Треугольное лето
Элина (Элина?) покорно вытаскивает чужое имя, чужую судьбу, перебирает на ладони, протягивает мне. Делаю знак дворецкому, ну только попробуй не открыть дверь – все понял, распахивает двери, в комнату врывается осенняя морось, холодок октября, пара кроваво-красных листьев падает на ковер.
Сжимается сердце.
Неслышной тенью плывет в прихожую призрак серой леди, пытаюсь узнать в её чертах милую сердцу Элину, – не могу. Не выдерживаю, хватаю её имя, судьбу, неумело прикладываю к серой тени, сейчас отвалится, как пить дать отвалится – нет, что-то происходит, бесплотный призрак преображается, Элина бросается в мои объятия.
– Мэтт! Милый мой, я так волновалась… я уже отчаялась…
Никогда не надо отчаиваться, любовь моя…
Спохватываюсь. Оборачиваюсь, смотрю туда, где минуту назад сидела незнакомка – уже никого нет, пустое кресло, серая бесплотная тень ускользает в прихожую, в дверь, в темноту ночи.
Черт…
Бегу за ней, осень обдает серой сыростью, сырой серостью, еле успеваю заметить тень в свете фонарей, хочу окликнуть её по имени, тут же вспоминаю, что нет у неё никакого имени…
– Постойте! Подождите! Я… я обещал вам…
Останавливается спиной ко мне. Продолжаю:
– Вы… вы что-то помните о себе?
Отрицательно мотает призрачной головой.
– Вы… кем вы были?
Нет ответа.
– Вы… кем вы были?
Уже не может мотать головой, делает мне какой-то знак, знак пустоты, знак ничего – даже толком не могу понять, как я его воспринимаю…
– Так и скитались от человека к человеку?
Знак согласия.
– Долго?
Что-то, похожее на знак вечности. Так и не понимаю, то ли это метафора, то ли он и правда скитался с самого сотворения мира… он? Понимаю, что ничего не знаю об этом существе…
Что-то происходит, нечто неведомое, бесплотное выхватывает из моего кармана что-то… ключи… нет, не ключи, не сразу понимаю, что у меня вытащили имя, и еще бумаж… нет, не бумажник – судьбу, бросаюсь за грабителем – понимаю, что не могу бежать, у меня нет ног, не сразу соображаю, как управлять бесплотной тенью, которая от меня осталась… тенью? Нет, я не вижу себя, меня уже нет, – только воспоминание, только отчаянно бьющаяся мысль…
Еще пытаюсь догнать то, что было мной – не успеваю, он прыгает в кэб, цокот копыт, скрип колес, одинокий фонарь кэба тает в тумане. Чувствую, что тоже начинаю таять в тумане, тихонько проклинаю грабителя, хоть бы сказал, сволочь такая, что он такое, как он живет…
…что-то знакомое вспархивает в темноте ночи, еще не понимаю, что, – устремляюсь к нему, вижу знакомые строки:
– Ой, я так испугалась…
Элина входит в холл из прихожей, вся дрожит, ну еще бы ей не дрожать после увиденного. Вспоминаю, что должен провести её к горящему камину и усадить в кресло, – неловко подхватываю девушку под руку, не умею я с женщинами, не умею. Пытаюсь укрыть Элину пледом, плед выскальзывает из рук, ладно, пусть думают, что я сам струхнул…
…вспоминаю сегодняшнее утро, которое кажется бесконечно далеким, мои ленивые попытки написать что-то стоящее для местного журнала, охватившее меня отчаяние, рукопись, брошенная в окно, в холодный ветер осени…
Хватаю рукопись – нет, не так, рукопись хватает меня, мир снова переворачивается с ног на голову, не сразу понимаю, каково это – быть промокшим листом бумаги. Мир вертится бешеным волчком, стоп, стоп, стоп, держаться, держаться, держаться… за воздух? За пустоту? Неимоверным усилием воли направляю себя к знакомому дому, падаю в приоткрытое окно, на стол. Почему я жду Элину, чего я жду от Элины, он войдет, она возьмет листок, бросит его в стол, не более… или… или…
….что я могу сказать ей…
Бездомный дом
…каково же было мое удивление, когда я увидел сон, который в то же время не был сном: под моим окном стоял замок. Самый настоящий замок, с башенками, фахверковыми пристройками, стрельчатыми окнами. Замок заметил, что я смотрю на него, и вежливо приподнял крышу:
– Почтенный господин… не могли бы вы уделить мне немного вашего драгоценного внимания?
