Империя предков

– Vivedieusaintamour! Да здравствует бог святая любовь! – издавал торжественно ли криком ярости клич рыцарей ордена тамплиеров Антуан Бесстрашный, хотя, смыслом слова такие должны бы произноситься в каком-то ином тоне, уж никак не в поле боя, но была в его крике полная решимость от тех гордо отважных рыцарей-тамплиеров, когда и зарождался сей славный орден во имя защиты странствующих паломников в далёко святую землю.

– Gotmituns! Бог с нами! – криком уверенности провозглашал клич рыцарей Тевтонского ордена земли германской славный Конрад Доблестный.

От таких, ором ли клича боевых всякие птицы, вороны, давно ль ожидающим полётом пира, вспорхнут напугано. А затем рыцари Европы сплошь все в устрашающих шлемах одним мерным тактом мечами пробивали барабанной дробью по широкой груди облачением железных доспехов, что и вознёсся полётом орлиным, так ивзвихрился, неистово взвинтился дух боевой. О, рыцари, рыцари…!

Противная сторона демонов ли, этаких воинов из ада преисподней продолжала хранить нависшее молчание в такой же демонической неподвижности. Неужто их не пронял боевой клич рыцарей иль неистовость молчания и есть некий клич этого воинства дьявола?!

Зашевелились в первых рядах этого войска Антихриста ли, то с места принимали вскачь передние ряды дьявольского войска, и поначалу поскакали куда-то в сторону вбок, затем образовав дугу, разворачивались той же дугой, дабы пронестись на расстоянии. И увидели, видели благородные рыцари, что в руках этих всадников-воинов не пики, не мечи, не сабли, а у каждого по прутику в несколько штук, что у каждого топорщились, а то и развевались, то ли веером в руке у каждого. Что за чертовщина?!

Подскакивая близко в молчании полном, воины-всадники кидали прутья на весенние травы Доброго поля земли силезской. В этом ли усмотреть некий замысел дьявола? А всадники из неведомых глубин Азии продолжали такое магическое действо, такой непонятный манёвр. Но вот поскакали другие всадники-воины от противной стороны, в руках которых опять были не пики. Не сабли, не мечи, у каждого по горящему факелу, и тогда доходил смысл до каждого рыцаря смысл всей этой маневренности. И крепче сжимались мечи рыцарей.

Тем временем выдвигались другие всадники-воины в руках которых опять же не было никакого намёка на оружие, то несли они странные бурдюки, что были не так округлы. И подскакивали они к возлежащим хворостам, уже объятых пламенем. И выбрасывалось содержимое бурдюков, и затухали пламени, тогда как над полем начинало чадить не чёрным, синим дымом, а ветер, ветер именно в лицо гнал и гнал дым в глазники шлемов, что стоило помотать головами, но как глаза протереть. Но доставалось и глазам коней рыцарских, что от едкости само собой разрывался строй единый. И доходило понимание того, что это лишь предтеча, такое вот начало безумного восшествия злорадно дьявольского ада.

Всколыхнулся порывом неистовости следующий строй азиатских воинов. И безудержно всколыхнулся воздух Вальштатта от дико яростного крика, что вздыбилось боевым кличем воинства таинственного: «Урагшаа!!!»

Сжал крепко свой меч в пламени негодования сам Генрих Благочестивый, сам силезский князь священно польской земли. И повёл в атаку, и в момент такой торжественности яростного мига со всей болью ударило, вдарило по левому глазу, и далее брызнуло кровью по всей внутренней стороне шлема, покрытого материей, что сразу увлажнилась. И далее ниспадал с коня медленно благородный рыцарь земли силезской на травы, весенние травы родной земли, что в последний миг перед затемнением от света нынешнего бытия искрой быстротечности успел лишь подумать о матери, дожидающейся в высоком замке Легницы.

