Фисташки. Сборник рассказов

Под землей шевелятся черви.

Над землей произростают цветы.

И я тебя спрашиваю:

– А, где ты?

Посвящается Максиму Соколову.

Д.Савицкий.

Мой друг Митинька (далее, иногда, Дима-моряк) имел привычку после уроков в школе и до прихода домой покупать на остановке троллейбуса пр. Героев-Североморцев две-три свежих газеты в киоске «Союзпечать». И если я вместе с ним заходил к нему домой, то он просил его извинить, а сам не снимая ботинок, ложился на диван, и 3-4 минуты посвящал изучению газетных передовиц.

Вы помните или хотя бы представляете себе содержание статей на первой полосе основных советских газет типа «Правда» или «Известия», нет?! Ну, не скажу, что мне жаль, что вы не сохраняете в уме или в сердце тезисы какого-нибудь очередного пленума ЦК КПСС, которые с 100% гарантией радовали читателя уже достигнутыми или будущими еще более громкими победами в деле дальнейшего строительства развитого социализма.

Но Митя неуклонно, из года в год (а я был и его соседом и его одноклассником и помню это и в 5 и в 7 и в 9 классе) читал после школы не последние страницы газет, где можно было хоть что-то найти интересное для среднестатистического «пацана», а первые.

И я до сих пор не знаю, что это было: понты на публике, пионерский психоз или информационная заинтересованность передового советского мальчика.

И в тот обычный, заурядный, один из тысяч день, о котором я хочу рассказать, Митинька, по приходу домой, очень деликатно, как обычно, извинился передо мной за свою невежливость, бросился на диван и начал деловито и внимательно разбирать свою прессу.

И здесь, я рекомендую, представить себе мальчика с круглым животиком, пухлыми щечками и красными губками, светлыми глазками и светло-русыми курчавыми волосиками на голове.

Так выглядел Митинька.

Но более предприимчивого, наглого, трусливого, храброго, циничного, сердечного, хитрого и бесхитросного в одно и то же время человека, я никогда больше не встречал на пути моей не скудной на разных людей жизни.

С него можно было писать портрет мальчиша-плохиша, но только в соединении с мальчишом-кибальчишом!

Я сел на стул напротив и задумался.

Конечно, сегодня Митя где-то прав. Нужно было взять паузу, тайм аут – как принято говорить в спорте, и немного передохнуть, ибо не прошло еще и часа, как мы бежали по крыше родной школы, спасаясь от преследования.

А дело было так:

Я, Максим Соколов (далее, почти всегда, Макс) и Митинька, посчитали личным оскорблением видвинутые местным ГОРОНО требования по проведению в нашей школе годовой контрольной по физике.

Дима-моряк предложил скрыться от возможного детского насилия.

У меня всегда с собой была большая связка разных ключей, которой я отмыкал все и везде. У Макса – маленький ломик, типа «фомки», который он тоже всегда имел при себе, а Митинька был богат своим воображением и именно он предложил нам переждать эти 45 минут на чердаке школы, где нам никто бы не помешал.

Я своими ключами открыл висячий замок, а Макс своим ломиком помог вскрыть люк, на котором он висел, и мы, таким образом, по железной лестнице проникли на чердак.

Первоначальный план тихой «отсидки» на время контрольной был бы, скорее всего, завершен с блестящими результатами, если б Митиньке не пришло в голову вытащить на саму крышу, найденые на чердаке, старые железные койки и погреться на уже теплом весеннем солнышке.

Стоял май, солнце припекало не на шутку и мы, раздевшись, шикарно развалились на этих койках.

Крыша средней общеобразовательной школы №3 – с небольшим уклоном, и нам было очень удобно, лежа, наблюдать за интенсивным автомобильным движением по близлежащему и единственному в том месте проспекту, который был, как на ладони.

Но и мы, как выяснилось позже, тоже были прекрасно различимы с дороги.

И пока, мы, в полудреме, рассуждали на извечную тему мальчишек тех лет, что лучше: автомобили «Москвич» или «Жигули», которые проносились перед нами в разных направлениях. Кто-то (личность не была установленна), проезжая на одном из этих автомобилей, а может и на автобусе или троллейбусе, поспешил позвонить в городской отдел народного образования. Те – нашему директору и сообщить о трех его учениках, которые хоть и находятся в расположении школы во время учебного процесса, но присутствуют в ней не на уроке, а лежа в кроватках на крыше, голыми, с сигаретами в зубах.

