Умри, Джерри!
– Здравствуй, Том. Я доктор Деньё, гипнолог.
Том с одной стороны не понял, к чему в больнице гипноз, в его сознании он ассоциировался с прочими фокусами и цирком, а с другой растерялся, на всякий случай уточнил:
– Гипнолог это тот, кто занимается гипнозом?
– Да, Том, всё правильно. И именно этим мы с тобой займёмся, я надеюсь.
– Зачем?
– Помнишь, я говорила, что тебе нужно вспомнить, что с тобой произошло? – вступила мадам Айзик. – Гипноз поможет тебе это сделать.
– А вы прямо настоящий гипнотизёр? – недоверчиво сощурившись, вновь обратился Том к доктору Деньё.
– Я гипнолог, – поправил его мужчина. – Гипнотизёры – это шарлатаны, развлекающие народ. А настоящий я или нет, судить тебе. Располагайся, пожалуйста, – он указал ладонью на кушетку.
Том кивнул и сел, бегло осмотрелся. Ему, безусловно, нравился этот кабинет.
– А каково это – быть под гипнозом? – спросил он.
– Это трудно объяснить. Но ничего страшного в этом нет, даже приятно и очень полезно.
– Надеюсь. Не хотелось бы, чтобы в этом состоянии вы заставили меня делать всякие там глупости.
Доктор Деньё бросил на коллегу красноречивый взгляд. Да уж – одна внешность, один возраст, а какая разница между двумя молодыми людьми. И Том его хотя бы не раздражал, по крайней мере, пока.
– Том, у тебя есть ещё какие-нибудь вопросы ко мне? – обратился к нему мужчина.
– Нет, наверное.
– Хорошо. В таком случае ложись.
Том лёг, поёрзал – подушка казалась жутко неудобно. Месье Деньё терпеливо выждал, пока он уляжется, и включил музыку. Из колонок полился расслабляющий трансовый мотив с барабанами, напоминающими биение сердца, ведущими пульс за собой. Том положил ладонь на грудь, будто пытаясь проверить, так ли это, забилось ли сердце иначе. Но его отвлёк месье Деньё.
– Том, закрой глаза и расслабься, ни о чём не думай. Слушай музыку и мой голос.
Том послушно закрыл глаза. Было немного боязно из-за неизвестности, впервые ведь он участвует в подобном, и по той же причине интересно.
Выбросить все мысли из головы оказалось на редкость просто, этому способствовали общая атмосфера и голос гипнолога, который вёл за грань сознания. Осталось только уханье пульса в ушах, и вскоре дыхание стало размеренным, как во сне, а сознание ускользнуло, стало иным.
– Том, ты меня слышишь? – проговорил месье Деньё.
– Слышу.
– Нам нужно узнать, что произошло двадцать пятого октября две тысячи двенадцатого года. Перенесись в тот день.
Гипнолог выдержал паузу и спросил:
– Ты там?
– Я дома.
– Хорошо, Том. Опиши, что ты видишь вокруг.
– Я в своей комнате. В ней есть кровать, письменный стол, два шкафа и большое окно. На стенах светло-зелёные обои…
Вопрос-ответ, вопрос-ответ. Следуя за вопросами доктора Деньё, Том рассказывал всё о том далёком, но не для него, дне, плавно пересёк черту, за которой заканчивалась память. Снова отправился на роковую прогулку.
– Меня кто-то зовёт… – проговорил Том. – Привет. Я… думал, что ты зовёшь не меня. Меня?
Доктора насторожились. Месье Деньё спросил:
– Кто подошёл к тебе?
– Александер… Конечно. Ты – Александер. Да…. Я… Я много слышал о тебе, видел тебя часто…
Доктора внимательнейшим образом слушали кажущуюся бессвязной речь Тома, являющуюся частью диалога со «звездой пригорода», с которым он даже не мечтал когда-нибудь заговорить, но тот сам сделал шаг навстречу. Месье Деньё задавал вопросы, когда нужно было что-то уточнить.
Том поведал обо всём, чем был наполнен для него тот день, с широкой, не желающей гаснуть улыбкой рассказывал свои эмоции от приглашения Александера. А в конце дня он просто лёг спать: в свою постель, безо всякого насилия и прочих ужасов. На этом сеанс было решено закончить.
Когда Тома увели, доктор Деньё подошёл к окну и, сцепив руки на пояснице, устремил в него задумчивый взгляд.
