Мудрый король
– Тогда едем. Я знаю, где живет медик. Когда я шел сюда, то увидел издали дым костра. Не ваш ли? Похоже, ночевали в лесу?
– Куда же ехать в темень?
– Не догадались поджарить полоза? Говорят, очень вкусный, а если к тому же человек голоден, как Немейский лев…
Бьянка протянула ему кусок изжаренного мяса. Герен схватил ее руку и, прежде чем взять кусок, почтительно поднес ее к губам.
– Благодарю тебя, путница, ты возвращаешь мне жизнь, – проговорил он, жуя полоза. – Но это не все. Когда останемся одни, я буду петь тебе песни о любви. Не возражаешь?
– Договорились, – улыбнулась Бьянка.
Компьень стоял на Уазе, правом притоке Сены, как раз на границе королевского домена с графством Вермандуа и с графом Клермонским. Город, как и Париж, обнял реку с обеих сторон, хотя строиться начал на левом берегу. Именно там внук Карла Великого король Карл Лысый велел построить замок, который и стал королевской резиденцией.
Проехав мимо замка, путники остановились у моста через Уазу. Здесь, на набережной, в двухэтажном доме жил лекарь. Правда, скорее его считали алхимиком. В его комнатах можно было увидеть всевозможных размеров колбы, пробирки и реторты, в которых вечно что-то булькало и переливалось, а из окон валил вонючий дым. Утверждали, будто он занят поисками философского камня. Так или иначе, но дом этот вызывал интерес у духовенства.
Услышав об этом, а также о сумме, которую запросил мнимый лекарь, Гарт решил отвезти больного принца в монастырь, рядом с Компьеньским замком. Монахи – люди ученые, наверняка разбираются в болезнях, к тому же вряд ли заикнутся о плате, узнав, кого к ним привезли.
А принц по-прежнему был в беспамятстве, бормотал что-то о змеях, о коронации, о кострах. Его положили в келье. Позвали ученого монаха, сведущего в медицине. Тот, недолго думая, осенив крестом животворящим сначала себя, потом больного, принялся, упав на колени, читать молитвы во славу Господа и об исцелении раба Божьего Филиппа. Пришел настоятель. Оба взялись священнодействовать над юным телом, призывая на помощь Матерь Божью, Святой Дух и архангелов, кои невидимыми тенями кружились над ложем, изгоняя хворь одним взглядом своим.
Принц был бледен, продолжал метаться в бреду. На него накинули плат, он сбросил его и раскрыл рот, жадно дыша.
Герен нахмурился: воздух в келье был сперт, тут у здорового человека начинала кружиться голова. А в царившем вокруг полумраке так и чудились демоны, хохотавшие над монахами и мечтавшие прибрать еще не исповеданную душу к себе.
– Они его угробят, – толкнул локтем Герен Бьянку. – Ей-богу, они собрались его уморить. Посмотри на их постные рожи: это же лики мертвецов! Эй вы, – крикнул он святым отцам, – а ну раскройте окно! В вашей келье, как в могиле. Тут даже мы задыхаемся.
И он снова высморкался в свой платок.
Подняв указательный палец, настоятель назидательно молвил:
– Негоже сие действо, ибо влететь могут духи зла и войдут в больного. Тогда Господу Богу трудно будет выгнать их обратно, ведь они пришли за душой, которую просит сам сатана себе на утеху.
– Да ведь это принц! – вскричала Бьянка. – У него нервное потрясение. Не хотите открывать окно? Так дайте ему теплое питье. Напоите его каким-нибудь соком, только теплым. И побольше, не жалейте!
Настоятель выразительно посмотрел на монаха; тот, опустив голову, неторопливо направился куда-то.
– Живей, святоша! – крикнул ему Гарт. – Забыл, кто тут лежит? Или хочешь, чтобы тобой занялся королевский палач?
