Империя предков

Остальной Мир пока не знает.

Лишь через века, когда улягутся ветры бушующей эпохи и придёт время её анализа, так и напишет о монголах французский военачальник Рэнк: «Если они всегда оказывались непобедимы, то этим были обязаны смелости стратегических замыслов и отчётливости тактических действий. В лице Чингисхана и его полководцев военное искусство достигло одной из своих высочайших вершин». Но пока остальной Мир не знает, не подозревает.

Накануне Баяр-Туяа подвели ещё двух коней, тогда как его лошади, но по истине лошади хозяина, за которыми он и помчался на поиски в саму степь, уже распределены были по степи, а точнее у Джэбе. Удивился немного, но спросил:

– А зачем они мне? У меня и мой вороной Халзан дороже всех. Не надо мне их.

– О-о, какой же гордый этот парень с севера, – усмехнулся не зло воин, решительно приставляя коней к нему, – у всех три лошади, и у тебя будут три. Так положено.

– Поди же, от страха сбежит этот парень с севера в первом же бою, и тогда казнят всю десятку. – усмехнулся, но уже зло другой воин, которого звали Ото Радна, высокий Радна, из племени тайчиутов.

Вскинулся было Баяр-Туяа, чтобы в жестокой борьбе выяснить, кто есть кто, и если надо, то бороться до самого ломания хребта, чтобы и лежал обладатель таких мерзких слов неподвижно в степи, а душа убралась бы в небеса, но был вовремя остановлен другими воинами. Зычный окрик тут же заставил обернуться всех:

– Десять плетей Ото Радна за такие слова и ещё десять плетей за то, что сказаны были эти слова при мне.

То голос этот, заставивший вздрогнуть всех, принадлежал Одону, командиру десятки. Но спустя другое мгновение воины немедленно исполнили сей приказ десятника. Быстро был повержен этот Ото Радна пузом вниз, и на оголённую спину вот уже готовы были обрушиться первые удары плетью, когда и хмыкнул злорадно Баяр-Туяа. Нет, не остановились совсем воины, но чуть замедлили исполнение. Тот же голос грозных повелений заставил всех обернуться к тому, к кому и направился он тем же тоном всесильной власти:

– Двадцать плетей этому парню за его злорадство.

И не потребовалось долгого времени, чтобы и его повергнуть на землю со спиной оголённой. Спустя ещё немного и двадцать плетей со свистом были отпущены ему как самое лучшее воспитание. Пусть дойдёт до мозгов и сердца. Но не до конца проделало свой путь до мозгов гибких, не гибких, но до сердца отважного точно, когда один из наказанных повторил только что совершённую глупость другого. То им оказался тайчиут Ото Радна, не удержавшийся от такого же проявления радости за то, что и не один был удостоен такой «чести». И опять голос грозного повеления:

– Ещё десять плетей.

И опять же остальными воинами было проделано прежнее действие, и опять же, но уже в одиночестве этот тайчиут получил следующую порцию лучшего воспитания. Наконец-то оно проделало путь до мозга не очень гибкого, но до сердца отважного. Теперь-то уж точно лицо этого Ото Радна приобрело каменное выражение как и всех остальных. А этот сметливый парень с севера давно и сразу предстал как все. И знать бы ему, что зоркий взгляд десятника приметил это. И надолго зазвенели спины, как напоминание о, весьма, должном поведении.

Да, сразу стал понимать Баяр-Туяа, что в этом небольшом пространстве десятки этот Одон, командир десятки и есть хан, судья и отец родной одновременно. И никогда не возникнет в голове и в сердце такое кощунство как ослушание приказа. А что если…? Но тогда и не удостоишься смерти аристократа как ломание хребта без пролития крови. Голова с плеч и только.

Через много веков в начале третьего тысячелетия напишет историк Дмитрий Чулов, что опубликует журнал «Вокруг света»: «Командира каждого подразделения выбирали, исходя из его инициативы и храбрости, проявленных в бою. В подчинённом ему отряде он пользовался исключительной властью – его приказы выполнялись немедленно и беспрекословно, такой жестокой дисциплины не знало ни одно средневековое войско».

Смотр был закончен. Но потом уж началось это, завертелось, завихрилось.