– Я думал, что разгадка кроется в том дне, – произнёс он.
– Я тоже. Но придётся ещё поискать.
– Вот так всегда, – покивал мужчина, – мне достаётся самое грязное дело – копаться в чужом подсознании, причём не по разу.
– Это твоя работа.
– Ненавижу её.
– Я же знаю, что ты на самом деле любишь её, – мадам Айзик улыбнулась ему.
Мужчина криво поднял уголок губ в ответ. Да, она права. Просто склад характера у него такой – любит поносить работу, которую считает делом жизни, и тихо, а иногда не очень, ненавидит тех, кто мешает ему её делать.
Оказавшись в палате, Том упал на кровать и обнял подушку, никак не мог перестать улыбаться. То, что он вспомнил, было прекрасно. Это лучше самой смелой мечты! Он приглашён на настоящую вечеринку!
В душе сохранялось, искрило всеми огнями радуги ощущение того, что ему только предстоит посетить эту вечеринку. Он заново переживал те радостно сумасшедшие эмоции предвкушения.
Только через час улыбка померкла на губах, запоздало пришло осознание того, что праздник уже давно прошёл, просто в памяти почему-то не задержался. Но осталась вера в то, что дома ждёт не только отец, но и друзья, которыми он там обзавёлся.
Теперь стало втрое интереснее узнать, что же скрывает прошлое.
– Как я мог об этом забыть? – сам себе прошептал Том и перевернулся на бок лицом к окну, продолжая прижимать к груди уже перенявшую тепло его тела подушку.
Глава 10
Ненастоящий смех,
Глупый маленький мальчик.
Тянешь ладони вверх,
В небо!
Atakama, Солнечный зайчик©
– Ты когда-нибудь был под гипнозом? – спросил Том.
Они со Стеном вновь разместились на тенистой полянке; каждую прогулку они проводили вместе, чего так и не заметили доктора.
– Нет, – ответил мужчина. – Но, вероятно, буду.
– А у меня сейчас как раз идут сеансы, два уже было.
– И как?
– Прикольно, – Том лёг на спину, подложив руки под голову, устремил взгляд в прореху лазурно-голубого неба меж густыми кронами. – Как будто спишь, но не спишь… Доктор Деньё сказал, что это трудно описать, так и есть.
– А для чего тебе назначили гипноз?
– Хотят, чтобы я всё вспомнил. Я тоже этого хочу, особенно теперь. Знаешь, я вспомнил, что меня позвали на вечеринку, это ошеломляюще! Вот только странно осознавать, что она уже давно прошла…
Том несколько погрустнел, задумался над тем самым – давно, всё было давно.
– Не могу понять, как так могло получиться, что я её забыл, – снова заговорил он, всё так же смотря в небеса. – И не могу поверить, что меня позвал Александер – его все любят, я даже не думал, что он знает о моём существовании – и что это уже в прошлом. Может быть, это всё-таки неправда? Не приглашение, а то, какой сейчас год? – он привстал на локтях, с вопрошающей надеждой смотря на собеседника.
Том готов был задавать этот вопрос бесконечно, потому что поверить в «сумасшедший скачок во времени» всё равно не удавалось, хоть, вроде как, он уже и смирился с ним. Он оставался всё тем же четырнадцатилетним мальчиком, мечтающим о друзьях и свободе, а навалившаяся реальность являлась для него странным квестом, игрой. Не нарочно он не верил, что это и есть настоящая жизнь, из которой уже не сбежать – можно лишь выйти со временем из больницы.
– Истина спорна, – ответил Стен, – для каждого она своя. То же самое и с реальностью – всё зависит от того, во что ты веришь.
– А если я не знаю, во что верю? – парень нахмурился, чуть мотнул головой. – В смысле – я запутался.
– Именно поэтому ты здесь. И я тоже постараюсь помочь тебе разобраться в себе. Не беспокойся, время всё расставит на свои места, ты не один.
– Спасибо, – Том слегка улыбнулся, снова лёг. – Стен, только не говори никому, но ты лучше здешних докторов и ты гораздо больше помогаешь мне. Они холодные и не всегда отвечают на вопросы, а вот спрашивают постоянно.
– Ты мне тоже помогаешь, без тебя было бы одиноко.
Том снова улыбнулся – на этот раз шире, ведь так приятно такое слышать, потянулся, чуть выгнувшись, и заложил руки под голову.
