Человек-птица

– Воздушная, как и человеческая, душа рождена для свободы! – окрылённый открытием, поучает юноша. – И будучи запертой, она рвётся и, бушуя, вырывается наружу. А вы говорите: раб безволен и на воле – тоже раб.

– И ленится выполнять свою работу, если его не заставляют! – показывает хозяин на угасающую струю воздуха и пламя горна. – Потому что раб делает всё только из-под палки и сдохнет с голоду, погибнет без меня! – со злостью закрывает он заслонку. – Пока я не позволю и не заставлю его жить! Для меня! – направляясь к выходу, берётся рабовладелец за ручку двери.

Но не успел он отбросить щеколду, как дверь распахнулась и, охваченный ураганным потоком огня и воздуха хозяин с криком «Ты опять колдуешь?!», едва не выброшенный им наружу, успел, ухватившись за косяк, спрятаться за него от безудержности всесильной стихии.

– Нет. Это срывает оковы своего заточения и наполняет его духом свободы! – жизнерадостно раскрывает юноша свои объятия трепещущему в них ветру.

– Нет! Я здесь владыка и прихлопну каждого, кто вздумает хотя бы мечтать о свободе! – яростно захлопывает рабовладелец дверь и торжествующе смотрит, как всё успокаивается.

– Вы захлопнули не огонь и ветер, а дверь перед ними. И они не стали вашими рабами, а вольно и свободно живут в своей стихии. А ваш дом, как запертая кузница, остался без необходимых для вашей же жизни в ней тепла и свежего воздуха!

– У меня для этого достаточно собственных сил и рабов! – останавливает его хозяин. – И если ты закончил показывать мне своё умение, то я сейчас же продемонстрирую тебе своё! – решительно берётся он за плеть. – Когда у вас то бух, то потух, как тут обойтись без плети и заслонки вашей воли? – угрожающе усмехается рабовладелец.

– И результат будет тот же! В чём вы только что убедились, – разочарованно ставит заслонку на место юноша. – Ветер будет вольно и недоступно для вас гулять на свободе, рабы здесь – подневольно гонять воздух, а вы – невольников, пока дух ветра не взорвётся в их душах, духом свободы.

– Всё! – осекает хозяин вольнодумствующего раба. – Я понял, что нужно сделать!

Раб с наивной юношеской надеждой смотрит на него.

– Высечь и выбить из тебя эту духовную дурь! – сгребает его и расправляет свою плеть рабовладелец.

– Но тогда уж точно ничего не получится! – сокрушается тот. – А я так хотел, столько души вложил…

– Ну хорошо, выкладывай, пока я её не вытряхнул! – снисходительно повелевает хозяин.

– Я хочу, – едва освободившись, вскрикивает юноша, – чтобы вы поняли, что свобода незаменимее, а для вас и полезней рабства!

– Бесполезно… – отмахивается хозяин. – Ничего по-другому ты не сделаешь!

– Уже сделал! – бросается юноша к горну.

– Что? – испуганно осматривается хозяин.

– Я сделал расчёты и дополнительные коридоры, чтобы ветер не насильно загонял воздух, а, свободно гуляя по ним, не подневольно, а радостно помогал нам, – возится юноша с ещё одной заслонкой под очагом с углями. – Мы открываем путь не только для притока, – показывает он на ранее апробируемую ими входную заслонку, – но и для оттока нагнетаемого ветром воздуха.

Открывает он вытяжную заглушку. И поток воздуха, хлынув в пламя горна, вспыхнув, пугает хозяина. Который, оторопело трясясь, смотрит, как юноша, магически манипулируя заслонками, регулирует: снизу – приток, вверху – отток воздуха. И тем самым либо уменьшает, либо увеличивает силу пламени в горне. Даже клубы дыма, обычно застилающие всё помещение, теперь, вырываясь из очага, послушно удаляются прочь.