Баяр-Туяа дали новый лук, изъяв прежний. Конечно, после надлежащего воспитания он принял молча новый лук, которого уже в руках оценил его достоинство. Он лучше его прежнего, намного лучше. Не успел выстрелить, но понял чутьём охотника лесного племени. Но кроме лука он стал обладателем пики, которого у него никогда и не было. Вот уж радость, но которую он скрыл в душе на всякий случай, приняв его с тем же каменным выражением лица, как и у всех остальных воинов. А потом уж и понеслось. Пошло исполнение слов Чингисхана, переданных торжественно Джэбе.

Десять сотен, одна к другому, навострились в едином порыве. Тысяча взоров устремились туда, где и взмахнёт флажок Доржитая, командира тысячи. Тысячи монгольских коней взвились в такой же напряжении, как и хозяева, опытные воины межплеменных войн и совсем ещё зелёные юнцы, к которым и относился Баяр-Туяа. Но вот поднялся высоко вымпел тысячника и стремительно взмахнулся вниз.

– Урагшаа!!! – крик Исунке-багатура всё же опережал в напористости такие же крики остальных сотников.

Клич был подхвачен всеми в самом яростном стремлении. Уж сейчас-то Баяр-Туяа и дал волю своим молодым лёгким.

И тысяча монгольских коней в порыве едином устремилась в степь. Цветущие травы, цветы полевые пока не раздавались вздыбленной пылью при первых натисках искромётных копыт. Но спустя время она, вот эта пыль лёгким облачком следовала за каждой атакой тысячи, ибо от трав и цветов полевых не осталось ничего, кроме раскромсанной земли.

Атакуя врассыпную, пустив в порыве едином тучи стрел в пустоту степи, тысяча в таком же порядке как бы разваливалась в обратный путь таким дождём, тогда как другая тысяча меж рядами прежней тысячи вырывалась на передовую с диким криком «урагша». И те же тучи стрел вонзались далеко в той же пустоте степи. Каждая стрела с меткой хозяина. Их будут подбирать, чтобы потом опять пустить в ту же пустоту степи. Кто бы знал, что этот монотонный военный труд и перевернёт весь мир. Но пока остальной мир не знает, не подозревает. Так и варится, кипит в степи под знойным солнцем военный труд, тактика и стратегия новой армии будущей империи Чингисхана.

«Глазами представьте, головой вообразите врагов в едином строю и пускайте стрелы, дабы точно сразить наповал», – напутствовал перед манёврами сам Джэбе, задумку, исходящую от самого хана ханов.

И было что представить бывалым воинам. Тайчиут мог представить строй племени кият и наоборот. Строй татар, меркитов, найманов и других племён легко могли всколыхнуться памятью от тех бесчисленных войн племенных, которых было в изобилии, ох как в изобилии по всей степи. Вот откуда опыт да сноровка воина! А кого представить Баяр-Туяа? Но вот другие воины из запредельных территорий и не представали в воображении. Пока.

Всегда бывало так, что в следующую атаку бросались на другом заводном скакуне, чтобы и их натаскать в сражении.

В яростном скаку по возвращении Баяр-Туяа всматривался в строй коней, выискивая тех новых двоих, что приданы ему в придачу родному Халзану. И те, как будто также выискивали его, узнавая в тысяче воинов. В глазах их так и излучались надежда и преданность.

О, монгольские кони! Знать бы им, что придётся испить воды из рек, озёр от Тихого океана до рек Вислы и Дуная, до морей Адриатического и Средиземного.

И так изо дня в день до обеденной поры. И так изо дня в день клич командиров «Урагша!», из которых уж сильно выделялся один, врезаясь в уши Баяр-Туяа и остальных тоже. Голос командира сотни Исунке-багатура был куда уж раскатистее громом да надрывнее чем голос того же Одона, да и остальных командиров десяток, сотен вместе взятых. Вот уж ярость и энергия десятерых в одном разуме да в теле. А то и сотни.

В полуденную жару, когда отпускались кони на время пастись, дабы потом воины вновь вскинулись на их выносливые спины, ибо на то и есть монгольский конь, подкатывали к ним обозы с провизией. Горы баранины. Реки свежего молока. Но были и коренья, придающие свежесть, да бодрость, будто кумыс. Откуда знать им, воинам простым, что когда-то семья самого хана ханов, как и он сам мальчонкой, выжили за счёт этих кореньев со свойствами целебного характера. Вот где пригодились знания матери Оэлун.

Только и слышен хруст по степи.