***

«…он при назначении на высшие должности по войску и по администрации никогда не руководствовался только происхождением, а принимал в серьёзное внимание техническую годность данного лица и степень его соответствия известным нравственным требованиям, признававшимся им обязательным для всех своих подданных, начиная от вельможи и кончая простым воином. Огромную помощь в таком выборе сотрудников оказывало свойственное ему, как и большинству гениальных людей, глубокое знание человеческой души и умение распознавать людские характеры. …

Вот на такой иерархической лестнице, слюдьми такого психологического типа в качестве начальников и строил всю империю Чингис-хан, который будучи типичным монголом и человеком этого типа, искал и черпал таких же людей среди кочевых народов. Кочевые народы, то есть монголы, давали больше второго типа людей, так как они были религиозны оседлых, в силу кочевого быта они не накапливали движимое имущество, а потому и не впадали в соблазн из-за страха потери его кривить совесть, изменять.

Чингис-хана в оседлых народах отталкивала алчная приверженность к материальному богатству, не всегда честно приобретённому, высокомерное, оскорбительное обращение с низшими и униженное пресмыкание перед высшими. В их политической жизни он видел карьеризм, предательство и измену», – калмыцкий общественный деятель, доктор Эренжен Хара-Даван. «Чингис-хан. Как полководец и его наследие». Белград. 1926 г.

«К своим подданным, начиная с высших вельмож и военачальников, и кончая рядовыми воинами, Чингис-хан предъявлял известные нравственные требования. Добродетели, которые он ценил, были верность, преданность и стойкость; пороки, которые особенно преследовал у своих подчинённых: измена, предательство и трусость. Эти добродетели и пороки были для Чингис-хана признаками, по которым он делил всех людей на две категории. Для одного типа людей их материальное благополучие и безопасность выше их личного достоинства и чести; поэтому они способны на трусость и измену. Когда такой человек подчиняется своему начальнику или господину, то делает это только потому, что сознаёт в этом начальнике известную силу и мощь, способную лишить его благополучия или даже жизни, и трепещет перед этой силой. За своим господином он ничего не видит, он подчинён только лично этому господину в порядке страха, то есть, в сущности, подчинён не господину, а своему страху. Изменяя своему господину или предавая его, такой человек думает тем самым освободиться от того единственного человека, который над ним властвует, но делая это из страха, своей привязанности к жизни и к материальному благополучию и даже утверждается в рабстве. Такие люди – натуры низменные, подлые, по существу рабские; Чингис-хан презирал их и беспощадно уничтожал. На своём завоевательном пути Чингис-хану пришлось свергнуть и низложить немало царей, князей и правителей.Почти всегда среди приближённых и вельмож таких правителей находились изменники и предатели, которые своим предательством способствовали победе и успеху Чингисхана. Но никого из этих предателей Чингисхан за их услугу не вознаградил: наоборот, после каждой победы над каким-нибудь царём или правителем великий завоеватель отдавал распоряжение казнить всех вельмож и приближённых, которые предали своего господина. Их предательство было признаком их рабской психологии, а людям с такой психологией в царстве Чингис-хана места не было. И наоборот, после завоевания каждого нового царства или княжества Чингис-хан осыпал наградами и приближал к себе всех тех, которые оставались верными бывшему правителю этой завоёванной страны до самого конца, верными даже тогда, когда их верность была для них явно невыгодна и опасна. Ибо своей верностью и стойкостью такие люди доказали свою принадлежность к тому психологическому типу, на котором Чингис-хан и хотел строить свою государственную систему. Люди такого ценимого Чингис-ханом психологического типа ставят свою честь и достоинство выше своей безопасности и материального благополучия. Они боятся не человека, могущего отнять у них жизнь или материальные блага, а боятся лишь совершить поступок, который может обеспечить их или умалить их достоинство, притом умалить их достоинство не в глазах других людей (ибо людских насмешек и осуждений они не боятся, как вообще не боятся людей), а в своих собственных глазах. В сознании их всегда живёт особый кодекс, устав допустимых и недопустимых для честного и уважающего себя человека поступков; этим уставом они и дорожат более всего, относясь к нему религиозно, как к божественно установленному, и нарушение его допустить не могут, ибо при нарушении его стали бы презирать себя, что для них страшнее смерти. Уважая самих себя, они уважают и других, хранящих т от же внутренний устав, особенно тех, кто свою стойкую преданность этому уставу показал на деле. Преклоняясь перед велением своего внутреннего нравственного закона и сознавая уклонение от этого закона как потерю своего лица и своего человеческого достоинства, они непременно религиозны, ибо воспринимают мир как миропорядок, в котором всё имеет своё определённое, божественной волей установленное место, связанное с долгом, с обязанностью. Когда человек такого психологического типа повинуется своему непосредственному начальнику, он повинуется не ему лично, а ему как части известной божественно установленной иерархической лестницы; в лице своего непосредственного начальника он повинуется ставленнику более высоко стоящего начальника, являющегося в свою очередь ставленником ещё более высокого начальника и так далее, вплоть до верховного земного повелителя, который, однако, мыслится тоже как ставленник, но ставленник не человека, а Бога. Таким образом, человек рассматриваемого типа всё время сознаёт себя как часть известной иерархической системы и подчинён в конечном счёте не человеку, а Богу. Измена и предательство для него психологически невозможны, …