Он говорил и говорил, делился тем, что творилось на душе, что тревожило и радовало. Стен больше слушал, кивал, давал комментарии, а сам не мог оторвать взгляда от беззащитной хрупкости рёбер, проступающих через лёгкую, невинно-светлую рубашку, и полоски белой кожи, которую открывала немного задравшаяся вещь. От этого в районе солнечного сплетения сворачивался тугой узел, и зверь внутри пробуждался, поднимал нос по ветру, пока ещё пряча свои клыки.
Стен провёл по оголенному участку пальцами, и Том замолк, непонимающе посмотрел на него. Всё-таки низ живота довольно интимное место, и чужие прикосновения ощущаются там очень остро, особенно когда это происходит впервые.
– Не знал, что у тебя тут шрамы, – как ни в чём не бывало проговорил мужчина. – Можно? – он поддел низ рубашки, ещё немного сдвинув её вверх.
Том кивнул, не зная, как ещё реагировать; ткань неспешно ползла всё выше, пока не добралась до подмышек. Он даже поднял руки и приподнялся, позволяя снять с себя рубашку, и снова лёг. Ощущение контакта голой кожи с травой было непривычным, но достаточно приятным; зелень холодила, кожа покрылась мурашками.
Не выдержав дольше пары мгновений, он прикрылся, но Стен отстранил его руки.
– Не надо стесняться, – произнёс мужчина, – ты очень красивый.
– А эти шрамы?
– Они тебя не портят.
Стен провёл кончиками пальцев по двум рубцам под правыми рёбрами. Он не солгал. В его глазах шрамы не просто не портили Тома, а делали его ещё привлекательнее, оттеняли чистую белизну цветом прошлой боли: острой, рвущей, пьянящей. Грубые рубцы манили, к ним хотелось прикасаться. И хотелось узнать, откуда они взялись, покатать на языке подробности.
Том отвёл взгляд, он чувствовал себя двояко: и не было ничего такого в этом моменте, просто обычное проявление интереса к нему, и всё равно от наготы он испытывал смущение. По коже пробежала новая волна мурашек.
– Тебе холодно? – участливо поинтересовался Стен.
– Нет.
Про собственную неловкость Том решил промолчать, чтобы не выглядеть глупо. Стен чуть кивнул, окинул его беглым с виду, но пронизывающим, будто рентген, взглядом и вновь опустил глаза к его животу. Скользнул взором к вечному следу от наручников на тонком запястье и произнёс:
– Необычный разброс шрамов. Особенно этот, – он тронул левую кисть Тома.
Том проследил его взгляд.
– Да, наверное, – ответил он. – Не знаю, как должно быть.
Мужчина снисходительно улыбнулся.
– Никак не должно, в этом нет системы. А они у тебя только на верхней части тела?
– На ногах больше.
– В самом деле? Покажешь?
Том сомневался, но всё же медленно стянул штаны, оставшись в одном нижнем белье. Стен оглядел его ноги, которые действительно были изувечены куда сильнее верха.
– Можешь встать? – попросил он.
Парень поднялся на ноги, старался держаться спокойно, но получалось плохо. Взгляд метался, он не знал, куда деть и его, и руки, в растерянности и неугасающем смущении сцепил их внизу живота.
– Не стесняйся, – улыбнулся ему Стен, – я же тоже мужчина.
Том чуть кивнул, неуверенно повернулся вокруг своей оси, полагая, что, наверное, это стоит сделать, раз на него хотят посмотреть. Стен разглядывал его, ничем не выдавая своих истинных эмоций, только в глубине расширившихся зрачков можно было разглядеть то животное, от чего жизненно необходимо спасаться бегством.
Обернувшись несколько раз, Том замер, вновь перехватил руку рукой внизу живота.
Отчего-то он не стал одеваться – потому что таковой команды не было. Сел на сочную траву и поднял колени к груди, интуитивно закрываясь хотя бы так, выдавая этим свою неловкость, от которой зверю рвало крышу.
Воздух пропитался запахами голой кожи и невинной души, его хотелось втягивать жадно, со свистом.
– Том, откуда у тебя эти шрамы?
– Это мне только предстоит выяснить, – пожал плечами Том, – так говорят врачи.
– То есть ты не помнишь?
– Нет.
– А не боишься?
– Чего? – парень непонимающе нахмурился.
– Воспоминаний.
– Зачем же их бояться?
– Потому что там, в прошлом, с тобой произошло что-то плохое. Может быть, лучше этого не помнить?
