Спасти Рашидова! Андропов против СССР. КГБ играет в футбол

Между тем та сходка выявила и серьезный раскол в воровском движении. Дело в том, что часть воров в законе из числа «правильных» (тех, кто старался придерживаться старых правил, которые подразумевали под собой «босяцкий» образ жизни или нестяжательство – в основном это были славянские воры в законе) была против заключения сделки с цеховиками, так как видела в этом угрозу разложения воровского мира. Но эта точка зрения потерпела поражение, поскольку большинство кавказских воров придерживались иных позиций. И когда сходка в Кисловодске привела к возникновению союза между ворами и цеховиками, самый авторитетный вор в законе среди славян – Владимир Бабушкин (Вася Бриллиант) – предупредил своих коллег, что одним таким союзом дело не закончится. «Неужели вы не понимаете, что за этим союзом стоит продажная власть, – заявил Бабушкин. – Это она толкает воров на дальнейшее разложение, чтобы оно стало всеобщим. Пройдет немного времени и нас, воров, поставят перед выбором: вступить в союз не только с цеховиками, но и с продажной властью».

Как показало время, Бабушкин оказался прав. Прошло всего лишь три года после кисловодской сходки, как кавказские воры затеяли провести новую встречу, причем на своей территории – в Тбилиси. И главным вопросом в повестке дня должен был встать именно тот, о котором предупреждал когда-то Бабушкин. Именно с этого и начал свое выступление Нестор Гулия:

– Многие из тех, кто не верил в пользу кисловодских решений, теперь осознали свою ошибку. Помните, перед кисловодским сходом они говорили, что наш союз с цеховиками может привести к разложению наших рядов. Но время доказало, что те решения не разложили нас, а сделали только сильнее. Хабар мы поимели хороший – лавэ потекло к нам со всех сторон, причем лавэ огромное. С его помощью мы не только имеем возможность «греть» зоны, где мотают сроки наши братья, нуждающиеся в нашей помощи, но и покупать судей, адвокатов, мусоров. Среди этой продажной братии иной раз попадались и большие партийцы. Их было немного, но все течет, все меняется, как говорили когда-то греки. Власть с каждым годом становится все продажнее, и не пользоваться этим было бы большой ошибкой с нашей стороны. Ведь лавэ у нас есть, и лавэ, как я говорил, немалое. До недавнего времени некоторые из нас покупали политиков, чтобы те помогали нашему делу. Но происходило это нечасто, поскольку у этой практики есть противники из числа наших же братьев. И поскольку мы решаем все сообща, на толковище, было решено собраться сегодня всем вместе, чтобы раз и навсегда решить этот вопрос: оставить этот процесс на откуп одиночкам или разрешить это делать всем.

Произнеся свой спич, Гулия опустился на стул, предоставляя возможность остальным участникам сходки высказать свои мнения. И первым на это откликнулся славянский вор в законе Василий Коньков, который сидел по правую руку от Гулия:

– Ты все правильно сказал, Нестор, в части того, что лавэ у нас стало много – очень много. Но ты забыл сказать, что лавэ не должно быть мерилом босяцкой жизни. Если это произойдет, то чем мы будем отличаться от той же продажной власти? Мы уже пришли к тому, что за лавэ стали давать звание законника. Если раньше его нужно было заслужить, мотая срок на зоне, то теперь это святое звание можно купить. А если мы станем активно контачить с партийными, то процесс нашего разложения пойдет еще дальше – нас просто затянут в политическую конюшню. И из честных бродяг мы рискуем превратиться в ссученных.

– Конёк, у тебя есть конкретная предъява, кто из нас купил звание законника? – грозно сверкая очами, спросил армянский вор в законе Артур Геворгян по прозвищу Алик Ереванский.

– Я разве такое говорил? – вопросом на вопрос ответил Коньков. – Никто из здесь сидящих звание законника за лавэ не покупал. Но среди нас есть такие, кто это звание купить помогал. Назвать имена?

– Братья, мы не для того здесь собрались, чтобы делать друг другу предъявы, – вступил в этот спор Гулия, не желавший разрастания конфликта. – Мы здесь собрались для другого. Мнение Конька мы уже услышали. А ты Леша, что по этому поводу скажешь?