Хозяин, пятясь, порывается выскочить из кузни. Но, взявшись за ручку двери, теперь уже боится открыть её и вызвать новый взрыв.

– Пойдёмте! – смело распахивает дверь юноша. – Посмотрим, как гуляет ветер.

Хозяин испуганно оглядывается на пламя, которое, при открытии двери едва дрогнув и предостерегающе колыхнувшись в его сторону, послушно успокоилось. Тогда он, юркнув впереди юноши и прячась за него, семенит, причитая: – Надо ж, как ты так можешь! Не только собрать всех духов вместе, но ещё и управлять ими! Да так, чтобы огонь не пожирал воздух, выплёвывая дым, а ветер не терзал их! Они не взорвутся?

– Нет, если общаться с ними с открытой душой, а не с плетью! – открывает юноша дверь в коридор с другой стороны мастерской.

Хозяин, ожидая взрыва, суетится вокруг юноши, чтобы успеть, в случае чего, спрятаться за него. Но воздух не вырывается наружу, а втаскивает его внутрь. Юноша захлопывает вслед за ними дверь, и они оказываются в тёмном коридоре, наполненном дымом и ветром.

Рабовладелец, старательно ища выход и не находя его, бросается в ту сторону, откуда дул ветер. Но тут же выскакивает оттуда и, хватаясь за горло, с выпученными глазищами истошно кричит, ринувшись в другую сторону, ища в пелене дыма потерянного им юношу. Пробежав по лабиринту коридоров, за поворотом он вдруг выскакивает к резко возвышающемуся выходному проёму воздуховода, где напор исходящего изнутри ветра стихает, дым, высасываемый и увлекаемый наружными потоками ветра, рассеивается в них и улетучивается. В этом водовороте марева и зарева земной и небесной, воздушной и человеческой стихии, с поднятыми, словно крылья, руками, в дымчатом и солнечном ореоле, словно в призрачном оперении, спиной к нему, а лицом к солнцу и вольным потоком воздуха, будто паря в них, и в ошеломлённом взгляде рабовладельцу видится его юный чудодействующий раб.

Хозяин вначале гневно бросается к своему рабу. Но по мере приближения к нему ощущает неподвластность ему необъятности простора впереди и силы ветра, подталкивающей его вперёд. Тогда он, оглянувшись на смрадно дышащее чрево земных сил, украдкой, по стене, как будто к краю пропасти, пробирается к сияющему солнцем выходу и чудодействующему со стихиями юноше. Он даже притрагивается к нему, чтобы убедиться или избавиться от наваждения.

– Как хорошо, светло и легко! – восхищается тот, обернувшись.

– Конечно, после всего пережитого… – отирает хозяин пот с лица.

– После всех тех трудов, которые мы с ветром совершили. Чтобы угли давали нужный нам жар в кузнице и для печи обжига, а воздух уносил его с дымом. Освобождая людей от беспрестанного качания мехов и работы в поту и гари, к творчеству полезного и прекрасного!

– При этом даже образуется такая драгоценная для нас вода?! – удивлённо зачерпывает и умывается хозяин водой, собравшейся в каменном углублении.

– Она приносится воздухом из печей, где идёт горячая работа, и оставляется нам на выходе, где воздух опять становится свежим! – радостно встаёт юноша под падающие с потолка капли.

– И это всё всегда само будет работать?! – освежившись, осматривается хозяин. – И тебе не нужно гонять ветер, а мне тебя?

– Конечно! – вспыхивает воодушевлённый юноша. – Ведь ветряные меха круглые. Поэтому, с какой бы стороны ветер ни дул, он, отдавая свой воздух, наполняет им раскрытые к нему забрала и проталкивает его через сужающиеся коридоры и заслонки. А пролетев над мехами, ветер уже через забрала с другой стороны забирает из мехов свой отданный и пробежавший по ним воздух вместе с жарой и дымом. То есть ветер в любом направлении вдувает и забирает воздух, своими мехами прогоняя его через горны и печи.

