Партия
Деревья и кустарники менялись вокруг, и только ель с дубом помнили, как всё начиналось колец пятьсот назад, на клочке земли, дарованном им природой. Теперь от росших рядом деревьев остались только пни, покрытые мхом и ужасными грибами, опятами. Ель страшно боялась их, жуки-древоточцы были ничто в сравнении с ними. Она видела, как погибали соседи, как они сначала зеленели, потом валились, трескаясь у основания, как покрывались синевой, и сотни охристых шляпок радостно вырастали на гниющем древесном теле.
Вот уже сколько времени под елью не росло ничего, тень пушистых ветвей не позволяла проникать лучам жизни, и только добрые полезные грибы, под землёй образуя тончайшие нити мицелия, выдавали наружу свои плоды. Сквозь павшую хвою пробивались коричневые шляпки на толстых ножках, лимонно-жёлтые крапинки, тёмно-бордовые вогнутые маслянистые круги. Многие из них помогали ели, обволакивая её корни своим пухом. Забирая излишки питательных веществ у дерева, грибы давали полезные соединения, улучшали всасывание воды корнями. Во многом благодаря этому ель пробилась к небу.
Однажды, на самых ранних кольцах, случилось страшное. Небо почернело, резко подул сильный ветер, ель это почувствовала по раскачиванию растущих рядом гигантов, их корни пришли в движение. Скоро молния осветила лес, птицы смолкли, белки в ужасе запрыгали по веткам. Возник губительный смерч. Этот убийца завертелся среди деревьев; вверху по кругу ходили угольные тучи. Первым не выдержало материнское древо. Исполинский колосс, вырывая корнями куски земли, начал крениться набок. Молодая ель чувствовала, как цеплялась остатками корней за почву мать; может, она ещё останется жить? Подземный треск говорил об обратном. Разрывая последние узы, связывающие дерево с жизнью, огромная ель, треща и ломаясь, с грохотом рухнула на землю, придавив собой небольшой клён. Длинный ствол, омываемый ливнем и засыпаемый снегом, на несколько десятков колец дочерней ели стал питательной средой для разных паразитов. На тонком стволе каплями выступила смола. Дальше настал черёд тёток, одна за другой упали они рядом со своей сестрой; сбивая ветви соседей, они только чудом не задели уже тогда мощный дуб и молоденькую ёлку.
Ураган длился недолго, дождь сменил ливень, и к утру всё прекратилось. Когда рассвело, на пятачке, где гулял смерч, всё было искалечено. Некоторые деревья, падая, зацепились за сухостой, и эти мёртвые стволы, выдержав бурю, держали уже, казалось, обречённых. Мёртвое спасло живое. Остальные же деревья, которым посчастливилось пережить бедствие, стояли голые, с облетевшими листьями и обломанными ветками, бесшумно обдуваемые ветром. Повалившиеся ели с раскисшей глинистой землёй на корнях открыли нижние слои почвы. В этих ямах собралась вода, в которой уже забурлила жизнь. Ель, видя из года в год останки старших деревьев, понимала, что своим ростом обязана их гибели.
Кe4 – d6
Город наполнился смехом, радостными криками и весёлой музыкой. Приехали посланники из Дельф, от Пифии, ездившие туда за пророчеством о возможной грядущей войне. Перед толпой народа на холме Пникс торжественно зачитали слова оракула:
«Вижу костры и дым до небес, близок пасти чудовища жар.
Будет такое, когда эллинок станут в свиней превращать чужеземцы».
Когда эти прорицания услышали собравшиеся, раздался общий крик радости; никто, конечно, не мог предположить, что свободных эллинок может превратить в животных не гнев богов, а какие-то чужеземцы. Тем более что даже за похищение женщин прощения ни персам, ни любым варварам не было, и многие войны начинались из-за этого. Только вечно сомневающийся скептик Дионисий, подойдя к Эсропу, сказал:
– Так ли надо истолковывать слова Пифии, что наших женщин обязательно будут насильно похищать, увозить на чужбину и там превращать в животных?
А Деметрий, поглаживая на руках котёнка, заметил всем:
– Я бы на вашем месте придавал значение этим басням, только будучи дураком. Держи, Эсроп. – Деметрий протянул ему мяукающий комок.
На мраморном столе лежала обнажённая женщина. Тело её было завалено различной снедью: на лопатках были разбросаны пучки зелени и пряности, часть спины занимал сосуд с вином, поясницу лоснили жиром куски коричневого мяса, на ягодицах истекали соком бархатные ломти египетских арбузов, в ложбину сдвинутых ног были высыпаны резаные кусками яблоки и груши; тут и там между яствами рассыпались изюм и оливы вперемешку с мидиями.
