Таганай

Пасмурные тучи, клубившиеся в голове Шакулина, развеивались. Он тоже, почти забыв про все, поглощал немного грустными глазами синеву высокого неба, мягкие очертания горного хребта, поднимавшегося по левую сторону и гряды низкорослых гор по правую сторону, ну, и конечно саму долину, неровным, как бы волнующимся морем, преимущественно хвойных деревьев, растянувшуюся посередине.

– Это только начало, отсюда всю долину не видно. Она достаточно серьезную площадь занимает. Только с вертолета можно рассмотреть. Горы слева – это хребет Большой Таганай. Та вот, самая первая гора называется Двуглавой сопкой, за ней Откликной гребень, последняя – самая высокая – это Круглица. А те, что справа, Средний Таганай, еще правее, горы Малого Таганая. Они пониже будут.

– Река? – капитан пальцем показал на водную преграду, протекавшую метрах в ста от обрыва, которым проваливался в долину их холм.

– Да, это Тесьма. Как раз, где-то с обратной стороны Откликного гребня берет начало, – Шакулин махнул рукой влево. – Река достаточно меленькая. Сами видите. Но весной может разлиться.

Листровский, все еще с довольным видом рассматривая течение горной речки, немного переменился в лице и слегка прищурил глаза, остановив свой взгляд в одной точке, как будто что-то вспомнил.

Вечером, сидя в своей служебной квартире, капитан набрал московский номер.

– Да, – сухо ответили в трубке.

– Листровский.

– Что, Евгений Палыч, у тебя сегодня, я слышал, новый эпизод произошел?

– Да, утром нашли труп, почти на окраине города.

– Все ближе и ближе, значит, подходит.

Листровский сделал небольшую паузу перед тем, как решиться перейти к теме, которая его волновала в первую очередь.

– Я тут узнал кое-что, товарищ полковник.

– У тебя есть доказательства, что это наш парень, капитан? – голос насторожился.

– Нет, таких доказательств у меня пока нет.

– Тогда, что?

– Сегодня выяснилась одна любопытная подробность. По словам судмедэксперта, жертвы были убиты двумя разными, как он выразился, способами.

В трубке повисла некоторая пауза.

– Ты хочешь сказать, наших парней там двое?

– Не знаю. Пока не знаю. Во-первых, неясно, что подразумевалось под двумя способами. Во-вторых, надо для начала встретиться с этим медиком тет-а-тет. Он по каким-то причинам не стал говорить при большом скоплении лишних людей. Видимо, ему действительно есть что показать.

– Когда ты с ним встречаешься, капитан?

– Завтра.

– Тогда завтра я жду твоего звонка.

– Понял. До свидания.

В телефоне пошли монотонные прерывистые гудки. Листровский в задумчивости не спешил класть трубку обратно на аппарат и продолжал их слушать. Все лампы в его квартире были выключены, и только из окна лился тусклый серый свет, остающийся на улице перед полным заходом солнца за горизонт.

Колямбо уже в десятый раз за последние пять минут посмотрел на часы. Шесть двадцать вечера. А никаких намеков на приближение к лагерю не замечается.

Снег перестал падать, низкие облака убрались подальше от Таганая. Где-то справа от тропинки в дебрях сосняка светила слегка обглоданная луна. Работа этой естественной лампочки сделала обстановку в лесу несколько приятней, однако, Колямбо по-прежнему с большим трудом мог различать предметы, находившиеся хотя бы в пятнадцати метрах от него.

Неувязка со сроками прибытия к лагерю как-то сразу заставила позабыть обо всех возможных видах страха. Мысли сейчас работали только в одном направлении: «Почему я еще не вышел к лагерю?»

«Ладно, давай посчитаем еще раз. От лагеря до Трех братьев мы шли два часа двадцать минут. Это, точно».

Он немного подумал.

«Хотя нет, не точно. Момент выхода из лагеря я не засекал. Ну, впрочем, неважно. Пусть будет, что мы шли два с половиной часа. Да, и при этом еще пару раз останавливались на минуту, а потом еще у развилки стояли минуты две. По идее, все это надо отнять».

– Ух, блин, – Колямбо недовольно буркнул под нос, неаккуратно шагнув левой ногой мимо тропы, прямо в сугроб.

«Так, еще раз. Если от Трех братьев я вышел в половину пятого. – Он тут же вспомнил Димку, лежащего на спине с искривленным от боли лицом. – То, значит, должен прийти к лагерю, условно, через два с половиной часа. То есть в семь. – Колямбо инстинктивно отодвинул рукав пуховика и посмотрел на часы. Все это он проделал на каком-то автопилоте, поэтому, сколько показывали стрелки, он не запомнил. – Но ведь сейчас я иду намного быстрее, без остановок».

Его внимание вдруг привлекла лежащая рядом с тропой увесистая, но достаточно изящная сосновая палка. При всем богатстве выбора она смотрелась как идеальная палка-отмахалка. В смысле, если что, то ей можно отмахнуться. Да, так, что мало не покажется. Колямбо поднял палку, мельком оглядев ее по всей длине, и, недолго думая, приспособил в качестве тросточки для прогулок.

«А может, я где-нибудь не туда свернул?»

«Нет, я не мог свернуть не туда, потому что никаких раздвоений тропы мне не встречалось. В общем-то. И кстати, когда мы шли к Братьям, я тоже не заметил каких-либо развилок, что подтверждает предыдущее».

