Ледяная дорога. Исторический роман

© Глеб Карпинский, 2019

ISBN 978-5-0050-5153-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. Сара

Лето 38 года в Лигурии выдалось жарким. Все живое, начиная с раннего утра, искало спасения в море, плескаясь в его лазурной пене, и вся узкая полоса пляжей, петляющая вдоль подножия высоких гор, была усеяна отдыхающими до самого позднего вечера. Чаще всего, оккупировав самые лучшие места, под зонтами на шезлонгах располагались богатые еврейские семьи, и словно в назидание им, беспечно жарившим на солнце свои жирные ляжки, по пляжу слонялись никуда не спешащие, увешанные орденами ветераны, часто калеки с утерянными конечностями, выжившие каким-то чудом после Первой Мировой. Если бы не покровительство дуче, все они, возможно, были бы обречены на нищенское существование, но сейчас итальянское общество боготворило их и ставило в пример подрастающему поколению. И это поколение абсолютно новых, амбициозных людей уже заявляло о себе. Основной костяк его составляли молодые, хорошо подтянутые офицеры, держащиеся часто больших компаний. Эти щеголяли обычно в светлых бриджах и, несмотря на жару, носили рубашки и галстуки. Недавно вкусившие крови при Май-Чоу и жаждущие скорейшего возрождения Италии или «рисорджименто» (их неуемные амбиции распространялись на все Средиземное море), эти парни держались вызывающе, особенно по отношению к местному населению.

Сара редко выходила на пляж, предпочитая оставаться на вилле и рисовать часами эскизы мужу, который часто во время своих длительных командировок нагружал ее непыльной работой, чтобы она не скучала. Она не была профессиональной художницей, но у нее был явный талант, и, вдохновленную помпейскими фресками, ее без сомнения можно было считать новой последовательницей Антонио Кановы.

Кроме того, ее тяготило общество всей этой сумасбродной мужской праздности и какой-то опьяняющей и глупой эйфории от предстоящих легких побед. А как раздражали ее все эти пошлые пьяные вздохи, бросаемые в ее адрес и адрес ее подруг, ничего не обязывающие ухаживания, выражающиеся обычно воздушными поцелуями, животным смехом или в лучшем случае шутовским поцелуем руки и преподнесением букета с интимной запиской. С тех пор она буквально возненавидела кафешки, и все летние террасы в деревне, и этих несносных сосунков в униформе, которые ничего не умели, кроме как хлестать самбуку и хвастаться порабощением и убийством других…

Но иногда, в предрассветный час мучительного одиночества, оставив храпящего мужа на хорошо взбитых перинах, Сара все же расчесывала свои шикарные черные волосы, и, покрыв их соломенной шляпкой так, чтобы тень от широких полов скрывала ее грустный взгляд и румянец зардевшихся щек, выпархивала из душной и ненавистной виллы. Точно птичка из клетки, неслась она по каменистой тропе навстречу лучам южного солнца, влекомая чем-то необъяснимым и одновременно тревожно-манящим, а ее чудные соблазнительные ножки, обличенные в каблучки, едва касаясь земли, так сладко и упоительно сливались со звоном хрустального горного эха. И если ей на пути встречалась отара, то набожные пастухи невольно восклицали «Santa Maria!», а увешанные колючками козы расступались сами собой и блеяли, точно спрашивали ее удивленно «Но куда ты? Куда ты, Сара, на этот раз?».

И Сара даже удивлялась той беспросветной животной глупости, ведь ответ, казалось бы, для всех был очевиден. Вся ее трепещущая душа в столь ранний час могла устремляться только в одно, самое романтичное и самое прекрасное место на свете – на тропу влюбленных, связывающую Манаролу с Риомаджоре. Только там эта отлучившаяся от мужа женщина могла ненадолго забыться и побродить пару часов по украшенному цветами и еще безлюдному бульвару, где сладко-ядовитый аромат олеандра смешивается с морским бризом. От всего этого контраста у нее кружилась голова, и она часто останавливаясь у перил набережной с закрытыми глазами и слушала, как шумит рядом море, играя с прибрежной галькой. В такие моменты Сара казалась себе посланницей мира, спустившейся с Монте Пего с пальмовой ветвью, которой она как веером размахивала перед своей учащенно дышащей грудью. Иногда компанию ей составлял ушастый кокер-спаниель Капучино, подарок мужа Джузеппо на пятую годовщину их свадьбы, но сегодня она предпочла быть без сопровождения чемпиона мира по вытаскиванию уток из воды. Дело было даже не в излишней суетливости этого пса, бросающегося на каждого прохожего с радостным лаем, а в том, что, прославляя американскую моду, когда за океаном только-только стали избавляться от корсета, а подол юбки взлетел до не приличия вверх, Сара хотела сосредоточиться именно на внутренних ощущениях своего ищущего любовь сердца, и ничто в эти сакральные минуты не должно было напоминать ей о муже.

