Книга Огненная земля - читать онлайн бесплатно, автор Аркадий Алексеевич Первенцев. Cтраница 4
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Огненная земля
Огненная земля
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Огненная земля

– Учусь, Павел Михайлович.

– Врешь, не учишься.

– А вы, Павел Михайлович?

– А что я? – Звенягин засмеялся, его узкое смуглое лицо сразу стало очень юным, живые черные глаза заблестели. Потом он сразу посерьезнел, и в хмури его строго очерченных бровей появилась озабоченность. – Вот мне тоже одна нравится. Тамара есть такая; на Тамани она сейчас. Красивая, ничего не скажешь.

– Тамара девушка с огоньком, – сказал Баштовой, – я знаю ее.

– Если с огнем сравнивать, то… есть у нее огонь, но… какой-то не тот, – бенгальский. Да, бенгальский, – раздельно произнес Звенягин. – Горит, блестит, красиво! А даже папироски не прикуришь. Один холодный блеск россыпью.

– Молодая же она совсем.

Звенягин встал, откинул голову, глаза его сияли.

– Ах, все пустое! Курасов, не прогадай. Нашел хорошую дивчину, женись.

Курасов смутился, искоса посмотрел на Таню.

– Павел Михайлович, может быть, перейдем на другой курс?

– Говорите, говорите, Павел Михайлович, – попросила Таня.

– Да что мне говорить? Вы вот думаете, я не знаю, чего вы к Баштовым зачастили? Учитесь семейной жизни.

– Да ничего подобного, – смутился Курасов.

– На вашем месте другие бы сейчас где-нибудь у кустов обнимались, целовались, а вы на огонек к семейным людям. А вот цветы надо было догадаться привезти и Ольге!

Звенягин подошел к чуть повядшим розам, гладиолусам и астрам, расставленным на тумбочках и на комоде, наклонился над цветами.

– Мы и принесли Оле, – вмешалась Таня.

– Ты принесла, а не он… А тебе кто? Курасов. Вез из Батуми, знаю. Необычайное происшествие на флоте: морской офицер в здравом уме и твердой памяти везет из Батуми в Геленджик цветы, в пути ухаживает за ними.

– Неужели это так необычно? – спросила Ольга.

– Необычно. Если бы Курасов утопил подводную лодку и то меньше бы говорили. Так вот, Татьяна, распишем вас, как говорится, в том же самом Геленджикском загсе, куда водили мы наших Баштовых. Я принимаю, Курасов, ее в свой дивизион. Муж и жена должны быть вместе. Уйдешь, Татьяна, из госпиталя от своего начальника Рудермана?

– Я и так уйду от Рудермана.

– Послушаем, – склонив голову набок, сказал Звенягин, – каким образом? Опять через забор?

– К Букрееву уйду, в батальон… Я хотела сразу перейти в батальон, но Тузин мне не нравился.

– Так-так, продолжай.

– Тузин не нравился. Такой это раскисший сухарь, а Батраков вообще женщин ненавидит.

– Точно, – подтвердил Звенягин.

– Букреев, судя по словам Анатолия, хороший человек. Вот к нему пойду и попрошусь.

– К Букрееву? Тут надо померекать…

– Я была в морской пехоте. На перевалах была, зимой.

– На перевалах! На перевалах матросы бились на земле, а ты позади раненых перевязывала, – строго начал Звенягин. – А морская пехота в десанте совсем другое. Спроси у Ольги, что это значит. Ты знаешь, как немцы побережье укрепляли? Так вот, Татьяна. Повоевала ты достаточно. Кончится война, будете примерными женами, детей будете рожать, бросите автоматы, пистолеты и займетесь своим делом.

– Рано еще об этом говорить, – возразила Таня. – Рано.

– Сами мы с врагом справимся. Ты еще ни одного ребенка не родила, а в десант… Ты должна испытать чувство материнства…

Таня порывалась что-то сказать Звенягину, но, видимо, сдерживалась. Щеки ее горели.