Я окончательно убедился, что это не сон, выбрался из постели и приоткрыл окно – холодок сентября пробрался в комнату и свернулся калачиком у остывающего камина.
– Внимательно вас слушаю, – сказал я замку, – чем могу быть полезен?
– Я пришел к вам за помощью, сэр… дело в том, что мой хозяин… хочет меня сжечь.
Меня стало не по себе. Я еще раз оглядел замок, пытаясь найти в нем хоть какой-то серьезный изъян – но чем больше я смотрел, тем больше понимал, что замок, несмотря на почтенный возраст, отлично держится.
Я откашлялся:
– Боюсь, что это не ко мне… Я же всего-навсего полицейский, а не специалист по старым домам…
– Да-да, мне нужен именно полицейский, – с жаром ответил дом, – видите ли… мой хозяин… мистер Каннингун… собирается сжечь меня не просто так… он… он заметает улики.
По спине пробежал холодок.
– А, вот это уже серьезнее… он что… что-то прячет?
– Он собирается убить свою супругу.
Перебираю причины, по которым муж может так поступить, тут же сдаюсь, спрашиваю:
– А… что случилось?
– Жена слишком много знала о его… темных делах.
– Об амурных похождениях, вы хотите сказать?
– Нет, я имел в виду другое, – замок замотал башенкой, – темные дела… подделки счетов… вот это вот все… в конце концов, он повинен в смерти своего адвоката, и жена это знает!
Меня передернуло, я понял, что страсти творятся нешуточные.
– Где… где он живет… где этот дом? То есть, где вы?
– Королевская площадь, семнадцать.
– Скорее… – я хотел броситься на улицу, но тут же спохватился, что на мне нет ничего кроме легкой пижамы, в которой я уже изрядно продрог. Перспектива одеваться и идти куда-то по холодной ночной улице нисколько меня не радовала, но, к счастью, дом пришел мне на помощь:
– Не беспокойтесь об этом… пожалуйста… входите…
Недолго думая, я вошел в замок, прямо так – прыгнул из окна своей спальни в окно спальни для гостей в большом замке. Несколько секунд я еще раздумывал, насколько тактично будет выйти к хозяевам дома в халате – но решил, что халат подойдет к ситуации ничуть не меньше, чем полицейская форма.
– Показывайте, – нетерпеливо попросил я, – покажите… улики…
– Вот, смотрите, смотрите, – оживился замок, – вот потайная ниша, сюда он спрячет тело жены, а вот тайный ход в секретную комнату, сюда он спрячет тело секретаря, а здесь будет убита служанка…
– Постойте-постойте, – спохватываюсь, – так этого еще… еще не случилось?
– Не случилось, – замок чуть смущается, – но… но случится. Обязательно. Да вы сами, сами посмотрите по сюжету!
Замок показывает мне на книгу, брошенную на стол, – листаю, перелистываю, чувствую, как остатки волос на затылке встают дыбом. Н-да-а, намудрил хозяин дома, так намудрил, что в жизни не расплатится за свои преступления…
…вздрагиваю, подброшенный шорохом шагов на лестнице.
Выжидаю.
Сжимаю револьвер в кармане халата.
Вижу долговязую фигуру на лестнице, догадываюсь:
– Имею честь говорить с мистером Каннингуном?
– К вашим услугам… чему обязан?
Вы обвиняетесь в четырех убийствах, подделке документов…
– …да вы с ума сошли, – вижу, как хозяин дома стремительно теряет самообладание, – вы…
– А вот посмотрите сами… почитайте… Это же книга про нас, не так ли? Вот здесь-то вы по сюжету и собираетесь сделать все это…
– Но… позвольте-позвольте, всем известно, что мы можем изменить сюжет так, как сочтем нужным, книга не указ нам…
– …и именно это я сейчас собираюсь сделать, когда арестую вас.
– Но… – Каннингун неуверенно смотрит на фолиант, – это… где вы нашли книгу?
– Мне любезно показал её ваш дом… мистер Каннингун! Вы… с вами все в порядке?
В первую минутку я подумал, что хозяин лишился рассудка, – так внезапно он опустился на ступени лестницы и расхохотался почти истерически.
– Вы… вы… вы верно подметили… уж чем-чем, а литературным талантом жизнь мой замок не обделила…
– Простите?