Монах, оглянувшись и злобно сверкнув глазами, исчез. Настоятель счел нужным вмешаться:
– Сия обитель – владение герцога Вермандуа. Но он далеко. Ближайший сеньор – его благочестие епископ Нуайонский. К нему следует отправить гонца с известием и ждать его решения.
– Пока ваш епископ что-то решит, принц Богу душу отдаст! – возмутилась Бьянка.
– Церковь не позволит этого, – снова заговорил настоятель. – Умирающего надлежит причастить Святых Даров и соборовать.
– Я его сейчас убью! – прошипел Герен.
– Соображаете ли вы, что говорите? – вмешался Гарт. – Кого причастить, кого соборовать? Разве больной умирает?
– Но что же тогда делать? – развел руками святой отец.
В это время вернулся монах.
– Его скорее надо разбудить! Дайте ему питье! – приказывала Бьянка. – Так, хорошо… Иисусе Христе, он открыл глаза! Он пришел в себя! Выпейте еще, ваше высочество, вам станет лучше. А хотите, я расскажу вам веселую историю? Честное слово, это вам поможет. Вам нужно смеяться, хохотать! Вы забудете, что было, и тогда… ах, что бы вам рассказать… что бы такое смешное?
И она с мольбой в глазах посмотрела на Герена. Тот немедленно снял со спины лютню и исполнил песенку про жадного и толстого попа, который безжалостно обирал свою паству.
– Замолчи сейчас же, – замахал на него руками настоятель. – Запрещено петь богохульные песни в храме Божьем.
– Это храм дьявола, а не Бога, – в запальчивости, забывшись, воскликнула Бьянка, – ибо дьявол – творец всего телесного и видимого, поэтому небо, солнце и звезды также принадлежат ему! Он создает бури и громы, заставляет светить солнце и лить дождь, а Бог к этому непричастен. От жен своих дьявол народил сыновей, и от них пошел род человеческий. Так что вы, святой отец, и ты, монах, – слуги дьявола! И все ваши молитвы – суть обман!
Монах побледнел, губы его задрожали. Он бросил быстрый и беспокойный взгляд на настоятеля, словно спрашивая, не следует ли тотчас кликнуть братию, чтобы схватить еретичку.
– Ересь! – вскричал настоятель, бешено вращая глазами и отступая шаг за шагом в глубь кельи. – Ты должна быть немедленно осуждена за богопротивные высказывания в адрес Церкви и божественного учения, и предана костру! Брат Марк, немедленно ступай за стражей! Мы выдадим ее на суд епископа. Проклятые катары, они проникли уже и сюда, мало им своего богомерзкого, отравленного Лангедока!
– Но ведь она спасла мне жизнь, – неожиданно подал голос принц со своего ложа. – Мне и в самом деле, кажется, становится лучше, и это вовсе не от ваших молитв, которые и здорового способны уложить в могилу.
Настоятель побледнел, закрестился распятием, висевшим у него на шее.
– Вот еще одни богомерзкие речи, которые довелось мне услышать в стенах моей обители…
Бьянка опомнилась, решила исправить положение:
– Прошу простить меня, святой отец, – припала она к его руке, – гнев внезапно овладел мною, а он плохой советчик. Похоже, я сказала вовсе не то, что думала, и теперь хочу взять обратно свои слова.
Гарт сжал ей руку повыше локтя. Хорошо, что она образумилась. Ни к чему учинять скандал в монастыре. Вряд ли это одобрит отец принца, человек весьма набожный. Если же настоятель будет продолжать стоять на своем… И Гарт выразительно посмотрел на Герена. Тот, поймав этот взгляд, сжал рукоять ножа, висевшего у него на поясе.
Но настоятеля уже понесло.
– Нет! – продолжал он возмущаться. – Не допущу альбигойской ереси в своем монастыре! Немало костров уже вспыхнуло по всему королевству; ты, дочь Ехидны, будешь не первой и не последней! Брат Марк, куда я приказывал тебе идти? Каких еще указаний тебе надо?