– А если не будет ветра? – испытующе щурится хозяин.

– Горячий воздух из печи, стремясь освежиться на воле, тянет за собой в печь свежий воздух. Тем самым в мехах и печи и создаётся ветер, который потому и помогает жить нам, что мы помогаем ему! Потому что это – радостный взаимополезный труд, свободный от вражды и рабства стихий!

– Это хорошо… Но плохо для тебя! – усмехнувшись, задумчиво смотрит рабовладелец на своего необычного раба. – Лучше бы ты был духом ветра, как мне сегодня порой казалось. Тогда бы оставил мне на память вот это своё доброе дело и летел восвояси. А со свободомыслящим рабом что нам теперь делать? Не продать, чтобы ты не творил такие же чудеса для других рабовладельцев. Не засечь и не выбить вселившийся в тебя дух свободы, потому что без тебя всё это рухнет. Но и держать вольнодумца, с которым всё это взлетит на воздух, опасно.

– Но я не думаю и не делаю ничего плохого! – озадаченно размышляет юноша. – Только то, что подсказывает мне дух моей души.

– Ты раб, и место твоё здесь. Но ветреный дух тянет тебя ввысь. И вот на краю этой пропасти твоя рабская душа мечется: кем ей быть и как ей жить. Поэтому, – вместе с каплями воды стряхивая с себя добродетель, сурово глядит на него рабовладелец, – всё расставим по своим местам: раба в стойло, душу вот сюда! – сжимает он свой кулак. – А ветер? Пусть себе летает. И всё будет хорошо, а главное – на пользу. Мне! – смеётся хозяин. – И тебе тоже, – хлопает он юношу по плечу, – в радость! Только не свались от неё в пропасть своеволия.

Юноша, к радости рабов, освободившихся от трудоёмкого нагнетания мехами воздуха в кузнечный горн и печь обжига керамики, теперь занимается контролем и налаживанием работы ветряных мехов. Но выход за пределы производственного комплекса ему запрещён, и он, мастеря из высушенных растительных листьев, оперённых настоящими перьями, модели птиц, изучает их летательные свойства в аэродинамической трубе коридора. А затем выпускает их из выходного воздушного проёма, радостно наблюдая, как они взмывают в восходящих потоках выходящего из мехов воздуха.

Но ему не доводится видеть дальнейшей судьбы его рукотворных птиц, которые, воспаряя в потоках воздуха, вместе с ними срываются в пропасть. Однако часть птиц, подхваченная поднимающимися из пропасти струями воздуха, снова взлетает над плато. А здесь, где восходящие из пропасти ветра сталкиваются с дующими над плоскогорьем, птицы, бессильно кувыркаясь, падают вниз. Прямо во внутренний дворик усадьбы, под ноги удивлённо разглядывающей их девушки.

Она, проследовав взглядом за полётом птиц, видит, как они подлетают, падают в ущелье. А затем они взмывают оттуда и попадают к ней, но уже не живыми, а подобиями птиц, потрясающими её воображение тем, что их ни собрать из тлена, ни взять в руки невозможно. И девушка, отчаянно вскрикивая, перебегает по палисаднику вслед за падающими и разбивающимися птицами.

Этот шум привлекает внимание рабовладельца, проходящего мимо в сопровождении взволнованных обитателей.

– Это духи ущелья смерти! – кричат они.

– Отец, это духи птиц, падающих в ущелье! – трепетно показывает ему девушка бестелесные оболочки и крылья загадочных птиц.

– Это не птицы и не духи! А колдовство чьего-то духа! – возвещает он. – Пойдёмте к Птаху! Он общается с духами воздуха! – призывают окружающие. – Может, он что-нибудь знает? – направляются они к мастерским.