– Мой замок… Каннингун-холл… он не только уютнейший дом, но и автор многочисленных романов.
Вздрагиваю. Вроде бы давно пора привыкнуть, что в наш прогрессивный век дома пишут книги, играют на скрипках и гуляют по улицам – так нет же, нет, каждый раз слушаю о достижениях домов, как о каком-то чуде…
Каннингун тем временем осторожно взял у меня книгу и пролистал несколько страниц.
– Поразительно… какая ловкая мистификация, как удачно выдумано…
– Выдумано? – дом вздрогнул, я схватился за колонну, чтобы удержаться на ногах, – господин следователь, вы верите этому мошеннику?
Я и ахнуть не успел, как дом покачнулся так, что Каннингун потерял равновесие и упал в маленький чулан, который дом гордо назвал потайной комнатой, – и дверь чулана захлопнулась.
– Скорее готовьте наручники! – скомандовал замок, – я помогу вам задержать его…
– Стойте! – голос Каннингуна из-за двери звучал глухо, – вы… скажите, почему вы верите ему?
Я не успел ответить, он не дал мне опомниться, добавил:
– Вы посмотрите… посмотрите книгу… полистайте… ничего не замечаете? А я заметил на седьмой странице…
Я старательно прочитал седьмую страницу, уже хотел сказать, что в ней нет ничего особенного, когда спохватился.
– Чёрт… Каннингун поправил свою крышу и открыл чердачное окно… Миссис Каннингун за ужином пожаловалась на свое крыльцо, которое нуждается в ремонте… ну конечно же, это писал дом!
Угрожающе хлопнула входная дверь – я понял, что замок не собирается шутить, но и я был не промах. Недолго думая, я сунул книгу в пламя камина и вытянул руку с пылающими страницами%
– Уважаемый замок… если вы немедленно не прекратите свои глупости, я сожгу вас дотла, я клянусь!
Я не ожидал, что мои слова возымеют действие, я думал, что мне еще придется повоевать с домом – но замок, похоже, понял, что я не шучу, покорно открыл двери.
– Вот так-то, и чтобы без глупостей, – сказал Каннингун, выходя из чулана, – я должен попросить прощения за свой замок… вот уж не ожидал от него такой выходки.
– Осмелюсь предположить… может… вам и правда будет безопаснее покинуть дом?
– Ну, я живу в этом доме более тридцати лет, и как никто знаю его непростой характер… Думаю, мы и на этот раз помиримся.
– Но… но… почему ваш дом хотел убить вас?
– Трудно сказать, – ответил Каннингун, – возможно, это связано с тем, что я завещал ему после смерти все мое состояние…
– Ничего подобного, – обиженно отозвался дом, – вы… вы… это несправедливо!
– Что такое? Что несправедливо?
– У вас… у вас есть дом! – крикнул замок.
– Ну, разумеется…
– …а у меня нет! так нечестно! Вы… вы… – мне казалось, что дом сейчас заплачет, задребезжит всеми стеклами.
– Уважаемый дом… – примирительно заговорил я, – мы… мы обязательно что-нибудь придумаем…
– Что? – замок сердился не на шутку, – что?
– Не знаю. Но придумаем. На то мы и люди, чтобы придумать…
Мы перебрались в маленькую гостиную, где леди Каннингун приготовила чай. Я восхищался самообладанием этой женщины, которая готовила чай как ни в чем не бывало, как будто дом только что не пытался убить нас всех.
– Удивительно… – пробормотал Каннингун, – дом, который переживает, что у него нет дома… кто бы мог подумать…
Натотсветные
Поднимаюсь по пересохшему руслу реки.
Боюсь опоздать.
Смотрю на часы.
Нет, не опаздываю. По-моему. Хотя кто его знает, сейчас постучу в дверь, а Чикен откроет и скажет с самодовольной ухмылочкой, что я опоздал.
Чикен открывает.
Не говорит.
Бормочет какие-то привычные вежливости, рад вас видеть, и все такое, кричит супруге, чтобы поторапливала горничных, пора на стол подавать, гость пришел.
Гость…
Смотрю на семейство Чикена – плотные, непрозрачные, почти как живые, если не считать синеватой кожи. С интересом смотрят на меня, призрачного, невесомого, почти невидимого, ну еще бы, нищета им в диковинку. Мне подают чашу с кровью «для гостей» – малую чашу, но и этого хватает, чтобы насытиться.
Я жду.
