Голестан, 11

– Я тогда проснулась от шума на кухне, – добавила Мансуре-ханум. – Придя туда, я увидела Али, сидящего на полу. Он ел яичницу и повторял: «Как вкусно! Прямо что надо!». Мы только потом поняли, что он несколько суток вообще ничего не ел.

– Да, вы правы, – подтвердил Хаджи-баба. – Али был очень стойким и сильным. Друзья говорили, что во время всех семи ранений, которые он перенёс, он не издал ни единого звука. Помнишь, как через два-три дня после свадьбы мы пригласили вас домой? Вечером в спортзале во время занятий кунг-фу он вывихнул ногу. Не понимая, в чём дело, я видел за столом, что ему не по себе, он был весь красный, но ничего не говорил.

– Да, – кивнула мама, – это произошло 28 мая в прошлом году. Я прекрасно помню тот день, так как это был день рождения Фереште. Я хотела выйти и купить торт, но Фереште не позволила, сказав, что не хочет никого беспокоить. Хаджи-баба говорит правду, я заметила, как во время ужина ему было неспокойно. Он покраснел и, сжавшись, сидел в углу. Я подумала, что он стесняется, так как они с Фереште тогда только поженились.

– Фереште, – обратилась ко мне мама, – тебе положить рис или качи?

Мне снова захотелось плакать и убежать в ту комнату, где я смогу вдоволь нарыдаться. С усилием я выдавила:

– Рис, но немного, пожалуйста.

В понедельник 4 января 1988 года в мечети Махдийе мы провели поминальное мероприятие в сороковой день со смерти Али.

В тот день я осталась дома вместе с несколькими соседками, которые пришли ко мне, чтобы не оставлять одну. Мероприятие началось в 9 утра и закончилось в половине 12-го, однако все вернулись после часа. Как рассказывали, по всей провинции было проведено около 60–70 поминальных мероприятий в честь Али в различных городах и сёлах. Большое количество людей посетило мечеть Махдийе, а на обед пришло много гостей к нам домой. Заранее обо всём подумав, Хаджи Садег для всех заказал еду на дом.

Знакомые и родственники в мечети спрашивали обо мне, некоторые из них только там узнали о рождении Мухаммада Али, а после обеда близкие люди пришли домой навестить нас. Многие принесли мне и сыну подарки, среди них были одеяла и одежда, а также игрушки для малыша. Несколько родственников подарили мне отрез материи и разноцветный платок, учтиво призывая перестать надевать чёрное и выйти из траура. Некоторые из них и вовсе настаивали на том, чтобы пойти в салон красоты, если я дам на то согласие. Среди гостей была светленькая женщина моих лет. Она всё время сидела рядом со мной и проявляла заботу. Как бы я ни пыталась понять, кто она, но так и не вспомнила и решила, что наверняка это супруга одного из товарищей Али. В конце концов она сама обратилась ко мне:

– Панахи-ханум, вы, наверное, меня не знаете?

– К сожалению, нет. Сколько бы я ни думала, не могу вас вспомнить.

– Вы имеете на то полное право, но вас знают все, так как вы супруга самого Али Читсазийана. Кто в Хамадане не знает о нём.

– Спасибо большое, – еле слышно пробормотала я. – Вы очень любезны.

– Мы в прошлом году после праздника в мечети Махдийе учились стрельбе. Помните? Вы нас там не заметили, но все женщины мимикой или как-то иначе указывали на вас, говоря, что вот та высокая девушка – жена Али Читсазийана. Я не знаю почему, но мне тогда показалось, что раз вы жена командира, вы, должно быть, стреляете лучше всех нас.

Незнакомка засмеялась и добавила:

– Но во время стрельбы все пули пролетели мимо мишени.

Мне тоже стало смешно от тех воспоминаний, и я улыбнулась.

Тем временем Марьям с большим подносом в руках, наклоняясь, предлагала чай всем гостям, сидевшим в гостиной, а Нафисе с сахарницей в руках следовала за ней.

– Панахи-ханум, – продолжала незнакомка. – Мы состоим в кружке «Сопротивление» при мечети Махдийе и вместе с другими сёстрами занимаемся издательской деятельностью. Я прошу прощения… Но если бы вы смогли поделиться какими-то интересными воспоминаниями о супруге, мы могли бы это напечатать.

Затем она открыла свою сумку и достала тетрадь с ручкой.

Я погрузилась в мысли и воспоминания об Али, но в тот момент мне ничего не приходило в голову, и я сказала ей:

– Но я ведь не была с ним во время военных действий, а у Али не было привычки рассказывать о войне.

– То есть он ничего не рассказывал об операциях, о своих друзьях, о ранениях? – с удивлением спросила она.

