Infernal

Не имело смысла развивать посиделки. Я утомился от пылающих речей легендарного продюсера. Белкин и без того чувствовал себя погано, а Секиру просто тупо надоело торчать на одном месте. Мы скинулись на счет, вспомнив крепким словцом Моховского, пожали друг другу руки, что случается редко и по серьезным поводам, а повод сегодня, как никогда, подходящий, и разбежались.

Перед уходом я успел пожелать Белкину скорее прийти в норму. Он обещал постараться, и все равно не собирался писать никаких заявлений. «Пусть живет!» – изрек он на прощание и послал все к такой–то матери. Секир сочувственно почесал затылок, а я похлопал Белкина по плечу. Не знаю, как это получилось, но странное проявление нежности к побратиму охватило меня в тот момент, как иногда бывает в полуночном кинотеатре, когда смотришь старую мелодраму, и крокодиловые слезы наворачиваются на глаза. Но у меня слезы не наворачивались, ибо я не настолько сентиментален, чтоб поддаваться на провокации синема, а у моих очаровательных спутниц слезы лились ручьем всегда, что приводило меня в состояние дивного умиления. Почти, как сейчас. И как же так Белкин запал мне в душу? Вопрос на засыпку. Будет возможность, непременно займусь самоанализом.

Пока я размышлял, компаньоны успели оставить меня наедине с чеком. Вдруг тут как тут позвонил сам Фридман – наш генеральный директор и фактически основатель вышеупомянутой империи, и спросил, что да как? Я гордо ответил, что «дело в шляпе». Удачное выражение прицепилось как банный лист. Фридман остался доволен. Как я и предполагал, босс был полностью осведомлен о стрелке. То ли Моховской успел ему позвонить, то ли он предрекает наперед, предугадывая ходы и позиции, но почти все проекты Фридман доводил до конца. Напоследок босс проговорился, что сегодня встречается с Моховским в гольф-клубе, где утрясет оставшиеся нюансы. Я пожелал ему чаще попадать в лунку. Фридман поржал и пообещал постараться.

Славный малый этот продолжатель традиций Ротшильда. Его точно не разведешь, даже если разводилой будет король Моховской. Сам я не любитель гольфа. Для меня – это весьма скучная и примитивная затея. Порождение тучной аристократии, дитя подагры и малоподвижного образа жизни. В начале июня парочка израильских коллег пригласила меня принять участие в турнире. Я играть отказался, но согласился присутствовать и поболеть за нашу команду. Из компаньонов только Секир рискнул взять в руки клюшку и не прогадал. Мы умирали со смеху, когда этот увалень пытался запустить шарик в лунку на короткой дистанции. Кроме него за нас отдувались мало знакомые мне три отчаянных и угарных хлопца, одинаковые с лица и одетые в костюмы гольф-клуба. Их украинские фамилии я не запомнил (чуваки продвигали наши проекты в Киеве, а сюда заглянули случайно, попав в центр тусовки). Стальные парни приложили максимум усилий и чудом вырвали победу у конкурентов. Даже увальню Секиру не удалось помешать им. Растроганный Фридман целый месяц приводил их в пример на пятничных конференциях как истинных вдохновителей корпоративного духа.

В чувства меня привел телефонный звонок. Моментально забыв о гольфе, я раздвинул слайдер, и зрачки расширились, как у кролика Роджера после того, как ему оттянули уши цепкой прищепкой.

Лиза!

Моя сладкая девочка….

За время диспута в «Круаж» прибавилось посетителей. Чтобы насладиться каждым звуком, выпавшим из уст моей королевы, я выбежал на улицу и спрятался в автомобиле. Лиза предложила встретиться, прочитав мои мысли. Она всегда впереди и дает мне фору. Вспомнив про колье, я договорился с ней на семь вечера. Именно этот час и ни минутой позже хотела предложить и она. Я опередил – 1:10 в ее пользу, урвал очко, как Майкл Джордан забивал трех очковые на последних секундах матча. Я последний герой, но это ничего не меняет в сравнении с Лизой. Я закрываю глаза на ее недостатки, на то, что у нас многое не ладится и прочие недомолвки. Может, ее предложение способно перевернуть нас обоих. Я намекаю об этом Лизе, а она смущается, делая вид, что не понимает, о чем я. Я намекаю снова, но уже более сдержанно. Лиза щебечет в трубку, но я догадываюсь, что она раскроется ближе к вечеру, а я сегодня же подарю ей колье, и она не устоит от соблазна….