Чикен обещал.
Сегодня.
Чувствую, что они тоже ждут, поглядывают на часы, старший сын то и дело подскакивает с места, расхаживает по комнате.
Я хочу спросить у хозяина – будет или не будет, зря я, что ли, пришел сюда, скажет мне или не скажет Чикен, откуда они берут кровь. Тем более, Чикены делают вид, что вообще ничего не происходит, допивают кровь, вытаскивают какие-то причудливые шахматы на десятерых, дочка хозяина терпеливо объясняет мне правила игры, её жених недобро косится на меня, отец семейства делает ему знаки, да ты посмотри на этого доходягу, нашел к кому приревновать…
Спохватывается.
Поворачивается ко мне:
– Ну, смотри, парень… никому не слова…
Отчаянно киваю.
Часы бьют три часа пополудни.
Что-то происходит, – неуловимо, мимолетно – я вижу на столе стопку бумаги там, где секунду назад ничего не было. Все спохватываются, по очереди кидаются к бумагам, подписывают что-то, хлопочут, паспорт, паспорт мой где, давайте скорее, да пора бы уже наизусть запомнить, да ну вас, я имя свое наизусть не помню, а вы…
Наконец, очередь доходит до меня, мне протягивают список. Уже хочу нарисовать цифры, тут же спохватываюсь, и – чер-р-р-рт, кто меня за язык тянет, опять полезла идиотская привычка еще оттуда, из жизни, не ставить подписи куда ни попадя, нет, смотрю на них, на всех, спрашиваю:
– А… за что подписываемся?
Чикен смеется:
– А тебе не все равно?
– Да… мало ли… а если я сейчас почки свои продаю или там…
– …почки твои уже двадцать лет как сгнили, и остальное все тоже, что-то поздновато ты продавать собрался…
– Ну… мало ли там что… душу дьяволу…
За столом снова смеются.
– И много ты в этом мире дьяволов видел? Еще кого выдумаешь?
Не выдерживаю:
– Нет, правда, за что подпись-то?
Чикен хмурится.
– Парень, тебе не все равно, что там у них делается? – кивает куда-то в сторону никуда.
Душа переворачивается:
– Так это… это оттуда?
– Оттуда… мы им подписываем, они нам…
…Чикен не договаривает, – бумаги исчезают так же внезапно, как и появились. Все замирают, ждут чего-то, я уже догадываюсь – чего…
– …так и есть.
Массивные бутыли крови появляются на столе. Сидящие разбирают, каждому по две, почему-то мне кажется, что получу только одну – нет, тоже две…
– С-спасибо…
– Да не за что… ты парень не промах, только, чур, молчок, никому…
Уже не боюсь опоздать.
Уже знаю, что пришел вовремя.
Дом узнает меня, открывает ворота. Прохожу мимо по-осеннему поредевшей аллеи, мимо резных хэллоуинских тыкв, посмеиваюсь про себя горькой иронии, что мертвые празднуют день мертвых. Где-то видел еще похлеще, жители дома снимали с себя черепа, расставляли по крыльцу, зажигали в черепах свечи.
Дверь узнает меня, открывается с легким скрипом. Чикен уже ждет меня, стоит спиной ко мне в большой зале, – я знаю, он зол, очень зол…
– Явились… не запылились… – говорит вкрадчивым шепотом, недобрым шепотом.
– Э-э… вечер добрый.
– Ой ли? – Чикен разворачивается, – добрый ли?
– Я…
– Какого черта вы это сделали?
– Ч-что сде…
– …не притворяйтесь. Можно подумать, меня за слепого держите… какого черта во всех домах кровь?
– Ну…
– Вы им подсказали? Вы?
– Ч-что под…
– То… можно подумать, где-то еще можно добыть крови в таких количествах! Хороши вы, ничего не скажешь… Что я видел вчера у Букманов? Что?
– Откуда мне…
– …да вы-то прекрасно знаете… подписи… они ставили подписи…
Меня передергивает.
– А вам жалко, да? Хорошо устроились кровью торговать, ничего не скажешь, в городке голод, а вы втридорога продаете…
– И не ваше дело, что я там продаю, уговор у нас был? Был? То-то же… сами клялись, никому ни слова, молчок… долгонько же вы свое слово держите…
Он не договаривает, он делает знак своим людям – думаю, что они сотворят со мной, как-то никогда раньше не задумывался, что можно сотворить с мертвым, еще кичился, еще бахвалился, мне-то теперь все нипочем, ну да все мы поначалу кичились-бахвалились, когда высохли наши первые и последние слезы…
…скручивают руки за спиной…
…вспоминаю какие-то жуткие разговоры вечерами у очага, а что будет, если умершего разрубить на куски или там бросить в огонь, ну что ты ужасы такие говоришь…
Оборачиваюсь.