– Ничего. Если я и узнавала что-то, то не от него, а от его друзей. О себе самом он ничего не рассказывал.

– Прошу прощения… Когда вы вышли замуж?

– В марте 1986 года.

Незнакомка стала считать на пальцах рук и сказала:

– То есть вы жили вместе приблизительно год и восемь месяцев?

– Да, приблизительно так.

– Наверняка у вас есть какие-то воспоминания того времени?

Я снова погрузилась в мысли и стала размышлять о том, каким воспоминанием мне поделиться: о жизни в Дезфуле или о поездке в Мешхед и Кум, рассказать о нашей свадьбе или же о приключениях в больнице Сасан…

– Извините, а в чём цель этого интервью?

– Ну, я думаю, что люди хотят знать о командирах, о том, какие они люди, и особенно о том, каковы они в личной жизни, в отношениях с супругой, с семьёй…

Я улыбнулась в ответ на её слова и сказала:

– Люди знают Али лучше, чем его семья и я. Он известен своей храбростью, своей любовью к имаму Хомейни и внимательностью к его изречениям. Во всех своих речах Али постоянно повторял одну мысль: «Не давайте идеям имама оставаться неисполненными». Он был очень дружелюбным и общительным человеком.

Моя собеседница безнадёжно посмотрела на меня, положила ручку в тетрадь и, закрыв её, спросила:

– То есть вы хотите сказать, что у вас нет ни одного воспоминания?

У меня было очень много воспоминаний об Али: с первого дня, как он засватал меня, до того момента, когда мы в последний раз попрощались. Я даже все эти даты 1986–1987 годов отметила в календаре, так как имела особое увлечение записывать некоторые воспоминания и события нашей совместной жизни. Даже если я не имела возможности подробно описать их, то особенно важные события отмечала в ежедневнике хотя бы одним словом или небольшим пояснением. К тому же я собирала на память очень много вещей, хранила все его письма, все его подарки, начиная с мохра[13] из Кербелы и заканчивая молитвенным ковриком, чётками, кусочком материи, который он привёз после встречи с имамом, небольшими флаконами масляных духов, которые он наносил за уши перед намазом. Но я подумала: «Какую пользу могут принести людям мои личные воспоминания о его жизни?»

Увидев, что я замолчала, настойчивая собеседница прервала мои размышления словами:

– У вас нет никаких воспоминаний?

– Извините, – улыбнувшись, сказала я. – В такой обстановке и состоянии мне трудно что-то вспомнить.

Она не стала больше настаивать и положила свои письменные принадлежности в сумку. Выпив чая и отведав сладостей, она вышла, взяв с меня обещание дать интервью как-нибудь в другой раз.

Ночью, когда все гости ушли, мы собрались вместе в своем маленьком семейном кругу.

Мансуре-ханум было плохо. Она не хотела прощаться с Марьям, которая собирала свои вещи и рано утром уезжала с мужем, а Насер-ага и все остальные молча и печально сидели в углу. Мама, обтирая Мухаммада Али влажным платком, сказала мне:

– Фереште, ты тоже собери вещи. Завтра поедем вместе. Твой отец один, а девочки идут в школу. Даже не знаю, что они там дома натворили за все эти дни.

Она уложила в постель внука, запах которого заполнил всю комнату. Это был запах его присыпки, молока и детского мыла. Я встала и начала складывать в сумку его вещи, собрав всё заранее, чтобы утром ничего не забыть. Мухаммад Али проснулся, он всё ещё был красным, но его опухлость уже прошла, из-за чего он казался ещё более худым. Лёжа, он смотрел в потолок своими серыми глазками и совсем не капризничал. Я взглядом поймала на стене фотографию Али, который печально смотрел на меня, и произнесла:

– Дорогой Али, чем ты обеспокоен? Все надежды женщины зависят от мужа. Теперь, когда тебя нет, я испытываю здесь другое ощущение. Мне кажется, что я здесь буду лишней ношей.

Я уходила и не знала, как скоро вернусь в эту комнату воспоминаний, в которой мы жили, когда Али возвращался из зоны боевых действий… комнату, которая пахла им… комнату, где висела его одежда. На полках в библиотеке были его книги, записки и альбом с фотографиями, которые он бесконечно любил. Уходя, я подумала, что лучше мне забрать его фотографию в рамке, но, потянувшись к ней, я застыла. Как бы я ни старалась, я не могла отнять руку. Вдруг я услышала голос Насера-аги:

– Фереште, что ты делаешь?

Сумев, наконец, оторвать руку от фотографии, я сказала:

– Насер-ага, завтра я хочу вернуться в отцовский дом. С вашего позволения, я хотела забрать фотографию Али.