– Я за то, чтобы покупать партийных, – ответил Геворгян. – Лавэ на то и лавэ, чтобы капать на жало. Если можно купить мусора или шлюху, почему нельзя купить партийных, тем более, что многие из них стали со шлюхами одного поля ягоды.

– Ты ошибаешься, Леша, – подал голос еще один участник сходки – славянский законник Владимир Ермаков по прозвищу Штырь. – Шлюха тебя может только трепаком наградить, а партийный – орденом. Тогда чем ты будешь отличаться от партийного? Может, нам теперь всем в партию вступить?

Последняя реплика вызвала небольшое оживление в зале, но длилось оно недолго. Слово снова взял Гулия:

– Не хочу читать вам лекцию, братья, но кое-что напомню. Куда ездил главный партиец в начале этого года? В солнечный Узбекистан. Куда он собирается съездить этой осенью? В соседний с нами Азербайджан. А это, если кто забыл, две мусульманские республики. Думаете случайно престарелый вождь партийцев, который уже на ладан дышит, привечает мусульманскую братию? Нет, братья, не случайно. Там, наверху, идут какие-то серьезные подвижки, которые могут иметь серьезные последствия, в том числе и для нас. И если мы не хотим попасть на вилы, нам уже сейчас надо искать выходы на нужных нам партийцев. Завтра может быть уже поздно.

– Может ты, Нестор, и на место главного партийца кого-то уже подыскал? – вновь вступил в разговор Коньков.

– Не строй из себя рогатого, Василий, ты же умный мужик, – вновь обратил свой взор на соседа справа Гулия. – Если «ящик» не смотришь, то газеты-то читаешь. Не видишь, что в стране происходит? Жить главному партийцу недолго осталось, а это, значит, что наверху серьезные разборки могут начаться. И если мы хотим в цвет попасть, нам надо уже сейчас свои ставки делать.

– Ты тоже, Нестор, следи за трассой и горбатого нам не лепи, – глядя в глаза собеседнику, заявил Коньков. – Сдается мне, что ты давно с партийцами контачишь, а теперь хочешь и всю братву под это дело подписать.

– А чем продажный партиец отличается от продажного мусора? – в голосе грузинского законника впервые зазвучали стальные нотки. – Если партийца можно подмазать, и он тебе за это поможет хабар получить, что в этом плохого? Вся братва давно так живет – что в Чикаго, что в Палермо. А мы чем хуже?

– В аль капоны заделаться хочешь? Забыл, чем он кончил? – напомнил всем о печальной судьбе чикагского гангстера Коньков.

– Зато его братья процветают, потому что не кексовали в нужный момент, не метали икру, а попали в цвет. Вот и мы, если кексовать будем, останемся с голой жопой на морозе. Ведь понятно же, что когда главный партиец коньки отбросит, другая жизнь начнется. И чтобы в нее вписаться, надо уже сейчас мозгами шевелить.

– И в самом деле, Конёк, можно косяк запороть, если будем баланду травить, – вступил в разговор грузинский законник Вахтанг Кочинава по прозвищу Буба. – Многие цеховики давно под партийцами ходят, поэтому и нам все равно от этого не отвертеться. Время диктует базар, а не наоборот.

– Вы меня, братья, не агитируйте – я своего слова не изменю, – продолжал стоять на своем Коньков. – Думаю, и остальные братья-славяне меня поддержат. А те из них, кто на зоне парится, малявы со мной прислали.

Сказав это, Коньков приложил ладонь к тому месту, где у него на пиджаке был нагрудный карман.

– Тогда огласи малявы, – подал голос армянский законник Ерванд Спандарян по прозвищу Тижо Ленинаканский.

Коньков не стал просить уговаривать себя дважды – извлек из кармана несколько писем от влиятельных воров в законе славянского происхождения, кто не смог приехать на сходку по причине своего нахождения в местах заключения. И стал одно за другим называть имена авторов писем и их решения по главному вопросу сходки:

– Вася Бриллиант – нет, Санька Монгол – нет, Вася Бузулуцкий – нет, Савоська – нет, Япончик – нет, Лева Генкин – нет.

– Спасибо, Конёк, что донес до нас голоса наших братьев, – поблагодарил Гулия своего коллегу, взявшего на себя роль добровольного почтальона. – Но будет несправедливо, если мы не услышим голоса других наших братьев, тоже мотающих срок на зоне.