Закрывая глаза, она представляла, как обнимают ее сзади горячо и страстно руки другого мужчины, мужчины, которого она еще реально не знала, но этот человек уже существовал в ее воображении и всегда любил ее, и она как будто тоже любила его и ждала всю жизнь. И каждый раз, прибегая рано утром на аллею влюбленных, Сара интуитивно чувствовала, что вот-вот встретит его и никогда больше не расстанется с ним. О, как она его любила, Боже, как! Только при мысли о нем по ее изнемогающему от предвкушения ласк телу шла приятная волна, часто до дрожи, и женщина, представляя и ощущая любимого, кусала губы, чтобы не застонать или не упасть в обморок. Она даже придумала ему имя, Агапето… и каждый раз, когда воображаемый Агапето подходил к ней сзади на аллее влюбленных, когда она стояла с закрытыми глазами, это имя срывалось с ее искусанных губ, точно песня под шум волны и завывание ветра.

– O Agapeto, se solo sapeste da quanto tempo vi stavo aspettando! (О, Агапето, если бы ты знал, как долго я тебя ждала…)

Сегодня пекло уже с утра, и народ с перекинутыми через плечо полотенцами потихоньку тянулся к террасам и пляжу. Чтобы не встретиться со знакомыми взглядами, Сара подошла к газетному киоску, только что отворившему перед ней с жутким пробуждающим скрипом ставни.

– Dammene uno, per favore… (дайте мне одну, пожалуйста), – бросила она мелочь на прилавок и указала поспешно на свежую стопку «Il Popolo d’Italia» (Народ Италии) в расчете на то, что окружающие сочтут целью ее ранней прогулки именно желание узнать последние новости.

Продавец, молодой мужчина, раньше Сара где-то видела его среди работников рынка, подозрительно посмотрел на нее и ухмыльнулся. Он был как-то странно одет для газетчика, и только сейчас женщина обратила внимание, что перед ней стоит обыкновенный мясник. По крайней мере, он слегка оттянул от своего живота двумя руками окровавленный фартук и зевнул во весь рот, показывая всем своим видом пренебрежение ко всему, что его окружало.

– А где сеньор Мойша? – спросила она, пытаясь понять, в чем дело.

– Я точно не знаю, сеньора. Меня срочно вызвали в мэрию и попросили заменить его. Как видите, я только успел перерезать горло козленку старика Андиано, и кто сейчас разделывает тушу, ума не приложу. А ведь посмотрите, какая стоит жара!

Народ вокруг киоска начинал собираться и галдеть. Все бурно обсуждали, куда делся газетчик. Предлагались просто неправдоподобные версии от ареста за скрытый гомосексуализм (якобы Мойша таким образом был завербован английской разведкой) и до похищения несчастного марсианами-коммунистами.

– Да, что Вы чушь городите! – возмутилась только что подошедшая Кончитта. – Какие марсиане-коммунисты?

Собравшиеся в очередь крестьяне встрепенулись и повернули в ее сторону головы, так уж повелось, что все прислушивались к мнению этой уважаемой прачки. Пожалуй, все грязное белье Риомаджоре прошло через ее огрубевшие и красные от хронического артрита руки, и кто, если не она, знал настоящую правду о всех и вся.

– Газетчик просто сошел с ума, буквально сразу, как в деревню прискакал первый почтовый экспресс. Потом он понесся в порт, даже не забежав к больной жене попрощаться! – продолжала она, рассказывая все это толпе зевак таким спокойным тоном, как будто это было привычное происшествие. – Лодочник Джулио всю ночь катал пьяного Марио и очень удивился, когда ему высыпали в ладони всю свою недельную выручку. «Гони в Аргентину, Джулио. Сдачи не надо!», – велел ему весь мокрый Мойша. Ведь этот псих доплыл до лодки и вцепился зубами в весло, точно готов был перегрызть его. Естественно Джулио не мог отказать, к тому же безумный страх в глазах газетчика передался и ему, и даже пьяный Марио, а все мы знаем буяна Марио, так ведь? – толпа одобрительно закивала. – Не рискнул возражать против смены курса, и они втроем отчалили еще до того, как солнце проснулось над бухтой.