Чингис-хан сам принадлежал именно к этому типу людей. Даже после того, как он победил всех и вся и сделался неограниченным властелином самого громадного из когда-либо существовавших государств, он продолжал постоянно живо ощущать и сознавать свою полную подчинённость высшей воле и смотреть на себя как на орудие в руках Божиих.

Подразделяя людей на две вышеупомянутые категории, Чингис-хан это подразделение ставил во главу угла при своём государственном строительстве. Людей рабской психологии он держал тем, чем только и можно их держать, – материальным благополучием и страхом. Один факт объединения в едином государстве колоссальной территории Евразии и части Азии, обеспечения безопасности евразийских и азиатских караванных путей и упорядочения финансов создавал для жителей монархии Чингис-хана такие благоприятные экономические условия, при которых их стремления к материальному благополучию могли получить самое полное удовлетворение. С другой стороны физическая мощь его непобедимой, не останавливающейся ни перед какими препятствиями и беспрекословно ему повинующейся армии и неумолимая жестокость его карательных мероприятий заставляли трепетать людей, привязанных к своему физическому существованию. Таким образом, люди рабской философии были у Чингисхана в руках. Но этих людей он к правлению не подпускал. Весь военно-административный аппарат составлялся только из людей второго психологического типа, организованных в стройную иерархическую систему, на высшей ступени которой пребывал сам Чингис-хан. И если прочие подданные видели в Чингис-хане только подавляюще страшную силу, то люди правящего аппарата видели в нём прежде всего наиболее яркого представителя свойственного им всем психологического типа и преклонялись перед ним как перед героическим воплощением их собственного идеала», – выдающийся лингвист, философ, князь Трубецкой Николай Сергеевич из рода Трубецких, восходящему к древнему роду литовских и русских князей Гедиминовичейпод псевдонимом И.Р. «Наследие Чингис-хана». Берлин. 1925 г.

***

На следующий год весной, когда трава в степях во всю позеленела, набирая силы восхода, когда знать довела до своих племён слова воли Великого Курултая, Чингисхан собрал малый курултай, на котором собирался обсудить со своими военачальниками и нойонами текущее и будущее степей, объединённых отныне велением Великого Курултая в единое государство. В просторной ханской юрте собрались военачальники и нойоны, усаживаясь точно по рангу. Пора уж было начинать, как вошёл в юрту довольно запоздавший шаман Кокчу, которого он и не звал на курултай. Вошёл и прошёл без уважения к церемониям к тому месту, где и восседал он – хан всех степей, толкнув небрежно Джэлме, он присел важно, чинно по левую руку от него. Толкнуть небрежно Боорчу, и сесть по правую руку от него он на этот раз не решился. Знал, что его уж очень высоко ценит Темучин, как того самого первого нукера, с которым и начинал «собирание степи». Но и Джэлме для него так, же, дорог.

– Тебя не звали, ты пришёл. Тебя не звали, ты опоздал, – проговорил не тихо Джэлме, и при этом не побоялся взглянуть в упор в глаза этому шаману, союзнику всесильности, как считают многие.

Тишина усугубилась. Все ждали, что может случиться с Джэлме, посмевшего вот взглянуть в страшные глаза всесильного шамана, над которым покровитель само Вечное Синее Небо. Но нет, ничего такого не случилось. Но прозвучал ответ шамана, заставивший вздрогнуть всех, но прежде Джэлме:

– Не скакать долго по степи тому, кто смеет противоречить верному слуге Вечного Неба, но в особенности в год тигра. Если одумаешься ты, низкий рангом сын кузнеца, то могу помолиться за тебя перед карающей десницей Вечного Неба, потому как я и днём, и ночью, не зная сна, не зная отдыха, молюсь за всех вас.