Гулия обратил свой взор на Вахтанга Кочинаву. Тот как будто ждал этого момента и тут же достал из кармана своего пиджака несколько писем от грузинских воров в законе, сидящих в данный момент в колонии. И тоже зачитал вслух их решения:

– Хаджарат – да, Писо – да, Чита Безуха – да.

– Трое против шести, – произвел несложное арифметическое действие Коньков.

– Да, но мы еще не слышали голоса тех, кто находится в этом зале, – справедливо заметил Гулия.

И едва он это сказал, как взоры всех присутствующих обратились к человеку, который скромно сидел на другом конце стола и беззвучно сосал курительную трубку, которая не была зажжена. Звали этого законника Алеша Аттттуни по прозвищу Камо. Эту кличку он получил еще в детстве, поскольку ходили слухи, что он был дальним родственником знаменитого революционера Симона Тер-Петросяна, или Камо (такое прозвище ему придумал Сталин), которого царские власти четырежды приговаривали к смертной казни, но в итоге помиловали и упекли за решетку по случаю 300-летия дома Романовых. Среди собравшихся в ресторане «Салобие» законников Камо был самым старым – ему шел 69-й год, но у него была светлая голова и он пользовался безоговорочным авторитетом у всех своих коллег, невзирая на то, к какому бы клану они не относились. Поэтому всегда, прежде чем выносить какой-либо вопрос на голосование сходки, слово предоставляли Камо, чтобы узнать его мнение. Не была нарушена эта традиция и сегодня.

– Бог навстречу, братья, – приветствовал собравшихся Камо, прежде, чем перейти к своему монологу. – Я внимательно выслушал разные стороны и должен сказать, что у каждой есть свои серьезные резоны. Нестор прав, когда повторяет за древними расхожий постулат, что все течет, все меняется. Мы на самом деле стоим на пороге большого шухера. По мне, лучше бы его не было. Но, к сожалению, «котлы» истории тикают без нашего участия. А это вам не «котлы» в кармане у фраера, по которым можно шарахнуть кулаком, чтобы они остановились. Поэтому Нестор прав, когда говорит, что надо постараться соломку подстелить, чтобы больно не было, когда этот шухер случитея. А такого развития событий исключать нельзя. Однако прав и Вася Конёк, говоря от себя и от лица всех наших славянских братьев. Не слишком ли мы торопимся? Главный партиец еще жив и когда точно богу душу отдаст неизвестно. А если и отдаст, то уже понятно, кто на его место прыгнет – скорее всего, главный «конторский». А он нам, кавказским, не чужой человек будет. Поэтому трогать нас вряд ли осмелится. А вот за продажных партийных наверняка возьмется, чем легко может и нас задеть, если мы с ними активно контачить начнем. Так что здесь торопливость нам не в подмогу – головняк нам не нужен. Всего три года прошло, как мы в Кисловодске большую сходку собирали, а сегодня опять перед нами маячит важное решалово. Поэтому я считаю, что надо малость обождать. Пусть те наши братья, которые с партийными уже связи установили, продолжают быть с ними накоротке. Всем остальным лучше быть от партийных подальше. Как долго, пока сказать не могу. Но сердцем чую верняк: «котлы» истории очень скоро дадут нам ответ на этот вопрос.

18 июня 1983 года, суббота.

Узбекистан, Ташкентская область, дорога к совхозу «Политотдел»

Едва правительственная «Чайка» вырвалась за пределы Ташкента и взяла курс на знаменитый на весь Союз совхоз «Политотдел», Шараф Рашидов обратился к водителю:

– Сережа, сверни, пожалуйста, на обочину – мы с Бойсом Хамидовичем немного воздухом подышим.

Речь шла о начальнике охраны Рашидова полковнике Бойсе Иргашеве, который сидел на переднем сиденье рядом с водителем.

Покинув салон автомобиля, Рашидов и Иргашев отошли от «Чайки» и сопровождающей ее «Волги» с охраной на почтительное расстояние, где их можно было видеть, но нельзя было услышать. Именно для того, чтобы у этого разговора не было лишних ушей, Рашидов и выбрался на свежий воздух. Ему нужно было переговорить с комиссаром охраны тет-а-тет, поскольку в совхозе «Политотдел», куда он направлялся для плановой проверки этого хозяйства, такой возможности могло и не возникнуть.

