Ядро и Окрестность

Максим на пробу перевернул слой земли глубиной в штык в разных точках своего участка. Всюду был бедный суглинок. По-хорошему следовало привезти со стороны и насыпать заново плодородный слой.

Он оглянулся, никто из огородников не работал рядом, кроме мужчины в годах за двумя или тремя заборами. Тот что-то втолковывал грузной своей напарнице. Максим слышал голос, но расстояние съедало смысл. С трудом пробираясь сквозь переходы и калитки, подошел ближе. Они смотрели на него с любопытством, разогнувшись от земли и опираясь на древко лопаты.

– Тоже к нам, в соседи? – спросил мужчина.

– Да, решил попробовать, чем ходить в магазин.

– Раньше занимались?

– Нет, у меня жена из деревни.

Мужчина, несмотря на возраст, имел острый глаз, тело сухое и по виду твердое, как полено. Жену его, она оказалась женой, наоборот, разнесло по-бабьи, и оттого смотрелась доброй.

– Я вот о чем, – начал Максим. – По такой земле вырастет ли что?

– А у нас привозная. Здесь раньше свалка была. Сколько набралось семей между нами, сбросились по червонцу, наняли трактор с КрАЗом, они почистили.

– А мой кусок тоже лежал под мусором?

– Нет, он на склоне. А мы все первые заняли ровное место.

– Вот оно как, – протянул Максим.

– Насчет земли, – прибавила женщина, – вам пройти к реке, отсюда с полкилометра. Там вся ихняя техника. Чего-то все делают с самой весны.

Он кивнул и тут же, не откладывая, двинулся в указанном направлении. Дорога медленно спускалась вниз мимо гаражей и мелких садиков с ягодными кустами, рябиной, вишней и черноплодкой, как он определил издалека. Ближе к берегу стоял «Ивановен;» с двумя самосвалами. Шофера сидели по кабинам, обедая. Он подошел к экскаватору и, задрав голову, произнес в окно:

– Есть работа. Договоримся?

Мужчина держал в руке бутерброд, запивая из термоса.

– Объем? – бросил он, не переставая жевать.

– Я вас всего на час оторву. Мне и надо-то с пяток машин грунта. Тут рядом.

И он показал рукой в сторону своего участка.

– Сколько даешь?

– По таксе. – Он смотрел на мужчину, выжидая.

Тот медлил, прицеливаясь, сколько взять.

– Пять рэ за машину.

– Так ведь рукой подать, – сопротивлялся Максим. – И за что? Не перегной с аэрации, а грунт.

Перегной возил зеленхоз на газоны. Он был черный, как уголь. Трава поднималась на нем густым зеленым мехом.

– Дорого, ищи дешевле, – отрезал шофер. – Я лишнего не беру.

И он повернул голову к лобовому стеклу.

– Ладно, – сдался Максим, – только черпни сверху погуще, у меня одна глина.

– Вон болотце, перестоявшее, оттуда и возьму.

Он указал на пятно сочной травы невдалеке. Она отсвечивала на солнце широкими перьями.

– Федор, – крикнул он хозяину экскаватора, – давай на погрузку.

Молодой парень готовно кивнул из соседней кабины. Ковш легко вошел в землю. Стрела, описав дугу, зависла точно над кузовом. Грунт был темный и влажный. Под его тяжестью колеса заметно сплющились. Самосвал на секунду стал живым существом, принимающим с покорностью свою ношу. У Максима мелькнуло: не только люди страдают от перегруза, но и техника. Всякий труд чем ближе к земле, тем больше каторга. Каково же тем, кто роется в чреве земли, добывая сырую материю. Город вышел из деревни. Рабочий из крепостного. Земледел, оставленный в прошлом, живет на поверхности Шара, видит небо и слышит пение птиц, хотя труд его не легок. А этот парень, проломивший время, вбит в землю, разгребая ее нутро.