Плотный мужчина, сидевший возле живого стола, прищурил умные глаза. Его могучую фигуру, ничем не прикрытую, кроме собственной шерсти, покрывали в области живота, левой груди и правого предплечья странные точки. Они располагались рядами, крупные, средние, мелкие, казалось, они были нанесены хаотично, но приглядевшись, можно было увидеть определённый ритм.
Толстые губы жизнелюбца задвигались:
– Я позвал тебя, Филира, чтобы ты разделила со мной трапезу на этой скатерти, – произнёс, чуть коверкая фразы, человек. Покручивая чёрную бороду, он жестом предложил сесть с ним.
Филира, войдя в покои хозяина, сразу узнала свою подругу, на которой сейчас происходил пир. Теперь она стояла в растерянности, глядя, как живая скатерть с воткнутым в рот яблоком умоляюще смотрит на неё. Хозяин сделал жест рабу-нубийцу, стоявшему у стены, и тот быстро усадил Филиру на скамью.
– Что ты так невесела, или, может, тебе её жаль? – Он снова махнул рукой нубийцу. Тот вырвал яблоко изо рта женщины.
– Скажи, Мелисса, за что я оказываю тебе такие почести?
– Я не знаю, хозяин! Неужели за то, что я не захотела спать с этим мерзким, похожим на жабу человеком? – вопросила Мелисса сквозь слёзы.
– Кого ты называешь жабой?! Могущественного горожанина, того, кто поможет мне приобрести ещё больше домов и расширить моё публичное дело!
Он ткнул её в бок коротким ножом, выбилась струйка крови; Мелисса, дёрнувшись, вскрикнула. Только сейчас Филира заметила, что тело женщины во многих местах порезано, и из ран течёт кровь.
– Пошелохнёшься – прикажу забить кнутом до смерти. – Знак рукой, и нубиец вставил яблоко в рот.
Хозяин ловко, двумя ножами, одним придерживая, другим режа, отхватил шмат мяса, оставив полосу от пореза на спине. Мелисса еле сдержалась, чтобы не дёрнуться.
– С кровью любишь? – спросил он, протягивая кусок Фи-лире.
– Отпусти её, хозяин, я подарю тебе такие ласки, которые не дарила ни одному мужчине.
– Ты мне и так подаришь всё, что я прикажу, – хохотнул хозяин и, запустив жирные пальцы меж ягодиц Мелиссы, извлёк оттуда маслинку. – В моей стране женщина не рассуждает, а выполняет всё, что ей скажут. – Он зачерпнул киафом вино из сосуда и протянул его Филире.
«Ну погоди же, самодовольный варвар, я тебе отомщу», – подумала Филира и приняла чашу с вином.
– Какие странные у тебя письмена, хозяин. – Она притронулась кончиками пальцев к груди мужчины.
– Любая другая была бы наказана огнём, но жаль уродовать такую искусницу любви, поэтому я тебя прощаю, более того, оказываю великую честь, разрешаю называть меня по родовому имени. Вот так будет по-вашему? – Он ножом стал вырезать на бедре Мелиссы имя.
– Прошу, остановись, напиши соком. – Филира откусила кусочек черешни и протянула ему.
Улыбаясь, хозяин вывел бордовым: «Махарбал».
– Так тебе нравятся письмена на моём теле? – спросил Махарбал, обнимая женщину.
– Да, и прежде всего своей необычностью. Что они означают?
– Ишь чего захотела – чтобы я открыл тебе тайну священного текста! Никто, кроме моих учёных соплеменников, не может прочитать эту надпись, её нанёс всемудрый жрец.
– А если я прочитаю надпись, ты отпустишь меня с подругой?
– Ха! Как ты можешь её прочитать? Это могут только посвящённые моей земли, да и то не все.
Помолчав некоторое время, финикиец, теребя пальцами густую бороду, вырвал волосок и, щекоча им нос Филиры, сказал:
– Ладно! Если разгадаешь хотя бы то, что начертано на груди, получишь свободу вместе с этой недостойной и в придачу столько драхм, сколько покроет ваше тело. А если нет, – хозяин похлопал по залитой вином спине Мелиссы, – заставлю съесть эту потаскушку.
Бедная женщина, услышав такое, в ужасе округлила глаза. Филира же, наоборот, внешне сохранила спокойствие, только до боли сжала пальцы на ногах.
