Веданта. Сборник рассказов
Пустая жатва
Была ли Анна Сергеевна Морозова личностью уникальной? Как знать. Эта узкоплечая, нескладная, низенькая женщина в преклонном возрасте не выделялась обаятельными чертами. В ней не присутствовали утонченность, остроумие и женственнность. Чувством юмора тоже не обладала. Хитрая? Никогда. Грубая? Тоже нет. А что же тогда в ней было?
Работала она в редакции местной газеты "Правда". Трехэтажное здание составляли два этажа кабинетов с узкими коридорами и фотографиями руководства на стенах; на первом этаже справа находился буфет; а слева – пост охраны с турникетами. В обязанности Анны Сергеевны входило содержание пола в чистоте. Она мыла его до блеска, с усердием честных работников и хмуро глядела на тех, кто шлепал по намытой плитке грязными ботинками. Всегда неопрятная, с редкими, зачёсанными назад, серо-седыми волосами она не сильно импонировала окружающим; а кроме того слышала речь собеседника через раз, что крайне затрудняло общение с людьми, которые не желали перетруждать голосовые связки только, чтобы докричаться до неё. Многие работники редакции проходили мимо неё и бросали своё холодное приветствие. Ведь кто такая уборщица, когда они редакторы и журналисты по образованию и собственному убеждению? Они посмеивались над ней и считали не в меру глуповатой. Она же оставалась радушной и не забывала справляться о здоровье других.
– А Жанна еще не приходила? Ай заболела? – спросила Анна Сергеевна сидящую рядом на лавке буфетчицу.
Это была женщина лет сорока девяти со взбитой, белой шевелюрой, в белом чепце и фартуке с оборками и жемчужными бусами на шее. Буфетчица имела все данные обладать информацией, неизвестной остальным: колкий язык, прекрасный слух (она различала даже шёпот за последним столиком буфета) и умение втереться в доверие несмотря на вид базарной торговки.
– Понятия не имею, – отвечала буфетчица. – Не пришла и не пришла, нам какое дело?
Анна Сергеевна взглянула на буфетчицу с глубоким изумлением. Зная, что вторая её напарница Жанна, моющая третий этаж, слаба здоровьем и совершенно одинока, Анну Сергеевну заботило, как та справляется в случае болезни. Представив, как Жанна едва встает с кровати, с трудом переставляя ноги, её сердце защемило. У самой Анны Сергеевны были двое взрослых детей, а они – при мужьях и детях. Собственно, жаловаться будто бы не приходилось.
– Ужасно быть совсем одной, – грустно вздохнула Анна Сергеевна, устремляя серые глаза на парадную дверь. – Приходишь, и поговорить не с кем.
Буфетчица распахнула нагловатые карие глаза, спрятанные за густыми умильными бровями; а её уста с большой нижней губой в негодовании потянулись вперед.
– А кто ей виноват? – буфетчица скрестила толстые руки на массивной груди. – Всю жизнь дурака валяла, всё принца ждала; а такую красавицу, знаешь ли, и на коня стыдно посадить.
Она издала развязный смех, сотрясающий грудь.
– Зачем ты так, Мария? – возразила Анна Сергеевна. – Она ведь никому зла не причиняла. Добрая и рассудительная.
– Как же, видали мы эту доброту! Глядит лишь бы чего домой утащить. Уж я-то таких добрых поведала, будь уверена! У неё так глаза и бегают по витринам буфета. Злачная пьяница, что с неё взять?
Анна Сергеевна покачала головой, не желая раздувать спор на условиях осуждения; а в конце рабочего дня с тяжелыми вздохами буфетчица Мария с трудом понесла домой три набитые доверху сумки. Припомнив, что та идет на работу с легкой дамской сумочкой, Анна Сергеевна ещё раз качнула головой. Картина была слишком повседневной, чтоб её комментировать. Буфетчица была жадной и необязательной работницей, как и большинство сотрудников, заимевших дурную привычку опаздывать, зная, что главный редактор позволяет себе полчаса задержаться в пути. Анна Сергеевна была не такая; она добросовестно поглядывала на часы по утрам и всегда приходила вовремя, за десять минут до начала рабочего дня, чтобы успеть подготовить инвентарь и вынести мусор, пока редакторов нет в кабинете. Они не чествовали, когда их прерывала бестолковая женщина, помешанная на порядке и соблюдении прямых обязанностей. Вечером Анна Сергеевна уходила последней; ждала пока охранник обойдет кабинеты, потом перемывала первый этаж и с чувством выполненного долга в семь часов вечера покидала здание.