– Садись в кабину, – позвал шофер, – покажешь, куда ехать.

Самосвал, поднявшись к шоссе по бетонным плитам, пошел быстрее и легче.

– Здесь, – сказал Максим. – Разверни задом и свали пониже у колодца.

Шофер выглянул в окошко:

– Мне бы туда не лезть. Что под колесами? Сяду, придется вызывать трактор.

– Материк. Одолеешь. И уклон невелик. А мне в такую даль грунт не перекинуть.

Машина съехала к подошве участка. Поршень гидравлики медленно вытолкнул край кузова. Грунт скользнул лавиной через щель между дном и отвалившейся крышкой заднего борта.

– Заходи на вторую ездку, – сказал Максим. – Мне с тобой или как?

– Сиди, не мешаешь.

Четвертая машина была последней. Уже догружая ее ковшом, экскаватор вдруг замер. Из его шланга хлестнула струя масла, заливая песок черной лужей. Максим стоял озадаченно.

– Поехали, чего глядеть, – толкнул его молодой. – В крайнем случае обойдешься без пятой. Он тебе насыпал с хорошим верхом.

МАЗ уехал. Максим смотрел ему вслед. Неуклюжее искусственное животное на колесах дохнуло темным выхлопом, взбираясь на полотно. Он украдкой обласкал взглядом свой участок. На нем высились четыре высоких холма растительного грунта, в меру черные, с шоколадными подпалинами. Грядки из него, конечно, не насыплешь. Так делали раньше в горных районах Средней Азии – таскали на спине корзины с землей вверх по склону, выбирая защищенное и ровное место. Сизифов труд, но там камни, уходящие в мантию, здесь слой песка и глины. Разработать, смешав с шоколадом, получится почва. Размышляя, он достал лопату из зева колодца.

Часы показывали пять. Можно было идти домой, хотелось есть, но не потому, что пришло время обеда. Он вдруг почувствовал в себе свежее желание хлеба с кружкой молока, как в детстве.

Ширина грядки не больше метра, в длину пятнадцать, надо попробовать. Лопата врезалась на полштыка, дальше не шла. Он с силой нажимал ногой на железную полку. Приходилось отступать совсем немного, чтобы не погнуть лист. Если жадничал, отмеряя пласт помощнее, то лезвие не могло его отвалить. Раскачивал рукоять, стараясь разрыхлить ком, теряя время. Попадалась трава не стеблем вверх, а ползучей сеткой. Он не знал ее имени. Мать не научила природе, бабушка тоже. Все они родились и выросли в большом городе, покрытом булыгой и асфальтом.

Мальчишкой его каждое лето отправляли в пионерлагерь. Там вожатая кое-что показывала и называла. Это вот ландыш, а то фиалка. Он легко отличал пустырник с граненым стеблем и чистотел, дающий желтый сок на изломе. Тогда попадались часто, теперь пропали. Землю наполняют сотни цветов и трав. Как-то он забрел на выставку букетов. Оказывается, это высокое искусство, не уступающее музыке и письму картин, в его стране почти неизвестно. Женщинам здесь скупо дарят цветы. Если несут их в руках, то те, что купили сами себе, не в силах забыть свой пол. Мужчины дарят лишь на Восьмое марта.

Цветы распускаются весной. Он слышал, что в Испании очень много жаркого лета. Женщины там не мыслят себя без роз и жасмина. В России обилие снега и льда. Но кроме годовых колебаний Землю обволакивают капсулы времени, сравнимые с жизнью целого поколения людей. Они тоже делятся на сезоны – холодные и теплые, со своими днями и ночами.

Максиму выпало появиться на свет в Большую зиму, в первую ее треть. Только уже повзрослев, после двадцати, он начал смутно догадываться, в какое время Года живет. И стал ждать Весны, потому что весной набухают почки и раскрываются цветы. Из них составляют букеты и дарят женщинам.

