Итальянская история
В итоге останавливаем выбор на «Мартини» – вкусно и особо не опьянеешь. Паша долго крутит в руках блок неизвестных мне сигарет, но передумывает и вместо сигарет прихватывает бутылочку «Джек Дениэлс». Я беру «Хеннеси». Всё, затарились.
Устраиваемся на диванчике. Сидим, глазеем. Народ прибывает. Одни усаживаются и углубляются в чтение книг, газет и прочей прессы, другие гуляют среди витрин с парфюмерией и алкоголем. Достаю мобильник, пробегаюсь большим пальцам по кнопкам, на дисплее появляется надпись «Тетрис». Телефончик у меня старенький, никаких стрелялок-гонялок, зато есть в нём эта замечательнейшая на все времена игра. По мне, так другой и не надо. От верхнего края дисплея начинают падать кубики, палочки и загогулинки. Вращаю их, подгоняю, укладываю друг на друга. В правом нижнем углу увеличивается счётчик очков.
Судя по шуму-гаму, через контроль, наконец, прорвалась стайка подростков. В игре как раз пауза для перехода на новый уровень, так что можно оторваться и понаблюдать, как детишки мечутся от одного магазинчика к другому. Врубившись, так сказать, в ценовую фишку, молодняк начинает без разбору хватать спиртное. К кассам компания волочится, буквально в три погибели сгибаясь под тяжестью ноши.
– Во дают! – восхищается Паша и с тоской в голосе добавляет: – Эх, где ж мои шестнадцать лет…
– У меня спрашиваешь? Я тебя тогда в глаза не видел.
– Ну да… Эх, было время…
– Портвейн по рубль двадцать?
– Ага-а-а… – мечтательно вытягивает Павел. – Помню, в восьмом классе под Новый Год с пацанами «Три семёрки»…
От этой его мечтательности я начинаю давиться от смеха.
– Чего? – возмущается он.
– Поперхнулся.
– А-а-а… – снова тянет Паша и погружается в воспоминания.
Минуты две он отрешенно смотрит впереди себя и вдруг выдаёт:
– А деньги?
– Что? – не понимаю я.
– Где б мы деньги взяли? Ну, чтоб не по рубль двадцать?
Жму плечами, собираюсь сказать что-нибудь неопределенное и тут вижу, как челюсть у Паши отвисает чуть ли не до груди, а глаза расширяются и лезут из орбит. Смотрю в направлении его ошалелого взгляда: неподалеку от нас дефилирует девушка лет так двадцати пяти. Рост примерно метр семьдесят пять, длинные стройные ножки в изящных кремовых сапогах по колено, в меру широкие бёдра, обтянутые черной юбкой, оголенная узкая талия, бюст около третьего размера под короткой кожаной курточкой, пухлые губки, щёчки с ямочками, широко распахнутые аккуратно подведенные глазки и вьющиеся льняные волосы до плеч. Снова смотрю на Пашу. Он по-прежнему в ступоре. С силой толкаю его в бок, чтобы привести в чувство. Павел дёргается и начинает ерзать на месте, что-то бубня под нос и пожирая взглядом прекрасную незнакомку.
– Я это… – наконец говорит он. – Пойду…
Всё ясно, Павла охватило желание познакомиться поближе.
– Куда? – уточняю на всякий случай.
– Туда… – мнётся герой-любовник
– Может, она не одна, – предупреждаю я. – Подождал бы немного…
– Ага… – с явным огорчением произносит Паша и замирает на месте.
До неприличия пристально мы наблюдаем за тем, как, непринуждённо помахивая дамской сумочкой, девушка прогуливается вдоль витрин. Спустя какое-то время она останавливается у витрины с ювелирными украшениями и пристально их разглядывает.
– Всё, – не выдерживает Паша, – пошел.