Многие слушатели с недоверием отнеслись к рассказу прачки, и даже некоторые попробовали устыдить ее раскатистым смехом.

– А кто же тогда поведал тебе, Кончитта, всю эту историю, если они взяли билет до Аргентины в один конец? – засмеялся кто-то.

– Болван! – разозлилась прачка. – Ты не знаешь патриота Марио! Как только огни фонарей на тропе влюбленных стали скрываться в тумане, тоска по отчему краю стала такой невыносимой, что он свалился в море, и, как полагают спасатели, еще какое-то время барахтался в нем, пока ему не откусила ногу акула.

– Санта Мария! – ахнули все.

– Бедный Марио, – послышались вздохи и возгласы.

– И понимая, что конец его близок, – продолжала Кончитта, – он успел крикнуть «Il Duce ha sempre ragione» (Вождь всегда прав!)

– Какая прекрасная смерть!

– Этот сволочь мне должен тысячу лир! – опомнился кто-то.

Потом возникла тишина, и все присутствующие у газетного ларька почтительно склонили головы, и слышно было, как шумит Лигурийское море, и словно сквозь этот шум раздавался едва уловимый и тонущий в пучине волн последний крик патриота Марио.

– Да что ты брешешь, Кончитта! – возмутилась вдруг одна итальянка. – Если что и орал пьяный Марио, так это «Gloria, gloria alla grazia di Dio!» (Слава, слава! Благодать Божья!)

– А я тебе говорю, «Il Duce ha sempre ragione» (Вождь всегда прав!) – наставила на своем прачка, чуть ли не замахиваясь на спорщицу корзиной с бельем. – Ночевавшие на северном склоне пастухи, наверняка, подтвердят мои слова.

– Но послушай, Кончитта, – уточнил еще один сомневающийся, – но если Марио утонул, то откуда ты все это знаешь? Уж не шальная ли акула тебе все это рассказала?

Все опять засмеялись.

– Болван! – пыталась перекричать смех Кончитта. – Разве Марио пьет один? Разве ты видел когда-нибудь Марио без какой-нибудь вертихвостки? Цветочница Марта спала с задернутой на лицо юбкой в лодке. Она спала так крепко, что ее целый час не смогли растолкать карабинеры, и я боюсь, что теперь она помимо двойни, обзаведется еще и тройней, и дети так и никогда не узнают родного отца. О, Святая дева Мария!

– Так откуда же взялись карабинеры в море? – не выдержал уже сам мясник.

Все хватали из его рук газеты, точно вкусные пирожки.

– И ты тоже болван, Лука, – покачала головой раздосадованная прачка. – Такой большой, а не знаешь, что все дрейфующие лодки вышвыривает на берег у Манаролы. Так что проходивший мимо патруль карабинеров принял спящую Марту за контрабандистку.

– А куда же тогда подевались Мойша и Джулио? – спросили ее уже все хором, на что рассказчица, явно ожидавшая этого вопроса, еще больше удивила народ ответом. – Известно куда… Их подобрала американская подлодка, идущая за пингвинами в Антарктиду.

Сара отошла в сторону, чтобы не слушать всю эту пустозвонную болтовню и развернула газету.

Новости оказались неутешительными. На первой странице, на которой отпечатался кровавый след от пальца мясника, был изображен в окружении ветеранов сам лучезарный дуче. Он стоял в штатском, в какой-то надменной позе, со стиснутыми губами, недовольный и страшный, с упиравшимися в бока руками. Ниже был опубликован манифест о «высшей итальянской расе», под которым подписались видные преподаватели, известные ученые, а также представители католической церкви. Сара бегло пробежалась глазами по этой фашисткой статье, призывающей ограничить права евреев, и, ужаснувшись, поспешила прочь. Романтическое настроение было испорчено, и его даже не поднял пьяный, душераздирающий ор двух мужчин, бредущих по пляжу в обнимку, в которых все признали лодочника Джулио и знаменитого пьянчужку Марио, невредимого и на двух ногах.

– Giovinezza, giovinezza, primavera di bellezza! (Юность, юность, весна красоты и счастья!) – распевали они со слезами на глазах гимн отважных, часто спотыкаясь и поднимая друг друга. – Della vita nell’asprezza, il tuo canto squilla e va!! (Среди жизни, полной испытаний, песня твоя звонкая летит!)