Своими надеждами на Большое тепло ни с кем не делился. В молодости был наивен, его высмеивали. Спор всегда шел о наклоне земной оси – в нашу ли сторону гнется. «В нашу, – говорили ему, – как навалились в семнадцатом, так и не отпускаем. Такую войну одолели, чего не ясно! Главное, люди, пусть не отлынивают, рано или поздно весь громадный Шар развернем к себе».

Не стало вождя, и надо же, через пару-тройку лет повеяло свежестью. На улицах и во дворах чуялось добро перемен. Город оделся в привозной ширпотреб. Молодые ребята ходили в ботинках на высоченной микропорке, носили пиджаки в клетку. Максим понял, как выглядит заграница. Однако погода стояла недолго. Позже ее назвали оттепелью. С тех пор Земля ни на один градус не отклонилась к России. Видно, кто-то другой посильнее взял ось на себя, как берут рычаг, отвечающий за перемену передач в автомобильной коробке.

И все-таки весна пришла, хотя он ее не узнал, потому что никогда не видел раньше. Было много сырого промозглого ветра и слякоти. Реки посинели ото льда, но не могли его сбросить. Люди, болея простудой, ворчали, что такие март и апрель хуже привычных рождественских снежно-звездных стуж.

Лопата шла неровно. То застревала, натыкаясь на гальку или кирпичный обломок, то врезалась до половины.

Склон, на котором он работал, упирался в высокий и крутой откос. Дальше начиналась ровная терраса, переходящая в улицу. Крайний дом фасадом смотрел на штакетник. Просторный двор опоясывал забор. Таких Максиму не доводилось видеть – смахивал на крепость. Его столбы высотой до четырех метров несли кровельное железо, ржавое, прибитое гвоздями под разными углами в виде заплат. Поверху шли куски случайной фанеры. По ее краю струилась колючая проволока. Хозяин никого не стеснялся. Он, насколько хватало сил, тянул рычаг на себя. Перед домом стояла богатырская липа, усыпанная белым цветом. Узнал ее по запаху. Надо было задирать голову, чтобы досягнуть глазом до макушки. Настоящий храм листвы и цветения. Максим задержался, любуясь. Рядом оказалась женщина средних лет.

– Сила, – сказал он, обращаясь.

– Сила в руках. Бывало, не присядешь, сейчас полегче. Не хотят работать, завидуют.

– Всем бы по такому куску земли, – уклонился Максим.

– Ничего не будет, народ опустился, водка дешевая, через нее и вся неустроица.

– Я так понимаю, один-два алконавта на всех – значит, пьют, а вот когда трезвых из всего народа пересчитать по пальцам, то спаивают.

– Силком в рот не льют. Нет страсти, к стакану не садись.

– А в бригаде? Не вложился, не будешь свой. Она все равно согнет.

– Скажись больным, мол, язвенник.

Максим так и делал, но его подловили: «Говоришь, язва, а сам ешь жареную рыбу».

Он и верно частенько приносил на обед – жена готовила. Не с руки ему было бегать в перерыв за пачкой творога с хлебом. К магазину да назад, время сквозь, а тянуло вместо того прикорнуть на теплой лежанке поверх наброшенных курток под галдеж доминошников. Вставал он рано, на половине смены дрема склеивала глаза. Проваливался до полного забытья, до отключки, пока не сотрясал звонкий удар костяшки об стол. «Вот она, – кричал Соловей, – рыба!» Максим видел его голос, поднятый, как молоток, над игрой. В углу бытовки сидел Урюк за всегдашним своим занятием. Вынимал веревочной петлей пробки из винных бутылок.

Дверь отворилась, вошли двое.

– Слышь, Соловей!

Максим, не открывая глаз, узнал Мотю. Тот приглядывался к нему недобро, отгадав чужого. Мотя был могучий мужик. За смену выпивал литр, слоняясь по стройке. Водка выходила перегаром, как пар на морозе. Такие попадались один на сто. Максим по опыту знал: стальные мышцы оплетают безотказное нутро. Сила не сочетается с больными легкими или глухим сердцем. Ее печень держит градус, как гиревик многопудовое железо.