Идёт он вразвалочку, как настоящий мачо. Она, то ли заметив его манёвр, а то ли просто так, направляется в противоположную сторону и исчезает в дверях попутного магазинчика. Немного помедлив для порядка, Павел следует за ней. Ну вот, самого интересного я не увижу… Или пойти подсмотреть, как хищник будет охмурять жертву, перенять опыт? Нет. У Паши задатки охмурителя в крови, на генном уровне. Такое не перенять. А мне от природы не дано. Как говорится, каждому своё…
До посадки в самолёт еще целый час. И занять-то себя нечем. Mp3-плейерами не балуюсь, предпочитая хорошо слышать, что вокруг происходит, книжку в чемодане оставил, так что даже почитать нечего. Чёрт, похоже, так и не продвинуть по нашумевшему творчеству Коэльо дальше пятнадцатой страницы. Так и буду сконфуженно мямлить при попытках знакомых завести беседу о гениальном писателе. «Ах, какой матёрый человечище!» – «Ну да, ну да. Конечно, конечно…» Думал хоть в самолёте сделаю над собой усилие, но нет, видимо не судьба. А уж в Италии… Какой тогда Коэльо? Эх, сколько на эти пятнадцать страниц потрачено сил! Признаться, до сих пор ни одна книжка не требовала от меня таких усилий. Ну не догоняю я его, как сейчас модно говорить. Вот такой вот приземлённый я человек – детектив мне подавай или фантастику. Семёнова или Стругацких, да мало ли у нас хороших писателей было и, смею надеяться, будет!
Сидеть надоело. Подхватываю рюкзак и Пашину сумку и иду к ближайшей витрине. На ней в футлярах и коробочках, в целлофане и без – сигары и сигариллы. Вид аппетитный, плюс к этому – из-под стекла пробиваются запахи табака разных сортов – крепкие и послабее, с ароматическими добавками и абсолютной чистоты. К горлу подкатывает слюна, возникает жгучее желание закурить. Но… я полгода, как бросил. Чёрт! – ругаюсь мысленно и, как заправский мазохист, продолжаю смотреть и вдыхать.
Курить или нет? Пара сломанных рёбер, проткнувших лёгкое, склонила чашу весов в сторону «нет». Если бы не тот полудурок на «Шевроле», купил бы я сейчас сигару поароматнее…
Эти мысли отдались в висках гулким буханьем. До сих пор ночами снится: перекресток, «зебра», светофор зажигает зелёный, я делаю пару шагов и… Дальше – два месяца в больнице и еще полтора с палочкой.
Вздыхаю, потираю лоб ладонью и машинально ощупываю сантиметровый шрам над правой бровью. Врач рассказывал, кровь лилась так, будто голова пробита. Оказалось – рассечение. Ладно, будем надеяться, что шрам меня лишь украшает, как полагается, придаёт мужественности. А полудурок тот приходил, денег предлагал. Потом папаша его приходил – солидный дядька, респектабельный. Уверял, что сын у него мальчик хороший, а на принципиальности я долго не протяну и гордостью сыт не буду. Зря он так, можно было по-человечески поговорить.
Условно сынку дали, полгода всего, видимо, вняли таки голосу папашиного разума.
Еще раз провожу пальцем по шраму и сосредотачиваю взгляд на своем отражении в витрине: не красавчик, но внешность, как мне неоднократно говорили, приятная. Смуглая кожа, тёмно-русые волосы чуть спадают на высокий лоб, густые сросшиеся брови над карими глазами, почти классический нос, широкие скулы и чуть выдающийся вперед подбородок.
За спиной чувствую движение, а в витрине вижу, как над моим плечом появляется улыбающаяся физиономия Пашки. Очевидно, охмурение прошло успешно. Оборачиваюсь. Так и есть. Под руку мой приятель держит ту самую девушку.
– Это Марина… Мариночка, – представляет он, – а это Дэн, Денис то есть.
Вот так сразу и Мариночка? – мысленно удивляюсь я и, улыбнувшись, говорю:
– Очень приятно.
– Мариночка тоже летит в Италию. Одним с нами рейсом, – объявляет Паша.
