Крутые горки бытия

ВАЛЮШКА

– Дядя Максим, а ты любишь тётю Валю?

– «Откуда мне знать, что за любовь такая? Живём, да и всё. Придумают же люди – любовь. А сами сходятся за ради свадьбы, покрасоваться на людях, и расходятся через год или месяц. Только родителей в расходы вводят»

– « А расскажи, как вы с тётей Валей встретились?»

– « Да как! Как все. Был я на уборочной в соседнем селе со своим трактором. Напахался, пыли наглотался, на солнце прожарился. Одежда так просолилась, что спину царапает. Пить хочется, да вода, кончилась. Открыл кабину, ноги свесил, сижу, отдыхаю. И тут виденье мне – идёт девка молодая, ногами едва земли касается, прозрачная и светлая вся, в лучах-то солнца.

Сердце моё, как будто оторвалось, и ушло в пятки. Господи! Краса-то какая! А она подходит и спрашивает: «Что, Максимушка, небось, попить хочешь? На воды, попей с устатку», и подаёт мне ведро с ковшиком. Воды там с пол – ведёрка. Умылся, напился. Пригляделся получше, а это девица живая – но вся такая необыкновенная, что дух захватывает. Это и была моя Валентина. Слышишь, имя-то какое, Ва – лен-тина! Спросил я её: « А как ты меня знаешь?» Она отвечает: «Да кто ж тебя не знает? Один ты у нас тракторист» – и улыбается, а я, глаз от неё оторвать не могу. Улыбка у неё такая, что вместе с губами всё лицо улыбается, особенно глаза. А она стоит и смотрит на меня – пыльного, грязного, потного, и старый свитер на мне с оторванной шеей, чтобы не так жарко было. Смутился я, завёл трактор – да в поле. Оглянулся – пошла она с поля, а мне показалось – сердце из меня вынула и с собой унесла.

А как уборка закончилась, пришёл я в клуб, и увидел её. И так мне радостно стало, и сказать не могу. Она тоже меня увидела, застеснялась, глаза опустила. Подошёл я к ней, сказал, ну, здравствуй, Валентина, помнишь ли меня? А она засмеялась тихонько: «Ты, как умылся, совсем другой стал, но и тогда хорош был», и смотрит прямо мне в душу. «Так может, пойдём, погуляем?» А она и говорит: «Что ты, Максимушка, я ведь замужем, какие уж тут прогулки». Ноги мои, будто ватные стали. Знаю, что отойти от неё надо, люди кругом, что о ней злые языки говорить станут? И она это понимает, отвернулась от меня, но не отошла. Пересилил я себя, и ушёл, не попрощавшись. Мало ли баб на свете, думал я, и до неё были, и после неё будут – найдётся и мне такое чудо из чудес.

До осенней вспашки было ещё время, и уехал я сюда, в родное село. Я тогда с матерью своей жил. В деревне всегда работы непочатый край – матери надо было помочь. Работал, не покладая рук, а в сердце, как заноза застряла. Всё вспоминаю, как она смотрела на меня, как улыбалась, голос её слышу, во сне её вижу. Наваждение какое-то. Придётся наверно в другие края податься. Уеду, куда подальше, только как мамку оставить одну? Сидим как-то мы с ней, чай пьём, она и говорит: «Женился бы ты, сынок, уж 28 годков тебе. Оглянись кругом, девок-то полно. Ты парень видный, любая за тебя пойдёт. И я совсем старая становлюсь. Гляди, помру, и внучат понянчить не успею» – «Да, на ком жениться-то, девок много, да ни к кому душа не лежит».

Послала меня как-то мать в райцентр в хозяйственный магазин. Захожу туда, и вижу красу свою ненаглядную. Ноги к земле приросли, забыл, зачем и пришёл. А в мозгу бьётся – не моя она, не моя! Муж у неё есть. А ноги от пола оторвались и к ней понесли. А она сидит, улыбается, и говорит: «Пойдём отсюда, Максимушка, поговорим, о том, о, сём». Ну и пошли сами не знаем куда. Зашли в какой-то двор, сели на лавочку, и поговорили. Она старше меня на 3 года оказалась. Замужем 6 лет, а деток Бог не дал. Я тоже о себе рассказал. Так вот сидели и разговаривали ни о чём, будто прощались. А расстаться не могли. Ну, сколько ни сиди, а расстаться придётся. Она первая встала, да и пошла своей дорогой, остался на душе моей тяжкий камень. Жениться что ли на хорошей девчонке, чем так голову морочить из-за чужой жены?