«Значит, я иду правильно».

«И вообще, с чего ты взял, что лагерь должен был показаться, где-то в начале седьмого? Он будет в семь или чуть позже».

«Вот и все, так что пошли дальше. Уже скоро».

Колямбо посмотрел на часы теперь уже осознанным взглядом. Двадцать пять минут седьмого. Он вгляделся в темноту впереди него, пытаясь отличить хоть малейший блик от костра, который уже наверняка развели Юлька с Сапрофеней.

– Да, не видно там ничего!

– Семь, – почти гробовым голосом произнес Колямбо.

Это значило слишком много, поэтому он даже не стал дальше ни о чем думать. А просто встал посреди тропы и внимательно глядел на свои командирские часы. В положении стрелок на циферблате сейчас лежал весь мир. Другого мира у Колямбо не было, как и других часов. Вверху шумели ветви могучих елей и сосен, раскачивавшихся в такт прибытия стремительного ветра, разогнавшего с неба всякие остатки дневных туч. Вокруг лежал темноватый от недостаточной освещенности снег. А перед ним в кургане придорожного сугроба торчала только что воткнутая палка-отмахалка. Колямбо как-то удрученно уставился на нее, размышляя:

«Сюда бы еще одну палочку чуть выше центра прикрепить, перпендикулярно, и получилась бы вполне милая снежная могила».

Наконец, Колямбо закрыл часы ладонью и бросил взгляд назад, туда, откуда он только что пришел, туда, где через примерно два часа пути стоят Три брата, туда, где точно есть его товарищи. Он захотел вдруг посмотреть теперь и в сторону, куда надо было идти. Но все не решался повернуть голову. Отчего-то стало жутковато глядеть в это зловещее никуда, в которое он углублялся все больше, рискуя уже не вернуться.

Колямбо замер посреди тропинки, не в силах решить, двигаться ли ему дальше, или, пока не поздно, повернуть назад к Трем братьям. Его желудок сдавил легкий спазм, и он непроизвольно положил руку на живот, смутно припомнив, что последний раз нормально ел только утром. Но эта проблема сейчас казалась настолько ничтожной, что тут же вылетела прочь из головы, освобождая место для чего-то другого. И что-то другое, гораздо более страшное, чем раннее чувство голода, принялось медленно заполнять освободившееся мозговое пространство.

Колямбо сосредоточенно смотрел в ту сторону, где возможно всего в десяти минутах ходьбы ему наконец-то откроется лагерь. Юлька наверняка уже готовит на костре ужин, помешивая содержимое гигантского чана и периодически с озабоченностью поглядывает на одну из больших елей у тропинки, из-под которой должны показаться ее друзья, ушедшие утром на Три брата. Сапрофеня, скорее всего, просто без дела крутится вокруг Юльки и уж он-то вряд ли бросает ждущие взгляды на тропу, возможно, он вообще не знает, сколько сейчас времени, и ему даже в мысли не может прийти, что отряд Зубарева по всем обычным прикидкам давно должен был возвратиться.

Колямбо глубоко вздохнул, стараясь сделать это не очень громко. Никакого отсвета от костра впереди он так и не приметил, а идти ли ему дальше или все-таки двинуться назад, так и не решил. Он гнал прочь мысли о том, что все-таки в темноте где-то перепутал дороги и потерялся. Да, и как-то чисто интуитивно ему казалось, что путь верен.

«Вот, только сроки не очень вяжутся». – Колямбо взглянул на часы, показывавшие почти безнадежные семь десять.

Если он все же идет правильно, то скоро с правой стороны лес должен поредеть, местами начнет проглядывать так хорошо знакомый курумник. Если же такого не произойдет, значит, он действительно заблудился, и нужно будет со всех ног мчаться назад, внимательно разглядывая окрестности, чтобы не пропустить ту самую роковую для него развилку. А ведь дальше будет все темнее и темнее.

«Ладно, идем!» – Он вытащил из сугроба свою палку-отмахалку, случайно нащупав на конце острый, но твердый сучок. И взяв ее таким образом, чтобы при ударе палка приземлилась на поверхность врага аккурат только что освоенной зазубреной, осторожными шагами пошел вперед.

Сейчас Колямбо чувствовал уверенность в том, что делает. Не важно, что глаза напряженно вглядываются в темень лесного пространства, а уши локаторами выхватывают малейшие звуки необычной тональности. Пока он управляет ситуацией, а не ситуация им, и пока что мозг работает в нормальном режиме, даже несмотря на то, что какой-то противный туман все больше и больше лезет в сознание.

Желудок снова пронзил спазматический приступ, но на этот раз Колямбо даже не дотронулся рукой до живота. Нет, сейчас он слишком занят, он слишком занят самым важным на свете мероприятием. Ведь если оно не увенчается успехом, разумом Колямбо сможет овладеть тот самый туман, клубы которого сделались на порядок темнее, а в их недрах стали прорезаться яркие линии электрических разрядов. Это нехорошо, это очень нехорошо. Если эта штука шарахнет, то наверняка услышат даже в пятке. Хотя нет. В пятке, кажется, всегда раньше других узнают последние известия. Недаром душа в периоды своего кризиса первым делом отправляется именно туда.