Все было бы потрясающе, но Лиза рушит мои грандиозные планы! Любимая приведет с собой поэтессу.

Адель!

За что мне эта кара Господня? Ненавижу ее! Только не сегодня! При свидетелях не дарят колье. Придется отложить, дождаться ее ухода? Бесспорно, я сделаю это наедине, когда поэтесса свалит, когда нам никто не сможет помешать. Она ревновала бы, затаила лютую зависть, прокалывала бы тряпичную куклу острыми иглами, заговорила бы меня у ведуньи и наслала порчу на смерть.

На что же способна эта бестия? Иногда мне кажется, что она сама ведьма и всего лишь прикрывается стихоплетством, а на самом деле варит в котле жаб с черепами младенцев и буровит заклинания, заколдовывая сказочных принцев. Завести любовный приворот на меня ей никогда не удастся! Как бы сдержаться, чтоб не задушить эту барахолку нетрадиционной силлаботоники, верлибров и прочей поэтической хрени?!

Лиза поможет мне. Ради нее я готов на все.

Прижимая слайдер к уху, почти оглушая барабанную перепонку, я посылаю ей пламенный поцелуй. Он летит со скоростью света и впитывается в ее бархатные губы. Лиза посылает мне в ответ улыбку и привкус мятной помады. Он доходит еще быстрее, и я ощущаю приятное жжение внутри.

Мы прощаемся, но ненадолго.

Завершив запланированные мероприятия, я проверил счет и убедился, что Моховской перевел нам аванс. Ровно двадцать тысяч евро. Как и обещал. Честность, как и точность, – вежливость королей. Он – король, без вариантов.

Следом я заехал в ювелирную лавку «Akropol», собрав возле себя дюжину скучающих консультантов. Требовалось определиться с выбором, а глаза разбегались. Золото и бриллианты ласкали взгляд. Я бы скупил всю лавочку, если б мог себе это позволить. Когда-нибудь это точно свершится, как знать!

Сообразительная блондинка с сиреневым галстуком понимала меня с полуслова и показала несколько вариантов. Каждый вариант был хорош и по качеству, и в цене. Я уже затруднялся с выбором и без поддержки девушки так и стоял бы у витрины, как ослик перед двумя стогами сена. Консультант помогла определиться, примерив колье на себе. Девушка оказалась умничкой. У нее почти такая же грациозная шея. Если б не родинка у ключицы и темный загар, я не отличил бы ее шею от Лизиной. Милашка намекала на третий, наиболее дорогой вариант, особенно подходящий любимой, а значит, и мне. Спорить с ней бесполезно. Не ломаясь, я согласился. Мелочиться не стоит. Не та ситуация и не то настроение. Подарок приобретен.

Лиза будет на седьмом небе от счастья.

Я же попросту улетел в космос, когда снял с карты пять тысяч евро.

Лиза бесценна…

…В ресторан «Золотой» на Кутузовском я примчался на полчаса раньше назначенного свидания. Вторая стрелка за день – далеко не рекорд, но из-за Лизы самая долгожданная и приятная.

Нужно привыкнуть к новой обстановке, смириться с обществом Адель, продумать речь и тактику холодной войны, чтоб она не переросла в горячую и не пришлось бомбить поэтессу ядерными боеголовками. Второй Хиросимо устраивать ни к чему, тем паче в приличном заведении, ведь атомное облако распространится на весь Москва-сити.

Смирившись лично с Адель, я не смирился лишь с тем, что придется оплачивать ее заказы. Жуткое расточительство при моих теперешних тратах. Платить за катастрофически неприятного человека – мерзко. Многие не зря считают меня жадным и алчным.

Раньше намеченного появилась и Лиза. Рядом волочилась Адель. Вместе! Какая червоточина! И я сглотнул приступ ревности. Она же проводит с ней чересчур много времени! С чего вдруг? Как они вообще успели помириться? Женская дружба таинственная и непонятная субстанция. Без женской логики в ней не разобраться, а я и обычную логику понимал плохо, предпочитая жить на ощущениях и интуиции.

Моя ладонь взметнулась вверх как у кассира из ресторана быстрого обслуживания.

Девушки улыбнулись и ускорили шаг.

– Вы на удивление пунктуальны, – сказал я, поднимаясь из-за стола и усаживая Лизу.

Ради приличия я помог устроиться и Адель.

– Спасибо. А ты как всегда самый галантный кавалер, – спокойно ответила Лиза.