2. Разговор с мужем

Вилла Джузеппо или Сasa di Ingegnere (дом инженера), как называли ее местные жители, располагалась на скальной, обласканной солнцем возвышенности вблизи Риомаджоре. Она выделялась на фоне живописных террас и разноцветных деревенек Лигурии особой отчужденностью и даже серостью и больше походила на опустевший средневековый замок. К вилле вела одна единственная извилистая дорога, мощенная из камня, и по ней поутру можно было наблюдать, как ползет, тарахтя на каждом изгибе, поднимаясь в гору, древненький Isotta Fraschini, везущий свежую рыбу и корреспонденцию для Джузеппо. Правда, были и другие малоизвестные тропы через скалы, уходящие к мелким, труднодоступным пляжам, но Сара ими не пользовалась, опасаясь нападения со стороны разбойников – потомков сарацин, прячущихся от карабинеров и поныне.

Сара еще издалека услышала гудок Антонио, водителя Джузеппо и остановилась, ожидая приближение машины. Это был молодой, компанейский парень, которого ее муж присмотрел еще в порту пару лет назад.

– Прыгайте, сеньора! – крикнули ей, не сбавляя скорость на подъеме, и женщина на ходу с поразительной легкостью запрыгнула в приоткрытую для нее дверь.

Зазвучал мощный рев мотора, и машина в клубах дыма вышла на финишную прямую. Почти сразу благоговейно подул встречный ветер, и Сара про себя отметила комфортность передвижения на автомобиле. Несколько крестьян в оливковой роще почтительно сняли шляпы, завидев хозяйку, и провожали машину долгим, каким-то внимательным взглядом.

– Сегодня будет жарко, сеньора, – улыбнулся Антонио, целуя нательный крестик, так как каждый раз при подъеме боялся заглохнуть и опрокинуться в пропасть. – Я бы даже сказал, что будет, пожалуй, пожарче, чем в печи у тетушки Костанцо.

Сара улыбнулась. Не было ни одного человека в мире, кто не пробовал бы выпечки этой прославленной тетушки, чье имя давно стало нарицательным не только в Риомаджоре, но и за его пределами.

– Да уж, – согласилась она, отлепляя с колен кружева своего платья. – Хорошо, что ты появился, Антонио, а то я вся взмокла.

Дорога под палящим солнцем, действительно, утомила ее. Для удобства она даже сняла туфли.

– А Вы никак опять ходили на бульвар влюбленных, сеньора, – заметил водитель и кивнул на газету в руке своей хозяйки. – Ох, уж достанется Вам от мужа.

В его голосе явно было сочувствие. Все знали деспотический нрав Джузеппо, не требующий особого пояснения. Вот почему Сара вздохнула и решила промолчать. К тому же, водитель стал отчаянно жать на клаксон, медленно подъезжая к вилле, так как ворота явно не спешили открывать.

– Вот набрали Вы прислугу, сеньора, – ругался он, намекая на то, что Джузеппо слишком часто меняет работников. – Ну, куда годятся для этой работы крестьяне? Им бы коз выращивать да просить милостыню на паперти у Иоанна Крестителя. O Святая Дева Мария! Легок на помине!

Наконец, через приоткрывающуюся щель выскочил кокер-спаниель цвета нежного шоколада и сразу с радостным лаем бросился к двери, где сидела его хозяйка.

– Тише, тише, Капучино! – засмеялась Сара. – Автомобиль оцарапаешь. Твой папочка не простит тебе такого!

Но собака не слушалась, лаяла, бегала кругами и чуть не сбила Антонио, который вышел из машины и пошел к новому «дворецкому», как он иронично называл бывшего пастуха Абеле, непутевого парня, лентяя и тунеядца. Они стали на повышенных тонах выяснять друг с другом отношения и громко ругаться, активно жестикулируя.

– Еще раз не откроешь ворота, болван, я тебе всю бороду выщипаю! – пригрозил Антонио. – Ты видишь, какая жара! Дорога каждая минута! Что скажет хозяин, когда будет есть тухлую рыбу?

– Если он что-то и скажет, – отвечал «дворецкий», не уступая Антонио в гоноре, – то скажет это мне, а не тебе, сукин сын. Ты так со своими портовыми шлюхами трепись. Или твоя Марта опять прокатила тебя с Марио…?