– Дай мне три дня, Махарбал.
Сс4 – b3
Выйдя из подъезда дома, я попрощался с квартирой, которая, без сомнений, скоро будет конфискована. Осенняя улица надела на меня заляпанные грязью жёлтые очки, и я сразу растерял ту мизерную бодрость, которую имел. Завертелись губительные мысли: «Что делать дальше? Куда идти?»
На радость, помог случай. Трубный звук проходящего наземного метро ассоциативно навёл на мысль.
«Точно, поеду в аэропорт, куплю билет – и куда глаза глядят, на край России, а значит, и земли».
Поймав такси, я решил поехать в Домодедово и там разобраться, в каком направлении лететь. По пути к означенному месту у меня случился дикий приступ голода. И я нетерпеливо остановил такси у ближайшей харчевни на Каширке. Войдя в довольно чистую ресторацию, выбрал местечко поближе к бару. Присаживаясь на стул, почувствовал своим нетвёрдым местом что-то мягкое и мокрое, в ту же секунду раздался крик. В испуге я отскочил от стула, на котором оказался хомяк или зверёк, похожий на него. От соседнего столика прибежала пухленькая девочка, лет десяти, взяла своё животное, которое оказалось плюшевой игрушкой, и сердито, а главное больно, наступила мне на ногу каблучком своей туфли. Я не удержался и дал ей подзатыльник. Мгновенно поднялся внушительный мужик, сидевший с этой девчонкой, и надвинулся на меня.
– Ты чего делаешь, козёл? – спросил он мясным басом, хватая лацканы моего пиджака.
«Следы высолов», – автоматически подумал я, глядя на его футболку. Уксусный запах мужчины смешивался с ароматом каких-то благовоний. У меня хорошее обоняние, иногда мне это вредит. Возникло огромное желание вгрызться зубами в коричневый нос, но тут послышался неразборчивый окрик, и мужик, отпустив пиджак, ушёл вместе с маленькой поганкой в дальний угол кафе. Я сел.
Ко мне сразу подошла официантка с блокнотиком; молодая и явно южных кровей, а главное, сверхпривлекательная.
– У вас тут так принято? – спросил я, нагло осматривая её с ног до головы.
– Что принято? – безупречно улыбнулась она.
– Да ладно… принесите мне лучше борщ и желудочный сок.
– С удовольствием. – Повернувшись ко мне задом, к стойке грудью, официантка передала на кухню заказ.
Как же хотелось шлёпнуть её по попе, но я почему-то соблюдал правила приличия.
В углу работал телевизор, по нему вещал оппозиционный канал: «Вот уже неделю продолжается сухая голодовка тушинского правозащитника Михаила Азимута, по данным его адвоката, сегодня, чтобы не умереть, он был вынужден выпить стакан чая…»
Догадливая официантка подала двести водки в стандартном запотевшем графинчике и одну рюмку.
– А почему одну, разве нас не двое?
– Шутите, мне запрещено, – кокетливо задвигала она плечами.
– Анжела, – я решил, что ей пойдёт это имя, – у меня сегодня особенный день, впрочем, и вчера был, но сегодня совсем. Посидите со мной чуть-чуть.
– Хорошо, – неожиданно согласилась она, – только борщ принесу.
Рука невидимого повара протянула тарелку из кухонного окошка.
– Борщик. – Анжела села со мной.
– Да… если бы у меня была ресторация, я бы наряжал официанток в длинные изящные платья, а эту блузку и юбку стоит надеть на вашего хозяина.
Она повела пальцем по графину и повернула ко мне. Там был кривой смайлик.
С минуту я бездарно молчал, ел и пил. Потом прорвало.
– Вот, Анжела, живёшь, занимаешься чёрт-те чем, вроде всё имеешь, а потом – бац! и всего этого нет. Знаешь, я как-то видел муравья, тащащего гусеницу в разорённый муравейник. Понимаешь? Муравейника нет, а он тащит… Если сравнивать себя с муравьём, то всё ещё хуже. Он в более выгодном положении, ему не надо думать, а мне постоянно приходится. Правда, нет муравейника – нет цели, зато всё просто. Моя схожесть с этим муравьём – в отсутствии цели.