Смотрю в темноту ночи, что-то неуловимо изменилось, что-то…
Вот оно.
Да.
– Взгляните, – хватаю за руку хозяина, – смотрите сами!
– Что такое?
– Да река же… река…
Оторопело смотрит на пересохшее русло, теперь заполненное чем-то тягучим, солоноватым, липким…
– Черт… – шепчет Чикен, – вот черт…
Люди бегут к берегу с ведрами, люди набирают кровь, много крови, разливают по бадьям, по цистернам, по канистрам, кричат что-то про богатый урожай.
К рассвету поток иссякает.
Собираем последние капли.
Думаем, скоро ли будет новая кровь.
Чувствуем – не скоро…
О,…
О«Кенни
О«Тимми
О«Тэмми
О«Мур
О«Дан
И О»…
Её здесь не любят.
Потому что она ирландка.
И рыжая.
А они – нет.
А какие они, спросите вы.
А белые.
Ну, одна совсем белая, другая не совсем.
Рыжая смотрит, не понимает, как так – белые.
Белые смотрят, не понимаю, как так – рыжая.
Но её здесь любят.
Любят.
Потому что приходит и прогоняет это… это…
…что это?
А не знает никто толком.
Что-то большое.
Зеленое.
Горячее.
Приходит каждый год, когда его не ждут – и все уже, и нет больше белой, и почти белой больше нет, есть только это, жуткое, зеленое…
И ирландка.
Она приходит потом.
И выгоняет это, которое зеленое, горячее, не пойми, что.
Что-то ты долго сегодня, говорит белая.
Что-то ты долго сегодня, говорит почти белая.
Пьют чай.
Рыжая хочет сказать, что она вообще не должна приходить и прогонять что-то зеленое, не нанималась.
Не говорит.
И чай пьют, да.
А люди какие, спрашивает почти белая.
Рыжая настораживается.
А кто ж их знает, говорит почти белая.
Чай пьют.
На веранде.
– А может… а может… а может, они такие как мы?
Это ирландка.
Ну тут все на смех подняли, ишь чего выдумала, как мы, быть того не может.
Ирландка хочет спросить, почему не может.
Не спрашивает.
О«Кенни
О«Тимми
О«Тэмми
О«Мур
О«Дан
И О»…
А сегодня люди придут.
Нет, ну а как, люди-то, они повсюду, вот и сюда добрались.
Сегодня придут.
Еще вчера обещали.
Все в доме чистоту наводят, до блеска, и белая, и почти белая. А рыжую только гоняют все, пошла, пошла, от тебя только сору-то, сору…
Плачет рыжая.
Уходит в глубину дома.
Оглядывается, не крадется ли зеленая, а то мало ли.
Сегодня люди придут.
Хозяйки накрывают на стол.
Ждут.
Приходят люди.
Смотрят.
Люди не такие.
Совсем-совсем не такие.
Смотрят.
Решают.
Так, говорят белой, тебя не будет.
Гром среди ясного неба.
Тебя не будет.
Белая хочет спросить, почему, – не успевает.
Её уже нет.
Кто-то кричит, кто-то волнуется, не-не-не, оставьте белую, ну на неделю оставьте с первого по десятое…
Другие кричат, с какого с первого, с двадцать четвертого давайте.
А третьи вообще кричат – с двадцать второго.
Ладно, порешили.
С двадцать второго по седьмое.
И хорош.
И хватит.
Потом на почти белую смотрят, почти белая сжимается, чует, сейчас и ей достанется…
А люди её р-раз – и пополам перерубили.
Больно-больно.
Половину выбросили.
Половину оставили.
Сказали – так надо.
Чай попили.
Да какой уж тут чай, когда почти белую чуть не убили, а белую – совсем. Вроде и сами белые, только один среди людей пришел с цветом кожи, как шоколадный торт, и глаза у него большие и круглые.
А так-то белые все.
И белых убили.
А потом спрашивают, а зеленая где.
И хозяева вздрагивают, ой, ой, свят, свят, ишь ты, зеленую вспомнили.