Том задумался над его словами, но ни к чему прийти не успел, потому что в их укромный уголок вторгся чужак – другой пациент. Стен быстро встал, загораживая его собой, а Том сжался, потому что представать практически обнажённым перед совершенно незнакомым человеком было уже слишком.
Посетило неясное ощущение… дежа-вю, что ли? Совершенно прозрачное, неуловимое, как многовековой призрак. Мужчины обсуждает что-то, а он, Том, сидит раздетый и только хлопает глазами. Но он не придал этому значения, это чувство даже не проникло в сознание, оставшись в теле и том, что за гранью восприятия, мысли же были заняты другим.
Пока они разговаривали, выясняя право на эту территорию, Том надел рубашку, криво застегнув её наспех, потом потянулся за штанами, которые лежали дальше, вынужденно высунувшись из-за своей живой баррикады. Чужак замолчал, наблюдая за его поползновениями. Заметив его взгляд, Том так и замер с протянутой к штанам рукой, будто его застали на месте преступления, а после вновь юркнул за спину друга.
– Уйди, пожалуйста, – твёрдо попросил Стен, пристально смотря собеседнику в глаза.
Тот отступил и удалился. Пациенты, по крайней мере, те, кто более или менее осознавали реальность, предпочитали не грызться между собой. Понимали, что все варятся в одном котле, и каждый из них отдавал себе отчёт в том, что он тут не один такой – с кровью на руках.
Проведя его тяжёлым взглядом, Стен сел напротив Тома.
– Можно мне одеться? – вкрадчиво спросил парень.
– Если хочешь, – Стен подобрал штаны и протянул ему.
Когда Том полностью оделся и снова устроился на траве, мужчина, ничего не говоря, потянулся к нему и неспешно начал расстегивать пуговицы на рубашке. Это покоробило, но даже не тем, что пугало, а потому что Том не знал, что это значит. Онемев, он забегал глазами и негромко спросил:
– Что ты делаешь?
– Ты застегнулся неправильно.
– А… – Том опустил взгляд к вещи. В самом деле, она была порядочно перекошена.
– Я помогу.
Стен ловко освободил все пуговицы от петель, а после застегнул их правильно.
– Спасибо, – проговорил Том и поправил ворот рубашки.
– Не за что.
Какое-то время они говорили о чём-то отстраненном, затем Том замолчал, в нерешительности покусывая губу и украдкой поглядывая на собеседника. Всё-таки собравшись, он вздохнул и спросил:
– Стен, а ты хорошо знаешь здешние порядки?
– Достаточно осведомлён о них. А что именно тебя интересует?
– Порядок посещения. Или как это правильно называется? Стен, ты не знаешь, могут ли доктора запретить родственникам навещать пациентов?
– Так ты ждёшь чьего-то визита?
– Да, папиного. Доктор сказала, что он скоро навестит меня, но почему-то этого не происходит. Вот я и подумал… Глупо, знаю. Но вдруг?
– Это вовсе не глупо, Том, – Стен поставил локти на согнутые, расставленные колени, – ты всё правильно подумал.
– В смысле? – парень удивлённо, с долей испуга поднял брови и в следующую секунду мотнул головой. – Зачем им запрещать это? За что?
– Дело в том, что здесь вообще запрещены посещения.
Том вновь распахнул в глаза, теперь к прочим эмоциям в них примешалось неверие.
– Как это? Людей в больницах всегда можно навещать. Я никогда не был в них раньше, но это же правильно?
Стен улыбнулся той наивности, которой были пропитаны слова и доводы Тома. Чудный мальчик! И никогда не скажешь, что ему уже семнадцать лет, это восхищало и замыкало на нём.
Выдав эту эмоцию за поддержку и сочувствие, мужчина обнял его за плечи и ответил:
– Это особенная больница и законы её строги и не всегда приятны.
– Но почему?! – Том дёрнулся в его руках, вскинул голову. Во взгляде читалось отчаянное нежелание мириться с таким положением дел.
– Тише-тише, – Стен сильнее прижал его к себе, – криком ты ничего не добьёшься.
– А как добиться? Стен, пожалуйста, помоги!
– Я постараюсь что-нибудь придумать, как раз до следующей нашей встречи у меня будет время.
– А что ты придумаешь? – встрепенулся парень.
– Пока секрет. План нельзя рассказывать заранее, иначе ничего не получится, знаешь такое?
