Одинокий пастух
– Кому налить? – прокричал он в общем гуле. Но все уже замолкли, слушая бой часов, а потом заиграл гимн, и все стали восторженно орать и поздравлять друг друга.
И тут зажегся свет. Из приоткрытых дверей зазвучали телевизоры. Из нашей – тоже. Раздался рев восторга. Соседи сверху в общей суматохе упустили кота, он ушел в открытую дверь. Народ отнесся к известию с пониманием, стал шастать вверх-вниз по лестнице, отовсюду доносилось: «Кис-кис-кис!», пока мама не обнаружила кота в нашей квартире, забившимся под тахту. Соседи решили продолжить праздник на улице, в парке, но моим хотелось телевизора и еды. А мне вдруг стало невообразимо скучно и грустно. С трудом уговорила отпустить меня ненадолго с соседями в парк. Правда, прежде мы развернули подарки, лежавшие под елкой. Мама была в своем репертуаре, она подарила Викеше шерстяные носки, а мне – рейтузы, хотя я просила ее: пожалуйста, деньгами! Проси – не проси… А вот Викеша подарил денежку, а маме – ничего себе! – флакон «Шанели № 5». Всегда мечтала понюхать. Мы тут же надушились. Ничего особенного. Я бы даже сказала, что это отдаленно напоминает освежитель воздуха. Разумеется, свои завистливые ощущения я оставила при себе, оделась и пошла на улицу без всяких соседей.
Кругом орали «ура», смеялись, пуляли петардами. От их хлопков бесперебойно срабатывали сигнализации машин. Вот такая шла потеха. В темный парк в одиночестве не сунулась, не сумасшедшая. Окна домов были освещены, где люстрами, где елочными гирляндами, и я стала ходить и рассматривать, что там делается, за окнами. Из одного доносилась музыка, и показалась она мне печальной и прекрасной до слез. Людей рядом не было, я встала под самым окном и слушала. Это была моя музыка. Но неожиданно она закончилась, и тут же зычным голосом запела Маша Распутина. Я спаслась от нее бегством, унося в голове свою музыку. Наверное, это была мелодия Морриконе.
В другом окне, на первом этаже, сидела маленькая собачка непонятной породы, мы уставились друг на друга и долго так смотрели. Мне казалось, что я самая одинокая и несчастная на свете. Фил, конечно, праздновал в кругу семьи, наверное, там было весело и танцевали. А потом я подумала: все-таки я натуральная свинья, мне бы надо быть счастливой, что мать наконец-то кому-то нужна, кто-то ее любит и дарит «Шанель № 5». Вот меня никто не любит и ничего подобного не дарит и подарит ли…
Я все еще пялилась в окно с собачкой, пока не обнаружила, что ее уж нет. И тоже пошла домой. Попыталась вспомнить мою музыку и не смогла. В голове с неукротимой энергией звучало: «Я родила-а-ась в Си-бири…» И чтобы это перебить, я запела вслух:
Ах, я сама, наверно, виновата,Что нет любви хорошей у меня.Мои сидели за телевизором. Потом с мамой помыли посуду, она говорит:
– А эта «Шанель» – ничего особенного. И не стойкая. Времени прошло всего ничего, а осталось одно воспоминание. И вот еще что… – Она испытующе посмотрела на меня. – Насчет любви хорошей. Есть она у тебя или нет?
Я ответила честно:
– Конечно, нет. Когда есть, это всегда видно.
Потом она пошла в свою старую комнату, а я в свою. Долго стояла у окна. На улице шел снег, медленный, лохматый, по-настоящему новогодний.
* * *Первого января мама с Викешей уехали, а у меня осталось много еды, я позвала Наташку, она привела с собой девчонок с курса, они принесли красивые иностранные бутылки с алкоголем, и мы устроили то, чего так боялась моя мама: бардак.
Мне очень понравился молочного цвета с желтоватым оттенком густой банановый ликер. Еще я дегустировала красное сухое вино и коньяк. Потом мы пели под гитару, одна наша лихо бряцала на трех аккордах. Пели все подряд: «Я ехала домой, душа была полна…», «Гудбай, Америка, о-о-о, где я не буду никогда…», «Я люблю тебя жизнь, что само по себе и не ново!» Пели всем коллективом с громадным чувством, пока в дверь не позвонили. Мы испугались, но дверь-то все равно надо открывать. А там соседи снизу, и тут же на площадку Калерия вылезает, эта всегда тут как тут. Я говорю:
– Ко мне девочки пришли к экзаменам готовиться…
– Мы так и подумали, – говорят соседи.