– Прости, если что не так, – сказал Звенягин, – и давай поставим другую пластинку.

– Нет, я хочу продолжать разговор. Если хотите знать, если хотите знать…

– Ну-ну… хотим знать.

– Я уже имела ребенка, Павел Михайлович, – выпалила она.

– Имела? – Курасов нахмурился.

– Вот оно что, – Звенягин шутливо почесал затылок. – Как же это так?

– У меня был муж, военный командир. Он был убит под Москвой. Ребенок мой с мамой.

– Мама где? Что же ты молчала до сих пор! – воскликнул Баштовой.

– Мамы нет и нет… ребенка. Не спрашивали, и молчала. – Таня охватила лицо руками, и по пальцам потекли слезы. Курасов усадил ее рядом с собой, и по его лицу было заметно, что он не знал, как ему держаться.

– Вот такие дела! – Звенягин покряхтел. – Растревожили раны.

– Что с мамой все же? – спросил Баштовой, присаживаясь к Тане. – Умерла, что ли?

– Не знаю. – Таня отняла руки от лица. – Мама была в Новороссийске, а потом неизвестно где… Когда мы вошли в город, там была всего одна женщина, на Анапском шоссе. Я сразу поехала туда. Это была чужая женщина. Мамы не было…

Таня рыдала. На лице Курасова выступили красные пятна. Баштовой поправлял фитиль лампы, искоса посматривая на Звенягина.

– Да… – Звенягин подошел к Тане и положил руку ей на плечо. – Может быть, мама где-нибудь на Кубани? Искала?

– Искала, не нашла. – Таня всхлипнула. – Не нашла. Ее, наверное, угнали в Крым. Она старенькая и маленький ребенок…

– Ну, плакать перестань, Таня. А надо было раньше сказать обо всем. Тому же Курасову сказать. Мы высаживали десанты на Тамани, перехватывали караваны, знали бы, искали бы твоих. А теперь что? Надо ждать, пока освободим всю Тамань. А на Тамани не будет – в Крыму найдем.

Таня отняла руки от лица.

– Не хотела говорить. Теперь сказала. И не могу я здесь сидеть спокойно. Потому и хочу опять в морскую пехоту.

– Твое дело, Таня, – строго сказал Звенягин. – Оспаривать твое право не стану. Хотя бы не советовал все же. Матросы ворвутся в Крым и без тебя.

– Я попрошусь к Букрееву.

– Ладно, разве вас, женщин, переспоришь?

Звенягин посмотрел на часы.

– Ого, мы заболтались! Мои матросы, видать, позябли. У них-то самоварчика нет. До свидания, хозяева. Ты, Курасов, можешь оставаться. Ольга, будь здорова.

Звенягин надел плащ, застегнул все пуговицы. Попрощавшись с Таней, он вышел вместе с Баштовым на крыльцо.

Небо прояснилось еще больше. Были видны припавшие к хребту утренние Стожары, Большая Медведица перевернула свой ковш у тяжелой и сытой, почти неподвижной тучи. На ближних ночных аэродромах вспыхивали и гасли голубые лучи посадочных прожекторов. Звенягин прислонился к замшелому столбику крылечка.

– Вот, Иван, сколько всякого, и хорошего, и плохого, в этом мире, – тихо сказал Звенягин. – Меня эта сцена с Татьяной разволновала. Что жизнь? Как тот вон прожектор: засиял на миллион свечей и потух. Сегодня Таня всхлипывала, и припомнилась мне моя мама. Не мать, а именно – мама. Она старенькая у меня, Иван. В Ставрополе живет. Ждет меня день и ночь. Пишет – умывальник медный ежедневно чистит для меня. Думает, вероятно, что мы очень грязными с войны придем.

– Она не ошибается, Павел.