Пугливо вглядываясь в небо, оглядываясь на пропасть и обсуждая происходящее, толпа рабов и надсмотрщиков во главе с рабовладельцем вваливается в мастерскую, где юноша, регулируя заслонками тягу воздуха в воздуховодах, таинственно регулирует силу пламени и жара в горне.

– Птах! Из пропасти к нам прилетают и падают таинственные птицы! – обращаются пришедшие к нему. – Ты не знаешь? Ты должен знать, что это такое! – показывают они ему останки неведомых птиц.

Птах поражён происходящим не менее пришедших к нему. Но, не обращая внимания на них, он впирается взглядом и проходит к дочери хозяина. Она, наслышанная об одержимости рода и чудесных способностях юноши, исподволь разглядывает его. Когда он протягивает руку к выглядывающей из-под её рук птице, девушка вздрагивает. А птица выпархивает и кружится над ними, смотрящими друг на друга с оторопелостью, переходящей в очарованность.

– Ах!!! – вскрикивают все присутствующие, поражённые увиденным чудом.

– Он колдун, управляющий жизнью! – бросаются прочь надзиратели.

– Он повелитель духов! И вселит в нас дух свободы! – падают перед ним рабы на колени.

– Одни повелевают духами, другие поклоняются им. А я – владетель рабов, ваших душ и духов! – озираясь, приходит в себя рабовладелец. – Потому главное – чтобы рабы не оперялись, их души не окрылялись, а свободомыслие не вылуплялось! Для этого всех вас нужно держать на привязи и в клетках. Пошли, Эя! – Он берёт дочь за руку и, распихивая рабов, пытается поймать или выгнать прочь голубку. Но та, взлетев на шест под крышей, лишь воркуя, глядит на эту сутолоку.

Произошедшее событие ничего не изменило и не имело практического значения в жизни поселения, но оно стало знаменательным явлением того и тех сил, которые своим появлением изменили у жителей посёлка взгляды, надежды и тревоги, направленные не только в небесную высь и глубь пропасти, но и друг на друга и в себя.

На следующее утро рабовладелец, разыскивая дочь, входит в палисадник. Здесь его дочь задумчиво перебирает невесомые оперения и крылья вчерашних птиц.

– Это что за хандра? – подходит к ней отец. – Гони от себя этот дух вольнодумства! От него только ветер в голове, пропасть в душе и слёзы во взгляде в будущее! – сгребает он в сторону её рукоделие. – Тешься своими, а не небесными птицами! – подходит он к клетке, которая оказывается пустой. – Я же посылал за твоей голубкой! Не принесли?

– А она улетела… – грустно отвечает девушка. – Не сидится ей в моей клетке. Любовь и воля! Что дороже? – Её глаза наполняются слезами.

– Ещё наловим! Не печалься, – поглаживает он её по волосам.

– Это опять будет неволя для них и рабство для меня… – безутешно вздыхает дочь.

– Для этого и есть моя любовь и воля! – взрывается отец. – Чтобы ты не становилась рабыней чьей-то свободы. И Птах пусть правит духами ветров, а не людей! – сердито направляется он на выход.

А дочь продолжает отрешённо перебирать разбившиеся части птиц. Пока не собирает одну целиком и, оглядываясь, куда бы её пристроить, машинально не помещает её в клетку и закрывает дверцу, мечтательно любуясь птицей и собой.

– Ой! – вдруг спохватывается девушка. – Что же я делаю? – Эя срывает запоры и достаёт птицу. – Я рабыня своей любви! А он и они – невольники! – Выбегает она из усадьбы.