Орать мы, конечно, перестали. Сначала пели шепотом, потом я лежала в объятьях унитаза, точнее, он стоял в моих объятьях, потом еще в чьих-то. А на другой день – ужас, голова лопается, в глазах чертики скачут, и снова мысли об унитазе. А тут мама звонит с выговором. Калерия-Холерия настучала!
– Подумаешь, – говорю, – и попеть нельзя… Да не пили мы! Мы пели.
Числа пятого мама снова по телефону:
– Понимаешь, какая дурь приключилась… Даже не знаю, что делать. Я про «Шанель». Она практически ничем не пахла. Пахла, конечно, ты же помнишь, каким-то разведенным одеколоном. И я показала эту проклятую «Шанель» нашей Ольге из лаборатории, она в таких делах спец. Ольга утверждает, что это бессовестная подделка. Принесла мне понюхать флакончик с настоящей «Шанелью», там – да, сразу понятно. Викентий купил эту у каких-то пройдох в Апрашке. Кучу денег угрохал, не признается сколько. Вот я и думаю, сказать ему, что это туфта, или не говорить? Может, не надо его расстраивать?
Я вспомнила лицо матери, когда она открыла коробочку с флаконом. И лицо Викеши. Уж не знаю, кто больше был счастлив. И впервые моя авторитарная мать обратилась ко мне за советом и сочувствием. Я не заблуждалась, совет советом, а поступит она все равно, как сочтет нужным. Однако интересный психологический, так сказать, поворот.
– А он будет спрашивать, почему ты не пользуешь его «Шанель», что ты ответишь?
– Найду, что ответить. Только я думаю, если не рассказать, то он еще что-то подобное учудит. Не надо поощрять его к самостоятельным покупкам.
Как всегда, она была права. Конечно, безумства, сопряженные с риском, особенно материальным, надо предупреждать и исключать. «Однако, бедный Викеша», – подумала я и порадовалась, что почти свободна от материнского диктата, многое уже могу решать сама, а после первого курса, когда перейду на заочное, стану работать и освобожусь от материальной опеки, буду совсем независимой и отдельной.
Мопассан и Винни-Пух
С опасностью для репутации украла фотографию Фила из студенческой газеты. Газета висела в коридоре, который почти никогда не оставался пустым. Выслеживала ситуацию, как охотник зверя, а потом – раз! – бритвой чик-чик! – и под свитер. Теперь портрет лежал, можно сказать, у меня под грудью, где сердце. Правда, лежал не один, а с целым залом людей и с трибуной, на которой он стоял и выступал 25 января по случаю Дня студентов.
Дома я держала портрет в ящике стола, потому что часто без предупреждения появлялась мама или заходил кто-то из девчонок. Все время открывала ящик и смотрела на Фила.
Славик, один из наших курсовых парней, спросил Фила, читал ли он в детстве книги про индейцев.
– Я даже роман начал писать классе в шестом или в седьмом и целую школьную тетрадку исписал. Он начинался так: «Жизнь моя текла, как Миссисипи…» А до всяких Майн Ридов и Шульцев была книга, которая так и осталась любимой на многие годы. Она о канадских мальчишках, которые играли в индейцев. Книжка называлась «Маленькие дикари» и написал ее Сетон-Томпсон. Кто-нибудь читал Сетона-Томпсона?
Никто, кроме меня, не отозвался:
– Я читала. Рассказы о животных.
– Хорошие рассказы. А вы какую книжку любили в детстве? – задал он вопрос Славику.
– Совсем в детстве? Про Винни-Пуха любил, – ответил он.
– А вы? – Это вопрос соседке Славика.
– «Волшебник Изумрудного города»! – сказала она.
И тут все захотели сообщить о своей любимой детской книжке:
– Карлсон!
– Японские сказки!
– Рассказы Носова и Незнайка!
– Драгунский!
И вдруг Фил остановился прямо напротив меня и спросил:
– А ваша любимая книга детства?
И я, словно под гипнозом, ответила:
– «Жизнь» Мопассана.
Кто-то засмеялся, но, в общем, воцарилась тишина.