Сара с собакой прошла мимо ругающихся друг с другом слуг, едва сдерживая смех. Такая забавная сцена немного отвлекла ее от тревожных мыслей. К тому же, она прекрасно знала, что до драки у них дело не дойдет. Покричат, спустят пар и пойдут вечером в обнимку в одну кафешку заливать тоску дешевым вином.

– Прекрасно выглядите, сеньора! – раздался со ступенек виллы звонкий забористый голос.

– Привяжи собаку! – приказала она выбегающему к ней двенадцатилетнему мальчишке. – И скажи Джузеппо, что я иду плескаться в бассейн.

Она не хотела сегодня встречаться ни с мужем, ни с кем-нибудь еще, предпочитая провести время до вечера в меланхолии скучающей женушки. Положив газету и туфли на столик, женщина быстро сбросила с себя взмокшее платье и с нескрываемым удовольствием вошла в прохладу бассейна. Ее обнаженный, переливающийся в лучах солнца профиль с откинутыми назад распущенными волосами вызвал восторг у повара Беттино, который наблюдал за ней через узкое окошко своей кухни.

– Une polpetta con formaggio e uovo…! (Фрикаделька с сыром и яйцом) – поднес он восторженно три пальца к жирным губам и поцеловал их с чмоканьем.

Тем временем его соблазнительная хозяйка спокойно поплыла, совсем никого не стесняясь, перевернулась на спину, и какое-то время ее красивая грудь возвышалась над бирюзой, точно два островка надежды для тех, кто терпит кораблекрушение.

– Ай-ай, что творит, что творит! – приговаривал Беттино, и тут же схлопотал по шапке от Терезы, его жены весом не менее в два центнера, тоже работающей на кухне.

– Идиот, болван! – ругалась Тереза. – Когда же сеньор Джузеппо выколет тебе глаза!? Смотри, лук подгорел!

И пока шипящие сковородки остывали в бочке с водой, а лающая, как цепная собака, Тереза лезла за новой корзиной лука, у Беттино возник соблазн закрыть свою сварливую жену в погребе, и только директива хозяина, что нужно срочно приготовить обед на несколько персон и поварской долг перед собственным именем, а Беттино считался лучшим знатоком своего дела во всей Лигурии, не дали свершиться преступлению. Ему только что привезли протухшего тунца, и он размышлял, чем его приправить, чтобы скрыть неприятный запах.

В этот момент на кухню подошел вездесущий Джузеппо и стал давать распоряжения, нетерпеливо постукивая по паркету набалдашником своей трости.

– Тереза, достань самое лучшее вино и варенье из грецких орехов! Да не забудь еще сыр, что привез Антонио на прошлой неделе, он в бумажной обертке.

Это был невысокий сеньор, средних лет, с аккуратной бородкой, всегда являющийся на публику в деловом двубортном костюме, сильно напоминающем военный френч, и в лакированных ботинках, начищенных до безупречного блеска. Пожалуй, его знали все чистильщики обуви Италии. Самодовольное лицо его, изъеденное оспой, всегда выражало какую-то чрезмерную значимость, и когда его о чем-то спрашивали, он не спешил сразу с ответом и хмурил брови так, что вводил окружающих в ступор или по крайней мере в смятение. Джузеппо по профессии был инженером газового оборудования – очень перспективного и инновационного направления, поэтому был довольно богат не только для здешних краев, но и для Рима, и многих погоревших на кризисе дельцов того времени даже ссужал незначительными суммами. Правда, давал он их не всем, а только политически перспективным. Недавно он вернулся из деловой поездки из Восточной Африки, где провел долгих шесть месяцев, работая над секретным правительственным заказом, и, судя по всему, прекрасно справился с работой.

Сегодня к успешному инженеру приезжали важные гости, среди которых был свой человек из Правительства, и хозяин самой роскошной виллы во всей Лигурии не хотел ударить в грязь лицом. Все понимали и чувствовали важность события. Даже слуги назойливыми мухами крутились вокруг Джузеппо и уточняли его приказания, сыпавшиеся на них, точно манна небесная, а он, как всегда, хмурился, постукивал своим набалдашником и сердито повторял, что рассчитает всех к ядреной матери к заходу солнца.