Монах кивнул, повернулся и скрылся за дверью кельи.
– Нет, одного я сегодня точно убью, и да простит меня Бог, – тихо произнес Герен.
Гарт, снова переглянувшись с ним, встал так, чтобы загородить собою дверь, и заговорил о чем-то с настоятелем. Герен, расценив это как сигнал к действию, незаметно выскользнул из кельи. Вскоре он вернулся, но уже в рясе брата Марка, которого привел обратно чуть ли не голого, в короткой нижней рубашке. Руки у монаха были связаны его же веревкой, а в рот Герен запихнул ему свой зеленый платок.
Гарт мигом понял, что надо делать, и протянул руку к Бьянке:
– Дай мне тряпку, где была жареная змея.
И пока настоятель, выпучив глаза и вцепившись в распятие, силился понять, что происходит, ему затолкали тряпку в рот. Но оставались свободными руки. И они начали оказывать бурное сопротивление. Чем же их связать? Гарт бросил взгляд на Бьянку. Мгновенно догадавшись, она тотчас разодрала на ленты монастырскую простыню. Святой отец понял наконец, что ему грозит, и рванулся к выходу, но его крепко держал Гарт, а Герен тем временем опутывал незадачливому настоятелю запястья.
– Теперь ноги! – со знанием дела заявил недавний искатель желудей. – Одному и второму. Потом пусть отдохнут на койке, авось Господь не осердится на своих слуг, если они пропустят одну-две молитвы.
– Для надежности – связать их вместе! – подал мысль внезапно развеселившийся принц. – А хватит веревок – так прикрутить обоих к койке, чтобы не попадали на пол.
Минута-другая – и от простыни осталась одна память. Но службу свою она сослужила добре, хотя и несколько в ином амплуа: веревок, которых из нее навили, вполне хватило для задуманного дела, их осталось даже, чтобы подпоясаться Герену. Впрочем, подумав, он забрал пояс монаха, предварительно скрутив тому руки веревкой из простыни. И оба святых отца, бешено вращая глазами, мыча и брыкаясь, связанные спина к спине, кулем упали на койку, которую услужливо освободил для них будущий монарх Франции. Их надежно привязали с обеих сторон, потом Герен осторожно выглянул в коридор, а Гарт в это время вытащил из кармана у настоятеля ключ от кельи.
Бьянка, как ни крепилась, не смогла сдержать смеха. Стоявший у стены принц, глядя на нее, заметил:
– А ты хотела рассказать мне веселую историю! Гляди, лучше этой и не придумать. Клянусь, вспоминая этих двух святош, я буду хохотать еще с неделю!
– А сейчас нам пора убираться отсюда, – рассудительно молвил Герен, – пока монахи готовятся к одной из своих служб. Я выведу вас отсюда.
– Согласен, – кивнул Гарт. – Филипп, сможешь идти? Твое потрясение, полагаю, уже прошло?
– Смогу, но, по-моему, я еще очень слаб. Бьянка, помоги мне, как бы я не упал. И вы двое тоже.
Принца осторожно поддержали под руки. С улыбкой оглянувшись на святых отцов, он не спеша направился к двери, по дороге высказав опасение:
– Монахи скоро бросятся в погоню, станут кричать на всех улицах, что нечистая сила ворвалась к ним в обитель и насмеялась над настоятелем и одним из братьев.
– Пусть эти двое благодарят Бога, что им сохранили жизнь, – ответил на это Гарт. – К тому же их не скоро обнаружат, – я запру дверь на ключ. А стены замка надежно укроют нас. Черт побери, Филипп, ты что, забыл – ведь рядом твой королевский дворец! Пусть кто-нибудь попробует сунуть туда нос! Надеюсь, стража знает тебя в лицо?