– Боисжон, вы знаете, как я вам доверяю и всегда стараюсь прислушиваться к вашим советам, – первым начал этот разговор Рашидов. – Так вот, сейчас возникла такая ситуация, когда мне снова понадобился ваш совет. В Москве я имел беседу с новым заведующим отделом оргпартработы Лигачевым. Он сообщил мне, что встретиться со мной его попросил Андропов, после чего показал целую кипу писем отсюда, в которых люди жалуются на недостатки, которые существуют в республике.

– Вам предложили подать в отставку? – глядя в глаза шефу, спросил Иргашев.

– Не прямо, но я понял, что именно этого от меня и ждут. Иначе не стали бы грозить тем, что собираются прислать сюда инспекционную комиссию.

– И что вы ответили? – продолжал вопрошать Иргашев.

– Отказался, – коротко ответил Рашидов.

– Категорически или все же оставили им шанс?

– Сказал, что обязан провести хлопковую страду и юбилей Ташкента. А потом видно будет.

– Вы решили это самостоятельно или…

– Или, – кивнул головой Рашидов, подтверждая догадку Иргашева.

Дело в том, что начальник охраны был одним из немногих, кто знал о том, что сотрудник ЦК КПСС Александр Бородин является тайным информатором Рашидова. В их разговорах он никогда не проходил под своим настоящим именем, а был зашифрован как Джура (Друг).

– И он посоветовал вам ответить Лигачеву отказом?

– Именно. Впрочем, я и сам не собирался уходить, памятуя о том, что может здесь начаться, если случится моя быстрая отставка.

– Но вы же понимаете, Шараф-ака, что шансов победить у нас не так уж и много? – выдержав небольшую паузу, задал новый вопрос Иргашев.

– Понимаю, но сопротивляясь, мы сможем выиграть время для того, чтобы успеть перегруппировать свои силы и выторговать для себя лучшие позиции. В противном случае нас попросту зачистят.

– И теперь вы затеяли этот разговор, чтобы выслушать мое мнение?

– Не только, Боисжон, – произнеся это, Рашидов сделал шаг навстречу своему собеседнику и, заглянув ему в глаза, произнес: – Вы всегда были одним из моих самых преданных друзей. Но я был бы плохим другом, если бы не предупредил вас о той опасности, которая может вас ожидать в случае, если вы последуете за мной. Короче, у вас есть шанс все хорошенько обдумать.

– Я уже давно все обдумал, – не отводя взгляда, ответил Иргашев.

– Спасибо, иного ответа от вас я и не ждал, – сказав это, Рашидов отвернулся, однако возвращаться в машину не торопился.

В течение некоторого времени собеседники молчали, погруженные в свои мысли. Наконец, Иргашев первым нарушил молчание:

– О вашей встрече с Джурой наверняка в тот же день стало известно Андропову.

– Ваши ребята нас подстраховали, но такая опасность действительно существует, – кивнул головой Рашидов. – Однако будем уповать на удачу – до этого она Джуру никогда не подводила. Кстати, он посоветовал искать поддержки у Черненко – у того сейчас напряженные отношения с Андроповым. Это поможет и вас сохранить при вашей должности – рядом со мной. А то ведь кое-кто давно хочет спровадить вас на пенсию.

Иргашев ничего на это не ответил, продолжая смотреть куда-то вдаль, где виднелись очертания домов совхоза Политотдел.

– О чем задумались, Боисжон? – спросил у охранника Рашидов.

– Войну вспомнил. Там было все предельно ясно: наши по эту линию фронта, а по другую враги – фашисты. А в этой сегодняшней войне все перепуталось – коммунисты воюют с коммунистами.

Рашидов хоть и был удивлен подобным сравнением, но оспаривать его не стал, поскольку оно было не далеко от истины. Он и сам, будучи фронтовиком, порой ловил себя на подобной мысли.