Скоро настало время для осенней вспашки, и поехал я опять в их село. Еду, и всё думаю, увижу или нет свою желанную. А она, в первый же день, пришла, моя родимая, ко мне на поле. Говорит: «Слава Богу! Насилу дождалась тебя!» Ну, тут уж я отбросил все сомнения, за неё только опасался. Да решили мы, как только вспашка под озимые закончится, уедем мы с ней к нам в деревню и поженимся. Но вышло всё по-другому.

Как-то под вечер, пришла она домой, а муж её озверел от водки и от ревности – люди добрые его просветили. Избил он её, сорвал одежду, схватил за волосы, и потащил её избитую и голую, к родителям. Притащил, бросил на пол, и кричит: «Вот вам ваша проститутка, забирайте её назад».

Валин отец на фронте погиб, её отчим воспитывал. Своих детей у него не было, и он любил Валюшку, как свою дочку. А тут, как увидел он такую картину, схватил топор и на зятя пошёл: «Ах ты, мразь, да ты и мизинца её не стоишь. Не сумел бабу так приласкать, чтобы на других не смотрела, так и пеняй на себя! Убирайся отсюда, и забудь сюда дорогу, клоп вонючий!»

Не ожидал Валин мужик такого отпора. Тесть – то его всегда спокойный и молчаливый был. Опомнился он, хмель с него слетел, сел он, где стоял, и заплакал. А мать, тем временем, подняла дочку, положила её на кровать, обтёрла с неё кровь, и, увидев, что с ней сделал зять, зарыдала, положив голову на дочкину кровать. Это мне потом Валюшка рассказала. А мужик вскочил, позвал с собой двоих приятелей, пришли ко мне на поле драться. Я тоже не из робких, и сколько мог, в долгу, не остался. Но их было трое дюжих мужиков, и они так отметелили меня, что остался я, лежать, без сознания.

Утром бригадир приехал в поле на мотоцикле с коляской, и отвёз меня в районную больницу. На другой день я пришёл в себя, и ко мне пришёл парень из милиции, расспросить, что да как. Предложил написать на мужика заявление, чтоб его посадили. Но я отказался, понимал свою вину – у меня – то тело болит, а у него – душа, а это ещё больнее. А через 10 дней пришла краса моя ненаглядная. Синяки уже сошли, а зелень и желтизна от них осталась. У меня дела похуже были, хорошо мужики постарались. Она это поняла, наклонилась ко мне, и заплакала. Слёзы её капали мне на грудь, как бальзам на сердце. Не плачь, душа моя, сказал я ей, прошли мы с тобой боевое крещение, теперь мы неразлучная пара, и нас водой не разольёшь.

Долго я пролежал в больнице, Валюшка за это время и развод успела взять. И синяки у неё полностью зажили. Мать ко мне тоже часто ходила, я их в больнице и познакомил. Не шибко мамке-то понравилось, что я на разведёнке жениться собрался, девок, мол, тебе мало. Да ещё мужик её всем хвастался, в каком виде притащил её к родителям. Позор-то какой! В деревне ни от кого секретов нет – вся жизнь на виду. А я, только посмеялся. Такой ненаглядной, как она, больше в природе нет, как нет, потому её мужик и бесится.

Переехала моя суженая к моей матери, меня дожидаться, и стала ей помогать по хозяйству. А хозяйка она – на загляденье, всё в руках у неё горит. Проворная да умелая. Избу нашу в нарядный терем превратила. Мать-то глядит на сноху, и не нарадуется, а та ей мамой звать стала. Так вместе и дождались меня, и жили они уже душа в душу.

Пошли мы с Валюшкой в ЗАГС и расписались. Через 9 месяцев сынок у нас родился, а через два годочка и другой. Успела мамка моя с внуками понянчиться, да не долго. Пять лет всего пожила она с нами, и померла, царство ей небесное.