– Слышь, говорю. Зачем Герку обидел?

Герка стоял рядом, жаля глазами обидчика.

– А ну, мужики, раздвиньсь, не люблю масалить.

Удар прилетел вскользь. Соловей его сторожил, дернув плечом, бабы прыснули в стороны. Мотя бил одной рукой. Вторая то ли не умела, то ли Мотя подвернул в падении по пьянке, зато работающая рука вращалась по кругу. Ватное плечо куртки нисколько ее не ослабляло. Помещенье наполнилось бушующим дыханием. Соловей закрывался локтем. На игровом столе Мотя увидел пивную кружку. Бьющая рука, облапив ее, прочертила Дугу.

– Эй, – крикнул Урюк, – вот этого не надо. Проломишь башку, затаскают.

Соловей зажимал кровь в носу, изо рта торчал сломанный зубной протез. Зубы он потерял на отсидке, как и три четверти своего желудка.

Максим провел рукой по губам, убеждаясь, что он не Соловей, перед ним будущий огород, нога давит на лопату. На краю откоса стоял мужчина. Это был хозяин забора вокруг усадьбы. Поймав взгляд, стал спускаться вниз. Максим видел его выходящим к автобусу из калитки штакетника. Теперь был вдет в рабочую робу. Рубаха в клетку спускалась в штаны. Максим никогда не видел такого. Родного материала в штанах не осталось, все покрывали крупные цветастые заплаты. Но даже и на них налезали третьим слоем совсем свежие. Перед глазами встал забор из бывшей кровли, фанеры и досок. Хозяин умел делать дело из мусора.

– Наблюдал твою копку, без воды нельзя. Здесь под песком в глубину на метр зарыт водовод. Вам бы всем пришлым подключиться – и никакой колодец.

– А сечение?

– Полтора дюйма, не больше.

– Я про трубу.

– Толстая. – Хозяин развел руки, показывая.

– Кто ж позволит. Надо перекрывать, а так просто не вваришь.

– Не видал, как отводят слесаря?

– Нет. А что?

– Приваривают резьбу с краном, потом рассверливают магистраль, и все дела. У тебя участок покатый, на дальний конец нужна емкость, придется нанашивать. Или вдоль тягуна поставь бочки.

– Опять ведрами снизу вверх?

– По-другому никак. Что сажать, сеять, расплановал?

– Огурцы, помидоры, зелень.

– То-то! Огурец любит зной, где его тут взять. На помидор садится роса по утрам. Река рядом прохватывает туманом. – Максим чесал затылок. – Я у себя на дворе много менял, прилаживался к земле. Смородина была, клубника, малина – выручка с них не та, пока не развел цветы. У меня пионы. Жена вынесет к метро охапку под марлевой накидкой, раскупают враз.

– Здесь разворуют, – сказал Максим.

– Разворуют. Такой забор, как у меня, не поставишь. А вот ромашки садовые – самое оно. Спробуй. Через два огорода от тебя дед с бабкой копаются. Подсказал – не хотят. У них клубника. В ночь выходят сторожить под налив ягоды, а место на отшибе, глухое. Ромашку ж не сорвут, так что соображай.

Утром Максим был на свалке. Самосвалы подъезжали со строительным мусором, но попадались и дельные вещи. Задумал он поставить водокачку над колодцем – два столба с площадкой и воротом. Столбов не нашел. Вместо них приспособил две доски-сороковки. Долго пришлось искать посудину с патрубком для слива. Меж битых плит лежал резиновый шланг. Максим волок его за собой, как дохлую змею. Подходя к участку, увидел Водяного. Тот до пенсии работал водолазом, потому так и прозвали. Землю раскопал ближе к реке и навещал ради выпивки на приволье.