Адель кисло оскалилась и села, не проронив ни звука. Обманчивое впечатление. Она еще успеет наговориться всласть. Хитрая пигалица не упускает возможности потрепаться о высоком искусстве.

Поэтесса уселась поближе к Лизе, вызвав во мне противоречивые чувства. С одной стороны это вполне устраивало меня, я не ощущал ее чавканье и смрадное дыхание, но ее близость к моей женщине повторило приступ ревности с силой в десять балов по шкале Рихтера.

Я вытряс из себя последние капли толерантности, чтоб подавить антипатию. В самом деле – мне нечего на нее злиться, и она пока не сделала ничего плохого. Напротив, Адель даже хотела меня – и пусть. Это только ласкает мое самолюбие. Я не спал с ней и не собираюсь. Ее вина в том, что она портит незабываемый вечер с Лизой. Утешает одно – она не останется с нами до утра, а так я не имею особых претензий. Само убеждение и рациональное объяснение остудили горячие нервы. Адель уже не так сильно раздражала, выглядела терпимо и вела себя пристойно. Пока. И все еще хотела меня, как пить дать!

Ее черные, как у ворона, волосы заплетены в черствую косу. Тушь на ресницах аккуратно подобрана, и зеленый макияж на ногтях смотрелся не слишком дико с тех пор, как я ее видел последний раз, Адель немного поправилась. Жир отложился в неправильных местах, и она совершенно его не скрывала, скорее, не замечала вовсе, или наоборот, выставляла напоказ, но я не любитель пышных форм, особенно, если это формы Адель. По ней плачут фитнес – центры столицы. Ей придется покупать годовую карту на семь посещений в неделю, чтобы сбросить к следующему пляжному сезону пять или семь килограмм. Но это вряд ли что-то изменит. Адель есть Адель, жалкая поэтесса, раба правильной поэзии и точности художественных образов. Макияж макияжем, и пусть она даже с натяжкой выглядела прилично, но все равно походила на вредную ведьму из подростковых американских страшилок. Взрослого она не могла напугать, а ребятишек в яслях легко. Достаточно появиться в тихий час и пожелать деткам спокойной ночи. Энурез и плач до утра обеспечены.

Мой взгляд не отрывался от Лизы, а ее лик завораживал и открывал нечто бесценное. Выглядела она чудесно: легкое летнее платье со скромным вырезом, достаточного для примерки неожиданного сюрприза. Та же грациозная шея, тот же остренький носик с налетом стирающихся веснушек и огненно-карие глазки. Вдумчивые и загадочные, поэтому особенно притягательные. Ее формы вдохновляли и будоражили кровь. Спинным мозгом я чувствовал, как лица пижонов с соседних столиков разглядывают мою сладкую девочку. Но ни намека ревности я не испытывал. Ревность относится лишь к Адель. Я гордился Лизой.

Первой к меню прикоснулась поэтесса, быстро листая папку, как старую записную книжку.

– Мы заскочили в «Времена года», – улыбалась довольная Лиза. – Там я присмотрела себе пару симпатичных костюмчиков. Почти купила, но в последний момент передумала. Неудобно тащить их сюда. Славные были вещички.

– Заедем на обратном пути, – пообещал я. – Ты попросила их отложить?

– Не помню, – рассеянно ответила Лиза. К шмоткам она была куда равнодушнее подруг.

– Я тоже присмотрела сумочку, – не отрываясь от меню, похвасталась Адель. – Захватите меня с собой? Сумочка ждет меня.

Подобная перспектива не вдохновляла, и я передумал кататься с ними по магазинам.

– Не знаю, успеем ли, – сказал я, дав понять подруге, чтобы не рассчитывала на меня. – Задержимся здесь и сразу махнем домой. Никуда ваши сумочки не денутся.

– Без разницы. Захвачу ее завтра, – пожала плечами Адель.

– Завтра мы собирались в солярий, – напомнила Лиза.

– Успеем. Лишний час нас не спасет.

– Верно. Завтра я раньше освобождаюсь.

Я распахнул меню и выбрал несколько блюд. На улице жарко и душно, чтоб испытывать чувство голода, поэтому я ограничился стейком на гриле и грейпфрутовым соком. Лиза заказала греческий салат, выпечку и милкшейк с непроизносимым названием. Бубня себе под нос, Адель долго терзала официанта расспросами о содержании йода в морской капусте. Логично предположить, что морская капуста часто присутствовала в ее рационе. Невинная блажь поэта….