Так и прожили мы с Валюшкой жизнь. Дети выросли, разлетелись кто куда, только в гости приезжают, да внуков на лето привозят. Только и к нам беда пришла – Валюшка моя серьёзно больна. И всё она переживает, что на хозяйство у неё сил теперь нет. А я всё думаю, пусть она ничего не делает, просто сидит, я сам всё сделаю, только бы она жила. Ни свадьбы у нас не было, ни белого платья, потому, что она второй раз замуж выходила, а жить мы друг без друга и тогда не могли и теперь не можем. Жизнь-то у нас, видно одна на двоих – я всю жизнь жил для неё, а она – для меня, и укорачивать эту жизнь мне не хочется, потому, что без неё, без Валюшки моей, и моя жизнь кончится. Не нагляделся я ещё на красу свою светлую.

Вот, и думай сама, любовь это или не любовь.

ЖИТЕЙСКАЯ ИСТОРИЯ

Павел

Он очнулся на рассвете от холода. Лёжа на боку, не открывая глаз и боясь пошевелиться, он пытался разобраться в своих ощущениях. Самое отчётливое из них – боль.

У него болело всё: руки и ноги, спина, голова и грудь. Ему было трудно дышать, правая рука плохо слушалась его. Малейшее движение левой руки причиняло нестерпимую боль. Ног он совсем не чувствовал. Потом он ощутил дурманящий аромат зрелой травы и речной сырости и понял, что лежит на траве, а рядом журчит вода. Набравшись сил, превозмогая боль, мужчина ощупал своё лицо и голову. Он обнаружил рану чуть выше лба с левой стороны головы. Кровь из раны натекла на глаз, закрыв его полностью, и загустела. Второй глаз так оплыл, что видел только через щёлку.

Осторожно перекатившись на живот, он полежал, справляясь с болью и тошнотой, потом вытянул руку в сторону журчащей воды. Она была совсем рядом. От неё, вместе с паром, исходило тепло. Подтянув тело к самой воде, он опустил руки в журчащий поток, и лежал так, отдыхая. Прохладная вода смыла с рук грязь и кровь. Одной рукой он умыл лицо, смыв сгусток крови. Потом, зачерпывая воду той же рукой, попил, при этом, облив грудь. Мужчина обнаружил, что тело его прикрыто только рваной и грязной футболкой, шортами, а ноги босы. Подул предутренний ветерок, и он почувствовал, что его снова знобит. Медленно повернув голову, в рассветных сумерках, он увидел невысокую насыпь и небольшой мост. Подчиняясь скорее инстинкту, чем собственной воле, он медленно подтягивал тело, опираясь на правую руку, к опорам моста. Ползти пришлось в гору, при этом, сдирая кожу на локте, животе и коленях о колючие камешки с насыпи. Спрятавшись там от ветра, он тут же погрузился в беспамятство.

Там было тихо, ветерок пролетал мимо, не беспокоя раненого, но грохот проходящих составов, раскалывал голову, и он обхватывал её рукой, боясь задеть рану. Потом снова проваливался в чёрную яму небытия.

Он не знал, сколько времени пролежал под мостом, тот ли самый это был день или другой. Очнулся, когда день начал клониться к вечеру. С реки наползали сырость и туман. Кругом было тихо. Тело его затекло в одном положении, горло пересохло от жажды, но чувствуя сильную боль во всём теле и головокружение, он не решался ни сесть, ни перевернуться на спину, опасаясь снова потерять сознание. А потом понял, что просто не может сообразить, как это сделать, и, продолжая лежать на животе, пополз к воде, надеясь, хотя бы утолить жажду, но совсем немного не дополз, потеряв сознание.

Здесь его и обнаружили путейцы.

– Гляньте, мужики! Не то жмурик лежит, не то пьяный валяется. Поглядим?

Самый молодой из них легко сбежал по откосу к речке, и, увидев, что мужчина жив, крикнул бригадиру:

– Он жив, Петрович! Весь ободранный, в кровище, башка пробита. Вызывай дрезину.

Вниз спустились ещё двое, и они потихоньку потащили свою находку к путям. От резкой боли раненый очнулся и застонал.

– Сейчас, сейчас! Потерпи! Поедешь в больницу, там тебя починят.

Когда его положили на дрезину, бригадир наклонился и спросил:

– Тебя зовут-то как? – Ответа не последовало. Тогда бригадир спросил:

– Как ты сюда попал, помнишь? – Мужчина, глядя в никуда, снова не отреагировал на вопрос. Он слышал только, что кто-то бубнит, но разобрать, о чём речь, не мог. А потом и вовсе отключился.