Что меня подвигло такое сказать? Почему я вспомнила теплый летний день и книжку на скамейке в парке? Я открыла ее и сразу наткнулась на абзац, который меня заворожил. Там говорилось о женщине, которая вместе с мужчиной пила из родника, и поцелуи их лились вместе с родниковой хрустальной водой, а потом – сердце трепетало, грудь вздымалась, он заключил ее в объятия, она опрокинулась навзничь и зарделась от стыда…
Это – оно самое, поняла я, тайное, и это надо читать, чтобы мама не видела. Я прочла книжку внимательно от корки до корки, она меня поразила и так запала в голову, что до сих пор я хорошо помнила все, вплоть до описаний природы. Хотя Карлсона я тоже любила, и Носова, и Андерсена.
– Это уже в отрочестве, наверное? – спросил Фил.
– В четвертом классе, – призналась я. – Но читала я не потому, что там эротические сцены. Просто попалась случайно, а там взрослая жизнь, там природа описана очень хорошо. Эта книжка мне не повредила, то есть не испортила меня. В том самом смысле. А в человеческом и в художественном отношении, мне кажется, она полезнее, чем «Что делать?» и «Как закалялась сталь».
Говорила я лихорадочно и думала: что же я болтаю такое… И все молчали. А Фил выслушал и сказал:
– Это интересно. Думаю, я вас понял.
И все опять загалдели.
– Ну, ты даешь! – сказала Наташка после занятий, когда мы спускались в гардероб. – Ты, правда, не из-за эротики читала?
– Из-за эротики тоже.
– Разумеется, – согласилась Наташка и заржала. – И верю, что она тебя не испортила. Книги не портят, портят люди.
Вечером я нашла рассказы Сетона-Томпсона, как и многие детские книги в нашем доме, она сохранилась с маминого детства. Рассказы были хорошие, но раньше они мне больше нравились, а теперь показалось, что написано слишком просто.
В субботу пошла в библиотеку и взяла «Маленьких дикарей». Поначалу я совсем разочаровалась, это была обычная детская книжка, без литературных изысков, к тому же устаревшая какая-то. Но потом вчиталась и поняла, почему Фил любил ее. Герои-мальчишки оказались в лесу одни, их навещал старик и учил строить настоящее индейское жилище, добывать огонь, охотиться и шить мокасины из шкур. Этот старик когда-то жил с индейцами и хорошо знал их быт. Конечно, мальчишке, я имею в виду Фила, который не испытал ничего подобного, не сидел ночью у костра и не стрелял из лука, такое повествование могло нравиться. И мне оно тоже понравилось, потому что нравилось Филу, когда он был маленьким. Но что греха таить, выросла я из Сетона-Томпсона. Меня уже привлекали другие книги.
В той же книжке Сетона-Томпсона была еще одна повесть «Моя жизнь». Я не собиралась ее читать, а взялась, потому что долго не могла заснуть, да так и не остановилась, пока не дочитала до конца. Я поняла, откуда взялись «Маленькие дикари» – из его собственной жизни. Даже разные детали были взяты прямо из жизни, просто он откорректировал свое детство, придумал кое-что, довел до мальчишеского идеала. Но «дикарей» я уже не вспоминала, мне понравилась взрослая повесть. Она была бесхитростна, как описанная в ней старинная жизнь канадской глубинки. Этот писатель оказался мне близок. Он любил природу и все живое. Он оставил многотомные дневники, в которых с детства фиксировал свои наблюдения за природой, живыми существами, за изменениями погоды. Поймает птичку, пересчитает перышки и запишет.
«30 октября. Внимательно пересчитал перышки на черной иволге:
Голова 2226
Задняя поверхность шеи 285
Передняя поверхность шеи 300
Грудь и вся нижняя сторона 1000
Спинка 300
Каждая нога по 280-560
Маховые перья 44».
Так он птиц изучал. В детстве я тоже собирала цветы, считала лепестки и тычинки. У меня и сейчас есть альбом с претензией на научную работу. На обложке выведено: «Изучение цветов. Писала Николаева Лиза». Было это примерно в том возрасте, когда я читала Мопассана.
«9 мая. Удельный парк.
Чистяк. Похож на ромашку. Цвет – желтый. Лепестки – 8-13. Тычинки – до 28-37. Пестик – 1. Листики – сердечком.
Гусиный лук. Похож на маленькую лилию. Цвет – желтый. Лепестки – 6. Тычинки – 6. Пестик – 1. Листики – длинные и тонкие».
