час?» – прислушался. Коддус тоже проснулся и настороженно приподнял голову.
– Господин Марпата, – голос доносился из-за войлочного выхода. Кто мог потревожить его в столь ранний час? Марпата пошел открывать. У входа стоял слуга Харун ад-Дина.
– Господин Марпата, эмир послал меня за вами. Он хочет видеть вас неотложно.
Оставив слугу за входом, Марпата стал спешно собираться во дворец. Коддус смотрел на него настороженно. Марпата перехватил этот взгляд:
– Мне нужно идти, дядюшка Коддус, – Марпата обнял старика за плечи, – я не знаю, когда вернусь, но ты ни о чем не беспокойся. Живи спокойно. Этот дом твой. Я никогда не оставлю тебя больше.
Утро едва забрезжило рассветом. Полутемные силуэты юрт, полупризрачные абрисы городских жилищ за длинной чередой заборов казались порождением нереальности. Прошли мимо аптеки Зульхакима. Марпата бросил взгляд на это небогатое строение, несколько необычное для татарского квартала. Вдруг вспомнилась Айгуль – нежная хрупкая девушка. «Айгуль. Должно быть, спит еще…» – подумал Марпата.
Невзирая на раннее утро, Харун ад-Дин был уже на ногах. В ожидании Марпаты он мерил шагами комнату. Эмир любил предаваться утренней неге, и оторвать его от этого могло лишь что-то очень важное.
Марпата терялся в догадках: что могло побудить его господина проснуться так рано?! Проходя по гулким лабиринтам дворца, Марпата перебирал в голове запасы снадобий и рецептов, предполагая, что заболел кто-то из многочисленных знакомых Харун ад-Дина.
– Наконец-то ты явился! – обрушился на него эмир, – Бердибек убит. Черкес-бек вызывает меня в Сарай. Ты поедешь со мной.
Известие о смерти Бердибека не заставило Марпату вздрогнуть от неожиданности, слишком уж напряженными были отношения правящего хана с братьями его по крови – Кульпой и Наврусом. После смерти их отца – хана Джанибека, до сей поры ходила наушная молва, что хан убит, и убит именно по указу Бердибека. С кончиной Джанибека отношения братьев серьезно осложнились, поэтому вполне возможно, что с белого света потеснил Бердибека именно Кульпа.
Черкес-бек служил у Бердибека походным эмиром. Их сплачивали давние деловые связи. Бердибек во многом полагался на Черкеса. Среди подданных Бердибека, во времена, когда тот еще не утвердился на ханском престоле, был и отец Харун ад-Дина – Мухаммад ад-Дин. Кроме того, что их отношения с Черкесом основывались на кровном родстве, они еще во многом доверяли друг другу и пользовались взаимной поддержкой.
Мухаммад ад-Дин жил в Сарае с рождения. Там у него был роскошный дворец, доставшийся еще от отца. Здесь жил и Харун ад-Дин. Здесь его учили этикету, законам дворцовой жизни и непреложным канонам государства Джучи. Когда Харун ад-Дин подрос, к нему приставили лучших преподавателей Сарая. Те втолковывали ему грамоту, учили каллиграфии, литературе, точным наукам. На земле Сарая он приобрел друзей и покровителей. Учился различать врагов и защищаться от них, скрыто или явно. Понемногу отец раскрывал Харун ад-Дину тонкости придворных взаимоотношений.
Подчиняясь далеко идущим планам своего господина, Мухаммад ад-Дин перебрался в Хаджи-Тархан. С собой он взял и сына. Черкес-бек во многом полагался на своего подданного. Он давно заглядывался на Хаджи-Тархан, и Мухаммад ад-Дин служил залогом его будущего успеха. Однако человек предполагает, а Всевышний располагает. Однажды Мухаммад ад-Дин пришел домой вымокшим до нитки под проливным дождем. Через несколько дней он слег. Еще несколько дней он метался в бреду. Харун ад-Дин приглашал к нему лекаря, делал примочки, но Мухаммад слабел с каждым днем. Вскоре его не стало.