Несмотря на то, что Иргашев был на четыре года моложе Рашидова, однако на фронт они попали почти одновременно: Рашидов оказался там в конце 1941 года, а Иргашев – в январе следующего года. Причем оба призывались из Самарканда. И в то время, как Рашидов сражался на Волховском фронте, а затем был комиссован в результате ранения, то будущий командир его охраны воевал на нескольких фронтах – Юго-Западном, Сталинградском, Донском, снова Юго-Западном, 3-м Украинском в составе 847-го (с 3 января 1943 года – 132-го гвардейского) артиллерийского полка 278-й (с 3 января 1943 года – 60-й гвардейской) стрелковой дивизии. И если Рашидов за свои подвиги был награжден двумя орденами Красной Звезды, то Иргашев стал Героем Советского Союза, отличившись при форсировании Днепра в районе города Запорожье и в боях на захваченном плацдарме на острове Хортица. Историю его подвига Рашидов прекрасно знал, но только не из уст самого командира (тот не любил этим хвастаться), а из его служебной характеристики, с которой он познакомился, когда Иргашев должен был занять пост начальника его охраны.

Эта история началась в ночь на 26 октября 1943 года, когда разведчик Иргашев в составе десанта 185-го гвардейского стрелкового полка переправился через Днепр на остров Хортица, чтобы вместе со связистами проложить телефонную линию от позиций пехоты на острове до командного пункта артиллерийского полка. Однако фашисты несколько раз обстреливали береговую полосу и выводили линию связи из строя, в результате чего Иргашеву приходилось неоднократно преодолевать реку, чтобы восстанавливать порванный кабель. Кроме этого, в течение всего дня вместе со стрелковыми подразделениями ему приходилось отражать многочисленные контратаки противника. А когда фашисты приблизились к советским позициям почти вплотную, Иргашев и его однополчане ринулись в рукопашную атаку. В этой схватке бесстрашный узбек убил штык-ножом троих фашистов, а из автомата скосил еще полтора десятка немецких солдат. Однако и сам не уберегся – в результате разрыва минометного снаряда получил контузию и потерял сознание. А когда спустя несколько часов очнулся, то наступало уже утро следующего дня.

К тому времени фашисты сумели закрепиться на наших позициях и взяли под прицел берег, где должен был высадиться советский десант. И так получилось, что один из пулеметов оказался неподалеку от того места, где находился Иргашев. И когда началась высадка десанта, этот пулемет стал поливать советских солдат свинцовым дождем, не давая им поднять головы. Увидев это, Иргашев бросился к огневой точке врага. Вооруженный автоматом, он несколькими короткими очередями уничтожил весь пулеметный расчет. После чего развернул оружие в сторону фашистов и открыл по ним шквальный огонь. Увидев это, поднялся в атаку советский десант, который в течение нескольких минут очистил от вражеской пехоты важный плацдарм. За этот подвиг указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 февраля 1944 года гвардии старшине Бойсу Хамидовичу Иргашеву было присвоено звание Героя Советского Союза.

Вернувшись с войны, Иргашев в 1947 году окончил Высшую партшколу при ЦК КП Узбекистана, был секретарем Самаркандского областного комитета ВЛКСМ. Чуть позже он окончил Ташкентский юридический институт. Работал заведующим отделом газеты «Узбекистан сурх», инструктором ЦК КП Узбекской ССР (1952–1956), начальником отдела кадров Министерства социального обеспечения Узбекской ССР (1956–1968). В 1968 году Бойс Иргашев перешел на работу в КГБ, возглавив охрану Шарафа Рашидова.

– Джура считает, что Андропов готовит почву для капитализации нашей системы, – первым вновь нарушил молчание Рашидов. – И взял себе в союзники кавказцев, которых активно поддерживают в этом зарубежные диаспоры.

– Судя по деятельности Мелкумова, в этом предположении есть доля истины, – согласился с услышанным Иргашев.

– Вот я и подумал, что было бы неплохо нанести по самому Мелкумову удар из стен его же ведомства, – сообщил Рашидов.

– Разумное решение, учитывая тот факт, что неуязвимых людей не бывает. Однако это опасная затея, Шараф-ака.

– Именно поэтому я вам об этом и сообщаю – вы же мой главный прикрепленный, – с легкой улыбкой на устах, ответил Рашидов.

После чего первым направился к «Чайке», водитель которой все это время сидел в салоне с открытой дверью и, потягивая сигарету, внимательно следил за разговором своего шефа с начальником охраны. Три года назад московский КГБ завербовал этого человека и внедрил в окружение Рашидова. Главной ценностью этого агента было то, что его родная сестра родилась глухонемой, поэтому он с детства прекрасно владел жестовым языком. И сейчас, наблюдая за разговором Рашидова с Иргашевым, в те моменты, когда они поворачивались к водителю лицом, он имел возможность по движениям их губ понять, о чем именно они разговаривают. И теперь перед водителем стояла единственная задача – донести суть этого разговора до нужных людей.