Том отрицательно качнул головой, но расспрашивать перестал, поверив, что старший товарищ знает, о чём говорит и не подведёт его.
Глава 11
– Привет, Том, как ты себя чувствуешь? – проговорила мадам Айзик, зайдя в палату.
– Нормально, – Том чуть подвинулся вперёд, ближе к ней, и обнял колени.
– Я рада за тебя. Готов побеседовать?
– О чём?
– О Джерри. Том, тебе важно…
– Нет-нет-нет! – воскликнул парень, перебив доктора, зажал уши ладонями. – Не желаю о нём ничего слышать!
Женщина подождала, пока он уберёт руки, и спросила:
– Почему ты не хочешь узнать о нём?
– Потому что мне всё равно, кто он. И вообще… – Том выдержал паузу и добавил более воинственно: – я не буду с вами разговаривать, пока вы не позволите мне увидеться с папой!
Мадам Айзик хотелось взяться за голову, но она благоразумно удержалась от этого и поинтересовалась:
– Почему ты думаешь, что мы противодействуем вашим встречам?
– Потому что вы обещали, что он скоро навестит меня, но почему-то это «скоро» всё никак не наступает. И потому что я узнал, что у вас здесь вообще запрещены визиты.
– Посещения пациентов не запрещены, а ограничены, потому что это особое лечебное учреждение.
Как и обычно, доктор Айзик сказала правду, но без подробностей. А частности крылись в том, что посещать разрешалось только тех пациентов, у которых стоял уверенный диагноз: «Ремиссия», и которые готовились к выписке. Но даже их навещать можно было в строго установленном порядке, и встречи проходили в специальном помещении вне стен основного здания. На территорию корпуса не было хода никому постороннему, это даже не обсуждалось.
И опять это словосочетание: «Особая больница», Тому оно уже начало резать слух.
– И в чём его особенность? – нахмурившись, уточнил он.
– Том, тебе не кажется, что это нечестно, когда человек требует ответов, но сам отказывается выслушивать другого?
– Вот именно, это нечестно, – Том поджал губы, с обидой смотря на доктора исподлобья. – Вы постоянно спрашиваете меня о всяком, а сами на мои вопросы не отвечаете. Всё, я не желаю с вами разговаривать!
Психанув, он лёг, повернувшись к мадам Айзик спиной, замотался в одеяло, что только макушка и была видна. Женщина вздохнула, но решила подождать и не ушла. И правильно – как это обычно бывало с Томом во взаимоотношениях с отцом, он быстро остыл, почувствовал себя виноватым за несдержанность и снова сел.
– Ладно, я готов разговаривать. Только не о Джерри, хорошо?
– Почему ты так категорически ничего не хочешь слышать о нём? – повторила свой вопрос доктор.
– Потому что не хочу.
– Но он жил вместо тебя почти четыре года, неужели тебе неинтересно узнать, кем он был?
– Почти четыре года… – тихо повторил Том слова доктора, смотря куда-то в себя, в никуда.
Сознание по-прежнему не принимало этот факт. И он вызывал такой же шок, но уже тихий, как и в первый раз, ставил в тупик.
– Том, давай поступим так – я расскажу тебе один факт и на этом всё, а ты сам решишь, хочешь ли слушать дальше.
– Нет, – Том отрицательно покачал головой. – Скажите лучше, что говорит папа. Вы же разговаривали с ним? Разговариваете?
Как же сложно было не отвести взгляда от того, насколько этот вопрос был тяжёл и нежелателен.
– Разговаривали, – ответила женщина.
– Он передавал что-нибудь мне?
– Он желает тебе скорейшего выздоровления.
– А когда он приедет?
– Когда мы разрешим.
– А когда вы разрешите?
– Не раньше, чем ты вспомнишь всё, и мы убедимся, что ты в порядке.
– Я и так в порядке.
– Хорошо, что ты так себя ощущаешь, это уже половина успеха. Но наша с тобой работа ещё не закончена.
Том заметно сник, вновь обнял колени.
Больше доктор Айзик не возвращалась к теме Джерри; беседа прошла никак. Выйдя из палаты, женщина вздохнула. Разговор ощущался тяжелым, морально высосал, хоть ничего толком и не было сказано. Просто она понимала, что рано или поздно должна будет сказать правду, причинив тем самым страшную боль. Подходящего момента для этого не существовало, можно было лишь подождать, пока Том окрепнет и смириться со всем остальным, чтобы быть хотя бы теоретически уверенными в том, что он сможет принять новость, которая навязанной тайной уже не первый день довлела над ней.