И т. д.
На каждой страничке рисунок описанного растения: общий вид, цветок, листок, пестик и тычинки. Зарисовать корень меня никто не надоумил.
Я, конечно, не сравниваю себя с Сетоном-Томпсоном, просто я тоже любила наблюдать природу и имела склонность к систематизации.
И вдруг впервые я подумала: почему пошла на филфак? Мне надо было поступать на биофак!
«Победа» у канадских индейцев звучала так: «Ку», а большая победа – «Гранд ку». Как не вспомнить фильм «Кин-дза-дза», кстати, полный бред и сюр.
Я не мечтаю добывать огонь трением и шить мокасины, я бы хотела сидеть у костра вдвоем с Филом и разговаривать, разговаривать, чтобы лес наступал на нас со всех сторон и оставалось только малое пятно света от огня, чтобы искры алыми змейками поднимались в звездное небо, и потрескивали в пламени ветки. И так всю оставшуюся жизнь.
Ку!
* * *Фил написал какие-то книжки, однако сказал, что не может посоветовать нам их читать, они научные, интересные только людям, которые занимаются языками. Я все равно искала их в «Старой книге» и в библиотеке, но безрезультатно. Почти после каждой своей лекции Фил рассказывал нам про инков, мы любили эти рассказы гораздо больше языкознания. Он рекомендовал нам самую лучшую книжку про инков, которую я тоже не могла достать. Автор этой книжки Гарсиласо де ла Вега, метис, отец его был испанцем, а мать из семейства инкских вождей. Он родился через шесть лет после распада империи, до двадцати лет жил в Перу, потом в Испании, был хорошо образован и написал все, что знал о Тауантинсуйу из рассказов родственников и стариков-инков.
Испанские колонизаторы уничтожили не только империю, но и ее историю. Особенно над искоренением памяти об индейском прошлом трудились миссионеры, обращавшие инков-язычников в христианство. Однако надо отдать должное тем испанцам, кто пытался узнать и записать историю побежденного народа. И тут они столкнулись с большими трудностями и очередной загадкой. У инков не было письменности.
В Тауантинсуйу существовали учителя и школы, преподавалась медицина, математика, астрология, кроме того, инки были большими спецами, прямо-таки чемпионами, по статистике. Они учитывали каждое селение в огромнейшей стране, каждый дом, каждого человека, причем знали, где и сколько проживает мужчин, женщин, стариков и детей, сколько воинов в армии и «в запасе». Сколько в империи чиновников, жрецов, знати и родни царствующих особ. Сколько ремесленников, и каким ремеслом они владеют. Сколько лам и викуний пасется на горных склонах и в долинах. Сколько существует хранилищ для продовольствия и кладовых с разными предметами обихода. Урожай был сосчитан до последнего зернышка и корнеплода. Говорили, что в стране не существует даже пары сандалий, которая не была бы учтена.
Где же все это фиксировалось? Оказывается, на веревочках с узелками, которые в свою очередь были привязаны к другой веревочке и свисали в виде бахромы. Такие связки называются кипу. Разные узлы и разный цвет веревочек, да еще подвески (камешки, корешки и пр.) на их концах можно использовать для подсчета чего угодно и даже для выполнения математических действий. Беда в том, что кипу осталось очень мало, они сжигались миссионерами, как шаманский реквизит. Однако Фил уверял, что в кипу не только цифры запечатлены, но и разные сообщения, только прочесть их некому. И будто были разные кипу: календари, сведения по истории, своды законов, судебные решения, азбука и молитвенники, карты земные и небесные, разные записки для памяти, возможно, сказки, стихи и письма.
Наверное, это был не единственный способ письма. Считается, что орнаменты на старинных инкских тканях тоже письмена. Полотна расчерчены квадратами, это похоже на страничку тетради в клеточку. А каждая клеточка заполнена геометрическим рисунком. Рисунки повторяются. Иногда квадраты идут сплошняком, иногда – в линию. Подобные орнаменты есть на одежде – плащах и рубашках, и называются они токапу. Есть такие орнаменты и на ритуальных кубках – керо.
Кто расшифрует эти загадочные письмена-узелки и загадочные орнаменты – тот офигенно прославится.
Преобразователь мира, Пуп Земли и Золотой сад
Вождей инков называли Инками (с большой буквы), Сапа Инка – Единственный Инка – почетный титул. Самым великим Сапа Инкой был Пачакути – девятый правитель. Начало его правления стало первой достоверной датой в истории Тауантинсуйу.