Задумался однажды за чашкой молока Баяр-Туяа, сидя на травах берегов Онона. Всколыхнулась памятью долина детства, тогда как помыслы устремлены всегда на атаку, на разворот, смену ритма, на единую согласованность действий. И больше ничего. А два заводных коня у него ещё без имени. А они стали для него такими родными, как и Халзан. Присмотрелся пристально на гнедого, что пощипывает мирно траву сам по себе, но готового в миг подменить и умчать в очередную атаку. Назовёт его «Уда». И вмиг представилась ему река детства. У каждого есть она – своя река детства. Присмотрелся пристально он на другого, вороного скакуна, что также мирно пощипывает траву сам по себе, но готового в миг подменить и умчать в очередную атаку. И в миг представилась ему долина детства. У каждого своя долина детства.

– Чего ты не ешь? Или так много сил, что пустишь стрелу через всю степь, – услышал он неожиданно звонкий возглас над головой.

Вскинул вверх, как тетиву, недоуменный взгляд, в котором одно лишь любопытство, да больше ничего. Ох, сердце молодости! Одна лишь устремлённость на сражение, да и только. Но ведь не только. Но откуда знать?

В ответ он увидел то же любопытство, в котором так и заискрись искры озорства. И светлый лик. Ох, степи! Какие сокровища носите вы? Но это миг мыслей, не вложенных ни в какую философию. Как есть.

Девушка совсем ещё юных лет стояла перед ним, но что стояла, когда дело было в другом, что и не сможет он просто так вернуться губами к чашке молока, а мыслями и думами в ту память детства, что, да всколыхнут немного сердце некогда сироты из северного племени. Устремлён был на него в данный миг сверху вниз обжигающе насмешливый взгляд, что и просверлит насквозь подобно стреле отравленной. Так и есть. Глаза отлили чёрные огни, что и выбьет сердце из седла. И вот эта улыбка превосходства довершили своё дело. Но ведь прекрасна бестия степей! И сколько же таких в войсках тылового обозначения?

– Откуда ж ты такой, задумчивый? – звонкий тон зазвенел в его ушах, но всё же приятный, что и не отмахнёшься как от мух надоедливых, и уж намного приятнее, чем голос, больше окрик Исунке-багатура, грубостью превосходящее всё вокруг.

– Баргуджин-Тукум, – неожиданно тихо для себя ответил он.

– Это края на севере? – ох глаза расширились у этой бестии, тогда как голос так и зазвенел пуще прежнего, в котором однако недавняя насмешливость уступила место любопытству.

– Отсюда северо-запад.

– А какая разница… – и тут же огни в глазах степной красавицы всколыхнулись ещё сильнее, так и ощ9зарив всё вокруг озорным сиянием, – скажи, ты видел медведя, ты подстрелил его?

– Целый тумен, – ответил он в её же тоне, вызвав удивление, а то и восхищение сидящих рядом суровых воинов.

– А может, этот тумен был медвежонком? – постаралась она не упустить инициативу (ох, и бестия настоящая), вызвав, куда уж, громкий смех воинов всей десятки.

Мыслями разбежался он, чего бы такого придумать, чтобы осадить эту явно зарвавшуюся девчонку. Но вдали раздались раскаты грома, приближаясь, нарастая. То обозначилось приближение Исунке-багатура, что и означило, что приближается конец всякому отдыху. Девушка повернулась, уходя, унося посуду.

– Стой! – успел крикнуть Баяр-Туяа напоследок, дабы перехватить инициативу.

Повернулась она, опять же устремив тот самый обжигающе насмешливый взгляд. Но ничего, сейчас получишь.

– Принеси-ка в следующий раз кумыс, – не попросил, а как-то постарался сказать в тоне приказном, но в котором постарался разбавить вот эту насмешливость.

– Крепкий кумыс? – лукавые огоньки изрыгались из глаз озорных, но до того прекрасных, что и выбьют любого из седла.

– Очень крепкого. А то не подобает орлу степей пить одно лишь молоко.

– Орлы степей не просят кумыс, они пьют молоко, прибавляя в силе. Неужто орлёнок опередил их в полёте? – ответила эта совсем уж дерзкая девчонка, от слов которой от смеха громогласного так и вздыбилась вся десятка и сам Одон в том числе, оставив таки концовку за собой.

– Из рода исут она, – говорил, спустя немного времени, Ото Радна, в голосе которого и не прослеживалось никакое злорадство, кивая вслед уходящей девушке.