Идя темными обледенелыми улицами зимой, её одолевал страх. Прохожие были редкостью той дороги, а после фильмов о насилии, что так легко вписались в моду женского канала, казалось, преступниками город набит до отказа. Она жила в тихом переулке. Сперва до него нужно идти прямо, под высокими фонарями, мимо круглосуточного магазина, автошколы и аптеки, где всегда бывает уйма народу; а затем свернуть в ничем неосвещенный поворот справа, что делит два ряда кирпичных белых домов между собой. Проезжая часть не отделялась тротуаром, что ставило под угрозу жизнь снующих пешеходов. Анна Сергеевна всегда торопливо обходила эту часть дороги и прыгала в сторону при каждой машине, едущей мимо.
Летом приходилось полегче, когда было светло, и этот свет не оставлял места страхам в душе Анны Сергеевны. Она упивалась ласковым теплом; освежающим ветром с легкой прохладцей; игривыми ласточками в чистом небе. Их шаловливость напоминала ей те годы, унесенные временем, когда она хоть и не сияла красотой, но была свежа; молода и бурлила энергией, как быстрая река Амазонка. Сам факт молодости приносил ей ощущение, что она не так дурна; с русой, длинной косой и более серыми глазами, что при свете имели дополнительный голубой оттенок. На круглые щеки пятнышками ложился румянец – цвет дикой розы. Брови колосились черными линиями; зрачок, ярко очерченный, имел четкий контур. Создавала она в те времена впечатление испуганной пташки: хрупкая и низенькая, как зяблик. При виде её робких глаз хотелось взять одеяло и укутать её от любых наскоков судьбы. Память о тех днях приносила ей тоскливую сладость и мысли сожаления. Как она провела шестьдесят один год своей жизни? Многое ли вспоминала до тонкостей? И принесли бы эти тонкости ей счастье от того, что приключились с нею? Таких моментов насчитывалось немного.
Она родилась в бедной семье тружеников; отец работал в колхозе трактористом до тех пор, пока сельское хозяйство не пришло в упадок, и колхоз не развалился. Мать трудилась на ферме в соседнем селении и не дожила до сорока пяти, заработав пневмонию. Братья и сестры – их было шесть – разлетелись по разным уголкам земного шара ещё до свадьбы Анны Сергеевны. Замуж она вышла в девятнадцать лет за майора тогда ещё милиции, ссор не затевала и всеми правдами и неправдами старалась сохранить уют в отношениях. Её муж, Илья Петрович, мужественный, худощавый, высокий, с большими черными глазами и очень густыми, пепельными волосами находился с ней на уровне интеллигентных допросов. Он обладал трезвым, строгим характером, не уступал ни в одном вопросе: ни в бытовом, ни в политическом, всегда добивался единогласия с его рациональной точкой зрения. Лень заставляла его проводить выходные напролет, лежа на диване или сидя в уютном кресле. Он не любил азартных игр и другим в своём присутствии не позволял заниматься глупостью. "Уж лучше диван обминать" – говорил он жене. Также он был бережлив, суетлив и жаден; не сильно распалялся на подарки и ласковые слова. Презирал всё то, что позаимствовано из-за границы, хотя за транспорт, импортируемый в страну, не сильно обижался. С первых дней совместного быта Анна Сергеевна питала к нему большой почёт, видела в нём надежность и, впрочем, считала свой брак удачным. При такой совокупности вялых деловых чувств любви там места не нашлось. Они мало проводили времени вместе: Анна Сергеевна тогда работала в ветеринарной лаборатории младшим лаборантом, а он стремился получить новую звездочку на погонах. Затем появились девочки. Анна Сергеевна усмехнулась: теперь этим девочкам стукнуло по тридцать и тридцать пять лет. В общем-то память её не блистала приятными моментами. На ум постоянно шли пустые отрывки, которыми особо не похвастаешь; они не для семейного застолья, очень короткие, бессмысленные, и не для шутки ради. Неужели жизнь прошла, а в ней не случилось ничего хорошего? Она снова напрягла память и слегка облегчилась: у неё есть две дочери, у них свои семьи, и внуков – двух мальчиков и девочку – она очень любит, и они её любят. Только ещё слишком малы, чтобы правильно выразить свои чувства.
Думая о прошлом, Анна Сергеевна свернула к двадцать девятому дому на Парадной улице. Во дворе, окруженном со всех сторон пятиэтажными массивами, в центре находилась старая детская площадка с песочницей. По периметру её росли высокие березы; их маленькие благородные листики шелестели от южного ветра; на них, в свеженьких скворечниках обитали соловьи. Анна Сергеевна дошла до второго подъезда. Там на желтой крашенной лавке в ряд сидели три пожилые соседки. Анна Сергеевна давно водила с ними дружбу и по случаю останавливалась поговорить, считая это не сколько увлекательным, сколько необходимым условием вежливости. С важными лицами и подозревающими взглядами они развлекали себя газетными сплетнями и атмосферой происходящего вокруг.