18 июня 1983 года, суббота.

Узбекистан, Ташкент, улица Навои, дом 13, Политехнический институт

Припарковав автомобиль неподалеку от входа в институт, Аркадий Габрилянов выбрался из салона. В этот известный вуз следователь приехал не один, а со своим восемнадцатилетним сыном Багратом, который вчера вечером прилетел в Ташкент из Тбилиси. Целью этого визита была встреча с проректором политеха на предмет зачисления туда сына следователя. Предварительный разговор на эту тему состоялся несколько дней назад, а сегодня должно было быть вынесено окончательное решение. Причем в его положительном исходе Габрилянов не сомневался, поскольку проректор был прекрасно осведомлен о том, кем именно является отец абитуриента и какими ветрами его занесло в Узбекистан. Поэтому, когда отец и сын вошли в кабинет проректора, тот встретил их с распростертыми объятиями и с услужливой улыбкой на широком лице.

– Так вот как выглядит ваш сын, Аркадий Вазгенович, – семеня навстречу гостям, радостно молвил проректор. – Настоящий йигит, да еще и красавец! Как тебя зовут?

– Баграт, – ответил юноша, пожимая руку проректору.

– Как тебе наши края? – продолжал забрасывать вопросами гостя хозяин кабинета.

– Жарковато, – ответил Баграт.

– А ты как думал – на то он и солнечный Ташкент, – рассмеялся в ответ проректор, жестом приглашая гостей присаживаться за стол.

Когда гости последовали его совету, проректор вернулся на свое место во главе стола.

– Документы у тебя с собой? – вновь обратился хозяин кабинета к юноше.

Вместо ответа тот достал из небольшой спортивной сумки, с которой он пришел, диплом об окончании школы.

– Еще понадобится твое заявление и три фотокарточки три на четыре, – сообщил проректор.

– Заявление надо сейчас написать? – спросил Баграт.

– Не обязательно, можешь принести его чуть позже вместе с фотографиями.

– А экзамены когда? – задал очередной вопрос юноша.

– Ты не будешь сдавать экзамены, – ответил за проректора Габрилянов.

– Как не буду? – глядя с удивлением на отца, спросил будущий студент.

– Так, не будешь – тебя зачисляют без экзаменов.

– Почему?

– Потому что я так хочу, – тоном, не терпящим возражений, ответил Габрилянов.

– А я хочу, чтобы меня принимали, как всех – с экзаменами, – глядя в глаза родителю, заявил юноша.

– Ты будешь учить отца? – в голосе следователя послышались стальные нотки.

– Нет, не буду, – ответил юноша и обратил свой взор на проректора: – Верните мне, пожалуйста, диплом – я передумал к вам поступать.

От удивления лицо проректора вытянулось, рот приоткрылся. Не зная, как ему поступить, он вопросительно посмотрел на следователя.

– Не отдавайте ему диплом, – грозно насупив брови, приказал проректору Габрилянов, после чего вновь обратил свой взор на сына. – А ты будешь делать то, что я тебе скажу.

– Не буду! – и юноша вскочил со стула.

– Товарищи, не надо ссориться! – буквально возопил хозяин кабинета. – Если юноша хочет сдавать экзамены, то пусть сдает – мы пустим его с основным потоком.

И он так посмотрел на следователя, что тот понял его хитрость – экзамены будут формальными. Но этот взгляд не укрылся и от юноши, который в ультимативной форме заявил:

– Если я увижу, что экзаменаторы играют со мной в поддавки, я заберу диплом.

– Хочешь показать, что ты уже взрослый и не нуждаешься ни в чьей опеке? – спросил Габрилянов. – Хорошо, будь взрослым. Только потом пеняй на себя.

После этих слов юноша вновь опустился на свое место.

– На какой факультет ты хочешь поступить? – задал очередной вопрос абитуриенту проректор.

– Что-нибудь связанное с электроникой. Я после школы почти год работал наладчиком электронных машин.

– Прекрасно – у нас как раз есть два подходящих факультета: конструирование и производство электронно-вычислительной аппаратуры, а также электронно-вычислительных машин.

– Давайте последний – ЭВМ.

– А у тебя какая была итоговая оценка по математике?