Был послан отряд учителей нас «обезвредить».

Митинька первый услышал его приближение, так как чердак был завален всякой «дребеденью» и наши враги в темноте стали на нее натыкаться. Мы успели даже одеться и спуститься с крыши на чердак, надеясь там затаиться, но были сразу же обнаружены.

Мы, все трое, рассыпались в полумраке, ища путь к спасению, но его нашел только Митинька.

– Уходим по крышам, – диким голосом прокричал он в гулкой чердачной акустике, не уступающей лучшим театрам мира и, выскочив, действительно, на крышу, метнулся к наружной пожарной лестнице.

Мы с Максом были схвачены преследователями и изобличены.

Далее, вместе с ними мы вылезли на крышу, понимая, что Митиньке деваться некуда, так как школьная пожарная лестница, как, почему-то, и большинство других пожарных лестниц, кончалась на огромном расстоянии от земли, и спрыгнуть с нее обычному человеку, если он не служил в ВДВ, не представлялось возможным.

И что же?!

Мы все подошли к краю крыши и посмотрели вниз.

На лестнице никого не было.

И лишь вдали между домами мелькнул и исчез знакомый нам с Максом кудрявый силуэт.

– Ушел, – голосом полицейского жандарма из царской «охранки» констатировал учитель НВП, а в прошлом – прапорщик Советской Армии Ципко.

Нас с Максом спустили вниз и пригласили зайти к завучу, где нам, конечно, досталось, особенно Максу, та как завуч была его мамой, но кто был третий нарушитель учебного процесса – нас даже не спросили.

Знали – не выдадим.

Просмотрев, как обычно он это делал, свои газетные передовицы, Митинька напоил меня чаем, переоделся и мы вышли вон из его дома, спеша на соединение с нашими друзьями в условленном месте.

У ресторана «Панорама» нас с Митинькой ждал Макс.

Но несколько слов о Максиме Соколове:

Его любила вся школа и вся улица, и весь Мурманск, кто его знал.

И не за «что-то там», а за то, что он есть!

На него просто смотреть и то было приятно: высокий брюнет, немного не складный, но почему-то невероятно эстетичный во всех своих движениях. Чистое, открытое и красивое лицо. Очень образован, начитан, круглый отличник из интеллигентнейшей семьи, но пропл…нь и выпл…нь такой, что и найти-то трудно и с кем-либо сравнить, даже если подробнейшим образом изучить всемирную историю и литературу.

Я его любил.

Он поздравил Митю с чудесным избавлением от недавних преследователей, и мы двинулись на соеденение с четвертым членом нашей группы.

Это был Толя Гиль.

Анатолий Гиль!

О нем можно написать отдельный роман, что, может быть, я когда-нибудь и сделаю, а сейчас скажу, что он был УМ, ЧЕСТЬ и СОВЕСТЬ нашей школы. И порой ребята так и спрашивали, где, мол, ум, честь и совесть?

Он был отличник; и не просто отличник, отличающийся своими отличными оценками, а он был отличен (и это главное!) в манере их приобретения.

К примеру: он почти никогда не делал домашних заданий, т.е. в своем традиционном, письменном виде и изучал все виды математики и физики по университетским учебникам. Не редкостью было, когда на уроке, он мог подсказать учителю другое, более простое или более оригинальное решение какой-нибудь задачи и учителя, зная об этом (и чтобы не попасть впросак), сами предлагали ему «пофантазировать». Литература и иностранный язык, история и география – все он знал на порядок обширней, нежели требования школьной программы.

Он приходил в школу, когда решал, что «на этом предмете надо поприсутствовать» и уходил, когда ему было это необходимо, сообразуясь со своими, мало кому понятными делами.

В старших классах постоянно собирали всех после уроков на многочисленные собрания, обсуждения, какие-то комсомольские активы и присутствие всех было обязательно, но Толя уже стоял в дверях и на вопрос классного руководителя: «Анатолий, Вы куда?! У нас сейчас собрание!» Он неизменно отвечал фразой из знаменитого фильма: ««Схорониться» мне надо», – и уходил.