Ожидая заказ, Лиза делилась впечатлениями дня. Моя сладкая девочка сообщила, что ее тоже ждет премия. Выходит, я не один кую железо, пока горячо. Похвастаться могла и моя расторопная скво. Я искренне радовался ее успехам и прочил ей блестящую карьеру. Лизу же мало волновало профессиональное развитие, она птица вольная и готова заниматься исключительно тем, что ей интересно, а интересы ее легко меняются. И в этом она права на сто процентов. Чем только не занималась она в свои неполные двадцать семь, и каких увлечений не пробовала? Ее сезонные занятия дайвингом на Мальте уже перестали удивлять, а когда она записалась в спилиологи, так я чуть не поперхнулся слюной. Насилу уговорил ее повременить с поспешным решением. Лиза повременила, и, слава Богу, успела забыть о столь экстремальной затее.

Постучим по дереву. Лиза неудержимая хулиганка, готовая покорять вершины Гималаев, прорываться с саблей сквозь дебри Амазонских джунглей, кормить пираний кровавыми куриными крылышками, и погрузиться в подводную Одиссею на дно Атлантики – все это, если пока не было в ее жизни, то уже намечается. И я не представляю, как мне с этим справляться, и как вообще терпеть ее выходки, но я люблю ее и поэтому разрешаю ей почти все. А на какие эксперименты она готова в постели – отдельная тема, но всему свое время…

Будни Адель не отдавали духом альпинизма и кладоискательства. Последние годы она чистокровная домоседка. Когда-то состояла в комитете «Гринпис» и ездила с группой полоумных фанатиков атаковать торговые суда в районе Южных Курил под эгидой запрещения китобойного промысла. Невозможно представить, как она размахивала зеленым флагом и покрывала браконьеров отбойным матом, читая им свое раннее творчество. Но после десантного штурма судна и ответных оплеух от японских моряков (Адель полезла в драку сама и гордится чистосердечным порывом), ее запал стих. Активистка «Гринпис» поняла, что ее крик о помощи – капля в море. Ничего не изменится, а ее друзья – безмозглые шуты, живущие на дормовщину и готовые отстаивать любые идеалы, за которые хорошо платят и до кучи отмазывают за хулиганское поведение. Адель замкнулась и ушла в творчество, написав печальные поэмы, обличая нравы «Гринпис» и стыдя охотников за китовым мясом. Так ее мигом исключили из числа добровольцев. Адель помпезно махнула хвостом и настрочила следующую гневную исповедь. Даже ее очередной неизданный сборник назывался «Мертвый кит» или «Туши на пляже». Стихи прослушали в поэтической лаборатории и дружно хвалили, добавив в заключение, что чего-то не хватает, но в целом очень даже терпимо. В тему и честно, а это есть настоящая поэзия.

Конечно, ее старались не критиковать, ибо критику Адель не переносила. Литераторы это знали и не теребили безнадежную душу. Но любовь к животным в Адель не остыла. Она купила себе кролика в позолоченной клетке, нарекла его Санчо и сейчас живет с ним в одной квартире, если не в одной спальне. Кролик часто линяет, гадит и насилует клетку. У зверя всегда стояк, когда Адель возвращается поздно ночью. Кролик видит в ней самку, и еще неизвестно, что Адель делает с кроликом. По слухам, она все-таки собирается привести ему молоденькую крольчиху, хотя в зоомагазине советуют кастрировать бедное животное. Адель не соглашается, так как против насилия и пыток, и предлагает ветеринарам кастрировать себя и посмотреть, что из этого выйдет. В зоомагазине понимающе улыбаются, а когда она уходит, крутят у виска и представляют, как отчаянный кролик прогрызет клетку и набросится на хозяйку, и даже межвидовая несовместимость ей не поможет. Смех доносится на соседние перекрестки. Адель не слышит, спускаясь в метро, и сочиняя животрепещущее стихотворение. Неизвестно, что сейчас с ее питомцем, но шрамов на Адель нет, и никто не жалуется – ни Адель, ни немой кролик, то есть, они находят общий язык, что тоже радует.

Адель первой приносят блюдо, непонятное и несуразное, как она сама. Адель пробует, не дожидаясь нас. Мы с Лизой понимающе смотрим в ее тарелку и облизываемся.

– Как это называется? – интересуется Лиза, осторожно подмигивая мне.

– Я не дочитала название, – отвечает Адель, вынимая изо рта вилку.

– Там содержится морская капуста? – спрашиваю я, словно ни на что не намекая.

– Пока не поняла.

– А что там?– подмигиваю я Лизе.