– Насчет ворота, есть у меня колесо вместе с желобом на подшипнике из прежних запасов – тебе в аккурат. Больше пузыря не возьму. А еще, слышь, насос ручной за тридцатник. Годится? – Водяной напал на жилу, в лице его стоял интерес.

– Не потяну, для меня это деньги.

– Лады. Колесо завтра, про пузырь не забудь.

Доски он вкапывать не стал, укрепив каждую костылями, а поверху пустил перекладину. Мойку – это была просторная емкость для мытья посуды в рабочей столовой – подвесил проволокой между опорами. Шланг натянул на выступ патрубка и, чтобы не сваливался, связал хомутом.

Свалка принимала все, что угодно. Он прикатил на участок пять бочек из-под бензина. Они гремели по дороге, подгоняемые пинком, встречные отводили глаза. Отдельно принес пластмассовое ведро на сорок литров. Дома такие не делали. Видно, самосвалы вывозили мусор от сдатки, на которой работали югославы или турки. Рядом с одной из бочек валялись кожаные рукавицы с раструбами. Говорят: куплено – найдено, а он нашел, как купил.

Через неделю по его соткам шли ровные грядки поперек уклона. Старика, хозяина дома наверху, он не послушал. Что за огород без помидоров. В километре отсюда начинались земли совхоза. Кое-кто держал коров, выпасая на травяной пойме. Он шел с ведром по коровьему следу, подбирая сухие плоские лепешки. Парень с девушкой гуляли вдоль берега.

– Добро, – сказал он, кивая на Максима.

В ответ раздался смущенный смех. Зачем, спросил он себя, здесь случайно такое милое девичье лицо. Будь оно обыкновенным, не ощутил бы неловкости.

В самом низу огорода, ближе к колодцу, выкопал полтора десятка широких лунок. Размоченные лепешки пополам с грунтом дали род горшка. Жена купила рассаду загодя. Соседнюю грядку обратил в парник. Кольца шестерки лежали у гаражей. Бери, сказали шофера. Стояли ремонтники, нам ни к чему. Затылком молотка перебил проволоку на камне в нужный размер. Концы дуг утопил в землю. Толстую пленку насобирали в походе на свалку вместе с сыном. Муть растворилась в бочке с водой, листы сделались прозрачными, как стекло.

Головки лука жена перед тем, как посадить, вымачивала в марганцовке. У нее были пакетики с семенами. Всяк занимался своим.

Воду Максим поднимал противовесом. Большой самородный розовый камень оплел проволокой, подвесив на бегущей веревке. Ведро погружалось в воду, Максим посылал груз в отверстие. Ему было приятно перебирать веревку руками, налегая корпусом. Неказистый его снаряд очень облегчал работу. Самое трудное состояло в том, чтобы принять ведро, похожее скорее на кошелек, и опрокинуть в мойку. Вода, проваливаясь в шланг, кружилась воронкой с шумом. Двухсотлитровая бочка набиралась за пять подъемов.

– Переноси шланг, – кричал он с высоты.

Жена отрывалась от грядки. Руки ее с трудом справлялись с тяжелой резиной. Камень возвращался из глубины, мокрые розовые бока холодили ладони. Максиму нравилось думать, что его варила мантия Земли, намешав специй из разных окислов. По поверхности были разбросаны прожилки, розовое мешалось с коричневым.

Он лежал рядом с куском бордюра, таким же увесистым, но Максим выбрал его. Насколько Земля искуснее техники, сравнить ли ее составы с заводской физикой, химией!

Уставая, он поднимался на террасу Вид на зеленую пойму освежал, как плеск ветра. Внизу копошились огородники, отрезанные друг от друга клетками заборов. Жудей сбивал новую просторную бытовку. Старая недавно сгорела. Максим пришел утром, никого не было, бытовка низко гудела утробой. Он поспешил к калитке, не понимая, в чем дело. И вдруг она вспыхнула с четырех углов разом. Жудей оправдывался, что не загасил сигарету. Пепел, пройдя сквозь ткань матраса, въелся в вату. Новую он строил со вкусом, почти как дом. Мечтал купить настоящую дачу, но денег не было. Иногда приводил своего начальника на пиво. Они лениво перебрасывались словами. На пиво слетались мухи.