Улыбаюсь ещё раз. Внимательно смотрю на девушку и понимаю, что есть в ней что-то такое из-за чего она именно Мариночка, но что конкретно – определить пока не могу.
– Мальчики, давайте сядем! – говорит Мариночка, и я отмечаю, что голос у нее несколько резковат. Есть в нем что-то приказное и немного истеричное. Хотя, впрочем, голос как голос, и чего я придираюсь?
Подходим к диванчику.
– Ой! – восклицает Мариночка. – Мобильник! – глазки её загораются. – Забыл кто-то… – произносит она, воровато озираясь по сторонам.
На диванчике собственной персоной мой обшарпанный «б/у». На всякий случай хлопаю по карманам. Пусто. Ну точно, мой!
Наблюдая за мной, Паша лыбится во весь рот.
– Это Денискин, – сообщает он Мариночке. – Он у нас парень такой, надоело – бросил!
– Да иди ты! – огрызаюсь беззлобно и прячу телефон в карман джинсов.
Садимся. Мы по бокам, Мариночка между нами. Она закидывает ногу за ногу, поправляет волосы, её зелёные с поволокой глаза смотрят на меня, а потом на Павла.
– Значит, в Италию? – спрашивает она.
– Ага, – расплывается в глуповатой улыбке Паша.
– Первый раз?
Паша кивает.
– Я тоже, – сообщает девушка.
– Составишь мне… – начинает Паша, но тут же спохватившись, поправляется: – нам компанию?
Мариночка еще раз поочередно осматривает нас, теперь прищурившись, и до комичного серьезно говорит:
– Хм, надо подумать…
За нашими спинами раздается раскатистый, как из пушки, грохот. Мариночка вздрагивает, и все мы дружно оборачиваемся на звук. За стеклянной стеной на желтый диск солнца с востока наплывают свинцовые облака.
– Ну вот… – обиженно произносит Мариночка и, как капризный ребенок, надувает пухлые губки. От этого лицо ее становится еще привлекательнее.
– Подумаешь гроза какая-то, – спешит успокоить девушку Паша. – Это здесь, а там, в Италии, наверняка отличная погода!
– Думаешь? – озадачивается Мариночка.
– Уверен!
– Смотри! Если обманываешь, обижусь! – предупреждает девушка, и я пытаюсь угадать, шутит она или нет.
– Если что, готов загладить вину так, как пожелаешь! – говорит Паша и подмигивает.
Мариночка как бы не замечает этого и задумчиво произносит:
– А вообще, я слышала, что отправляться в дорогу в дождь – хорошая примета.
Паша и, к моему удивлению, я согласно киваем.
Некоторое время мы сидим молча. От нечего делать я еще раз оборачиваюсь и смотрю на улицу. Там под ещё не ушедшим в облака солнцем ядовито желто-зеленеет скромных размеров «Боинг». К нему от здания аэропорта ведет крытый подвесной коридор. На борту «Боинга» эмблема компании «S7». Вспоминаю кадры авиакатастроф с участием этой конторы и невольно поёживаюсь. А что делать-то? Можно, конечно, дома остаться… Ну уж нет! Авось пронесёт!
Объявляют посадку. Выжидаем, пока основная масса пассажиров пройдёт в самолёт и, когда у стойки контроля остается человек двадцать, отправляемся туда. На полпути внимание наше привлекает громкая, незнакомая мне, мелодия. Мариночка вздрагивает и принимается суетливо копаться в сумочке. Мы с Пашей застываем на месте, с интересом наблюдая за этим процессом. Мобильник в недрах сумочки верещит всё громче и настойчивее, но, словно в издёвку, умолкает, как только попадает в руки к хозяйке. На Мариночкином личике досада: губки надуты, а бровки сдвинуты к переносице. Её наманекюренный ноготок пробегается по тускло-бирюзовым кнопкам мобильника, несколько секунд она задумчиво смотрит на дисплей, и в это время досада на её лице превращается в негодование.