Тишина усугубилась, ибо тот, кто и открывает каждый курултай, будь военный или не военный, молчал. Внимание от «чёрного» шамана, а так и подумали все в этот миг, перекинулось на того, над кем и воссияет сияние Вечного Неба. Но тот молчал? Какие думы посетили его?

Он давно стал замечать несносное поведение этого шамана Кокчу, которого и выделил среди всех остальных, имеющих связь с Вечным Небом. Но абсолютное покровительство? Не ему ли в раннем детстве, тогда ещё в степи под закат огромного красного солнца говорил ему отец Есуге, что родился он с печатью от Вечного Неба в виде сгустка запёкшей красной крови, что и обозначил само предопределение, саму метку от Вечного Синего Неба. Вот над кем истинно и взяло оно высшее покровительство. И понимал он, а сейчас как никогда, что были нужны они друг другу по этому тернистому пути на вершину. В какой-то мере они и были в одной связке. Но не назвать эту связку чистой, благородной. И потому, что наделены они особенным признаком, идущих от души к глазам, что и выражают разные сущности и без всяких слов.

Годы детства и отрочества, полные лишений, неожиданных предательств, гнусных вероломств определили вот такой взгляд, вот такой подход к людям. Он твёрдо оценил в людях две противоположные стороны от разных характеров. Он твёрдо определил людей на две категории. В первую категорию он отнёс людей, наделённых такими добродетельными качествами как благородность, верность, преданность, стойкость. Во вторую категорию он относил людей, наделённых такими низменными качествами как измена, предательство, трусость. Конечно, шамана трудно отнести к людям второй категории, ибо у него не проявились вот эти низменные качества. Но и к людям первой категории его нельзя отнести. Пожалуй, среди всех присутствовавших на Великом Курултае он, шаман Кокчу, и был единственным, кого и обошли вот эти добродетели души, к которым он относится с уважением, с большим уважением. Вот уж кто начисто лишён всякого благородства.

Расположение и покровительство Вечного Синего Неба вели его на эту вершину. И благородство человеческое тоже. Скорость памяти в миг выхватывает те дни, те случаи, когда он шёл по лезвию заострённой сабли, стоял зыбко на острие наконечника копья.

Деревянная колодка, туго стиснувшая шею, удерживала его в глубокой воде небольшой реки. Сам Таргутай-Кирилтух и его тайчиуты пировали на празднике «обо», помолившись Вечному Синему Небу о подаянии дождя и всех благ, которые и возможны под взором Вечного Неба. Напился и стражник, охранявший его, дабы тоже получить дары свыше. Сейчас или никогда. Он оглушил деревянной колодкой пьяного стражника и побежал в степь. Но что степь, на виду, как на ладони. Повернул к кустарникам, что могли обозначить реку в степи. В них и скроется, если что. И оно, это что не замедлило проявиться без замедления погоней за ним. Легко было ему определить пьяные окрики в степи. Но смогут ли они определить его? Река. Оставалось одно, как войти в него. Под крутым обрывом глубина оказалась поверх головы, что вот эта деревянная колодка и удерживает его.

Гнетущая тишина господствует на курултае. Ушёл в свои мысли хан ханов, будто потерялся. И стихли военачальники, одарённые мудростью, и стихли сильные, отважные духом кешиктены. Лишь этот шаман глядит поверх, оседлав коня высокомерия. На какую же вершину взметнулся он, за душой которого нет и горсти боевых подвигов?

Ушёл в свои мысли хан ханов в гнетущей тишине курултая. Что и не шелохнутся кешиктены, и военачальники тоже, устремившие в едином порыве взор на него. Но знать ли им, с какой бешенной скоростью мчится он от памяти к памяти.

Взгляд этот внимательный не угадать. Не распознать нельзя. Кто ты, человек над обрывом, узревший его убежище в холодной стылой воде неизвестной реки.

– Ты видишь здесь его? – пьяный голос прорезал ночь в степи.