– И что тогда? – спрашивал, не задумываясь ни о чём Баяр-Туяа.

– А то, что она племянница самого сотника Исунке-багатура, – ответил за него другой воин по имени Алдар из племени унгират.

Вот так да! Оставалось лишь почесать задумчивый затылок.

Не быть бы этому разговору, если бы не сотник Исунке-багатур с его неугомонным нравом, поев баранины в большом объёме и выпив столько же молока, прикусив как следует трав целебных, что и без того придали огня под кипящий котёл безмерных энергий, без всякого передыха отправился осматривать следующий плацдарм тренировок. Он бы и сотню поднял бы на дыбы для такого дела, но к его сожалению, тысячник Доржитай не давал такого приказа. А тысячник неукоснительно придерживался графика, отпущенного Джэбе. А тот в свою очередь придерживался того, чего ему до самых мельчайших деталей изложил сам Чингисхан. И потому разум гибкий, но высоты неимоверной, и давал передых всему тумену, тогда как суть его давно просилась на простор бушующих пожаров. Но разум и был у него как железная узда.

До заката солнца тумен распределился на следующее занятие, в котором сосредоточилось оттачивание мастерства на точность стрельбы из лука на полном скаку. Там, вдали, что едва увидит зоркий глаз, раскинулись по степи мишени – кожаные мешки – сур.

Отдохнувший Халзан легко и сразу взял галоп в три темпа с без опорной фазой, и вот таким аллюром помчался вместе с другими конями десятки Одона, ибо занятие это проводилось десятками, над которыми иногда и раздавался громовым раскатом нетерпеливый окрик сотника Исунке-багатура. Скакун лёгкой конницы, а Халзан теперь и причислялся к таковым, без всякой команды своего хозяина, подражая, дабы не отстать от остальных скакунов, взял по ходу очень быстрый галоп, и таким карьером помчал Баяр-Туяа к раскинутым по степи мишеням. Никогда прежде не приходилось ему так на полном скаку, ещё мальчонкой, в лесах на правом берегу Уды стрелять в зверей, которых он, скорее, поджидал. Кожаные мешки – сур возникали, разрастаясь по мере приближения, но не до того, чтоб до весьма больших размеров. Никак нет.

По ходу, на полном скаку, пока копыта Халзана не чиркнули искромётно по степи, находясь в полёте над летними травами, он, Баяр-Туяа, в едином движении со всей десяткой обретается на изготовку. Сколько было их, вот этих стрельб, с Великого Курултая, с того момента смотра, где и объяснил им Джэбе, освободитель от плена, но тогда и не увидел он его, не заметил. Поначалу он и отставал, немного отставал, ибо кровь охотника не давала, не могла дать уж слишком много форы воинам из степи. Хотя, они тоже охотники, но в лесах намного больше дичи. А Халзан уже перешёл на самый пик карьера.

Очередной полёт копыт. И вывернулся левый бок воина вперёд в боковой изготовке по движению с одновременным натяжением лука, как и есть. Удержи тетиву на самом уровне груди у сердца затрепетавшего. Редко у кого тетива под самой челюстью от полёта к полёту, в момент аллюра, в момент карьера. Поймай свою устойчивость, поймай свой миг! Воин – лук – монгольский конь в один момент одна суть. Затаённое дыхание. Прицельный глаз – сур в степи – одна суть. Движение пальца. И спуск тетивы. И полёт стрелы. И вот он – харбан на полном скаку!

И так раз за разом, и тогда умение превратится в искусство, в котором для начала разум и сердце как согласованное единство. И так раз за разом, когда, наконец, искусство уже идёт от сердца. Стрелок и выстрел – единая реальность в единой сути. Пришедшее мастерство – воин и мыслит, и не мыслит. Он как падающий дождь, как ветер в степи, как тихое течение воды Онона. И тогда он гений нужного момента!

Мастерство приходило к каждому своим путём. И у него оно проделало свой путь. Со временем перестал думать о выстреле. Правая рука разжималась сама собой, будто и не принадлежала ему. И она при этом отскакивала назад плавно. И такой же выдох без усилий. О, как прекрасен белый свет! И сердце, как тихая рябь на ровной глади спокойного озера. Вот она – кровь охотника лесного племени!

О, монгольский лук! В военной истории он войдёт как одно из самых эффективных оружий в мировой истории по определению историков и специалистов военного дела.