Другого ученика за такую наглость – наказали бы. Впереди был выпуск, экзамены, характеристики, а все хотели куда-либо поступать учиться дальше и поэтому «прогибались» под учителей, но Толя Гиль никого не боялся, ему все прощалось, и он это знал.

Просто он был гений мозга.

Его портрет висел на стене в школе наряду с другими портретами.

Там были, понятное дело, Маркс с Энгельсом, а также: Толстой, Гоголь, Пушкин и другие знаменитости, но только в Толин портрет плевали, проходя мимо, бумагой из трубочек, видимо, завистливые ученики, а также – кому не лень. И Толяну однажды, под нашим прикрытием, ночью, оставив еще днем незапертым одно из окон на первом этаже, пришлось пробраться в школу, и свой портрет – выкрасть.

Замечательна была и внешность Толи.

Это не был худенький мальчик «со взором горящим».

Это был мужик – мужиком.

И кто его не знал, думал, что это, возможно, сантехник ближайшего жека, только очень молодой. Среднего роста, очень крепкого «квадратного» сложения, глаза маленькие, узкий лоб, нос картошкой – вот его краткое портретное описание. А если бы он выезжал тогда за рубеж, то в пятой графе его характеристики написали бы: национальность – белорус.

Курил Гиль, в основном, папиросы «беломор» или трубку с крепчайшим табаком. И, когда мы заходили к нему, а жил он на горе выше нашей школы в старом одноэтажном деревянном доме, причем, один (его мама приходила к нему пару раз в неделю, готовила ему еду на несколько дней и уходила), то неизменно наблюдали следующую картину:

Анатолий Гиль сидел за письменным столом с беломориной в зубах, с красной рожей и воспаленными глазами; весь в облаках табачного дыма, обложенный горой книг, учебников и справочников.

Рядом стоял бидон из-под молока (знаете, такой огромный, на несколько ведер), но в нем было не молоко, а брага, которая распространяла кругом невероятную, гадливо-сладкую вонь; сверху плавал ковш и Толя, время от времени, черпал им из бидона и пил. А неподалеку на четырех ножках распологался проигрыватель и, как правило, играла любимая пластинка Толика, где чешский «соловей» Карелл Гот со страшным чешским акцентом пел русскую песню: «маленькьий синьий платочьек падаль з опьющиных пльечь, ты кофорьила…».

Как Вам мальчик в 15 лет, а?!

Картина была, как говорится, «маслом». По-другому и не скажешь.

Кроме того, Толяну, были не чужды и выходы с нашей компанией в «свет», сопряженные со всеми видами «хулиганки», статья 206 уголовного кодекса, часть 1-2-ая.

Кстати, лично я, наблюдался по этой статье и стоял на учете в детской комнате милиции вплоть до поступления мною в пединститут.

Итак, я, Дима-моряк и Макс зашли за Гилем и, таким образом, – «банда» была в сборе.

Краткое описание наших действий в тот день:

Да, забыл добавить пару слов о себе: папа – комиссар на параходе, мама – учительница музыки. Среднего роста. Очень красив, но не мужской, а больше женской мягкой красотой так, что в раннем детстве, порой, принимали за девчонку.

От Толиного дома мы спустились вниз и оказались перед дверями нашей школы.

Мы с Максом остались недовольны утренним насилием над нами.

Я предложил зайти внутрь, а Макс уточнил:

– К НВП-шнику в кабинет, гад оборзел, – добавил он, – много себе позволяет.

Был уже вечер и школа была закрыта, но это не являлось преградой для связки моих ключей и мы проникли в школу, а затем и в класс начальной военной подготовки, где вскрыли сейф с мелкокалиберными винтовками, которые только недавно появились в школе. Были там и патроны, и мы разбрелись по школе, стреляя во все, что приглянется.

Но неодушевленные предметы скоро наскучили нам, особенно Максу, и он открыл окно на улицу.

Рядом были жилые дома, и Максимилиан решил там искать себе цель.

Он нашел ее в лице двух мужичков, один из которых по пояс, высунувшись из форточки, спускал на веревке пустой трехлитровый бидон товарищу, ждущему внизу. По соседству распологался пивбар и их действия были нам понятны.