– Базилик, перец, много уксуса и репчатого лука, – на серьезных щах отвечает поэтесса. – Очень острый вкус. Как лирика раннего Мандельштама.

Меня пробирает на ха-ха, но я закрываю рот кулаком, как бы предотвращая приступ зевоты. Лиза предлагает заказать мне воды, но я шаркаю пальцем по ее ладони и сообщаю, что все в порядке.

Мне приносят средней прожарки стейк в последнюю очередь, раздразнив волчий аппетит. Я беру нож и разделываю его на куски, уподобляясь Джеку – потрошителю.

Не выходя из образа, Адель продолжает нести искусство в массы.

– У меня сейчас глубокий личностный кризис, – просветляет она, как будто когда-то было иначе. – Особенно болезненно я чувствую одиночество. Оно пронизывает меня острием шпаги. Я почти заколота, словно мушкетер, сраженный на дуэли беспощадным гвардейцем. Как больно колет тонкое острие. Это вам не нож, ни копье – это шпага. Колкая стальная шпага. Но она не может проколоть меня полностью. И потому мне очень тягостно и не хочется жить.

– Что ты такое говоришь? Как это не хочется жить? – возмущается Лиза. – У нас у всех бывают периоды, когда на душе больно, но не у всех до такой степени.

– Именно.

– Разберись в себе!

– Разбираюсь. Выводы неутешительны.

– Посмотри под другим углом.

– Думаешь, это может стать источником вдохновения? Возможно. Я сейчас пишу новый сборник. Он только загорается, вот-вот зачат. Мой младенец уже бьется в истерике и требует продолжения.

– Откуда он?

– Кто?

– Твой младенец, – поясняю я, жадно проглатывая жирный кусок.

– Он рожден одиночеством.

– Это как?

– Непорочно. Одиночество всегда непорочно – как божественная благодать. И я ощущаю биение его сердца. Строки рождаются сами собой. На счет три. Четверостишие! Я могу прочитать. Хотите?

– В другой раз. Не та обстановка.

– Верно. Обстановка не подходящая. Предпочитаю читать в поэтической лаборатории, на лоне природы, в сумраке уходящего солнца, на склоне коралловых рифов, на островах Индонезии – вот сакраментальные локусы земли. Там бы устраивать наши вечера! Это точки энергетической паранахвы.

– И чакры открываются, – добавляю я.

– И чакры. Между прочим, у настоящих поэтов чакры всегда на высоте. Ахматова тому яркий пример, а про Цветаеву уж молчу. Чего только стоит: «…я перчатку надела с правой на левую руку…» Не помню дословно, но гениально! Браво, маэстро! Но в современном мире – не актуально. В моде брутальные формы, суррогатный коктейль извращенных метафор. Вот вам поэзия двадцать первого века.

– Довольно о поэзии, – останавливаю я, не выдержав накала страстей.

– Мы с Германом еще не отойдем от твоего недавнего бенефиса, – смягчает Лиза, как прирожденная дипломатка. И откуда у нее столько талантов? Немыслимо. – Нам бы дозированно давать информацию. Мы не успеваем за полетом твоих мыслей.

– Куда нам до непризнанных гениев, – кисло выдавливаю я.

– Спасибо. Я не стою подобных оваций. Я солдат невидимого фронта, – причитает Адель. – Мой командир – слово, мой адмирал – слог, мой Бог – муза, и служу я не по контракту, а по призванию.

– Браво! Это тоже поэзия, – хлопает Лиза. – Ты не перестаешь меня удивлять. Ты вносишь интеллектуальную волну, обдаешь нас горячим душем постмодернистской беллетристики, – и с чего она заговорила на языке литераттрегеров. – Ты не даешь нам отупеть в реальности. Мы еще чего-то стоим. Мои сотрудницы мечтают с тобой познакомиться. Я же хвастаюсь, что вожусь с будущей иконой рифмы. Им не терпится пообщаться, они мечтают услышать твои шедевры, а я их успела заинтриговать и прочитала пару строчек. Надеюсь, ты не обидишься. Из старого, что давно стало классикой, про «колено ветра», «зыбкость отчаяния» и «песенку о море», ну и «четки на крови». По-моему, удачная подборка.

– Им понравилось?

– Еще бы! Читала на бис! К сожалению, только автор может передать все неуловимые интонации, явственный смысл и подводные течения. В общем, придется тебе пригласить их на твое ближайшее выступление. Они даже готовы купить приглашения.