– Ты хочешь уйти? – с удивлением спросил он и, повернувшись к двери, стал звать жену. – Мансуре! Мансуре! Смотри, что тут говорит Фереште! Она хочет уйти!

Через некоторое время Мансуре-ханум, мама, Хаджи-баба и Ханум-джан показались в дверях. Заметив мои собранные вещи, Мансуре-ханум не выдержала и заплакала. Посмотрев на неё и не зная, как мне быть и что говорить, я тоже расплакалась. Насер-ага также еле сдерживал слёзы. Пришла Марьям и, увидев плачущую мать, встревоженно спросила:

– Мама, что случилось?

Мансуре-ханум плакала с такой болью, что дрогнуло бы самое каменное сердце. Дочь обняла её, но вместо того, чтобы успокоить, тоже заплакала. Атмосфера была настолько тяжёлой, что каждый входящий в комнату и видящий эту сцену невольно начинал плакать. Я знала, что в последние дни и во время мероприятия все сдерживались и старались не заплакать на радость врагам, отдавая им в руки козырь. Единственный, кто всё ещё держался, был Насер-ага. Собрав все силы в кулак, он сказал:

– Души Али и Амира сейчас с нами. Давайте произнесём салават для них.

Последовав его предложению, мы все произнесли салават.

Дядя Мухаммад сидел возле Мухаммада Али и играл с ним. Посмотрев на них, Насер-ага продолжил:

– Я уверен, что души Али и Амира наблюдают за нами, поэтому, во имя всего святого, прошу вас, давайте не будем плакать.

Все услышали, как дрожал его голос, он был словно потрескавшееся стекло, готовое разбиться при малейшем движении.

Мансуре-ханум, Марьям и мама успокоились, а Насер-ага, обернувшись, сказал мне:

– Фереште, дорогая, теперь скажи нам. Ты устала от нас? Тебя кто-то обидел?

– Нет! – не задумываясь, воскликнула я. – Клянусь, нет никаких обид.

Мансуре-ханум снова заплакала:

– Так почему же ты хочешь уйти?

– Я не хочу доставлять вам неудобство, – посмотрев на маму, сказала я. – Мама тоже хочет пойти домой, ведь отец и сёстры там одни.

Мансуре-ханум прижала к груди внука и, рыдая, сказала:

– Куда ты хочешь увезти моего любимого внука? Дорогие Амир и Али… Господи. Амир… Али… Куда вы хотите уйти?

Дрожащим голосом Насер-ага обратился к нам:

– Нет, дорогая. Не говори так. Это слова чужих друг другу людей, но ты ведь нам родная. Ты наша дочь, а Мухаммад Али – наш внук. О каких ещё неудобствах может идти речь? Это ваш дом… Слава тебе, Господи, если оба моих сына стали мучениками, значит, они были достойны этого, и Ты принял их. Господи, хвала Тебе за то, что наши дети не стали причиной нашего позора и унижения. Хвала Тебе за то, что наши дети являются поводом для нашей гордости и величия. Господи… Тысяча восхвалений Тебе за то, чем Ты щедро одарил нас, и тысяча восхвалений за то, что так красиво забрал.

Немного помолчав, Насер-ага, чтобы разрядить обстановку и поднять всем настроение, начал шутить:

– Нет, действительно, ты лучше забери этого ребёнка. Он нас уже добил. Вы посмотрите на него! Совсем не плачет и не капризничает! У меня уже пальцы покраснели от того, сколько я его щипал! Вот дети были раньше – капризничали и кричали так, что их голос доносился до людей из соседних домов.

Увидев плач Мансуре-ханум и услышав слова Насера-аги, я решила остаться, ведь мне и самой было тяжело расстаться с этой комнатой, в которой витала какая-то особая аура, дарившая мне ощущение присутствия моего мужа. Я хотела, чтобы поскорее наступила ночь, хотела вместе с сыном лечь в комнате Али, где я всегда видела его во снах. Ту ночь и все последующие мы ложились спать именно там.

Мухаммаду Али исполнилось три месяца. Иногда мы ездили в гости к Хаджи Садегу на несколько дней, порой отправлялись к маме, но нашим основным домом был дом Насера-аги.

Здоровье Мансуре-ханум оставляло желать лучшего. Киста в её почке увеличивалась, сказываясь на общем состоянии здоровья. Насер-ага решил забрать жену в Тегеран, чтобы какое-то время она наблюдалась и лечилась там у хорошего врача. В связи с этим через два месяца я и Мухаммад Али переехали к маме, но уже тогда мы договорились, что, как только они вернутся, несколько дней в неделю я буду жить у мамы, а по четвергам и пятницам стану приезжать к Насеру-аге и Мансуре-ханум.

Примечания