Рупор надрывался новостями: «В Швейцарии домашний робот SDR 6X совершил попытку изнасилования престарелой женщины, неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы не её подоспевший муж, своевременно выключивший пультом андроид…»
– Человек, желающий умереть, крайне неравнодушен к жизни. Будь он к ней равнодушен, совершал бы подвиги, делал бы безумные поступки, правда, на это нужна воля, как у партизана. – Я помолчал и продолжил: – Лично мне сейчас интересна только смерть. Какова она и что после неё? Если там есть продолжение, то тогда не страшно, а если всё обрывается, то куда денется моя память и окружающее, вот ты, например. Перейдёт в другое качество? Станет частью мирового пространства, бесконечного космоса?
Стало стыдно от глупого пафоса, и я махом допил водку.
– Вернуть бы солнечное детство, когда всё впереди – и первая женщина, и первое похмелье, и заоблачные мечты. Наверное, можно прожить жизнь радостно и счастливо, только для этого надо умереть ребёнком.
Официантка не поддерживала беседу, смущая меня красивой внешностью. И конечно, с ней следовало говорить о другом, но я безрадостно продолжал всё о том же.
– Странно, но почему-то очень не хочется помереть позорно; как мне рассказывал знакомый мужик-автослесарь, сидевший на зоне, там один зэк умер во время онанизма, сердце не выдержало, представляешь, член ещё работает, а сердце уже остановилось…
– Вас как зовут? – наконец спросила женщина.
– Эмир Кустурица.
– Эмма. Тебя жена бросила?
– А-а, всё просто… ну, да, так и есть. Ещё двести принеси.
И опять попа, и снова я воздержался.
– Только не удивляйся, покажи ногу, то есть стопу. – Эмма села ко мне поближе.
– Зачем?
– Ну, покажи, не бойся, здесь никто не увидит. Я гадаю по стопе.
Я снял туфлю и серый носок. Она вгляделась своими огромными тёмно-карими глазами в мою кожаную подошву.
– Ясно…
– Ты будешь работать или нет! – вдруг заорал давешний мужик в углу.
Эмма ответила ему на незнакомом языке, я разобрал только мат.
– Может, его отп…
– Не стоит, лучше я тебе скажу кое-что интересное. – Она накрыла мои кисти своими ладонями. – Ты – урим.
– Дальше.
– Если проще, то медиум. Ты можешь видеть и слышать то, чего никогда не смогут другие. – Эмма не отрываясь смотрела мне в глаза, так что становилось жутковато.
– И чего мне с этим делать?
– Сам ты ничего не сделаешь, тебе нужен проводник. Вот что. – Она обернулась, поглядев на висевшие часы. – Моя смена кончилась, пойдём со мной, только я быстро переоденусь.
Женщина встала и юркнула под стойку. Странное чувство захватило меня, затмившее все переживания и впечатления последних дней.
Осмотревшись вокруг, я увидел только скандалиста с пухлой девочкой, они, надувшись, сидели в углу у пустого столика. Больше в кафе никого не было, за время моего присутствия в него никто не заходил. В графинчике плескалось ещё грамм сто. Выпил я много, однако, учитывая вчерашнее возлияние, опьянение было несильное, у меня всегда так. Я налил себе ещё рюмку, тут как раз Эмма выскочила из-под стойки.
– Давай выпивай, и пойдём. – Она схватила меня за руку.
Не могу не отметить её наряд: чёрно-жёлтая юбка с византийским орнаментом, помню, видел такой в отцовской книжке, он у меня был архитектор, и серый платок с рукавами, покрывающий голову, не знаю, как называется.
Уходя, я краем глаза заметил, как девочка положила своего зверька на мой стул.
– А зачем она это делает?
– Лучше не спрашивай.
Мы вышли на улицу и обошли дом, в котором располагалось кафе. С тыльного фасада имелась деревянная дверь с мутной табличкой советских времён, понять, что на ней значилось, было нельзя. Моя спутница бесшумно открыла её загодя приготовленным ключом. Раскрошенные бетонные ступеньки вели вниз, обрываясь темнотой. Пахло, как ни странно, свежестью озона. Женщина спустилась чуть вниз, пошарила рукой по стене, находя выключатель. Тусклое освещение где-то внутри не дало представления о помещении. Она сошла ниже, обернулась ко мне, приглашая последовать за ней и закрыть дверь. Стыдливое чувство страха, возникшее поначалу, сменилось презрением к нему. Я прикрыл дверь, которую, как мне показалось, кто-то снаружи запер. Слыша еле уловимый, знакомый запах по ту сторону входа, я стал спускаться вниз. На шестой ступени я вспомнил его, это был дух посетителя кафе.