– Мальчики, идите, я догоню, – бросает она и поворачивается к нам спиной.
Пока парень у стойки проверяет наши билеты, мы продолжаем наблюдать за новой знакомой. Мариночка теперь стоит к нам вполоборота и что-то тихо говорит в трубку. Что именно – разобрать невозможно. Лишь когда мы оказываемся за стойкой, до нас долетает Мариночкино строго-капризное:
– Сережа! Не будь таким! Мы уже говорили об этом!
– А девочка, кажется, занята, – замечаю я Паше.
– Неужели? – наигранно удивляется он. – Кем? Никого не вижу!
Быстро проходим по коридору и попадаем в самолёт. Выслушав усталые приветствия стюардессы, занимаем свои места в хвосте, в предпоследнем ряду справа.
Мариночка появляется минуты через три. Несколько секунд она медлит в центе салона, смотря на одно из кресел, а затем направляется к нам. Рассеянно улыбнувшись, садится рядом с Пашей. Он делает грудь колесом и пытается приобнять девушку за плечи, но не тут то было. Мариночка отталкивает его руку, вжимается в кресло и закрывает глаза. Так, похожая на нахохлившегося воробья, она неподвижно сидит около минуты. Упрямец Павел снова пытается обнять ее, но она порывисто приподнимается в кресле, хлопает ладошкой по подлокотнику и зло гортанно произносит:
– Козел!
– Что? – выдавливает Паша, опешив.
– Козел! – повторяет Мариночка и обессилено плюхается в кресло.
– Я? – уточняет Павел, опешив ещё больше.
– Да причём тут ты, – раздражённо произносит Мариночка. По лицу ее гуляет буря эмоций, а высокая грудь вздымается так, что, наверное, неплохо справится с ролью кузнечных мехов.
– И на этом спасибо, – тихо говорит Павел и отстраняется от грубиянки.
Я отворачиваюсь и принимаюсь таращиться в иллюминатор. По стеклу скользнули несколько капель дождя, оставив за собой водяной след. Ничего интересного за бортом не наблюдается, но не Пашей же любоваться? Мимо, мигая маячком, проезжает ярко-оранжевый заправщик, затем бело-голубой «Форд» службы охраны. Чуть поодаль тягач буксирует сто пятьдесят четвертую «Тушку». В моей памяти сами собой всплывают незабываемые впечатления от полёта на этой «птичке». Летал всего лишь раз, но воспоминаний хватит надолго. При любом изменении высоты уши начинали болеть так, что не дай бог врагу, хотя… смотря какому. Если взять…
В этом месте мои грёзы вероломно прерывает грубый с хрипотцой голос:
– Извините, но это место моё.
Плотный седовласый дядька сквозь линзы в позолоченной оправе пристально изучает Мариночку.
– Ой, а вы не пересядете? – предельно смягчив голос, интересуется она. – А то я тут с женихом… – указывает на Пашу.
Лицо Павла на мгновение перекашивается, точно отражённое в кривом зеркале, но он быстро справляется с эмоциями, расплывается в просительной улыбке и обнимает таки «невесту» за плечи.
– Ну ладно, – соглашается дядька, – куда садиться?
– Вот там, видите, женщина в шляпке…
– Та, что с ребенком?
– Да-да, – подтверждает Мариночка и дядька удаляется.
Толкаю Пашу в бок и на ухо шепчу ему:
– Жених, блин… Когда свадьба?
– Не дождешься, – скалится Паша.
Над нашими головами раздаётся тихий короткий шелест, а затем приятный женский голос:
– Уважаемые дамы и господа, капитан корабля и экипаж рады приветствовать вас на борту Боинга-737, совершающего рейс Москва – Генуя Просим вас занять свои места и пристегнуть ремни. Сейчас вам расскажут о средствах личной безопасности на борту самолёта.
В проход между креслами выходит стюардесса – молодая высокая девушка с привлекательным усталым личиком. Она долго и неинтересно рассказывает о том, где лежат спасательные жилеты, откуда выскакиваю кислородные маски и как всем этим добром пользоваться.