– Еще бы ей не знать будущего короля Франции! Не правда ли, Бьянка? Ну и работы ты нам задала, – внезапно рассмеялся Филипп. – Недаром говорят: «Тело женщины слепил Бог, а вот ее мозги оставил на усмотрение дьявола». Итак, друзья мои, если все готовы – в путь! Выйдем из монастыря – а там до замка рукой подать.
– Жаль платка, – вздохнул Герен, – мне его подарила одна прекрасная фея. Она, хоть и дочь водоноса, умеет играть и петь.
– Зачем же ты оставил его во рту у монаха? – засмеялась Бьянка. – Или мало было у нас тряпья?
– Во-первых, он мог сразу заорать, а это нас никак не устраивало, – объяснил Герен, – а во-вторых, на этом зеленом платке уже места живого не осталось. Вот повезло монаху! Его счастье, если он не подхватит насморка, наглотавшись содержимого своего кляпа.
– А ты сам? – спросил Гарт. – Твой насморк прошел?
– В тот же миг, как только я понял, какую службу может сослужить подарок прекрасной дочери водоноса.
Через некоторое время все четверо в сопровождении слуг входили в покои Компьеньского замка.
Глава 8. Королевский двор. Коронация
К вечеру принцу стало хуже: усилился жар. Нестерпимо ныло место укуса. Гарт и Герен не знали, что делать и с надеждой поглядывали на Бьянку: катары занимались врачеванием, их учение предусматривало медицинскую помощь. Бьянка насобирала каких-то трав, наложила их на рану, заварила лечебное питье, кроме этого поила Филиппа малиной и медом. А перед сном натерла ему тело крапивой. То же проделала и утром, потом сменила листья и растолченные корни репейника и дикого бадьяна на свежие.
Теперь боль не беспокоила больного, да и жар спал, выровнялось дыхание, появился румянец на щеках. Принц пробовал вставать с постели, но его все еще шатало. Ему давали легкую пищу, поили мясным бульоном, и он снова укладывался в постель.
Помогала, чем могла, замковая прислуга. Бегала, меняла белье, суетилась на кухне. Глаза людей излучали страх: вот-вот нагрянет король! Достанется всем, вне зависимости от степени вины – наследный принц у них в доме! Единственный! Другого нет и не будет.
Король прибыл на другой день. Двор с шумом, с криками въехал во двор замка. Рыцари, дамы, прислуга. Одеты по-разному: кто в охотничьем костюме, кто в дорожном. Все при оружии; лица суровы; движения быстрые, резкие. Впереди всех король Людовик. Лицо бледное, выражает тревогу, страх. В нервном тике дергается левое веко. На голове его золотой венец, сам в желтой бархатной рубахе, на плечах – не доходящая до колен мантилья из золотой парчи, без рукавов. Бородка, усы, седые волосы до плеч. Человек богобоязненный, глубоко чтивший Пресвятую Деву, он бормотал молитву, соскакивая с коня и устремляясь к дверям, у которых, склонив головы, застыли слуги и придворный штат. В тишине слышался торопливый, дрожащий голос короля:
– Заступница наша, обрати к нам в нашей крайности свой благосклонный взор. Молю тебя, Богородица, и сына твоего, Господа нашего, не оставить своим вниманием и даровать здоровье сыну моему единственному, наследнику престола франкских королей!