– Ошибается. Кто вернется, тот вернется с войны с чистой душой. А знаешь, хотелось бы вернуться. Помню свой Ставрополь, дожди весенние, теплые, по бровкам на Лермонтовской улице вода несется. А ты, сопливый, бездумный мальчуган, летишь и рад… – Звенягин придвинулся к Баштовому близко. – Ты знаешь, на сердце у меня, Иван, нехорошо, устал я как-то. Чепуха разная ковыряется, ковыряется…

– Какая чепуха?

– Не стоило бы, но тебе, как другу, скажу. Ты веришь в предчувствия?

– На такой вопрос не решаюсь сразу ответить. Про себя не скажу. Но вот Куников верил, сам предчувствовал… Да ну тебя!

– Ты можешь себе представить, чувствую что-то такое и я… плохое. Шел сюда с Тамани, выдержал свой сорок четвертый бой. Атаковали пикирующие. Чуть комдив Павел Звенягин оверкиль не совершил. Стал вот я задумываться, подхожу к критической цифре. Сорок четвертый, сорок пятый, шестой, но не может же так долго везти? Нет у меня сзади чертячьего хвостика!

– Зря ты такими мыслями голову себе забиваешь, Павел.

– Знаю, что зря, но Куников тоже предчувствовал?

– Вот сказал тебе на свою голову!

– Я вез его тогда в Геленджик с Малой земли раненого. Он яблоко просил тогда и воды. Ну, в общем, конечно, прости меня, но, как с другом, хотел поделиться. Не думай, что я свой долг от этого хуже буду выполнять… Но человек есть человек. Проводи меня донизу…

Они спускались к причалу. Звенягин молчал. Краснофлотцы на малом катере, «каэмке», как называют его черноморцы, при появлении командира дивизиона вскочили. Звенягин, на ходу пожав руку Баштовому, прошел на корму. Вскоре тихая воркотня мотора затихла в направлении Солнцедара. Баштовой поднялся вверх по тропке. Его ожидали жена и Таня.

– А где Курасов?

– Он куда-то ушел, – тихо ответила Таня. – И пусть уходит…

– Вы что с ним не поцарапались ли?

– Как будто нет, – уклончиво ответила Таня и первая пошла к домику…

Глава седьмая

Майор Тузин сдавал батальон. Хотя с Букреевым они были давние сослуживцы, Тузин вел себя подчеркнуто официально.

– Ты на меня в обиде, Тузин?

– Дуй, дуй до горы, – просипел тот.

Что означала эта фраза, объяснить, конечно, было трудно.

– Вот еще пэ-тэ-эры, – небрежно бросал Тузин, – грозное оружие. Одиннадцать штук с комплектами патронов. Фляг четыреста тридцать.

– Людей, давай людей. Имущество уже Баштовой принял.

– Людей? – Тузин засунул ладони за пояс и из-под своих опухших век смотрел на Букреева с явным недоброжелательством. – Читай списки…

– Может, дадите кому-нибудь характеристики, товарищ майор? – спросил Букреев, раздражаясь. – Многих я не знаю – влились новые люди.

– Мои характеристики – дым из трубы. Не хочу даже голову ими тебе забивать. Похвалишь кого-нибудь, присматриваться начнешь: почему Тузин хвалил? Не хочу карьеры кое-кому портить.

– Ну, тогда… Я разберусь здесь с начальником штаба и… если будете сегодня нужны, позовем, товарищ майор.

– Можно идти, товарищ капитан? – с издевкой спросил Тузин.

– Да.

Тузин, повернувшись через левое плечо, вышел из штаба, нарочито печатая шаг. Букрееву было неудобно перед Баштовым.

– Будто его подменили, – сказал он смущенно, – ведь был неплохой командир и товарищ.

– Вы разве не заметили, товарищ капитан, он выпил, – сказал Баштовой.

– Представьте, не заметил. Я совершенно не могу узнавать пьяных. Мне казалось, он просто взвинчен. Ведь все же неприятно сдавать часть и уходить с таким хвостиком.