Убежденный борец с пьянством, Макс, произвел по ним несколько прицельных выстрелов из своей винтовки.

Результатом явилось бегство одного и трусливое, и удивленное выглядывание из-за занавески другого, видимо, не могущего взять в толк: кто и когда открыл военные действия на их с утра еще тихой (не считая, наверное, его жены) улице.

Настрелявшись вдоволь, мы закрыли ружья в сейф (замечу сразу, что чужого – мы никогда не брали), закрыли кабинет и школу, т.е. – как было, и пошли по дорожке дальше.

А дальше распологалась воинская часть и Макс, закуривая, обратил внимание на большой стог сена за забором этой, кажется пограничной, части.

– Они что, лошадь тут держат? – задался он вопросом, и бросил за забор все еще заженную спичку, от которой прикуривал, надеясь, как видно, увидеть спасающуюся из пожара кобылу.

Сено вспыхнуло мгновенно, и не успели мы сделать и десяти шагов, как увидели не лошадь, а как с карабинами наперевес, с матами и прочими неясными до конца угрозами, за нами ринулось с десяток солдат. Тут уж было не до утренних школьных «шуток». Здесь, конкретно, надо было бежать, побивая все спринтерские юниорские рекорды по этому виду спорта, а может, даже, замахиваясь и на взрослые.

Мы ожесточенно ринулись вниз с горы, инстинктивно чувствуя, что оглядываться – нельзя, тормозить – нельзя, а думать лучше после.

Сзади слышался тяжелый топот солдатских сапог и хриплое дыхание.

Мы поднажали еще.

Впереди бежал Анатолий Гиль.

Он очень быстро бежал.

Но стиль его бега был тяжел и грузен. Он, по «медвежьи», переваливался с ноги на ногу, вжимая голову в плечи и смотрел, строго, перед собой.

Следующим «шел» Митинька.

Двигался он скачкообразно, то обгоняя Гиля, то начиная отставать, то вдаваясь в рискованные обходные маневры.

Третим «летел» Макс.

Его великолепные длинные ноги (я их сравнивал с размахом крыльев у альбатроса) служили двойную службу, как рога у оленя: и хорошую и плохую.

С одной стороны, Макс бежал быстро, с силой выбрасывая свои сильные ноги вперед и делая один шаг там, где я делал два. С другой стороны, они часто у него заплетались друг за дружку, и он падал навзничь на всей скорости. И сейчас, он раз или два рухнул, как подкошенный, в лужи и грязь, а мы бежали – не выбирая дороги.

Последним бежал я.

И за моей спиной уже слышалось дыхание врагов.

Вообще-то я был перворазрядником по конькам и мог »обставить» всех участников забега. Но крайняя степень моей смешливости, порожденная, по всей видимости, богатым воображением, мешала мне, и я «плелся» в конце первой группы бегущих, безусловно рискуя здоровьем и своим возможно прекрасным будующим. Я видел (и так всегда) все действо, как бы со стороны, и внутренний хохот сковывал мои движенья.

И только внизу, выбежав на железнодорожные пути, мы увидели, что преследователи отстали; и мы смогли перевести дух и уже все вместе немножко «поржать» над этим происшествием.

Одному Максу было не до смеха.

Он в этот день первый раз одел великолепную, видимо привезенную его батей из «загранки», фирменную куртку, типа «Монтана», а его падения превратили ее в грязную тряпку.

Макс чертыхался и матерился, пытаясь руками отчистить грязь от замечательной своей «шмотки». А мы все, тем не менее, продвигаясь по шпалам вперед, подошли к какой-то железнодорожной сторожке и заглянули через окошко внутрь, чтобы, быть может, попросить напиться.

Более миролюбивой картины и представить себе было не возможно:

У окошка стоял маленький столик. На нем – дымящийся самовар. А по обе стороны стола и самовара, два пожилых усатых железнодорожника в форменных курточках с молоточками в петлицах, пили чай из блюдцев, старательно в них дуя.

На фоне своего горя Макс не смог вынести такой «идилии» и размахнувшись, ударил ногой прямо по центру окна, в крестовину.

У Макса – 45 размер обуви и нога его по колено, вместе со стеклом и рамой, как по маслу, вошла в ветхую сторожку, опрокинув все распологающиеся внутри предметы и лица.