Скорая помощь уже ждала их на станции. Незнакомца осторожно погрузили на носилки, и отвезли в областную травматологию. Очнулся он уже в палате – чистый, весь в бинтах, подключённый к различным аппаратам.

Знакомые звуки прорезали туман в его сознании, как луч солнца прорезает тучи, касаясь земли. Кто-то мыл пол шваброй, шаркая тряпкой. Вернулись и другие реальные ощущения, не вернулись только память и речь. Спала последняя пелена тумана, окутывавшая его мозг, и всё его тело напряглось – он не хотел умирать! И это было главное.

На следующее утро с обходом пришли врач и медсестра, раненый услышал их разговор и понял его, но когда его спросили о самочувствии, он не смог ответить – его речевой аппарат не желал ему подчиняться. Он услышал, что у него серьёзная травма головы, вывих плечевого сустава левой руки и травмы ног различной тяжести, не считая множественных ушибов, и потери крови. В крови его был обнаружен сильный наркотик.

На следующий день к нему пришёл парень из милиции. Но он так ничего и не узнал у раненого. Тот пытался ему что-то сказать, но только с трудом произносил обрывки слов. Тогда ему дали бумагу и вложили в руку карандаш, но он понял, что разучился писать. Да ему и писать-то было нечего, он ничего о себе не помнил.

Наутро опять пришла санитарка. Она ещё не закончила уборку, как явилась медсестра с капельницей. Санитарка спросила:

– А что, Оксана, этот глухонемой таким и останется? Жалко мужика, ещё совсем молодой.

– Да нет! Врач сказал, что травма головы не будет иметь тяжёлых последствий, но лечиться придётся долго, чтобы все функции мозга восстановились. Вот залечим ему травмы тела, а потом переведём нашего найдёныша в неврологию. Может, там и узнают, кто он такой.

Он сильно устал от их болтовни, и вздохнул с облегчением, когда женщины ушли. Смутные опасения таились в его душе, и отчасти, сам не зная почему, он не рад был, что услышал и понял этот разговор. Он почувствовал, как солёный ком слёз подступает к горлу от жалости к себе, но сжал зубы, и решил не распускать нюни. Потом на него снова навалилась апатия, и ему стало всё равно, что с ним будет дальше.

И пошла череда ночей, томительных и бессонных, полных страданий и мучительных попыток вспомнить хотя бы своё имя, и сожалений, что это пока невозможно. И дней, полных боли, уколов, перевязок, обходов и всего прочего, что получает пациент в больнице.

Он терпеливо восстанавливал свои силы, словно ящерица хвост, оторванный сорванцами. Спустя месяц его перевели в неврологическое отделение, там освободилось место. Травмы тела были ещё не совсем долечены, но его психика требовала тщательного обследования и лечения. В неврологии его положили в отдельный бокс, и он был рад этому.

После сеансов психотерапии он стал видеть разные сны. Однажды ему приснилось, что он лежит в кроватке, над ним склонилась женщина, которая напевала ласковую песенку:

– Спи, мой Павлик маленький,

Спи, цветочек аленький.

Мама тоже будет спать,

Будет глазки закрывать.

Он проснулся, и понял, что это была его давно умершая мать. Она называла его Павликом! Значит, его имя Павел! Мама помогала ему и с того света.

Занятия с логопедом тоже увенчались успехом. Павел научился произносить отдельные слова, сначала невнятно, а потом вполне сносно. Теперь он был уверен, что речь вернётся к нему.

Однажды психоневролог спросил Павла:

– А Вам не кажется странным, что за эти полгода Вас никто не разыскал? Вам приблизительно 35 – 40 лет. У Вас наверняка была семья, дети. Вы не похожи на бомжа, значит, Вы работали, у Вас были друзья.

– Я пытаюсь. Не получается. Только имя.

– Не волнуйтесь, память к Вам вернётся. Надо только чуть-чуть подтолкнуть её.

Павел устал. В сопровождении медсестры он с трудом доплёлся до палаты, рухнул на кровать и сразу уснул. К нему сразу пришёл сон-воспоминание.

В вагоне было жарко. Открытые окна добавляли только пыли и грязи, но не освежали распаренных пассажиров. Летнее солнце превратило вагон в жаровню. Вентиляция, как всегда, была неисправна. Жутко пахло потом, перегаром и давно не стиранными мужскими носками.