– Здесь нет никого, – ответил человек над обрывом.

– Видать, ушёл в другом направлении, – и отдалился от берега владелец пьяного голоса, за которым последовали несколько таких же голосов.

Заиндевевший страх уступает место полному удивлению. Проходит ещё время, дающее утихнуть ушедшим голосам, когда говорит человек над обрывом:

– Вот за это тебя и боятся. Вот за это и держат тебя в деревянной колодке. Подожди немного. Я вернусь и освобожу тебя от колодки.

То был Сорган-Шира, батрак Таргутай-Кирилтуха из племени сульдуз. Не побоявшись жестокой кары, он, его сыновья Чимбай и Чилаун, его дочь Хидаун, упрятали его надёжно у себя, а затем, под покровом ночи дали ему коня. Так он был спасён провидением Вечного Неба и сердцами благородных людей.

От памяти к памяти. Прикрыл веки, чтобы не угадали, не увидели кешиктены и военачальники, но прежде этот шаман, оседлавший коня высокомерия, какой бушующий вулкан извергается изнутри. Но он подавит, чтобы не нарушить эту совсем ненужную тишину, что представилась сейчас одним из важных моментов в его сильно сложной жизни. От памяти к памяти.

Джэлме. Вот на кого решил задираться этот шаман, поставивший верхом положения самое непристойное поведение. Джэлме. В миг память примчала к той станции жизни. Та битва против тайчиутов. 30 куреней Таргутай-Кирилтуха, что составили 30000 всадников, напали тогда, когда его племена кочевали с летних пастбищ на зимние пастбища. Та битва против явно численного превосходства, которую укрепили и воины его анды, его названного брата Джамухи, в котором он вышел победителем. Но он получил в том сражении ранение стрелой в шею. Джэлме высосал ненужно запёкшуюся кровь, а затем, совершенно рискуя, пробрался во вражеский стан, чтобы добыть кумыс, что он и сделал. И утолил его жажду кислым кумысом. Как зыбко было в ту ночь, когда он отбивал атаку смерти. Не узнает никогда он, что через столетия напишут, что тогда грядущая победа висела на волоске, что та ночь противоборства со смертью решала значение самой мировой истории. И не отбей он атаку смерти, то быть бы миру совсем в другом виде, не той, которая предстаёт сейчас. Так напишут.

Расплывчатый взгляд в гнетущей тишине тут же охватывает одного из самых одарённых военачальников.

Прошло несколько дней после той битвы. Рана совершала крутой восход на заживление. И пора было браться за торжество победы в этой битве. Пока шло приготовление, заметила стража и указала на одинокого всадника в степи, чей конь не скакал, предпочитая понурый ход. Стоило подождать его, быть, может, весть, такая из рода неприятных, раз у коня понурый ход. При приближении увидели всадника с заострённым взглядом, из которого вырывалось мужество души. Но почему один? И удивление взлетело ввысь, когда узнали все, что он из войска побеждённого Таргутай-Кирилтуха. Так что же его привело в стан победителей?

– Я тот самый, чья стрела поразила шею вождя победителей… – говорил тихо этот человек, обладатель тот самой стрелы, что повергла недавно Темучина на пропасть от жизни и смерти.

– Снести ему голову? – раздался мгновенный клич Джэлме, в руке которого и блеснула молнией кривая сабля, но не в единственном числе, ибо руки всех воинов тут же озарились блеском обнажённых сабель.

– Пусть скажет, – остановил их Темучин.

– Я сейчас перед тобой всего лишь горсть песка, которую можешь одним пинком превратить в прах, что и не останется от меня и пылинки. Но я пришёл и признаюсь, потому что вижу я перед собой самого достойного хана во славу всех степей. Я перед тобой весь в зависимости от твоего решения… – говорил тихо этот человек истинного мужества и благородства, что подивился он, Темучин, заодно и призвав уважение к этому человеку.

– Ты готов верно служить мне?

– Я буду готов и на погибель за своего хана, великого хана.

– Как зовут тебя?

– Джиргуадай из рода Исут.

– С этого дня ты Джэбе. Мой наконечник копья. И будешь так же разить моих врагов, как недавно сразил меня.

– С благодарностью готов исполнить любой приказ от воина Вечного Синего Неба.