И опять первым, и, как обычно, с самым серьезным выражением лица, бежал Анатолий Гиль. Вторым – Митинька. Третим все еще злой, но уже немного подобревший Макс. А я, как обычно, прикрывал отход группы.

Все было, как и четверть часа назад. Сменились только преследователи.

И на смену сердитым солдатам, пришли разъяренные железнодорожники. А в руках у них были не самозарядные карабины Симонова, а путейские молотки.

Но тут дело могло кончиться совсем плохо, т.к. впереди показалась высокая железнодорожная платформа, а с двух сторон наш возможный маневр блокировали длинные грузовые составы.

Преследователи были уже совсем близко; и нам пришлось лезть под вагон в тот момент, когда он, заскрипев всеми своими железными частями, стал медленно двигаться.

Прошло много времени с тех пор, но я, как сейчас, помню огромное металлическое колесо, которое в каком-то страшном замедлении катилось на меня, а я стоял под вагоном на «четвереньках» и неотрывно смотрел на него.

Как выбрался я из-под вагона – не помню! Кажется, Макс за воротник меня выхватил.

Таким образом, наша компания оказалась на Мурманском железнодорожном вокзале.

Кто-то, кажется Толя Гиль, предложил посетить туалет.

И тут мы столкнулись с небольшим препятствием ввиде недовольной толпы.

Оказалось, что мужской туалет был закрыт на ремонт, а пускали в один – женский, но по очереди: то женщин, то мужчин.

Руководила порядком на впуске-выпуске «швабра» (местная уборщица). Мы дождались мужской очереди и все вместе зашли в уборную. Пока Толян справлял свою нужду, я, от нечего делать, осмотрел просторное это помещение и увидел дверь. Не имея злого умысла, а лишь по энерции все открывать своими ключами, я вскрыл ее и заглянул внутрь. Это была обычная кладовка с ведрами, метлами, тряпками и швабрами.

Я хотел ее уже закрыть, но Митинька не дал. Он, заметив, что уже последний мужик, сделав свои «дела», покидает уборную скомандывал: «Все сюда! Хоронись!» – и мы все: Макс, Гиль, Дима-моряк и я спрятались в этой кладовке, закрыв в нее дверь.

Через пару минут стали запускать женщин.

Вот серьезно: я ничего не находил интересного в подглядывании за оправлявшимися тетями и стоял в стороне, насколько это было возможно в тесном помещении и наслаждался только опасностью ситуации.

Макс тоже, только раз глянул в широкую, под большой ключ, замочную скважину, позволявшую уверенно, с хорошей обзорностью, подглядывать из каморки, но криво усмехнувшись, оставил это занятие.

Но вот Митинька с Толей Гилем сразу же поссорились за право первоочередного наблюдения. Они толкались и громко ругались. Затем, за время мужской очереди посещения туалета, им все-таки удалось договориться, положив подглядывать строго по одной минуте на каждого.

Вновь запустили женщин и Дима-моряк, которому первому выпала очередь подсматривать, прильнул к замочной скважине.

В кладовке было тесно.

Я с Максом вдавились в ее углы. Митинька, согнувшись, расположился у двери, а Гилю пришлось залесть на полки с ведрами.

Прошла минута, другая, а Митя все что-то изучал за дверью. Наконец, Толян не вытерпел и заявил свое право на просмотр согласно договоренности, но Митинька не пускал его. «Погоди, погоди», – говорил он. Так прошло еще несколько минут. «Погоди, погоди», – только и слышалось от озабоченного Димы-моряка, «Она колготки снимает».

Но тут свершилось неожиданное: сверху с полок прямо на курчавую Митину голову полилась звонкая струя какой-то жидкости, а в тесной нашей кладовке ударил в нос резкий запах мочи.

Это был Анатолий Гиль.

Ему надоело ждать и уговаривать.

Митя взвизгнул и полез на полку к Гилю требовать сатисфакции. Началась возня, перерастающая в полномаштабную драку.

Женщины в уборной услышали крики и ругань, раздававшиеся из нашей кладовки и стали звать на помощь.

Я открыл дверь; и сцепившиеся Митя с Гилем «выкатились» наружу продолжая драться, не обращая на ошарашенных женщин никакого внимания.