Пассажирам этого вагона очень не повезло – в трёх последних купе плацкартного вагона и на половине боковушек, ехали бравые нефтяники после месячной вахты. Рядом с ними вертелись шустрые и приветливые жулики – каталы. Их задача обобрать до нитки незадачливых любителей лёгкой наживы. Основной заработок отправлен на карточку, но путь домой, для большинства из вахтовиков, не близкий, поэтому деньги на обратную дорогу и пропитание имеются у всех.

Спасение от удушья люди получали на длительных остановках, но их было немного. На кратковременных – проводники открывали двери тамбуров настежь, устраивая сквозняк.

Люди, в такой обстановке, вели себя по разному. Одни становились вялыми и безразличными. Другие – раздражались по самому не значительному поводу. Проводница, маленькая и полная женщина средних лет, ни во что не вмешивалась.

Павел лежит на верхней полке у открытого окна. Внизу напротив – молодая девушка, обмахиваясь журналом, страдальчески хмурит бровки. К ней подсел парень, пытаясь обнять её за плечи. Она, молча, начала отбиваться, отталкивая парня, но тот, не обращая внимания на её протесты, монотонно повторял:

– Пойдём со мной, девочка, выпьем, потусуемся, пойдём! Чего ты артачишься, строишь из себя… – И он грязно выругался.

– Оставьте меня в покое! Я Вас не знаю, и знать не хочу!

– Не знаешь, так узнаешь, это мы на раз!

Девушка умоляюще посмотрела на Павла, но он не собирался пока вмешиваться, ему не давали покоя свои переживания и заботы. Но тут парень схватил девушку за обе руки и потянул её за собой. Она закричала, и он ударил её по лицу. Закричала и женщина, соседка девушки. Парень на второй верхней полке крепко спал. Павлу пришлось вмешаться:

– Эй ты, отпусти девчонку, видишь, она не хочет с тобой идти!

Парень продолжал тащить упирающуюся девушку. Тогда Павел спрыгнул с полки. Одной рукой он подтолкнул девушку на место, другой – вытолкнул парня из купе, невольно взглянув ему в лицо.

Лицо его было узким и бледным, с острым подбородком, плотно сжатыми тонкими и сухими губами длинного рта, как у акулы, и пронзительно-чёрными щёлками глаз. Его злоба и агрессия волнами расходилась вокруг, передаваясь, словно заразная болезнь.

– Тебе, мужик, жить надоело? – Осведомился он неожиданно тихим медоточивым голосом:

– Сиди тихо, и не лезь, куда не просят, а то пожалеешь.

Но Павла, неожиданно для него самого, охватила дерзкая решимость приструнить наглеца. Они вышли в тамбур – Павел шёл впереди. И тут он почувствовал короткий, как укус змеи, укол на бедре.

Сумрачный серый тамбур вдруг закружился вокруг него, свиваясь петлями, выворачиваясь наизнанку. Перед глазами всё стало расплываться, стало крохотным, точно он смотрел издалека. Пол и потолок тамбура словно поменялись местами. Только глаза парня – чёрные, жгучие, точно угли, притягивали, не отпуская его. Павел поднял руки к лицу, пытаясь защититься. Он зашатался, пытаясь совладать с чернотой, которая вот-вот уже грозила охватить его. Потом почувствовал сильный удар в голову, но боли не ощутил, и, молча, полетел в небытие…

К Павлу подошла медсестра, она с тревогой смотрела на него.

– Вам что-то приснилось? Может позвать врача? Вы что-то вспомнили? Расскажите мне, Вам станет легче.

– Я вспомнил человека, он хотел меня убить, – он удивился, что смог сказать целую фразу.

– Опишите мне его лицо, а я нарисую, я сумею. Зовите меня Галя.

Она и правда, хорошо рисовала. С его слов у неё получился довольно точный карандашный портрет злодея. Потом, с его же слов, нарисовала портреты девушки и проводницы. Боясь, что яркие впечатления от сна быстро исчезнут, как бывало не раз, он, торопясь, стараясь говорить чётче, попытался передать ей то, что с ним случилось в тот день. Она слушала и запоминала. Он изнемогал от напряжения, но, в то же время, ему казалось, что он сбросил с души уже второй камень из той глыбы беспамятства, что давила на него, не давая ему жить – своё имя и убийцу.

Он не смог вспомнить, откуда и куда ехал – это были вопросы для его будущего, но теперь точно знал, что имя его Павел, что он ехал в поезде, запомнил проводницу, бандита и девушку, которую он защитил. Галя добавила, что в больницу его доставили 1 августа, а теперь был конец февраля. Значит, он находится в больнице почти 7 месяцев.