Оставшись в одиночестве, Том разглядывал стены и потолок, потому что больше было нечем заняться, потом подошёл к закрытому окну. На днях он узнал, что они находятся в Париже, и теперь пытался разглядеть из окна Эйфелеву башню, не понимая, что это невозможно, потому что даже не представлял, насколько велика столица и расстояние, разделяющее его с культовым строением и символом всей Франции, окрещенным вначале своего существования архитектурным уродством.
Глава 12
За один сеанс гипноза было решено вытягивать из подсознания Тома воспоминания об одном дне, чтобы не перегружать его психику. Каждый раз верилось в то, что вот-вот тайна вскроется, станет известна травма, породившая Джерри, и можно будет начать работать с ней, перейти к полноценному лечению, но этого никак не происходило.
Доктор Деньё откровенно скучал, выслушивая о пресно-однотипной жизни Тома, разукрашенной лишь предвкушением и подготовкой к вечеринке и слишком детскими для его возраста надеждами. Удивляло и даже вызывало жалость то, что Том считал такую жизнь нормальной, безмерно любил не слишком адекватного в своей излишней любви и опеке отца, с надеждой и открытым сердцем смотрел вперёд и радовался каждой мелочи.
«Неудивительно, что у него поехала крыша, – невольно и не очень корректно подумал месье Деньё, в очередной раз выслушивая Тома. – С таким-то отцом… Ему бы провериться у психиатра. Не удивлюсь, если он со своей родительской любовью заходил далеко за грань допустимого».
И эту версию взяли бы на вооружение, так, увы, ведь нередко бывает, но Том ни разу не упоминал ни о каких сексуальных действиях со стороны Феликса, разве что тот обнимал его очень часто и целовал в лоб, но это, хоть и не слишком нормально в отношениях отца и сына, не является порицательным и патологическим поведением. И в таком случае едва ли бы Том говорил об отце с такой теплотой, разве что у него была настолько переломанная психика, что он не понимал, что это ненормально. Человека можно приучить ко всему, если делать это планомерно и постоянно, тем более с малых лет.
Чтобы проверить данную гипотезу, пока иных не было, Тому параллельно с гипнозом прописали психотерапию. Психотерапевт ему и понравился, и нет: у него были крупные руки и лицо, первые он практически постоянно держал сцепленными в свободный замок; на щеках его колола взгляд неизменная двухдневная щетина с доброй половиной седины. Его хотелось называть дедушкой, но Том этого не делал, он вообще терялся в его присутствии.
– Том, расскажи, пожалуйста, насколько у вас с отцом близкие отношения, – попросил доктор после вступительной, устанавливающей контакт беседы.
Том отвёл взгляд, задумавшись на пару секунд.
– Очень близкие, наверное, – ответил он. – У меня никого нет, кроме него, к сожалению. И у него тоже, он сам так говорит.
– Вы всегда жили только вдвоём?
– Нет, когда-то мы жили втроем, с мамой, но я этого не помню.
– Сколько тебе было лет, когда мамы не стало?
– Три месяца.
В детстве Том постоянно расспрашивал отца о маме, но чем старше он становился, тем больнее становилось от этой темы. И сейчас тоже было и больно, и горько, это было заметно по взгляду и по опустившимся плечам.
– Три месяца от рождения? – уточнил психотерапевт.
– Да.
– Расскажешь, что с ней произошло?
– Дорожное происшествие. Папа говорит – глупость какая-то… но её не спасли.
– Соболезную, Том. Но я рад, что ты можешь об этом говорить.
Том промолчал о том, что ему неприятна эта тема, что за рёбрами скулит.
Выждав паузу на тот случай, если он захочет что-то ответить, доктор задал новый вопрос:
– Твой отец был женат после того, как не стало твоей мамы?
– Нет.
– Он когда-нибудь знакомил тебя со своими женщинами?
Глаза Тома наполнились непониманием.
– Том, ты когда-нибудь видел, чтобы отец приводил домой женщин? – по-другому сформулировал вопрос психотерапевт.
Том нахмурился с ещё большим недоумением и, не задумываясь, спросил:
– Зачем?
Доктор потёр указательным пальцем висок. То, что семнадцатилетний парень задавал такие вопросы, казалось странным даже в этих стенах.