Мы с Максом стояли рядом и с интересом наблюдали за эпическим поединком.

Но тут вбежала уборщица, оценила ситуацию и засвистела в свисток.

И вновь, который раз за день, мы ринулись наутек, пологаясь исключительно на быстроту наших молодых ног.

Выбежав из туалета, мы побежали по длинному вокзальному коридору, но навстречу нам уже спешил милиционер. Мы резко развернулись и побежали обратно, и я, таким образом, первый раз за день, возглавил бегущих товарищей.

Через несколько минут мы были уже у кинотеатра «Родина», с тыльной его части и я, без всяких предложений и пояснений, почти на ходу, открыл своими ключами, находящуюся там служебную дверь (как сейчас помню – справа), и зашел внутрь. Ребята без лишних разговоров последовали за мной.

Через минуту мы все сидели в одном из залов кинотеатра и смотрели кинокартину.

Но это был еще не конец.

По окончанию киносеанса, мы подъехали на автобусе от бассейна до улицы Челюскинцев и вышли. Митиньке нужно было что-то взять «списать» у Гиля (а нечего говорить о том, что они уже помирились) и мы решили подняться на гору к Толику, а затем уже двигать по домам.

Было поздно, мы все немного устали и не спеша «гуськом» шли по тропинке, круто поднимавшейся вверх.

Мурманчане знают, что весной, когда сходит снег, под ним, если нет асфальта, оказывается много рослой травы, которая высыхает и вскоре делается совершенно сухой.

Это – беда для взрослых и праздник для детей.

Справа от дорожки, по которой мы шли, стоял одноэтажный частный дом. Перед ним – поляна, сплошь покрытая этой самой высокой сухой травой, а на траве – красный, как сейчас помню, новый автомобиль «Москвич».

Макс чиркнул спичкой…

Полыхнуло сразу.

И так, как я «рванул» на этот раз, я не бегал ни в этот день, ни в другие, ни даже тогда, когда сдавал норматив на свой первый разряд по конькам.

Из дома в одних трусах с топором в руках выскочил огромный мужик, и дико и нечленораздельно воя, устремился на нас. Выражение лица мужика не оставляло сомнений в том, что он имел прямое отношение к объятому со всех сторон снопами огня автомобилю.

Мы рассыпались веером.

Собственно, я не помню, кто и как бежал, и на этот раз – было не до смеха. Я перелетал, в буквальном смысле, через заборы и изгороди, через кусты и камни, пробежал через какой-то сгоревший, полуразвалившийся дом и в районе старого военного ДОТа, я, из последних сил, вскарабкался на гору и остановился на расположенной там «смотровой площадке».

За мной давно уже ни кто не гнался и я сел на камень отдышаться.

Вскоре, справа из кустов, оглядываясь и пригибаясь, как гадюка из камышей, выполз кудряво-взъерошенный Митинька.

А еще через минуту, слева, со стороны «ленинградки» что-то насвистывая, показался Макс.

Он беззаботно шагал по асфальту своими длинными ногами, размах которых, как я уже уведомлял, не уступал размаху крыльев альбатроса.

– Гиль не попался? – спросил я их.

– Гиль живым не дастся! – почему-то сказал Макс.

Мы подумали, вспомнили и все покатились от смеха потому, что совсем недавно проходили военные игры.

Мы заканчивали девятый класс, и они входили в школьную программу по НВП и Гиль и тут получил свои пять баллов.

Так вот: одна из игр заключалась в том, чтобы немцы ловили отряд партизан. Были созданы две группы. В первую отобрали самых сильных, рослых и старших ребят (типа СС). Действие происходило на отдельно взятой сопке, где был и лес, и скалы. А во вторую группу (партизаны) попали Митинька и я, Макс и еще кто-то, ну и Толя Гиль.

Дали время спрятаться и стали ловить.

Всех взяли и скрутили почти сразу: Макса – первым (он сам вышел на «немцев», держа камень в руке, типа, с гранатой, крича «всех убью нахуй»).

Поймали меня, остальных, даже неуловимого Митиньку.

Оставался один участок скалы, где мог укрыться Гиль.

Его обступили.

Крикнули: «сдавайся рюсс партизан».