Прибежав в мастерскую, она, тревожно озираясь, не находит Птаха. Но вдруг слышит знакомое воркование и видит свою голубку, которая, выглянув из подвешенной наверху корзины, обрадованно слетает к гостье. Девушка страстно ласкает и ласкается со своей любимой подругой. Однако, как только она вышла из мастерской, голубка встревоженно забилась в её объятиях, а освободившись, улетает прочь. Эя огорчённо и даже сердито возвращается за ней в мастерскую. Но при взгляде в корзину, где голубка, оказывается, уже не одна, а в паре с голубем самодовольно обустраивает своё гнездо, ей становится понятно стремление птицы из её благоустроенной клетки к своему гнезду. Но почему под крышей этого, а не её дома? – опять взывает эгоизм девушки. – Ах, да! Мне самой здесь свободней и радостней, чем под крышей того дома… И где же тот, кто свил это гнездо? – признавшись сама себе в цели своего визита, продолжает она поиски Птаха.

Обходя помещения, на свой вопросительный взгляд девушка слышит:

– Ты ищешь свою птицу, которую он оживил, или душу? Они в безопасности, где он собирает волю ветра, чтобы вдохнуть в наши души и сделать их вольными, – сокровенно шепчут ей работающие рабы, показывая взглядами на заветную дверь. – Он колдует с духами ветров, чтобы унести наши души. Не ходи туда, а то и твоя душа станет ветреной! – предостерегают надзиратели, преграждая путь к двери, вибрирующей от перепадов давления и гула, царящего за ней.

Девушка во внезапно охватившей её нерешительности переминается. Но затем (по-хозяйски, как отмечают надзиратели) решительно открывает дверь.

Здесь, в потоках ветра и дыма, в сумерках коридора, наполненного страхами и неведомостью пути, ей панически хочется броситься обратно к двери. Но потоки ветра, увлекая за собой, не дают даже оглянуться назад, а мерцающие впереди блики света призывно манят к себе. И девушка безоглядно бросается к нему.

За изгибом коридора, где радостно усиливается сердцебиение Эи, открывается сияющий светом входной проём. Девушку здесь ждёт очередное потрясение, и сердце едва не разрывается от страха при виде мечущихся в проёме и несущихся навстречу ей птиц.

Эя в ужасе поворачивается бежать обратно, но ветер закручивает её, а в темноте коридора, из которой она вышла, таинственно колышется призрачная тень. Она, обомлев, прижимается к стене, закрывает глаза и ожидает погибели или того, что они всё-таки пролетят мимо. А когда осторожно открывает их, то видит, что птицы, паря во встречных потоках воздуха, продолжают грозно рыскать из стороны в сторону и высматривать жертву. Девушка опасливо оглядывается в темноту и вглядывается в птиц, думая, как ей выбраться отсюда. Как вдруг в проём снаружи влетает её голубка. И, преодолевая себя и страхи в порыве спасения подруги, Эя бросается к выходу, пригнувшись и проскальзывая вдоль стены, мимо птичьей стаи, спотыкаясь о камни и цепляясь ногами за путающиеся по полу верёвки. От всего этого несколько птиц, задевая её крыльями во мраке, разворачиваясь, улетают прочь, что придаёт девушке новые силы, с которыми она спасительно хватает безмятежно пьющую воду голубку и прижимает её к себе. В это время к ним подлетает разыскивающий свою голубку голубь. Эя и ему протягивает свою руку. Сердце её сжимается от умиления, но едва не каменеет, когда при порыве ветра она покачнулась на краю выступа, а сильные руки сзади за плечи подхватывают её.

– Ах! – оглядываясь, вскрикивает Эя и, узнав Птаха, обессиленно роняет голову ему на плечо.

– Как же ты решилась и что здесь делаешь? – спрашивает он её.

– Мне нужно было… Я… Я пришла сюда за своей голубкой, – растерянно оправдывается Эя. – Но у тебя здесь так страшно…

– А ей нравится здесь, где свободно и безопасно от засилья людей и коршунов, под защитой этих стен, духов, ветров и птиц.

– Они меня так испугали… – опасливо поглядывает девушка из-за его плеча на птиц. – Но я их тоже распугала! – горделиво приободряется она.

– Они совсем не страшные, даже летать не умеют. И я их держу на привязи, чтобы учились! – отшучивается Птах, увлекая её к птицам.