– Ты сегодня что-то рано, – заметила Ольга Никифоровна, опираясь на трость двумя руками.
Деловитость была ярко написана на её большом красном лице с маленькими узкими глазами, что, даже когда она улыбалась, нельзя было назвать ту улыбку случаем добродетели.
– Садись, посиди с нами! – прокричала Галина Антоновна, широконосая большеротая дама, с белым лицом, в ярком платке и ситцевом платье в горошек.
– Да некогда сидеть, – ответила Анна Сергеевна, останавливаясь подле них.
– А куда ты спешишь? – уточнила третья соседка, поджимая тонкие, почти прозрачные губы.
Любопытными взглядами они вцепились в Анну Сергеевну. Та излилась улыбкой, слегка смущенной и действительно глуповатой.
– Людочка просила меня с Костиком посидеть.
– А что она сама не может? – возмутилась Ольга Никифоровна, метаясь глазами по двору, что являлось её особенностью (долго в упор она не смотрела, чтобы не пропустить нечто важное вокруг).
– Они с мужем в театр идут, а потом в ресторан, – сказала Анна Сергеевна. – Пускай отдохнут. Если не в их возрасте веселиться, то когда же?
– А то что ты после работы, умаялась чуть душа, об этом они не думают? – возмутилась Галина Антоновна, остро чувствующая несправедливость положения.
– Галя, они же не каждый раз просят, – оправдывалась Анна Сергеевна. – Часок-другой посижу. От меня не убудет.
– Ага, не каждый раз, да каждую неделю, – поправила Галина Антоновна. – Мой покойный муж всегда говорил: "Детей надо в кулаке держать, иначе они тебя кулачить будут".
Все закивали, видимо, ощутив полноту истины сказанного старушкой.
Вскоре Анна Сергеевна поднялась на второй этаж. Квартиру она содержала в рамках прилежания, но не идеального порядка. Ей доставало того, что вещи лежали на местах, которые определила для них с момента получения мужем квартиры во времена СССР. Уставшая мебель давно требовала обновления. Расписные ковры в красно-жёлтых и зелёных тонах с непонятными квадратными узорами оставались примером тогдашней моды – все стены тогда походили на неудачные полы. Серебристая люстра с длинными каплями пожелтела. Их, как и деревянные черные гардины, давно облюбовали пауки с тощими ногами, изгаляясь в плетении искусной паутины. Дешевые белые шторы с цветочным орнаментом и замысловатая тюль тоже утратили первозданный вид. Анна Сергеевна страдала гипертонией, и все движения с запрокинутой головой провоцировали сильнейшее головокружение. Потому окна, верхние полки изношенного шифоньера и кухонного буфета она мыла раз в год – словом приоритетом чистоты их не наделяла.
Успев согреть чайник на плите, она почувствовала себя нехорошо. В затылок била кровь, грудь неприятно сдавило. И тут позвонили в дверь; пришла её дочь. Без особых разглагольствований Людмила всучила Анне Сергеевне четырехлетнего внука.
– Может зайдешь, доченька? Ты уже две недели не была.
Дородная, строгого лица и в квадратных очках женщина, очень похожая на Анну Сергеевну, холодно взглянула на мать своими бледно-голубыми крохотными глазами.
– Мам, мы опаздываем. Костика покорми в семь и на ночь погрей ему молока. И смотри, чтоб никаких конфет!
Анну Сергеевну всегда огорчало ощущение, что дочь держится с ней, как учительница.
– Я справлюсь, не волнуйся. Вас-то с Полей я как-то вырастила.
Людмила закатила глаза и криво сжала губы.
– Только не начинай опять! Мне итак забот хватает!
Костик принялся кричать, толкая бабушку в ноги. Курносенький, белолицый, с пшеничными волосами он выглядел, как пример безгрешной души, к сожалению, только внешними данными. Говорил он плохо, заглатывая буквы, но многие слова приказа звучали внушительно. И в тот миг, колотя по Анне Сергеевне головой и руками, он изъявлял немалое детское возмущение, причем доступным для понимания языком. Его не устраивало стоять в дверях квартиры без дела – ему хотелось чинить беспорядок внутри.
Анна Сергеевна отогнала мрачные мысли. Её бледные глаза робко засияли.
– Ты хоть бы зашла в среду, – тихо улыбнулась Анна Сергеевна. – У меня пенсия будет и получка в пятницу.