– Твари такие, где ни сядут – пятно, – объяснял Жудей, накрывая кружку газетой.

– Поедешь в Египет, – обещал старший своему прорабу. – У меня заявка из треста на людей.

– А что строить? – спрашивал Жудей.

– Какое тебе дело. Главное, двойные с чеками. Отовариваться будешь в «Березке». У тебя как со здоровьем?

– Вот, смотри! – Жудей сгибал локоть. Из-под летнего рукава выкатывал бицепс величиной с голову гантели.

– Вот и добро, заработаешь – купишь.

За Жудеем через дорожку песка для прохода огородничали муж с женой. Оба сошлись на переломе лет. Зоя со взрослым сыном от первого брака и Киря – сам-один. В молодости он и она как два фигурных кирпича, с возрастом – рваные камни. К острому углу нужно точно подобрать изгиб души, чтобы кладка затвердела. Киря любил землю, но запивал. У него была высокая грудь, голова держалась прямо с опорой на нее. Дед, деливший с ним забор, говорил про Кирю: «На работе как на бабе. Она под ним стонет». Когда же тот уходил к мужикам на перекур, Зоя возвращала его криком. Голос каркающей птицей летел по огородам. Люди разгибали спины, приходя в себя. «Чего орет, – ворчал дед. – Человек хочет выпить, так дай ему на бутылку, тебе же отработает». Зоя, низкорослая, но плотная тетка, ездила на Даниловский рынок с большущей бельевой корзиной. Вместо белья высилась зелень. Меньше сотни не привожу, хвастала она. Это сколько же в сезон, считал про себя Максим. Не меньше двух тысяч. Сам он получал сто семьдесят пять грязными. Из них двадцать посылал своей матери и двадцать свекрови. Без этих денег обе старухи, жившие на нищенскую пенсию, запели бы Лазаря.

Дальше вниз к реке спускалась загородка Гриши. Тот ни с кем не общался. У него были вывернутые наружу красные веки, что производило тяжелое впечатление. Гриша добывал на свалке брошенные трубы с кусками проволочной сетки. Участок, обнесенный железом, был неприступен.

– А сам ты как входишь? – спрашивал Максим.

– На то секрет. Но тебе можно. Ты мужик чистый, с энтими не сравнишь. – Он кивал головой в сторону Кири, с которым находился в постоянной вражде.

Гриша подкапывался под землю соседа. Она рушилась, раздвигая пространство. Киря каждый раз приходил в бешенство:

– Роет крот. Скоро грядки повиснут над обрывом. Напихать бы ему этого песка в рот до полной сытости, до отрыжки.

Но Гриша смотрел зверем, наскакивать на него с кулаками Киря не смел.

– Вот моя дверь. – Гриша присел к подошве забора и, повозившись, стал приподнимать неширокий квадрат из сплошной сетки, как крышку люка.

У Максима отвисла челюсть.

– Так и входишь?

– А как жеть, влажу. Зато спокой.

Гриша отвернулся и, прищемив нос двумя пальцами, громко сморкнулся. Брызги полетели водяной пылью.

– У тебя песок, – сказал Максим.

– Наношу коровяк из совхоза.

– А будет урожай?

– Соберу.

– Да ведь ты один – и строить, копать, выращивать.

– Женщина полезна, ты прав. – Он произносил – женщина. – Только тут тоже не просто, как дверь на мой участок. Нужон порядок. Привожу в дом, думаешь, постель. Это всякая сможет. А ты приготовь обед. На кухне вся баба раскрыта до исподнего. Не оплошает с готовкой, станем жить.