А степь кипит, бурлит, но это другое кипение, другое бурление, совсем не то, когда и сходились племена в едином порыве на самоуничтожение. Здесь и сейчас другое варево, где и готовится под особым соусом тактика и стратегия новой армии Чингисхана, что и подадут изысканным блюдом на стол мировой истории.

Мир пока не знает, что затаили в глубинных просторах вот эти самые степи Центральной Азии. Пока не знает, но узнает. Жестокая эпоха, как и все остальные, на которых и есть отпечаток разума. Но всегда ли и везде ли жизнь имеет первоначально агрессивные наклонности?

О, Мать Природа!

Так и прошло лето. Травы степей утрачивали былую зелень, готовясь к стылым ветрам. Но так и продолжалось то действо всегда под палящими лучами знойного солнца, что и началось в конце весны. Огромное скопление коней и всадников продолжали по степи расписывать особенные иероглифы, иероглифы войны. Проникал слух, что с наступлением холодов начнётся облавная охота на зверей. И потому кровь охотников заждалась этой поры, этих студёных холодов, ветров зимы, что и проберут насквозь. Но защищают меха из этих самых шкур зверей, да кожаные сапоги с войлочными носками. Так ждёт весны всякое живое в степи да в лесах, что раскинуты широко в низовьях Селенги и дальше на север.

За это лето молодые организмы воинов окрепли, да и души возмужали от каждодневных настроев на будущую битву, от выполнения самих действий, направленных на поражение будущего противника, и, скорее, противника, который и не догадывается об этом. Ну, а бывалые воины к опыту, накопленному от межплеменных войн степи добавили совершенно новое, неведомое раньше мастерство от того самого военного искусства, о котором заговорит весь мир, а отдалённом будущем и станет оно пристальным объектом военных академий мира. Но откуда знать про это воинам, которым сегодня, как всегда, доставили обозы с бараниной и свежим молоком.

Часто стали приходить разные думы за чашкой молока. Вот и сейчас. Каждый день он смотрит на обоз, в надежде увидеть ту бойкую девчонку, с которой и продолжил бы тот разговор, что закончился так быстро. Взглянуть бы ещё раз в эти огненные глаза, которые и обожгли его когда-то. «Забудь. Она из высокого рода», – сказал как-то Алдар из племени унгират, ставший за эти дни его другом. Да и тайчиут Ото Радна стал надёжным товарищем. Давно отзвенели от плетей их спины. «Она из высокого рода…» – и этим сказано всё. А кто он? Брошенный камень – этот парень с севера. Кто вспомнит сироту? Вот и сегодня он увидел издали Джэбе на вороном скакуне. Не один он был. Разговаривал с кем-то. И стал доходить до него смысл вот такого неожиданного усердия десятника Одона, других десятников, сотника Исунке-багатура, других сотников, самого тысячника Доржитая. И до остальных дошёл смысл. И вдохновилась тысяча. Сам хан ханов посетил учения.

Вдали застыл стройный ряд статных воинов. «Кешиктены – гвардия Чингисхана», – донеслось до разума каждого, удвоив и так вдохновлённое усердие. В какой-то миг показалось Баяр-Туяа, что взгляды темника Джэбе и хана ханов кА-то устремились в него. На полном скаку лишь повернул быстро голову и отвернул. Так и было.

. Сам хан ханов посетил учения.

– Это тот самый парень с севера, как подумал я тогда по одежде его? Ты поставил знатного человека простым воином? – спрашивал Чингисхан своего темника, одарённого в военном искусстве, хотя, яркая, ярчайшая звезда его впереди, что и возгорится на все времена не только на стороне восходе солнца, но и далеко на закатной стороне.

– Он не из знати, – говорил Джэбе, чем вызвал удивление Чингисхана, – но я подумал тогда – пусть представит своё племя на Курултае, – и подробно рассказал тот случай встречи, вызвав у хана ханов лишь одобрение.