– Мы его сразу не приняли. Очень неровный он человек. То лебезит перед каждым, то не подступи. Моряки любят искренность в командире. Если его за дело отругают – не обидится, а если ни с того ни с сего приласкают, удивится и присматриваться начнет. – Баштовой сложил бумаги. – Со всем разберемся, вы не беспокойтесь. Писанина вся на моей ответственности, не забивайте ею себе голову, товарищ капитан. Люди, материально-техническое снабжение в порядке. – Сегодня все закончим, и можете отдавать рапорт контр-адмиралу.

Доносились резкие залпы минометных батарей, стрелявших по щитам в море, и отдаленная, заглушённая расстоянием ружейная и пулеметная перестрелка. Это батальон проводил занятия у мыса и в лесу, у подножия Маркохта.

– Складывайте все эти папки в шкаф да поедемте со мной к батальону, – сказал Букреев.

– У меня есть одно предложение, товарищ капитан, – сказал Баштовой, когда они вышли к машине. – Что, если после учения мы пройдем к могиле Куникова и… почтим его память? Я что-нибудь скажу, как его друг, капитан Батраков скажет. В батальоне у нас есть куниковцы, это поддержит людей… Как вы думаете?

– Я согласен. Поговорю еще с капитаном Батраковым. Он знал и любил Куникова.

Баштовой приготовился открыть дверку машины, задержался. Его лицо, прорезанное почти по всему лбу до самой переносицы шрамом, приняло суровое выражение.

– Видите его, Тузина? – Начальник штаба махнул рукой.

Тузин стоял возле камбуза, спиной к штабу. Возле него розовощекий и упитанный кок Кулибаба любовно рассекал на колоде говяжью тушу. Красные с жировой желтизной куски мяса так и летели из-под его широкого топора на брезент, раскинутый возле колоды. Подручный кока, худой и узкогрудый паренек в бескозырке, которая (сразу было видно) перешла к нему с чужой головы, почтительно слушал майора, опустив по фартуку длинные руки. Вот Тузин присел на корточки к брезенту и, тщательно выбрав кусок мяса, завернул его в газету. Кулибаба облокотился на топор, неодобрительно наблюдая за майором. Когда Тузин встал и что-то сказал коку, тот, не обращая уже на него внимания, яростно «ухал» топором.

– Так у майора бывает зачастую, – сказал Баштовой. – Свежее мясо достал Батраков, а он тут как тут. Никогда сам о питании бойца не подумает, а только о своем.

Машина бежала по извилистой дороге, изрезанной колеями. Пожелтевшие кустарники, скрученные так, как будто их специально сплетали, все время сопровождали их По-летнему высокое ясно-голубое небо оттеняло ломаную линию хребта, заросшего лесом. Стрельба приближалась, и, хотя батальона еще не было видно, по звукам можно было определить его расположение.

Батальон только что отштурмовал крутой берег горной речки. Берега носили следы недавней атаки: отпечатки сотен подошв, сломанные ветви и промятые в кустарниках продольные лазы. Еле уловимый сернистый дымок еще не рассосался в воздухе. Батраков, окруженный людьми, сидел на камне и что-то убежденно и резко говорил. Увидев подошедшего из-за кустов Букреева, Батраков скомандовал батальону «смирно» и доложил о происшествии.

Командир первой стрелковой роты старший лейтенант Рыбалко только что во время занятий допустил ошибку. Вместо того чтобы приданными ему пулеметами обеспечить атаку с флангов и в промежутках между взводами, пулеметы отстали от цепей и начали вести огонь поверх голов, тогда как удаление цепей от пулеметов не обеспечивало безопасности такой стрельбы. В результате двух моряков легко ранило.

Букреев сразу припомнил характеристику Рыбалко, данную контр-адмиралом.

– Но Рыбалко все же сломил «противника»? – Букреев ободряюще улыбнулся смущенному Рыбалко.

– Сломил, товарищ капитан! – рявкнул Рыбалко.

– Помолчите, товарищ старший лейтенант, – строго заметил Батраков.