Пачакути был законным наследником, но нелюбимым сыном вождя. Словно простолюдин, он пас в долине стадо лам, пока однажды Куско не осадил враг. Инка с любимым сыном (он же незаконный наследник, сын наложницы) испугались, бежали и укрылись в крепости. И тогда против вражеского войска выступил принц-пастух и одержал победу.
Как его встречала столица! Дома были украшены коврами и гирляндами цветов. Под музыку военных флейт, бой барабанов и вой труб, под пение гимнов, шагали военачальники и рядовые. Вели раздетых донага пленных солдат. Восемь силачей несли триумфатора на золотых носилках, обрамленных арками и усеянными драгоценными камнями. Пленных офицеров тоже несли, потому что сами они ходить не могли, из них сделали «барабаны»: выпотрошили, набили травой ичу, руки сложили на животе, и при движении они выбивали дробь. Так было принято. А еще было принято делать из костей побежденных флейты, из черепов – кубки.
Когда достигли столицы, на главной площади совершили жертвоприношения и положенные ритуалы. Пленные были повержены в пыль, а Пачакути победно прошелся по их спинам. Отца он тоже наказал: тот принародно просил прощения, валяясь в ногах сына, а затем пил чичу из ночного горшка. Впрочем, потом отец тихо жил в безвестности, никто его не трогал, а сын взошел на престол, именно тогда он взял себе имя Пачакути – Преобразователь Мира. И начал преобразовывать мир.
Знаменит Пачакути тем, что расширил свою державу, первым дошел до океана, и, как рассказывают, привез в Куско удивительный трофей – кита. Он создал из разных племен единый народ, учредил законы и провел реформы во всех областях жизни. Главным богом знатных и образованных людей он объявил бога-творца Виракочу, а бога Солнца Инти, не принижая его, оставил народу. Есть такие соображения, что нечто подобное произошло и с языком, то есть появился некий тайный диалект, которым владели царствующие особы и их окружение. Кроме военного дела, политики, экономики и теологии Преобразователь не был чужд филологии и литературы, сочинял стихи и афоризмы, а также занимался градостроением. Пачакути был настоящим человеком Возрождения инкской цивилизации.
Старый обветшалый Куско Преобразователь разрушил и построил новый. Теперь в центре вместо убогих хибар появилась площадь Радости для проведения торжеств и военных парадов, и Храм Солнца – Кориканча. Это сооружение из многотонных камней никакие землетрясения не могли поколебать. Храм покрыли пластинами золота, золотой бордюр обхватывал его в виде короны, алтарь венчал огромный золотой диск Инти с мужским лицом, обрамленный лучами. По обе стороны зала на золотых тронах сидели уже умершие Инки, сыновья Солнца – мумии, завернутые в ткань, с золотыми масками на лицах.
К главному храму примыкали еще пять, посвященных остальным богам инков. Второе по значению святилище было предназначено для Луны, матери инков – Мамы Кильа. Здесь все было серебряным, на алтаре – серебряный диск с женским лицом, а по сторонам зала сидели мумии царственных дам. Другие храмы были отданы Венере, Молнии, Грому и Радуге.
В Кориканче было много разных статуй и украшений из золота и серебра, с изумрудами и бирюзой. Здесь же находились божества всех племен, составлявших империю. Таким образом, инки не только покоряли племена, но и завоевывали их доверие.
Кроме этих храмов в центре были другие молельни, дворцы вождей и жрецов, но более всего потрясал воображение сад, примыкавший к Кориканче. Здесь было все, как в жизни. Мужчины и женщины обрабатывали кукурузу и бобы, пасли лам, ткали, пряли, шили одежду. Только сами они и все, что их окружало, было сделано из золота и серебра в натуральную величину. По земле ползали золотые змеи и ящерицы с изумрудными глазками, а на ветвях деревьев сидели золотые птицы. Каждый листочек на деревьях, каждый цветочек, травинка, улитки и бабочки, подвешенные на золотой проволоке, были выделаны из золота. И все это горело и сверкало во славу Инти, дающего свет и жизнь.