Не взошел, взбежал по ступеням на второй этаж башни, где лежал в постели его сын, тот, которого два дня назад, по настоянию духовенства, он хотел сделать королем. Сам Людовик был уже стар, голова работала плохо. Святые отцы, узрев это, стали уговаривать монарха. Уговорили наконец. И выехали в Реймс на коронацию, хотя всего несколько дней осталось принцу до совершеннолетия. Дорога шла лесом, и будущему монарху вздумалось поохотиться. Запретить бы королю, подумать о том, что сын у него всего один, а охота – занятие совсем не простое и не безопасное для жизни. Но не подумал. И, как на грех, вышло так, что оторвался принц, погнавшись за лисой. Никто и не заметил. Когда опомнились, поздно было. Мотались, кричали, трубили в рога – ни звука в ответ. Как сквозь землю, провалился юный наследник престола. За первой ошибкой другая – бросились искать, да не в той стороне. Компьеньские болота никого не воодушевляли, даже самого Людовика: все знали про это логово змей. Принц тоже. С какой это стати ему вздумалось бы вдруг пожаловать в гости к гадюкам? Так и вышло, что не нашли его ни в этот день, ни на следующий. А на третий их самих нашел гонец, да не один, целых пятеро. И двор, огибая болота, бросился к Компьеньскому замку.
Упав на колени, зарывшись лицом в ладони сына, Людовик заплакал. Нашли-таки наследника… Не зря молился царице Небесной. Вспомнились младенчество, детство, юность Филиппа. Всё сразу вспомнилось. И стал целовать руки сыну, орошая их своими слезами.
Их обступили со всех сторон замковые рыцари, придворные, королева-мать. Трое новых друзей Филиппа стояли поодаль. На них указывал рукой принц и о них говорил сейчас своему отцу. Все они спасали ему жизнь, каждый по-своему.
Выслушав сына, Людовик поманил их рукой. Они подошли.
– Отныне вы – друзья будущего короля. Он просит, чтобы вы не отходили от него ни на шаг. Такова воля нового монарха и моя.
Все трое молча склонили головы. Придворные не сводили с них глаз, стараясь запомнить в лицо. Фавориты будущего короля – вещь не шуточная, тут надо держать ухо востро, следить за своим языком да угождать по мере сил. А еще лучше – сдружиться. Но это позднее.
А Людовик все стоял на коленях и молился. Вспомнил Томаса Бекета, которого негласно приказал убить английский король. И тотчас принял решение совершить паломничество к могиле архиепископа, вымолив у невинно убиенного святого здоровья для горячо любимого сына. Перед отъездом Людовик велел приставить к больному Филиппу своего лекаря, хотя тому, признаться, уже и делать ничего не пришлось. Единственно – ждать и применять то средство, к которому прибегла Бьянка. Отдав такое распоряжение, король спешно тронулся в путь. Часть свиты отправилась с ним. Остальные, наиболее могущественный из которых граф Филипп Эльзасский, правитель Фландрии, – остались в замке.
Граф Фландрский, видимо, на правах родственника королевского дома Капетингов, руководил рыцарским воспитанием юного принца, считался наиболее близким к нему человеком и был всесильным правителем. Хитрый и дальновидный, граф давно уже рассчитал вперед все ходы. Он женился на Изабелле, старшей дочери Рауля де Вермандуа, и породнился, таким образом, с королевским семейством. Еще бы, ведь Рауль был Кузеном Людовика VI. Кроме того, он с 1167 года унаследовал от брата Изабеллы графство Вермандуа, а через год после смерти отца стал графом Фландрским. Теперь его огромная территория вызывала у многих не только зависть, но и страх. Другом наследника французского престола он тоже оказался не случайно. Козырь в этой игре – его племянница, тоже Изабелла или Елизавета, как ее иногда называли. Она – дочь Маргариты, сестры Филиппа Эльзасского. Неплохая партия с таким козырем. Но выигрыш окажется еще весомее, когда умрет старый король. Самая пора взять бразды правления французским королевством в свои руки, пока новый монарх еще юн. А Людовик уже плох. Какая-то старуха обронила однажды на постоялом дворе, что короля ожидает скорый паралич. Эрвиной звали старуху. Не верить ей не было оснований: часто говорила правду. Уж не водит ли дружбу с нечистой силой? Церковь стала принюхиваться, но прямых улик колдовства не имела.