– Виноват, товарищ капитан! – не меняя позы, отрубил Рыбалко.

Его украинский выговор и смешливые глаза с огоньком природного лукавства понравились Букрееву. По тону Батракова и поведению остальных он понял: Рыбалко – один из любимцев, и ему многое прощается.

Букреев догадался и о причине взволнованности Батракова – ведь он проводил занятия, и вот сразу, при новом командире, блин получился комом. То, что замполит выносил на обсуждение поступок офицера в присутствии рядовых, как вначале подумал Букреев, было неправильно. Батракова окружали только офицеры без погон, одетые в такие же куртки морской пехоты, что и рядовые. Некоторых из них Букреев знал, они вошли в первое формирование в городе П., но большинство было ему незнакомо. Рядовые сидели под деревьями, курили, стараясь не заснуть, вскидывали головы и осматривались сонными глазами. Опыт Букреева подсказал ему, что люди переутомляются, недосыпают.

Букреев приказал позвать раненых. Манжула побежал за ними. Разрешив офицерам курить, Букреев наблюдал, как, узнав о прибытии командира батальона, люди шушукались, поднимались, стараясь рассмотреть его.

– Хорошие ребята раненые, товарищ Рыбалко? – спросил Букреев.

– У меня плохих нет, товарищ капитан.

– Разрешите обратиться, товарищ капитан, – сказал командир пулеметной роты старший лейтенант Степняк. – Мне кажется, командир роты старший лейтенант Рыбалко неправильно форсировал речку.

– Почему неправильно? – Рыбалко сразу вспыхнул: этот Степняк всегда что-нибудь…

– Не перебивайте! – Батраков сердито посмотрел на него.

Степняк с подчеркнутой снисходительностью выдержал паузу.

– Рыбалко всегда любит фронтальные прорывы и поэтому безрассудно лезет напролом. – Степняк подчеркнул последнее слово. – Его знаменитое «сломыв» когда-нибудь выйдет ему боком.

– Завсегда выходило и выйдет, – огрызнулся Рыбалко.

– Я же говорю – боком, товарищ старший лейтенант.

– Сейчас трудно решить, кто прав, кто виноват, – спокойно оказал Букреев, – успех штурма укрепленной полосы иногда в большой мере зависит именно от стремительности, от натиска. Во время же учебных занятий при условном противнике… Я помню еще в военной школе в спорных случаях нам приводили в пример одного капитана, который сорок лет служил в армии, сорок лет на маневрах брал один и тот же холм и все время ошибался.

Офицеры одобрительно засмеялись.

Манжула привел раненых. У одного из них, Воронкова, некрасивого угрюмого человека с широкими сильными плечами, была перевязана рука; второй, Кондратенко, бравого вида, старшина минеров с эсминца «Беспощадный» с двумя орденами Красного Знамени и медалью за оборону Севастополя, совсем не был перевязан. Букреев обратил внимание на то, что Кондратенко в отличие от всех был без куртки, в одной гимнастерке.

– Ну что же, Воронков, придется в госпиталь, – сказал Букреев.

– Из-за этого в госпиталь? Я сейчас могу этой рукой все, что угодно… товарищ капитан.

– А вы куда ранены, Кондратенко?

– Никуда, товарищ капитан.

– Никуда?

– Я не заметил, товарищ капитан.

– Но вы ранены?

– Оцарапало…

Кондратенко стиснул зубы, и Букреев видел, что ему трудно удержаться от стона.

– В чем же дело? – Букреев вопросительно посмотрел на Рыбалко.

– Кругом! – скомандовал Рыбалко.

Кондратенко четко повернулся кругом. Гимнастерка пониже левой лопатки была косо разорвана, свежее пятно крови расползлось к подмышкам, спускалось к поясу.

– Почему до сих пор не перевязывали, товарищ старший лейтенант? – строго спросил Букреев Рыбалко.

– Он не позволял, товарищ капитан. Такой чертяка!

– Кругом! – скомандовал Букреев.