– Экипаж постарается сделать всё возможное, чтобы о полёте у вас остались только приятные воспоминания, – заканчивает она выступление и удаляется.
Вздрогнув, самолёт медленно трогается с места. Забирает немного направо и катится вперёд по рулёжной дорожке. Смотрю в иллюминатор. Вдалеке проплывает увитый «колючкой» забор, внизу на асфальте виднеется белая разметка, впереди торчит слегка подрагивающее крыло. Едем долго, несколько раз довольно круто поворачиваем то в одну, то в другую сторону. Наконец останавливаемся.
– Дамы и господа, – раздается из динамиков, – наш самолёт готов к взлёту, убедительно просим вас поднять откидные столики, привести спинки кресел в вертикальное положение и пристегнуть ремни.
Мы дружно выполняем просьбу – каждый в той части, где это возможно.
Гул турбин усиливается, неприятная вибрация волной прокатывается по корпусу самолёта. Он трогается с места, едет всё быстрее и быстрее. С каждой секундой меня всё сильнее вдавливает в кресло. И вот оно на мгновение как бы проваливается подо мной. Я инстинктивно сжимаю ладонью подлокотник.
Отрыв. Самолет задирает нос и устремляется вверх. Земля в иллюминаторе удаляется. Общий вид становится крупнее, а частные детали – меньше.
Уши закладывает. Паша что-то говорит мне, но из всей его фразы я разбираю лишь гагаринское «Поехали!», произнесенное с особым выражением.
«Боинг» заваливается на левое крыло, делая разворот, и забирается всё выше. Врезается в грязно-серую пелену облаков, прорывается сквозь нее, и в иллюминатор ударяют слепящие солнечные лучи.
Стараюсь дышать ртом, чтобы отлегло от ушей, но помогает слабо.
Сверху облака кажутся кипельно-белой снежной равниной, усеянной холмиками сугробов. Внизу – в редких, но крупных разрывах облаков – проплывают куски города: едва различимые квадратики и прямоугольники домов; узкие, как ленточка в косе первоклассницы, отрезки дорог.
Город остался позади. Самолет выравнивается. Похоже, набор высоты закончен, и мы легли на курс. В подтверждение этого на табло потухает надпись «Пристегните ремни».
– Дамы и господа, – звучит из динамиков всё тот же женский голос, – мы закончили набор высоты. В полёте вам будут предложены прохладительные напитки и завтрак. Желаем вам приятного полёта.
В проход между креслами две стюардессы выкатывают тележку. На ней пакеты с соком, бутылки с газировкой и пивом.
Мне минералку, Паше с Мариночкой апельсиновый сок. На свет появляется благоразумно приобретенный по бросовой цене «Мартини». Мои спутники смешивают коктейль, я буду пить чистый «Бьянко».
– Ну что же, прощай… нет, до свидания, Родина!
***
Аэропорт Генуи встретил нас солнцем и ослепительно белоснежной улыбкой гида Андрея. Этот безмерно улыбчивый и добродушный парень помог нам разместиться в комфортабельном микроавтобусе, заполненном прибывшими туристами, и по широченной скоростной автостраде мы помчались к конечной точке маршрута – славному городу Сан-Ремо на берегу теплого Лигурийского моря. По дороге, пока Андрей вещал о радужных перспективах отдыха на знаменитом курорте, запоздало выяснилось, что Мариночке по счастливейшему стечению обстоятельств (так выразился Паша) забронирован номер в том же отеле, где предстоит остановиться нам.