Таков, вкратце, граф Фландрский, тоже Филипп. Здесь же, источая вокруг запах благовоний, одетые в разноцветные кружевные блио[12] под мантильями, прохаживаются по залам сестры Вермандуа – Изабелла и Элеонора. Последняя замужем за графом де Бомоном. Четвертый брак. Финальный ли? Шибко любила графиня менять как любовников, так и мужей. Обе сестры, кстати, бездетные. Одной – 36, другой – 31 год. Филиппа Эльзасского бесплодие супруги, похоже, не беспокоило: он женился на графстве, а вовсе не на дочери Рауля Храброго.
Еще один любопытный персонаж на страницах нашей истории – королева-мать Аделаида Шампанская, или попросту Адель. Третья жена короля Людовика, подарившая наконец супругу наследника. Весьма деятельная особа, надо сказать, сложа руки никогда не сидела. Первого своего брата, Генриха, сделала графом Шампани; второго, Тибо Доброго, – сенешалем; третий стал реймсским архиепископом. Оставался еще Стефан; ему она подарила графство де Сансер. Остальные – а всего их одиннадцать – в основном стали на духовную стезю. Кстати сказать, Генриху Щедрому и Тибо она подыскала невест среди королевских дочерей. Обе – от Алиеноры Аквитанской, первой супруги короля.
Аделаиде нет еще и сорока. Поглядывая на стремительно дряхлеющего мужа, она строит какие-то свои планы. Догадаться нетрудно: при совсем еще молодом сыне мечтает управлять государством вдвоем с любовником, найти которого проще простого. Но не все предусмотрела королева-мать. Не догадывалась, что сын умом опередил свой возраст на добрый десяток лет.
Кроме этих лиц в Компьеньском замке остались канцлер, маршал, королевский казначей и камергер. Прочие – рыцари и придворные дамы; нет нужды пока рассказывать о них. Что касается сенешаля и коннетабля, то они вызвались сопровождать короля.
Ближе всех к постели наследника престола граф Фландрский.
– Принц, мы все в таком волнении… И как это вас угораздило заблудиться? Мы объездили все кругом, трубили в рога, но никто нам не отвечал…
– Довольно об этом, – остановил его Филипп движением руки. – Или вам больше нечего мне сказать?
– Третий Латеранский собор подтвердил суровые меры против еретиков Тулузы и Альби, – начал граф. – Папа многих отлучил и отправил в мятежные области легата. Он сделал аббата Клервоского кардиналом, и тот усиленно проповедует крестовый поход…
– Против христиан? – перебил его принц.
– Против еретиков, – поправил граф.
– Кого папа пошлет в третий поход, если Саладин вдруг возьмет штурмом Иерусалим? Он обескровит не только юг, но и север: катаров, по моим сведениям, и здесь хватает.
– Саладин не скоро оправится от поражения в позапрошлом году, ваше высочество. Что касается нового крестового похода, то вряд ли он возможен.
– Особенно после того, как сарацины год спустя захватили крепость Иордан! Жаль, бедняга Сент-Аман не вынес позора и умер в тюрьме.
– Это был не самый лучший магистр у тамплиеров. Он мечтал о славе Цезаря, не испытывал страха перед Богом и презирал людей. Ему найдут достойную замену. А у Саладина с Бодуэном нынче перемирие: говорят, весь Ближний Восток поразили засуха и голод.
– Это я слышал. Но надолго ли перемирие?
– На два года.
– Что еще говорилось на церковном соборе? Не мог же он собраться из-за одних только еретиков! Меня не было на королевском совете, а вы, граф, должны это знать.
– Папа мечет громы и молнии в адрес тамплиеров.
– Вот так новость! Чем же они ему досадили? Как известно, этот орден независимый и подчиняется лишь папе. Не поделили что-то? Понтифик озабочен растущей мощью ордена?
– Всему виной злоупотребление привилегиями, полученными храмовниками еще в самом начале правления вашего отца.