Cf8 – e7
Я – домен: эукариот
царство: животные
тип: хордовые
класс: млекопитающие
род: люди
вид: человек бессмысленный
Всё это ложь! Никакого бизнеса, никакой жены у меня и в помине не было. И ничего такого волшебного, типа встречи с Шамаханской царицей, тоже! Тошнота!!
Жизнь моя самая обыкновенная: школа со средним результатом, откос от армии, год безделья, строительный техникум, работа от случая к случаю. Личные качества тоже так себе, много вру, много пью, иногда пробую наркотики. С бабами постоянная ротация. Подленько вспоминаю сейчас, как одну по-настоящему любившую меня девушку заставлял делать всякие гадости, а потом мерзко бросил. Когда вижу девчонку с парнем со спины, то радуюсь, обойдя их, если она оказывается страшной. Родители у меня довольно заурядные: мать – машинистка на пенсии, отец – дорожный инженер, тоже на пенсии, но совмещает её с работой. Познакомились они на каком-то строительстве, в каком-то СМУ, так вместе и стали пахать. У меня есть старшая сестра, с которой я почти не вижусь, она рано вышла замуж и уехала в Питер к мужу. Живу с родителями, в последнее время исключительно на их деньги, ору на них, когда мне делают замечание насчёт работы. Тусуюсь с друзьями-гопниками, с пьяными или обдолбанными девками, бренчу на гитаре, последнюю книгу прочитал полгода назад, Стивен Кинг, «Грузовик дяди Отто». Вот и всё.
Как обычно, я встал в десять часов, ненавистно скомкал простыню с одеялом, кинул вместе с подушкой в шкаф. Сходил в туалет, стульчак я не поднял. Моча сегодня была светло-жёлтая, а не тёмно-оранжевая, это потому что вчера был трезвый день. Опухшую рожу так не хотелось брить, но, пересилив себя, я сделал это. Да, конечно, двадцати пяти мне не дашь, скорее тридцать пять. Но фигура пока в порядке, всё-таки долго занимался спортом, даже второй разряд по бегу получил.
На кухне мама стряпала блины, буркнув «доброе утро» и не получив ответа, налил себе чай, достал из холодильника колбасу и уселся жрать.
Мама молча села напротив и стала не отрываясь смотреть мне в глаза. Её всегда уставшие очи увядшей красавицы выражали упрёк. Терпеть этого не могу, так как понимаю, кто из нас прав. Не доев бутерброд, я, чертыхнувшись, встал из-за стола. Уйдя к себе в комнату, включил компьютер, но интернет отрубили за неуплату, и я в раздражении отомстил неповинному компу, вырвав штепсель из розетки. В окне была умирающая весна, но долго стоять и смотреть на тошнотворно изученный гольянов-ский двор было погано, поэтому, взяв гитару, я стал наигрывать мелодию, подслушанную у Muse, не знаю, как называется. Перебирал струны и думал: «Ничего хорошего не маячит, даже интересного не предвидится… может… вечером к Светке напроситься и наконец её трахнуть, только винища ей побольше влить… а деньги где?.. Да-а… Туго! Мать бабла совсем не даёт… занять?.. Да кто даст… или гопнуть кого… так как? а? Выбор всегда есть, как на копчике у одной знакомой было набито… хотя какой тут выбор… Раньше, учась в школе, жил от выходного до выходного, потом занимался бегом, футболом и жил от матча до матча, бросил, начал жить от пьянки до пьянки, дальше от пьянки-свидания до пьянки-свидания, зашибись житуха!.. Эх, найти бы бабу, пусть в возрасте, но с квартирой ближе к центру, желательно обеспеченную, и переехать к ней… А-а, хорош, всё нормально, надо с деньгами что-то придумать».
Звонок нарушил и без того разбитую цепь моих мыслей. На мобильном высветился незнакомый номер.
– Да.
– Привет.
– Привет… – Я не сразу понял, что звонит она.
– Ты не узнал меня? Вот, значит, как ты быстро забываешь.
Кристина! Это Кристина, моя любовь, недолго дарившая свои ласки, но до сих пор терзающая воспоминания. Редкое чувство охватило меня, как будто кусок льда начал таять в кишках.
– Кристина, я телефон потерял с симкой, – нелепо соврал я, на самом деле её номер был стёрт.
– Ну ладно. Как ты, как твоя песня, послал на радио?
– Да… но пока нет ответа.
– Так позвони и узнай, – мурлыкал красивый голос, – но я не об этом хотела. Ты свободен сегодня?
– Скорее да, чем нет, – обрадовался я.