Выгоревшая до белых ниток бескозырка Кондратенко с надписью «Беспощадный» была надвинута немного на лоб, чтобы не был виден чубчик. Крупные капли пота, выступившие на носу и подбородке, выдавали скрытую боль.

– Если ранен, надо постараться перевязать рану, – сказал Букреев. – Потеря крови выводит из строя. Отказ от перевязки равносилен симуляции.

Кондратенко вздрогнул, пошатнулся, но сдержал себя и снова застыл, собрав у настороженных и сразу озлобившихся глаз морщинки.

– Два наряда вне очереди за отказ от перевязки. – Букреев пытливо наблюдал за Кондратенко. Он, как бы изучая эти недобрые огоньки во взгляде Кондратенко, выдержал паузу. – За мужество благодарю, товарищ Кондратенко.

Букреев сделал шаг вперед, протянул ему руку, и Кондратенко пожал ее. Задержав его широкую ладонь в своей руке, Букреев заметил, как исчезло недоброе выражение с лица Кондратенко, глаза стали светлее. Букреев отпустил его руку.

– Немедленно сестру и отправьте его в госпиталь на моей машине.

Моряки, окружившие их, наблюдали заключительную сцену, и по их затаенному дыханию и настороженности командир батальона понял: малейшая растерянность сразу же выбила бы почву из-под его ног и ничто не спасло бы его от морального поражения; сейчас он пока победил в этой первой встрече с моряками; одобрительный шепот, уловленный им, доказывал это.

– Старший лейтенант Рыбалко, постройте батальон!

– Есть построить батальон, товарищ капитан! – рявкнул Рыбалко. – Батальон, слушай мою команду! Становись! Равняйсь! Смирно! Равнение направо!.. Товарищ капитан, по вашему приказанию батальон построен.

Люди стояли не шелохнувшись. Букреев внимательно смотрел на их молодые, здоровые лица, и они полюбились ему. Укрепленный ветеранами батальон не стал пестрым. Сейчас даже трудно было отличить ветеранов от новичков, так как ордена и медали были скрыты под куртками. Перед ним стояли молодые сильные люди с внутренним сознанием своей силы, люди, зачастую разукрашенные почетными шрамами, возмужавшие в сражениях. «Тридцатка» стояла в первой шеренге роты автоматчиков. Они отличались от остальных только формой: черными брюками, бушлатами и новенькими бескозырками, на которых сияли названия славных черноморских кораблей.

– Батальон! Слушай мою команду! – Букреев поднял голову, напряг тело, сразу забыв про свое плохое сердце. – Напра-во! Направление к могиле Героя Советского Союза майора Цезаря Куникова, шагом ма-арш!

Батальон шел в походных колоннах по грунтовой колесной дороге. Покачивались плечи, бескозырки и оружие.

Букреев шагал рядом с Батраковым. Ему хотелось определить, откуда у этого человека то, что сблизило его с моряками, заставляло ценить и уважать его. По внешнему виду он отличался от любого бойца батальона. Даже в костюме его была допущена вольность: вопреки полевым условиям и службе в морской части он носил цветную армейскую фуражку, неловко сидевшую на голове, отчего его растопыренные уши казались еще больше. Щупленький, узкогрудый, с опущенными, выдвинутыми вперед плечами, он шел сейчас задумавшись, смотря прямо перед собой светлыми, удивительно ясными глазами.

Когда-то, оставив курсы политруков на мысе Фиоленто, Батраков пришел в батальон дунайцев к известному Горпищенко. Тогда его вид впервые родил к нему недоверие как к боевому человеку. Но тогда же он в бою завоевал уважение к себе.

Потом была Малая земля, штурм Новороссийска и другие десанты. Батракова видели везде, он был таким же ветераном, как Рыбалко или Степняк, Цыбин или командир роты ПТР Яровой.

…Кончился обветшалый осенний лес. Дорога привела к окраине города. Одиночные постройки из дикого камня стояли то тут, то там; будто они отбежали от города, не могли туда вернуться и стать в ряды улиц.