Гнетущая тишина от непредвиденной обстановки заставляет мыслям, подобно стремительным птицам, вздыматься от памяти к памяти, от станции жизни к другой. Расплывчатый взгляд уловил и родного дядю Даритай-отчигина. Огонь злорадства вспыхнул в глазах затаённых. Вот уж кто был на Великом Курултае ещё одним кроме этого шамана Кокчу, не наделённым никакой степенью благородства. Злорадствует унижению друга. Смотрит на его нынешнее положение. Что ж, злорадствуй, время потерпит. От памяти к памяти.

Одна из ранних станций жизни, когда он был счастлив, упоён беззаботным детством. То был жив отец – Есуге-багатур. Он с душой весёлой, радостной обходил всегда юрты большого, огромного куреня отца, а значит и всей их семьи. С почтительным уважением кланялись ему. И он отвечал им тем же. Не знал он тогда, что в ближайшем будущем они и отвернутся от семьи вождя.

Проходя мимо одной богатой юрты, он случайно услышал один разговор, скорее говорил один. Прошёл бы мимо, какое дело ему до всяких разговоров, но остановился. Разговор шёл о нём, совсем ещё мальчонке девяти лет. И голос был знаком. Догадаться, не трудно, ибо говорил хозяин богатой юрты. То был дальний родственник семьи, то был Таргутай-Кирилтух. Говорил он тихо, будто боясь, что услышат его, но он услышал:

– Я однажды прибыл после перекочёвки с летних пастбищ. Прошло два года, но я никогда не забуду тот закатный день, никогда. Такое уж не забудешь. Уставший конь подо мной едва обретался тихой иноходью, когда он вдруг ни с того. ни с сего встрепенулся неожиданно и взбрыкнул, чуть не сбросил меня с седла и задрожал. Я подумал – змею увидел. По велению Вечного Синего Неба есть два живых существа, не терпящие друг друга. Вы это знаете. Это лошадь и змея. Какой бы ни был объезженный конь, но он всегда взбрыкнет, увидев даже в отдалении эту поганую тварь. И ни одна змея не подползёт в степи, дабы ужалить, если ты пропах лошадиным потом. И подумал я тогда, может змей прополз где-нибудь. Огляделся зорко вокруг – не было никакой змеи. Но была коновязь, возле которой стоял какой-то мальчонка. О, Вечное Небо! От этого мальчика взбрыкнул конь и задрожал. Он устремил взгляд в глаза коня. Я присмотрелся к нему, устремил свой взгляд на него. О, Вечное Небо! Лучше бы я не делал этого никогда. Я взглянул в бездну ада. И по мне прокатилась дрожь. Его немигающие глаза зелёным отсветом будто пронизывали насквозь, будто душу выворачивали наизнанку. Но я узнал этого мальчика. И знаете, кто он был?

– Кто? – несколько повышенно любопытных голосов рванулись в нетерпении.

– Это был старший сын Есуге. Темучин зовут его. Помните, он назвал первенца в честь того отважного воина из племени татар, которого он взял в плен. Отвага и сила воина после смерти перейдёт к тому, кого и назвали в честь его. Вот потому он и казнил того пленника.

– Говорят, при рождении у этого первенца Есуге на ладони был твёрдый сгусток крови. Это знак от Вечного Синего Неба… – этот голос был незнаком ему.

– Вот будет рад Есуге-багатур на старости лет, – продолжал Таргутай-Кирилтух, – далеко пойдёт его сын, далеко вскинет крылья этот орлёнок, взглядом накидывающий дрожь. Эх…

После неожиданной смерти отца он и увидел зло радостную душу Таргутай-Кирилтуха, как он и не пытался изображать тогда непоправимое горе в связи с потерей такого родственника, самого вождя племён. А уж потом пошли такие времена, что оказались они в одной крепкой связке ненависти.

Пронизывающим взглядом видит он, как довольно торжествует изнутри его дядя – Даритай-отчигин. Не смог он раньше, как следует не то, что досадить, но нанести урон ему, племяннику брата, так пусть сегодня в день курултая его родной племянник, пусть и хан ханов, получит хоть какой-то щелчок от этого шамана Кокчу. Гнетущая тишина.