И говорят так осторожненько, да вы не беспокойтесь, прогнали мы зеленую эту, и след простыл. Ну, для справедливости скажут, эта нам помогла, ирландка которая. У вас тут в делегации ирландцы есть? Нету? Хотят добавить – ну вот и хорошо – не добавляют.
А эти по дому пошли зеленое искать.
Выискали.
В подвале.
Вытащили.
Радуются, чего радуются, зеленое же, и не она, а оно, не пойми, что.
И говорят, быть ему круглый год.
Ну, почти.
Ну, немножко белой. И немножко почти белой. И от рыжей кусо… да ладно, кому она нужна, рыжая эта, вообще не любят рыжую эту, ишь чего удумала, зеленое гонять…
Ирландка бросается в комнаты, в одну, в другую, в… снова в одну, комнат-то в доме раз-два и обчелся, не очень-то побросаешься от преследователей туда-сюда, а вот, еще лестница есть наверх, в башню, и…
– Ай, ах!
– Я нашел вас… наконец-то…
– Вы…
– …не бойтесь, я вас выведу… отсюда… от них… никто не узнает…
– Они меня за то… что я это гоняла… зеленое?
– Да… да…
– Но… почему?
– Мы его любим… очень…
– …странно…
– …ничего странного…
– Не понимаю…
– …и не поймете.
– Но… почему?
– Не спрашивайте.
– А… а я?
– А вас… а… эм… мало, кто любит…
– А кто, например?
– Я…
– А вы… вы ирландец?
– Нет, простите… а вы… да?
– Ну… у меня фамилия ирландская… О,…
Отрезанное время
Мне говорят:
Вы можете быть здесь всего час.
Спрашиваю:
А через час?
На меня смотрят, как на психа:
– А через час не можете.
Что не могу, спрашиваю я. Не могу быть или не могу здесь?
Не можете здесь быть, отвечают мне.
А не быть здесь могу?
Смеются.
А не быть здесь можете.
Мысленно киваю себе.
Могу здесь не быть.
Это главное.
Больше и не надо.
Я иду по старинному городу, по извилистым улочкам, по причудливым аркам, фонари покачиваются на цепях.
Можно не торопиться.
Я еще успею рассмотреть этот город со всех сторон, пропитаться его духом до мозга костей, прожить в нем жизнь, и не одну, я еще успею подняться на башню, увидеть город с высоты, я еще увижу его в свете полной луны поздней осенью и в свете солнца ранней весной…
…войдя в город, точно отметьте время и дату, – с точностью до секунды. Лучше всего купите себе часы, измеряющие доли секунды, чем точнее, тем лучше. Помните: начинайте отсчет с того момента, как вы вошли именно в город, – не с трассы, не с выхода из аэропорта, не с районов, которые вам неинтересны. Начните отсчет с момента, когда сказали сами себе – вот оно.
Точно так же запомните, когда именно вы покинули город – с точностью до долей секунды. Об этом, к сожалению, забывают чаще всего.
Выходя из города, не хватайтесь сразу за время, которое вы провели там. Дайте ему отлежаться, осознать, что оно такое. Пусть пройдет час. День. Но не больше месяца, иначе время начнет подтаивать. Аккуратно отрежьте время с начала и конца. Не верьте никаким «специалистам», вы должны сделать это сами, только сами, ведь это ваше время. Отсекать придется точно по линии отреза, ни больше, ни меньше.
Вхожу в квартиру.
Которая не моя.
Но моя.
Закрываю за собой дверь, поворачиваю ключ в замке. Не удерживаюсь, снова открываю – чтобы снова закрыть, снова испытать, как это.
До сих пор не верю, что у меня есть крыша над головой.
До сих пор.
Мне надо привыкнуть. Что это все мое. Одежда, непривычно чистая, непривычно целая. Вещи. Что никто не войдет, никто не причинит мне вреда. Что не пойдет дождь – вернее, пойдет, но мне будет все равно.
Лечь в чистую постель… нет, сначала набрать полную ванну воды. Нет, сначала выпить кофе, хоть узнаю, что это такое вообще. Нет, сначала… чер-р-рт, хорош я, хорош, грязными башмачищами ковер истоптал, меня только в квартиру пускать…
…ничего, привыкну… Не терпится докрутиться до тех времен, когда вообще забуду, что было что-то кроме квартиры, когда мне наскучит квартира, когда захочется выйти на улицу…