– Я не коммерческий проект и не продаюсь за никчемные шершавые бумажки.

– Извини, я не хотела тебя обидеть. Воспринимай это как знак благодарности.

– Поэт должен быть голоден, – отважно проголосила Адель, – но это не значит, что он должен подыхать от истощения. Так и приходится брать мзду.

Адель вещала так, словно ее сборники разносились по стране миллионными тиражами. На моей памяти так продавался только Евтушенко, причем в свои лучшие годы. Но он-то как раз почти ничего и не поимел. Не то было время, и не те нравы. Адель действительно не пахла коммерцией, и на ее стишках денег не срубить, как и на других авторах. Поэзия не пользуется спросом, оставаясь уделом кучки вшивых интеллигентов и кафедральных филологических крыс. Неизвестно, почему Адель так и не окончила литературный институт или семинарию благородных девиц при полном пансионе? Похоже, поэт не куется в кузнице. Она самородок из неграненого камня. Без шуток нечто талантливое все же в ней было. И мне бы не помешало уважать ее, когда она не докапывается до моей сладкой девочки. Очень сладкой девочки Лизы Миндаль.

…Кое-как нам удалось повернуть крен разговора в иную плоскость. Поэзия осталась за бортом. Подружки переключились на обыденные бабские темы. Понтоваться нам ни к чему, и тем более незачем пестрить интеллектом.

Тоскливо слушая глупую болтовню, я вставлял незначительные фразы, давая возможность девчонкам наговориться от души, наивно предполагая, что им когда-нибудь это наскучит. Слепая наивность! У меня даже заложило уши. Они обсосали косточки всем знакомым, пробежались по современному театру, кинематографу и восточной кухне, обвинив меня, что я не пригласил их в японский ресторан.

Лиза и раньше трепетно относилась к дарам страны восходящего солнца. Кто ее приучил к этому? Неизвестно! Частенько она любила поиграть в гейшу. В нашей ванной пылились пестрые халаты с иероглифами и с соцветием оригами. Она и меня заставляла иногда подмечать тонкий вкус редких суши, но так и не проговорилась, кто был вдохновителем ее увлечений. Что за сенсей с полуметровой бородкой привлек ее вкус и сознание?

Слава Богу, Лиза не была фанатом в полном смысле. Совсем нет. Лиза очень эклектична как полиглот. Она не расставляла безделушки и мебель в традиции фен -шуй и не напивалась до упаду вонючим чаем из провинции Шень-Хуань, не играла деревянными палочками на нервах и не раскуривала омерзительные священные благовония для соединения истоков инь и янь. Но кое-какая пикантная деталь красовалась на ее теле. И мне она очень нравилась. Особая штучка располагалась на спине в области поясницы, чуть выше копчика. Красивая тату – роскошная змея с обведенным иероглифом над головой. Таким пышным и непонятным, как и остальные знаки. А под змеей – замысловатая латиница «LINI». Что она означает – черт его разберет! Расспросы ни к чему не привели. Лиза уверяла, что это безобидное духовное слово, а иероглиф – его перевод, то есть оригинальное выражение. А может это и не иероглиф вовсе, а просто неизвестный рисунок. «Змея – символ мудрости» – говорила любимая. И с этим нельзя не согласиться. Символ очень древний, намного древнее, чем символ Софии. Лиза и мудрость – синонимы. И нечто змеиное в Лизе было – та же мудрость, наверно, и жалила она дико приятно, а от ее яда я умирал каждую ночь. Смертельный и сладострастный яд. Как у королевской кобры. Еще одно подтверждение: Лиза – моя королева – моя мудрость и моя королевская кобра.

Сначала я предполагал, что «LINI» – перевод ее имени на забытый язык. Суфийский, вавилонский, или даже язык атлантов. Лиза томно улыбалась и не разочаровывала. Пусть, мол, думает так и не задает лишних вопросов, ведь ему все равно не постичь высшего смысла загадочной надписи, думала она, когда я парился над головоломкой. Довольно быстро я смирился и убедил себя, что так примерно и есть.

Тату я полюбил беззаветно. Почти как Лизу. Ласкам и поцелуям моим не было предела. Тату – любимая эрогенная зона Лизы. И я не мог представить другую истину. Пусть не самая возбуждающая эрогенная зона, но точно самая пикантная, исключительно для меня, самая трепетная, и всем напоказ. Зазнайка любила покрасоваться своей нарисованной прелестью, разгуливая в коротких шортиках или загорая на пляже. А я любил гладить ее и сдувать пылинки.