Знает Джэбе, что он, Чингисхан, строит ханство людей благородных духом. Тогда не знал, но какой-то голос говорил изнутри, что победивший враг совсем других достоинств, нежели этот Таргутай-Кирилтух, уж донельзя превозносящий себя над воинами. Такой высокой меры о себе не видывал, не замечал он ни у кого никогда. Служба такому становилось для него одним лишь омерзением. Но не поражение заставило его окончательной уйти от него. Другое. В том сражении его стрела пронзила какого-то воина высокого роста и телосложения статного. Подумал тогда, что этот воин и есть тот самый Темучин, слава о котором разнеслась по степи. И не ошибся. Дошёл до него слух о том, что ранен был этот победитель Таргутай-Кирилтуха. Стрел много в сражении. Но его стрелы помечены. Хотя, с его подвижность сердца, души и тела он сможет скрыться хоть в самом аду шолмоса, в самых дебрях дьявола. Но зачем это? Но ведь прознав его, удостоят казни. Какое там ломание хребта. Голова с плеч. Вот так в раздумье и застал его тогда Сорган-Шира. И каково же было удивление его, когда он рассказал о спасении Темучина в пору ещё далёкого отрочества. «Иди и признайся, и увидишь…» говорил так напутственно тогда Сорган-Шира, некогда спаситель самого Чингисхана. И он пошёл. А дальше стало известно всем, так и войдя в историю. И приобрёл Чингисхан одарённого, гениального полководца.

Думал Джэбе и про этого паренька с севера. Не побоялся тогда предупредить его. Потому и определил его в тысячу Доржитая, поставив того в известность про этот случай. А он в свою очередь поставил в известность Одона. И выходило так, что этот парень с севера, такой «брошенный камень» по убеждению его, и был единственным воином с привилегией, с кого и не спускал глаз Джэбе, делая при этом вид, что и вовсе не замечает его. «Не выдержит, отправлю домой в Баргуджин-Тукум», – так и думал Джэбе. И про наказание плетьми он был осведомлён, ибо Одон говорил ему и про это. Выдержал. И подтянулся к остальным воинам. И стреляет хорошо. Так он же из лесного племени. Но теперь-то уж, когда и сам хан ханов знает про него, то уж служить ему до самого конца. А каков конец, так это ведомо лишь Вечному Синему Небу.

И сегодня поев, как следует баранины, призадумался он за чашкой молока.

– Я вижу, орлёнок вырастает в орла, – раздался неожиданно звонкий голос, что и поперхнулся, и встрепенулся, будто и сигнал тревоги услышал.

В застылой осени так и обожгли его обжигающие лучи от огненного взгляда, в которых и заискрились неприкрыто и озорство, и ещё что-то такое, отчего и встрепенётся сердце юноши. То была она из высокого рода, пронзившая в сердце этого парня с севера.

– Я принесла тебе кумыс, – так и источал её голос саму нежность помимо всякого озорства, что сродни кокетству, да и только.

Улыбки озарились на суровых лицах воинов в радости за своего товарища. Он один из них.

5

«Монголы. Ни одна армия в истории не выигрывала столько сражений и не захватила столь обширных территорий. Ни одна другая армия не была способна принять и затем осуществить столь грандиозных стратегических планов, как принятые на Курултае 1235 г. планы одновременного нападения на Польшу и Корею», – член Великого государственного Хурала Монгольской республики Энхбаяр Жадамбын в предисловии к книге ЧойсомбаЧойнжинжавын «Завоевательные похода Батухана».

«Какая армия в мире сравнится с монгольской армией?» – персидский государственный деятель и историк Джувейни. Годы жизни 1226 – 6 марта 1283 по календарю григорианскому. «Чингисхан. История Завоевателя Мира».

***

Военный поход рыцарей Тевтонского ордена возглавил Конрад Доблестный, находящийся в оппозиции Великому Магистру Герхарду фон Мальбергу, который уже как год занимал такой вершинный пост ордена. Росло недовольство многих рыцарей политикой нового магистра, что, являясь представителем так называемой «палестинской фракции» ордена, прельстившись, вероятнее всего, деньгами рыцарей орденатамплиеров, к коим принадлежали его родственники, старался изменить экспансию Тевтонского ордена в палестинском направлении, а не в сторону Пруссии и далее на восток. Он же был ярым последователем, приверженцем идей прежних Великих Магистров, каковыми являлись его кумиры – Великие Магистры Герман фон Зальца и его тёзка Конрад Тюрингский. И потому, завидев в здании ордена в Эшшенбахе польского князя Генриха Благочестивого,тотчас понял суть его визита, и потому в душе немедленно был согласен оказать любую поддержку земле Силезии. Да и прошёл, летел слух о неведомом воинстве из Азии, всесокрушающем, не знающем поражений.