Как оказалось, семиэтажный четырёх-звёздочный отель со всевозможными удобствами, так было заявлено в проспекте туроператора, расположился в самом настоящем пальмовом лесу на окраине Сан-Ремо. Конечно, в проспекте были картинки, но, глядя на них, я и представить не мог такой масштабности экзотических насаждении. От отеля до моря всего каких-нибудь двести метров пологого спуска среди расступающихся ребристых пальмовых стволов. По прибытии первым делом мы конечно же бросились к воде. Купались и загорали до самого ужина, после которого Паша отправился провожать Мариночку, а я вернулся в свой номер. Именно Пашка ещё в Москве настоял заборнировать каждому одноместный полу-люкс, чтобы, значит, иметь полную независимость и свободу действий в делах амурных. Вот бабник…
Приятно утомлённый купанием, я лежу на кровати, переключаю канал за каналом. Всё иностранщина. Сплошные MTV, BBC, CNN и прочее идеологически чуждое. Я конечно в языках поднаторел, но вот именно сейчас не хочется мозги переводом загружать. Продолжаю давить на кнопки пульта, тщась выловить что-нибудь «наше». Ага, стоп! Кажется, спутник не подвёл. По крайней мере, логотип в углу экрана до боли знаком. Делаю звук погромче. С чувством глубокого удовлетворения вздыхаю – говорят по-русски. Показывают рекламу… На экране мельтешат шампуни вперемешку с перхотью, бульонные кубики с синюшными цыплятами и женщины с прокладками.
Рекламный блок заканчивается, и на экране появляется дядька с лицом идиота, но в военной форме. «Смирнов, ко мне!» – странным для команды отечески-заботливым тоном выкрикивает он. И к нему тут же походкой пацака семенит лыбящийся доходяга. Очевидно, Смирнов. Сейчас, наверное, подбежит и скажет: «Ку». Но нет, Смирнов детским голоском докладывает, что прибыл по приказу и ждёт распоряжений. Дядька выслушивает. Довольно крякает. Делает лицо поумнее. Видимо, таки собирается распорядиться. На заднем плане, за дядькиной спиной, вразвалочку шествует галдящая толпа в камуфляже.
В дверь номера стучат. Я отрываюсь от телевизора и собираюсь сказать «войдите!», но не успеваю. Дверь распахивается, и в номер, не дожидаясь разрешений, входит Паша. Подбородок вздёрнут, руки за спиной, брови сдвинуты к переносице. Длинная широкая майка болтается на нём, как балахон, шорты прикрывают ноги до колен. Секунд пять он изучающе смотрит на меня, изучив, строго вопрошает:
– Киснешь в одиночестве?
В ответ я морщусь и пожимаю плечами – типа не знаю.
Паша делает несколько шагов вперед. Шагает он как-то странно, я бы сказал, слегка пьяновато.
– Будешь? – осведомляется Павел, и из-за его спины появляется бутылка.
– Буду.
Отдыхать, так отдыхать.
Принимаю бутылку, свинчиваю пробку и отхлёбываю прямо из горлышка. Паша одобряюще кивает, мол, так держать, знай наших и проч. Виски оказывается резковатым, на любителя.
– О, у тебя телевизор по-нашему говорит! – восклицает Павел. – Что показывают?
– Кино какое-то.
Я делаю еще глоток, а Паша тем временем сосредоточенно всматривается в TV-картинку.
– Дай! – ни с того, ни с сего гаркает он и выбрасывает ко мне правую руку с разжатой ладонью.
От этого резкого движения я вздрагиваю и пытаюсь прикрыться, как от удара.
– Что? – спрашиваю я.
Лицо Павла перекошено в зверской гримасе. Не помню, чтобы раньше видел его таким. Не дожидаясь, пока я соображу, что ему нужно, он выхватывает у меня пульт и нажимает на первую попавшуюся кнопку. Из динамиков раздаётся итальянская речь.
– Сняли… суки… Санаторий для дибилоидов… – цедит Паша сквозь плотно сжатые зубы и швыряет пульт на кровать. – А кирзой по почкам – не хотите? А бросок на двадцать пять по полной выкладке?
Вот оно что… Воспоминания о былом. Протягиваю Паше бутылку. Он с жадностью припадает к живительной влаге.