* * *Фил бывал в Куско, но теперь это совсем другой город, а тот, что существовал при инках, разрушили завоеватели. От древнего Куско остались куски стен из многотонных монолитов и фундаменты, на которых испанцы построили свои дворцы и храмы. Сохранились остатки когда-то огромной и мощной крепости, охранявшей Куско, которую, как говорят, начал строить Пачакути.
– Ну а Золотой сад – это, конечно, легенда? – спросили мы.
– Почему же легенда? – возразил Фил. – Золота в стране было очень много, и обработчиков золота, самых разных по уровню мастерства, тоже много. Когда конкистадоры вошли в Куско, они первым делом разграбили храм, сняли со стен золотые пластины, забрали статуи и украшения, уничтожили Золотой сад, и все это переплавили в слитки, чтобы сподручнее было разделить добычу. Известен случай, когда испанец, присвоивший себе золотой диск Солнца с алтаря Кориканчи, в тот же вечер проиграл его в карты. По рассказам того, кто видел Золотой сад, выглядел он полным подобием жизни. Хотя, конечно, надо учитывать своеобразие мировосприятия индейцев Анд, их мышление, оно более абстрактно и ассоциативно, чем у европейцев. Могу предположить, что скульптурные изображения были не такими, как мы себе воображаем, наверное, менее реалистичными, более декоративными.
Конечно, всех интересовало, как делали мумии вождей? Какой состав использовали для бальзамирования? Но это тоже осталось тайной инков. Внутренности удаляли, оболочку набивали тканью и травой ичу, затем подвергали высушиванию, потом промерзанию, опять высушиванию и т. д., и становились мумии твердыми и легкими. Подобным же образом заготовляли впрок картофель. Инки свято чтили предков. Некоторые индейцы до сих пор держат дома останки родичей, как мы держим иконы, и поклоняются им. Фил видел такое в одной горной деревушке.
Я никогда вам не скажу…
Разведала, где живет Фил, на какой улице, но номера дома не знала. Типичный старый Петербург. Дома с обшарпанными, пораженными питерской плесенью стенами, с лепными мордами и орнаментами на фасадах, башнями, подворотнями, проходными дворами. Пробежала рысью всю улицу, страшась, что он может выглянуть в окно и увидеть меня. Сколько здесь было окон! И второй раз приехала, прошла по улице деловым шагом. Опять боялась, что он меня увидит. В темноте тайные путешествия можно совершать без труда, но уже стояли белые ночи.
Шла и повторяла строчки из стиха, сочиненного Танькой Васильевой:
Я никогда вам не скажу,Как я бродила вашей улицей,Как перестала быть я умницей,А имя ваше все твержу…Стихотворение Танька написала, когда влюбилась в нашего физика. У него была натуральная козлиная бородка. Но, как говорят, любовь зла. «Умницей» (если я правильно понимаю, что имела в виду Танька) она не перестала быть, а женатый физик, конечно же, никогда не узнал, что Танька была в него влюблена и бродила его улицей, тем более улица, где он жил, шла прямиком к нашей школе, так что хочешь – не хочешь, а бродить по ней приходилось.
Танькина, детская, как я считаю, любовь случилась в восьмом классе. Не знаю, кем Танька себя, а главное его – физика, воображала, потому что мечтательно повторяла стихи Блока: «Когда вы стоите на моем пути, такая живая, такая красивая…» И т. д. В общем, все это трогательно и смешно. Но я-то, великовозрастная девица, на полном серьезе повторяла ее стих – лейтмотив моего состояния. На улицу Фила меня тянуло как магнитом. О каждой встречной красивой женщине я думала: может быть, это его жена.
Приближалась сессия. Экзамен по языкознанию. Расставание. По слухам, Фил не скупился на хорошие отметки. Но я-то хотела сдать на твердую пятерку, не опозориться. Обычно у меня не было проблем с короткой памятью. Накануне экзамена пробегала глазами учебник, страницы отпечатывались в голове, сдавала зачет или экзамен, а через неделю все улетучивалось, табула раса. Но тут какая-то непруха: во-первых, я больше увлекалась инками, чем языкознанием, во-вторых, читала учебник, читала, но ничего в башке не оседало. Наверное, на нервной почве. Ночь перед экзаменом не спала, задремала под утро, а будильник не прозвенел: то ли неправильно завела, то ли выключила и снова отрубилась.
Очнулась в десять, оттого что почувствовала острую боль в верхней губе, схватилась за нее, под пальцами оказалось что-то сухое и жесткое, оно свалилось на подушку.