– Так вот вы откуда и чьи посланники! – удивляется Эя, разглядев птиц. – Тогда я отпускаю их на волю! – обрывает она удерживающие птиц шнуры.

– Ты отпустила их на волю ветров, где они безвольны летать, – грустно поясняет Птах.

– Значит, прав отец, что свободы не бывает даже в небе. И они обречены всё время быть на привязи? – сокрушается девушка.

– Да, чтобы летать и быть свободным, нужно иметь не только крылья, но также дух и волю, – констатирует он.

– И этим они привязаны к тебе?

– Этим я привязан к земле и собираю свой дух и волю, чтобы летать. А чтобы научиться летать, я на этих рукотворных птицах изучаю, как они летают в стихии ветров.

– Я тоже хочу летать! – вдруг оживляется Эя. – Ты научишь меня? – с повелительной мольбой заглядывает она ему в глаза.

– Зачем? – удивлённо смотрит на неё Птах. – Тебе и здесь хорошо, и ты свободна.

– В этой клетке? – распростёрши руки, возмущённо вскрикивает она. И голубка вылетает из её рук. – Отсюда даже птицы рвутся! Даже в пропасть! – вырывается наружу её негодование. А голубка, пролетев круг, садится ей на плечо. И не может оторваться. – Ведь ты привязана ко мне, как и я к своему отцу и дому… – печально заключает она.

– Вот и хорошо. Спокойней тебе и отцу, что не унесут ветра жизни и не разобьёшься, – смеётся, успокаивая её, юноша.

– А я всё-таки хочу, пусть здесь, не отрываясь от своих привязанностей, но летать с голубкой… И с тобой! – мечтательно расправляет она руки, задевая ими и беря руку Птаха.

Утром следующего дня, собираясь на плантации, рабовладелец спрашивает свою дочь:

– Ты где вчера была весь день?

– Ходила за голубкой! – отвечает Эя.

– А она сейчас мечется в клетке – того и гляди разнесёт её, – ворчливо замечает он. – Догуляетесь! – грозно потряхивает он плетью.

Девушка торопливо бежит к клетке и, успокаивая птицу, перебирает части рукодельных крыльев, кружась и взмахивая ими. Взгляд её при этом становится мечтательным, но грустным. И девушка, усмотрев или почувствовав родственные порывы своей души с голубкой, со словами: «Не будем в одиночестве вдвоём. Не улетим, так хотя бы полетаем!» достаёт птицу из клетки.

Голубка с восторгом нежится в объятиях танцующей девушки. Но когда обе утешили свою страсть и девушка остановилась, осматриваясь, чем бы им ещё заняться, птица выпархивает из её рук и, сделав круг, улетает, скрываясь за оградой по направлению к мастерской. Девушка вначале расстроилась, но тут же, затаённо улыбнувшись, засобиралась и побежала в том же направлении.

В мастерской Эя идёт прямиком к гнезду своей голубки и, поприветствовав воркующую там любовную пару, забирает её у голубя к себе. Далее она, кокетливо пританцовывая и напевая, направляется мимо добродушно улыбающихся ремесленников-рабов и обескураженных надзирателей к двери в коридор ветров.

Здесь она со словами: «Взлетаем?!» отпускает уверенно понёсшуюся по ветру на выход голубку, а сама, кружась в воздушных вихрях, устремляется навстречу солнечному свету.

Приблизившись к выходу, она, однако, озадачена тем, что в квадрате проёма резвятся в потоках воздуха только голубка с уже ожидавшим её здесь голубем. Птах отсутствует, а самодельные птицы сложены на землю. Самая же огромная из них не только привязана, но ещё и придавлена камнями. Эе вначале стало грустно. Но, ещё раз взглянув на играющих и призывно воркующих голубей, она сама, задорно вскрикнув: «Мы и сами поиграем!», берётся запускать птиц.