Все это время Сара нежилась в тени высокого тиса, лежа на гамаке, сотканным из шелковых нитей, и, казалось, спала. Легкий ветерок, прокравшийся с гор, осторожно обдувал ее обсыхающее тело, словно убаюкивал, как ребенка. Ни звон посуды, ни ругань толстушки Терезы, ни вечное ворчание на слуг хозяина виллы не трогали струн ее сердца. Но все это была видимая безмятежность кошки, готовой при подозрительном шорохе мгновенно выпустить когти. В забытьи Сара вдруг улыбнулась. Ей снова почудился ее таинственный Агапета. На этот раз он не обнимал ее сзади, а обхватил ее лицо руками и смотрел прямо в глаза, и от этого проникновенного взгляда у нее подкашивались ноги и кружилась голова…

Наконец, она услышала приближающиеся шаги мужа и приподнялась, гневно сверкая глазами. Джузеппо не подошел к ней близко, не рискуя попасть под горячую руку, а, откинув назад шлицы своего пиджака, присел поодаль за столик, где лежали утренняя газета и туфли жены.

– Милая, – сказал он, не глядя на Сару, рассматривая свой маникюр, – хотя бы ради приличия оденься и выйди к гостям в самом лучшем своем наряде. Мне нужно торжество, блеск, шик! Думаю, то платье, в котором ты блистала на Пасху, будет лучшим вариантом… И надень мое колье… Нет, лучше диадему. А, черт! Лучше и то, и другое.

Она посмотрела на него безучастно и прикрыла ладошкой зевоту.

– Я понимаю, – продолжал он, по-прежнему рассматривая свой маникюр, – наши отношения сейчас переживают не самые лучшие времена, но я прошу тебя, Сара… Умоляю! Хочешь, я встану перед тобой на колени? Ну, хоть раз войди в мое положение! К нам приезжают наши немецкие друзья, настоящие герои, будущие боги Большой Италии! Их сопровождает правая рука самого дуче, сеньор Джиорджино. Для тебя, дорогая, не секрет, что именно он спас мою фирму от банкротства, и именно благодаря ему у меня есть работа, а ты имеешь все, что пожелаешь…

Видно было, что мужчина пытался держать себя в руках. Слова у него выходили через сильно сжатые губы какими-то обрывочными, жесткими фразами. Часто во время сцен с женой он переходил на крайности и даже в последний раз ударил ее в пылу неконтролируемой горячности при слугах. Сара знала, что сейчас не в его интересах показывать гостям разлад в семье, и поэтому вела себя чрезмерно вызывающе, отыгрываясь на прошлых неудачах.

Сейчас она, замотавшись широким полотенцем, презрительно фыркнула и подошла к столику, где сидел муж.

– Сеньор Джиорджино? Это не тот ли старый вонючий сводник, поставляющий нашему лучезарному дуче из провинции молодых девок? Что он забыл в наших краях? Разве ни для кого не секрет, что в Риомаджоре благодаря нашествию сеньоров офицеров еще два года назад не осталось ни одной приличной девственницы, не считая, конечно, нашей тетки Костанцо?

– Сара, прекрати! – даже побледнел, а потом покраснел Джузеппо, стиснув со всей силой трость. – Ты не справедлива к сеньору Джиорджино. И если так будет продолжаться дальше, то не обижайся на меня… – тут он запнулся и фальшиво закашлял, понимая, что перегибает палку.

– Ты хотел сказать, милый, что если так пойдет дальше, то меня придется изолировать в твоем семейном склепе, как твою предыдущую женушку? – подначивала мужа Сара, ухмыляясь.

Инженер схватился за голову.

– Бедная, бедная Ульрико, – простонал он. – Пожалуйста, сколько раз я просил не упоминать ее ангельское имя всуе.

– Не делай вид, что тебе так невыносимо больно при упоминании о ней, Джузеппо! Уж мне-то можешь не врать, я тебя насквозь вижу. Эта миланская шлюха, если бы вовремя не перевернулась в лодке с двумя абиссинскими матросами, разорила бы тебя в пух и прах, – продолжала жалить Сара.

– Сара, прошу! – умоляюще воскликнул Джузеппо. – Ты жестока, как никогда…

– Я жестока? Это мир жесток, милый! Вот полюбуйся, к чему все движется! – и Сара бросила свой гневный взгляд на «Il Popolo d’Italia» на столике. – Настоящий позор Италии! Они теперь официально объявили себя высшей кастой.

– Позор Италии? Заметь, я этого не говорил! – выдавил он из себя сдержанную улыбку и с каким-то одолжением взял в руки газету.

Затем инженер развернул ее, и при этом позволил себе закинуть ногу на ногу, слегка покачивая ею. Сара с отвращением посмотрела на этот начищенный до блеска мысок ботинка.