После эйфории, вызванной воспоминаниями, его снова с головой накрыла депрессия. Он целыми днями лежал, отвернувшись к стене, и думал:

– Сколько я ещё пролежу здесь? А потом куда деваться? Ни крыши над головой, ни денег, ни документов, ни родных, ни знакомых. Одежды и обуви тоже нет.

К жизни его возвращали только медсестра Галя, её сменщица Кристина или санитарка, баба Зина.

Бабе Зине было под 60 лет. Всю жизнь она проработала в колхозе. Пенсия, которую ей назначили, прокормить её не могла. Как колхоз разорили, она продала свой домишко под дачу, а сама перебралась в город, купив себе маленькую, но благоустроенную квартирку в деревяшке, и была очень довольна своей новой жизнью – ни тебе воду носить, ни дрова рубить, ни печку топить. Да только радовалась она не долго. Как посмотрела на счета за все блага…

Пришлось идти в санитарки. Это была маленькая, похожая на беленькую мышку, подвижная и приветливая женщина, неприхотливая и привычная к физическому труду. Один недостаток у бабы Зины был неистребим – она любила поговорить, и трещала с утра до конца смены с кем угодно и о чём угодно. Не всем это нравилось. Но санитарок в больнице был постоянный дефицит. Тем более что квартирка её была на окраине города, добираться до больницы далеко, да и хлопотно, к тому же, как ни крути – экономия, поэтому она часто оставалась ночевать в подсобке, то есть, даже ночью, она всегда была под рукой. Баба Зина говорила Павлу:

– Ну, чё, Павлуша, всё хандришь, не хошь с людями-то поговорить? А чего тебе хандрить-то? Руки-ноги целы, голову лечат. Глаза видят, уши слышат. Остальное приложится, помяни моё слово. И не таких видали, а потом, как оклемаются, так и спасибо мне говорят, что хандрить-то им не давала. И ты потом спасибо скажешь, вот увидишь. Может ты боисси, что одёжи у тебя нет, так не бойся. Люди со всего города в больницу хорошую одёжу тащат, и обувку тоже. Кому помоднее захотелось, кому мало стало. Так что когда выпишут, оденут тебя, как картинку, на первое-то время, а как заработаешь, купишь своё, кровное. А если голову тебе приклонить негде, так у меня всё равно пока квартирёшка пустует, там и поживёшь, сколь понадобится. А как работать начнёшь, так со мной и рассчитаисси. Ну, как тебе, Павлуша, такой план?

– Какая работа без документов?

– Об этом ты лучше с медиками посоветуйся, они тебе помогут. От людей-то не замыкайся.

Медсестра Галя пришла на смену в приподнятом настроении. Ей не терпелось сообщить Павлу радостную весть. До начала смены оставалось ещё 40 минут, и она пошла к нему в палату. Павел лежал, отвернувшись к стене, но не спал.

– Павел, а у меня для Вас хорошая новость. Мой брат Гена в прошлом году окончил школу милиции, и работает в МВД. Сейчас он в отпуске, скучает. Я ему показала портреты девушки и проводницы. Он разместил их в интернете. И, представьте себе, девушка откликнулась. Она сообщила дату, номер поезда и маршрут. Теперь я знаю, как Вас зовут: Павел Николаевич Забелин, Вам 33 года, у Вас есть жена Евгения и дочь Илона. Вы живёте по адресу… – и Галя назвала ему адрес.

– Я девушке о себе ничего не рассказывал.

– Когда Вы с тем парнем не вернулись в вагон, а поезд уже подходил к Тюмени, где девушка должна выходить, она подошла к проводнице и всё ей рассказала. Девушка даже запомнила фамилию проводницы – Никулина. Та забрала Вашу сумку и сотовый телефон, который она нашла под подушкой, к себе в купе. Мой брат нашёл эту проводницу через резерв проводников. Она рассказала, что, приехав домой, сразу позвонила по Вашему сотовому телефону Вашей жене. Но жена бросила трубку, и не стала разговаривать. В общем, проводница эта сохранила и Ваши документы, и сумку с летней одеждой. Гена попросил проводницу отнести Ваши документы в отделение железнодорожной полиции, так, что их скоро доставят сюда.