Она запускает парить несколько птиц и, кружась среди них, в своих мечтах летает вместе с ними. Огромная птица страшит и мешается под ногами. Тогда Эя, вначале случайно сдвинув камни, прижимающие одно крыло, которое начало хлопать по земле, освободила и второе. Птица, натужно подрагивая крыльями и натягивая привязанную к ней верёвку, на глазах обрадованной и зачарованной Эи начинает взлетать. Но своими могучими крыльями птица расталкивает остальных пташек и может повредить их.

Тогда Эя, опасаясь за них, смекнула и с замечанием:

«Не обижай маленьких! Будешь летать отдельно!» приотпускает верёвку, удерживающую птицу.

Но с увеличением длины верёвки и продвижением птицы ближе к выходу увеличивается и размах метаний огромной птицы по сторонам, с опасностью повредить себе крылья о стены коридора. И девушка, испугавшись за неё («Прекрати беситься! Я вот тебя!»), начинает укорачивать верёвку, подтягивая и стремясь намотать на удерживающий её крюк, чтобы посадить птицу на место. Но это оказывается ей не под силу.

Тогда, испугавшись и рассердившись («Какая ты своенравная! Но летать всё равно будешь, как я хочу!»), Эя, опять призадумавшись, бросается к крюку.

– Ладно, я отпущу тебя ещё подальше! – Она начинает развязывать узел, но видит, что верёвка уже заканчивается. Опять напряжённо оглядываясь, она с облегчением замечает большой моток шнура из бараньих жил – видимо, приготовленный Птахом для замены перетирающихся верёвок. – Будешь резвиться у входа и охранять нас! – связав концы верёвки и шнура, развязывает Эя узел на крюке.

Птица, вздрогнув от напряжения, на вираже устремляется навстречу свободе, мощью своих крыльев захватывая всю силу ветра, света и воображения Эи, душа которой, кажется, вместе с птицей вырывается из неё на волю. От этого девушка разрывается между устремляющейся в небеса птицей и земной неразрывной привязью. А от восхищения полётом своей души и птицы, ощущения действия этих сил уже не хватало воздуха в груди, чтобы сдерживать их в себе. Тогда она, кажется, вторя возгласу удивления всех стихий и округи, с нестерпимым криком разрывая опостылевшие и удушающие узы, обуздывающие свободу её души, вдохновенно отпускает её на волю.

Птах в это время занимается конструированием птичьего оперения. Как вдруг, встрепенувшись от донёсшегося до него крика Эи и эхом вторивших ему возгласов в округе, тревожась, выбегает в коридор и несётся к выходу. Здесь он с ужасом видит, как шнур бешено разматывается вслед за вырвавшейся за пределы строения и взмывающей ввысь птицей. Но при этом он обвивает и сдавливает уже бесчувственное тело Эи.

Птах, прежде всего напрягая силы, удерживает шнур и крепит его за крюк. Затем он высвобождает из его петель тело девушки и приводит её в чувство.

– Ах, дорогой! – увидев Птаха, обвивает она его руками. – Как мы летали! Душа моя до сих пор ещё там, на небесах! – Она встаёт и, покачиваясь, подходит к выходу, щурясь от солнца и ища взглядом птицу. Птах бросается к ней, поддерживает на краю уступа, и они, обнявшись, смотрят, как в ослепительных лучах солнца и потоках ветра высоко над плато парит огромная птица.

– Она летает! – восхищённо любуется Эя птицей и Птахом. – Ты сделал это!

– Я пока сделал лишь птицу.

– А я отпустила её летать в потоки ветра!

– Но, как я уже убедился на малых птицах в коридоре, если её отпустить, она не сможет летать. Потому что летать не может. И разобьётся, – поясняет юноша. – Ведь в ней нет души и духа. И летает она под действием сил ветра, управляемая нашей волей и вот этой верёвкой. – Он берётся за шнур, натягивая и отводя его в стороны, отчего птица послушно изменяет направление своего полёта.