Кладбище почти примыкало к окраине и занимало большую, неогороженную площадь. Виднелись старые кресты и заброшенные могильные плиты со съеденными временем надписями. Среди кустов держидерева бродили козы, резвились козлята, поднимая куцые розовые хвосты свои и мелко перебирая копытцами. Возле старого кладбища, что ближе к городу, торчали столбики с прибитыми на них дощечками. Это были братские могилы черноморцев, павших при штурме Новороссийска. Между могилами еще валялись носилки с черной от крови парусиной. На носилках сюда приносили убитых и хоронили в братских могилах.

Изредка выделялись огороженные могилы летчиков. Обломки воздушных винтов, как кресты, возвышались над дощатыми памятниками.

Среди могил ходило несколько женщин. Они читали редкие надписи, смотрели цифры на дощечках, неслышно плакали; может быть, они искали среди погребенных своих родных, может быть, вспоминали близких, идущих по далеким фронтам войны.

Баштовой ускорил шаги и первым подошел к могиле Куникова, огороженной штакетником, выкрашенным в голубой цвет. Памятник – деревянный конус со звездой из жести – был тоже выкрашен голубым, под цвет моря, по требованию моряков-куниковцев. К памятнику была прибита железка с надписью: «Герой Советского Союза майор Цезарь Львович Куников, 1909–1943 г. Погиб смертью храбрых в борьбе с немецкими захватчиками». Баштовой сам хоронил Куникова и своими руками надписывал эту надпись. Все было знакомо и близко.

У ограды стоял Звенягин. На глиняном холмике могилы лежали цветы.

– Павел?

Звенягин медленно повернул голову на оклик Баштового, но остался в прежней позе, положив одна на другую опущенные руки, в которых он держал свою старую фуражку.

– Поговоришь с нашими, Павел?

– Нет. Сами поговорите.

Звенягин натянул фуражку на голову и пошел, не оглядываясь, по кладбищу, всматриваясь в цифры на дощечках и надписи.

Рыбалко разворачивал роты, чтобы удобнее выстроить их вокруг могилы. С восточной стороны мешала ограда, где были погребены артиллеристы. Возле нее оказались пулеметчики Степняка, но так как места не хватало, многие оказались с той стороны ограды и выглядывали, становясь на носки из-за острых концов штакетника. Стрелки первой роты заняли место впереди по приказу Рыбалко.

Автоматчики Цыбина успели незаметно потеснить стрелков Рыбалко – им тоже хотелось быть впереди и увидеть могилу, которую они не догадались раньше посетить. Среди бойцов Ярового нашлись моряки, хоронившие своего бывшего командира: их пропустили ближе к офицерам.

Женщины, ходившие по кладбищу, приблизились и держались кучкой. Две молодайки, пришедшие за козами, прихорашивались, игриво посматривая на моряков, обративших на них внимание.

В воздушном потоке, почти не взмахивая крыльями, плыл коршунок.

– С автомата бы его, – сказал молоденький русый моряк, стоявший позади и из-за малого своего роста ничего не видевший за спинами товарищей.

Его приятель, долговязый парень с худой мускулистой шеей и черными неулыбчивыми глазами, внимательно проследил за коршуном.

– Не попадешь, Шулик, – сказал он, – высоко ходит, да автомат, сам знаешь, прицела почти не имеет.

– А нужно бы попробовать когда-нибудь, Брызгалов, а?

– Один попробовал, да сдох, – Брызгалов тихо рассмеялся, но, сообразив, что смех сейчас не к месту, оглянулся, посерьезнел.

– Опять парит с утра, – сказал Шулик, – к дождю.

Брызгалов, вытянувшись, вгляделся через головы.

– Начальник штаба что-то будет объяснять.

– Водят по кладбищам, – недовольно пробрюзжал Шулик. – И так не сладко, а тут вспоминают, что у тебя билет с пересадкой.