– Тогда в три на «Курской», ангажирую тебя на выставку.
– Что ж, если надо, я готов.
– Если надо?
Глупо испугавшись, я заторопился:
– То есть здорово, давно хотел сходить на выставку и вообще, хо…
– Володя, в три у выхода из метро, без опозданий и до встречи.
Кристина мастерица обрывать, осаживать, ставить в тупик, это у неё хорошо получается.
Разговор удивил и осчастливил меня. Ведь мы расстались довольно плавно: сначала перестали регулярно спать, потом она перестала приглашать к себе, далее стали реже встречаться, а в конце Кристина просто не брала трубку и не перезванивала. Не скрою, горечь и недоумение – два чувства, до сих пор живущие во мне. Но вот звонок, он всё изменил.
Тогда рандеву мне представлялось таковым: мы ходим по выставке, смотрим всякую лабуду, далее идём в какой-нибудь бар, там выпиваем, я стараюсь быть интересным, рассказываю всякое удивительное и необычное, чтобы подчинить её, дальше приглашаю на Сухаревку в музыкальную студию к другу. Надо только Виталику позвонить и договориться, ну а потом будет романтика, я сыграю песню, посвящённую ей, и скажу то, что никому никогда не говорил, она это обязательно оценит.
Так, теперь надо подумать о деньгах, очень нужен начальный капитал. У меня был примерно ноль. Пришлось идти клянчить у мамы. Она гладила бельё, когда я подошёл к ней. Стоя в нерешительности, начал так:
– Мам, мне очень нужно три тысячи.
Молчание.
– Ну, очень, мам.
Молчание.
Вспомнился когда-то давно прочитанный рассказ Шекли «Верный вопрос»: есть компьютер, знающий ответы на все вопросы бытия, но, чтобы он дал ответ, нужно задать тот самый верный вопрос.
– Я иду на выставку с девушкой.
– Бессовестный! Не мы, а ты должен нам помогать в таком возрасте. Живёшь на родительскую пенсию. Целыми днями бренчишь на гитаре, пьянствуешь, и ещё тебе на девок давать? Иди работать, больше ни копейки не получишь!
Это был удар ниже пупка. Про пенсию. Страшно ругнувшись, я ушёл в комнату, хлопнув дверью.
«Чего теперь, как без денег ехать? Крис сама позвонила, её ж потом клещами не вытащишь! Ведь это мой верный шанс её вернуть. Надо его использовать, надо из кожи вылезти, а использовать!»
Изуверские воспоминания на тему полезли в голову, вспомнился услышанный по радио случай с подростком, убившим свою тётку и забравшим деньги для свидания, или случай с двумя братьями, зарубившими ради крохотной пенсии стариков пенсионеров, подкармливавших их.
Чтобы выкинуть сатанинские мысли, я закурил и включил телик. По нему шла очередная передача про жрачку, повар с самодовольным лицом и глупыми глазами шинковал какое-то съестное дерьмо, его татуированные руки работали в унисон с языком. Я выключил звук. Ведущий всё энергичнее резал, жарил, замешивал и двигал ртом. Продукты превращались в бесформенные кучи, теряя природную форму и яркость цвета. Кулинар с ловкостью циркового клоуна подбрасывал еду на разновеликих сковородках, точно ловя её обратно в посуду.
Глядеть на это без отвращения становилось совсем невозможно, поэтому я решил пойти помыться. Предчувствие, что деньги всё же найдутся, немного успокаивало.
В старой ванне, вспоминая Кристину, пришлось стянуть себя обручами воздержания, чтобы не поддаться презренному занятию и не спустить жизнь в слив. Мылся я особенно тщательно и даже побрил член, вспоминая, как Кристина в первый раз нашей близости высмеяла его, сказав: «Так, наверно, выглядели членистоногие в ледниковый период».
Выйдя распаренным и свежим, я не заметил в нашей двухкомнатной халупе мамы. «Наверное, она пошла в магазин», – подумалось мне. Проходя через прихожую, мельком бросил взгляд на протёртый диванчик и обнаружил на нём ко-ше-лёк. Кожаный кошелёк, который я подарил маме на день рождения, купив его на отцовские деньги. Медлить было нельзя. В бумажнике аккуратно лежали купюры разного достоинства, всего восемь тысяч шестьсот с мелочью (недавно была пенсия). Хотел взять три, но пришлось взять четыре. Только свершилась кража, как в замке повернулся ключ, и дверь открылась, мать забрала кошелёк.