– Найдешь, – уверял Максим.

– Приходят, уходят. Не завтра помирать, Бог даст.

Максим помнил, сожительница у Гриши была. Тот держал ее в бытовке, но кто-то из огородников настучал. Может, и Киря. Вслед за тем явился участковый: «Кто такая да где прописана». А она и вовсе беспаспортная. На том закончилась семейная жизнь, и тем злее Гриша вгрызался лопатой в обрыв.

Жена купила усы. Клубнику посадили на самом верху, там, где грядки шли уступами. Максим подпер их досками, воткнув колья по краям и в середине. Огород его стоял открытым. Надо было искать материал для забора. Собирать из железа, как у Гриши? Максим представлял себе долгую и муторную канитель с переноской труб и рытьем ям. Сетка была прозрачной, а хотелось укрытия.

На свалку сбрасывали оконные рамы, старые перила, части стропил и обрешетки. Все это приходилось выдергивать из завалов по штуке, связывать в пачку и тащить волоком. Водяной, увидев его труд, подкатил тачку.

– Не ломай спину, насобираешь, опять сочтемся. Сама везет, – добавил он. – Больше нагрузишь, легче толкать.

Тачка была самоделкой с тележными по высоте, но тонкими колесами. По ободу вместо шины шел жесткий кабель. Ось Водяной подобрал из рифленой арматуры, вставив в малоразмерные подшипники.

С техникой дело пошло веселей. Она и есть мера человека, думал он, сравнивая себя недавнего, тянущего груз за веревку, с возничим колес.

По свалке бродили собиратели. Их руками мусор и хлам сортировался на листовое годное еще железо, дерево для домашних поделок, цветную проволоку, детали телевизоров и приемников. Теперь, петляя среди сложенных куч, он не забывал бросать взгляд на тачку: увести – раз плюнуть.

Переваливаясь на ухабах, подъехала машина. Пополам со строительными отходами вывалила рабочую одежу: стеганые куртки, обувь, каски, инструмент. Подтянулись собиратели, среди них Потаи.

– И ты здеся? Я вот тоже. Шура на огороде в сарайке, пока не нужен, чего ни то приберу. – Потаи смотрел на него детскими глазами, радуясь встрече.

Молодым его зашибла лошадь. С конефермы рассчитали, пенсию по инвалидности начислили крошечную, и потому жил иждивением сестры. Пока работал, животные и люди не давали скучать. Отправили на отдых, душа его застоялась и умыслила задушиться. Шура уверовала в Бога, но ходила не в храм, а к протестантам.

– Дали мне Библию, совсем ветхую. Перекладывала много раз страницы по их местам. Первая моя книга. Хватило ума прочитать, а лишней грамоты и не нужно.

Огородик ее величиной с заплату приткнулся к дому с высоким забором. В углу стоял сарайчик, в котором она откармливала поросенка.

– Придут резать, слово не скажу, как не мной купленный.

– Кто должен прийти? – спрашивал Максим.

– Ночами кто лазит? Ты похож на дилектора. У нас-то как славно, пришел бы посмотреть. Хор и пение, чистый театр. Мой, как от работы отставили, приладился пить. Где выпросит, кто и подаст. Денег-то у нас кот наплакал. Видят, убогий – плеснут. Я говорю: Потап, пойдем в церковь, там все свои и мы с ними. С тех пор отмяк.

Максим катил тачку, нагруженную доверху. Доски были разной длины. Самые рослые он укладывал по диагонали, мимо груди, упертой в дышло. Больше радовала целая секция от забора вокруг новостройки. Он толкал свою тачку домой – огород был продолжением дома. Рядом трусцой семенил мальчиковый Потап, как сам Максим в далеком детстве привязывался к дворовым ребятам в их затеях и сходках.

Жена посеяла астры. Он заикнулся о ромашках по совету владельца дома.

– Осенью посажу. Поднимутся будущим летом, – объяснила она.