– Да, римский престол и в самом деле наделил их чрезвычайными полномочиями и дал право не подчиняться никому.
– Они весьма вольно воспользовались дарованными им правами, принц. Они совершают таинства над отлученными лицами и хоронят их, как и всех; получают в пользование церковь и десятину без согласия архиепископа. Кроме того, в городах, находящихся под интердиктом[13], братство служит столько, сколько вздумается.
– Что же собор?
– Все это он запретил.
– Чем еще были недовольны святые отцы? Ах да, мне говорили: рутьерами. К сожалению, это зло неистребимо. Однако епископы, земли которых разоряют наемники, рассчитывают избавиться от напасти руками баронов и рыцарей? Что ж, неплохо задумано; только пусть обходятся без короля, у него совсем мало людей. Почему бы этим не заняться, скажем, вам, граф Шампанский? – обратился Филипп к дяде. – Ваша территория не слабее королевской, а наемников там, если не ошибаюсь, даже больше.
– Больше? – неуверенно возразил Генрих Шампанский. – Но отчего?
– Оттого что вы, желая усилить свою мощь, сзывали под свои знамена всех окрестных бродяг, вплоть до Барселоны, а когда их стало чересчур много, а работы для них оказалось слишком мало, вы отказались им платить. Кстати, папа обещает отпущение грехов тем, кто падет в бою. К тому же он разрешает грабить наемников, а их самих превращать в рабов. Ну а тот, кто откажется от этой экспедиции, будет отлучен от Церкви. Что вы скажете? Не правда ли, папа весьма великодушен, предоставляя рыцарям такую возможность? Став королем, я немедленно извещу его святейшество о том, как идет борьба с наемниками в графстве Шампанском.
– Это все из-за войн, принц, которые вел ваш отец, – поддержал брата Стефан де Сансер. – Где же было набрать столько рыцарей, если число врагов превышало их чуть ли не вдвое?
– А теперь что же, дядя, вам их некуда девать? – спросил Филипп. – Так заплатите им, что обещали, и они уйдут. Почему вы этого не делаете? А по вашей милости страдает все королевство. То же относится к епископам и архиепископам, – громко продолжал будущий король, бросая взгляд на Гильома. – Ведь вы тоже нанимали солдат, дядя. А теперь, вместо того чтобы рассчитаться с ними деньгами, вы мечтаете расплатиться кровью французских рыцарей?
Реймсский архиепископ побледнел и закусил губу, исподлобья пробежал глазами по сторонам. Всем было известно, что он тоже прибегал к услугам наемников, которые, из-за того что им не было заплачено, принялись грабить церкви, монастыри, нападать на торговые караваны и даже на крестьян.
– Сын мой, вам следует поберечь силы, – наставительно молвила королева-мать, поглядев на слегка смутившихся братьев, – вы еще не совсем здоровы. К тому же вопросы такого рода решает король, а вы пока еще не добрались до Реймса.
– Когда я стану королем, матушка, – повернулся к ней Филипп, – вы будете открывать рот тогда, когда я вам это позволю. Считайте мгновения, вам уже недолго осталось. В моем королевстве решающим голосом будет не ваш и не ваших братьев, а голос короля. Прошу этого не забывать. Я напомню об этом тому, у кого туго с памятью, когда мой дядя-архиепископ возложит на мою голову корону.
Королева-мать пошатнулась. Ее поддержали под руки. Она открыла рот – ей не хватало воздуха. Братья не знали, что предпринять. Взгляды, один колючее другого, перебегали с лица на лицо, бледность щек сменялась синевой, на лбу выступала испарина. У кого же? В первую очередь, у дяди Гильома Белые Руки. Он потянулся за платком, промокнул лоб, вытер губы. С таким королем следует жить в дружбе, тем паче что племянник пока еще щенок, а через год, два, три?… Что-то он мягок к наемникам. Не замыслил ли что? Нет ли сговора с отцом против него, против Церкви?!