Мне-то что? Меня армейская чаша миновала. А вот Пашка хлебнул. Но до сих пор у него об армии всё как-то вскользь и с усмешкой, когда ни спросишь. Мол, ездили куда-то, стреляли из чего-то, ну водку пили – само собой – вот и вся армия. А тут… Наболело, прорвало?
– Пойдём что ли? – осведомляется Паша, оторвавшись от бутылки. Говорит он уже беззлобно, как ни в чём не бывало.
– Куда?
– Прогуляемся.
Покинув номер, направляемся к лифту. Паша шествует впереди, пошатывается и припадает на левую ногу.
Стеклянный лифт, скользя по стене здания, быстро уносит нас вниз. Перед нашими глазами мелькает море огней. На улице стемнело, но территория отеля сияет, как рождественская ёлка.
На выходе из лифта сталкиваемся с группкой улыбающихся пожилых людей. Они о чём-то оживленно переговариваются на английском.
– Хай! Э вери найс дэй! – приветствует нас один из них – поджарый загорелый дед в шортах по колено, майке навыпуск и бейсболке. На бейсболке кричаще-красная аббревиатура «USA».
Я киваю, из вежливости отзываюсь:
– Хау а ю?
– Файн! – сообщает дед, и вся компания втискивается в лифт.
– Гуляют пенсионеры, – произносит Паша.
В его голосе я улавливаю нотки зависти и соглашаюсь:
– Да. Нашим бы так.
– Помечтай, – саркастически хмыкает мой приятель.
Я молчу в ответ. Что тут сказать?
Идём по территории. Навстречу то и дело попадаются отдыхающие. Все улыбаются и приветственно кивают нам. От этого лично я прихожу в некоторое смущение. Непривычно получать знаки приветствия от совершенно незнакомых людей. Проходим по пальмовой аллее. Над нами, цепляясь за стволы пальм, причудливо переплетаясь, нависает пышная растительность, усыпанная экзотическими цветами. Цветы благоухают. Воздух просолен морем и свеж. Я с наслаждением втягиваю его ноздрям.
– Твою мать! – вдруг восклицает Павел.
Он оступился, но смог удержать равновесие.
– Осторожнее! – с опозданием предупреждаю я.
Паша выругивается еще раз и идёт дальше, хромая сильнее прежнего.
– Что с ногой? – спрашиваю я.
– Да так… – неопределенно произносит он.
В конце аллеи показываются ворота, за нами – пляж.
Ступаем на песок. Он шуршит и податливо проминается под ногами. Лигурийское море шумит, непрерывно гоня к берегу солёные волны. Налетает ветер. Бесцеремонно и вместе с тем ласково он проходится по моей шевелюре. До чего же хорошо! – думаю я и с наслаждением потягиваюсь. Время позднее, пляж давно опустел. Разваливаемся в лежаках под широким плетёным зонтиком на длинной пластиковой ножке.
Долго лежим, смотря в черноту над морем. Где-то вдали тускло мерцают огни кораблей. Над нами, в прорехах сплетенных прутьев, огромные яркие звёзды. Южное небо ночью кажется до страшного близким. Протяни руку – обожжёшься о какое-нибудь светило…
– М-м-м… – мычит Паша.
Я оборачиваюсь к нему и вижу, как он ожесточенно разминает левую лодыжку.
– Болит?
– Ага. Дождь пойдёт.
– Думаешь? —спрашиваю я недоверчиво и ещё раз сморю на небо. Там ни облачка.
– Мой барометр не обманешь… Ну, если только из-за акклиматизации…
Я отхлёбываю из благоразумно прихваченной бутылки. Передаю Паше. Он отпивает и с силой втыкает бутылку в песок рядом с лежаком.
– Покурим?
– Ну, вообще-то я бросил.
– А… ну да, – припоминает Паша.
Он закуривает. В воздухе разносится дразнящий запах табачного дыма. Я с завистью наблюдаю за приятелем. Курит Паша жадно, глубоко затягиваясь. При этом он необычным для меня образом прячет сигарету в ладони. Даже находясь в метре от него, я не вижу огонька.