– Вот в субботу и зайдем. А почему ты такая красная? Опять давление скачет?
Анна Сергеевна не расслышала слов дочери, хоть и старалась, прищурившись, прочесть их по губам. Однако глаза её, уже не такие зоркие, как раньше, застилала прозрачная плёнка, и она ничего не поняла. Ей пришлось осторожно переспросить. Отвыкшая от долгого общения с матерью, Людмила рассердилась: повторять одно и то же – не самое приятное занятие, особенно для тех, кто наделён вспыльчивостью от природы. Этот приобретенный недостаток матери выводил Людмилу из себя.
– Мам, ты почему слуховой аппарат не носишь? Для чего мы его покупали? Деньги на ветер…
– У меня голова от него болит, – возразила Анна Сергеевна, посмотрев на внука, который по-прежнему упирался головой в ноги женщины, надеясь собственными силами пробиться внутрь.
– Опять ты выдумываешь! – раздраженно рявкнула она. – Врач тебе ясно сказал, аппарат не может вызывать боли.
Сердце матери кольнуло обидой, но вид она сохраняла спокойный и непритязательный. Людмила повесила сумку на плечо и поправила пиджак. В брючном костюме болотного цвета выглядела она чопорно и образцово; да и волосы, всегда собранные назад в короткий хвост, намекали, что женщина работала в условиях, где предъявляли высокие требования к прическе и внешнему виду. Именно так и было, работала она преподавателем младших классов и заходилась в гордости, что сама всего добилась с того момента, как Анна Сергеевна все четыре года давала ей деньги на проживание и ещё год после того, как Людмила нашла работу.
– Всё, побежала я, – Людмила наклонилась к мальчику и поцеловала его, пока тот также усиленно справлялся с преградой. – Костя, веди себя хорошо!
Мальчик издал зычный визг, мотая головой. Людмила ушла, цокая каблуками.
– Ну, а теперь пошли играть.
Последнее слово усмирило мальчика, и он направился за Анной Сергеевной на кухню. Она достала из шифоньера коробку с мягкими игрушками и отдала мальчику. Капризно скривив губы, он начал рыться в игрушках и, так как достойных его вниманию там не нашлось, одна за одной они летели на линолеум. Задавая мальчику простые вопросы, Анна Сергеевна принялась варить суп. В полдень она собиралась отпроситься и навестить мужа в больнице, которая находилась в пяти минутах от редакции. Вот уже два года как с периодичностью в месяц он ложился на принудительную госпитализацию в психиатрическую клинику. Жизнь его пошла под откос после выхода на пенсию. Не найдя себе применения, он стал пить и превратился в занудного скандалиста, ищущего камень на ровном месте. Он придирался к её вздохам, взглядам, тону сказанного – ко всем действиям, исходящим от неё. Их быт превратился в танец нестинара: он раскалялся, как угли, сыпля на неё ярость и оскорбления; она словно ходила босыми ступнями по огню и как бы осторожно это не делала, молча проглатывая его грубости, ей не удавалось не обжечься. Он всё бушевал. Затишье царило в доме только, когда он спал или гарцевал за водкой, довольный и весёлый, что выудил деньги из кошелька жены. Его деградация привела к белой горячке, и теперь серые безвылазные стены больницы заменили ему родные. Анна Сергеевна тяжело переживала за него. С ним было сложно, а без него душа не на месте. Её утешало, что, относя еду в больницу, она в меньшей степени облегчает его тёмные дни заточения там.
Костику быстро надоело копаться в одиночку, и он стал бегать по комнатам, забиваться в угол под стол или в проём между стеной и шкафом в зале. Усмирить его было непросто, при том что Анна Сергеевна давно растеряла юную проворность и была не так тонка, чтобы протиснуться в узкий проём, где мальчик помещался только боком. Он задорно смеялся и называл её криворукой. Ему казалось забавным, что за ним бегают и не могут достать. Эти нервные игры сильно утомили женщину. Щеки и лоб у неё стали пунцовыми, дыхание потяжелело. Она знала, что в таких случаях происходит дальше.
Наконец, она беспомощно ушла на кухню, а Костик остался хохотать в зале, продолжая отписывать в её адрес непристойные словечки. Она доварила суп, и подошло время кормить мальчика. С горем пополам она уговорила его вернуться за стол, и когда он сел, поставила перед ним тарелку. Наотрез отказываясь есть, он швырнул в неё ложкой и долго кричал.
– Я не буду! Не буду! Это не вкусно!
– Ты ведь ещё не попробовал. Давай… Открывай ротик. За маму…
– Не буду сказал! Не буду!
Анна Сергеевна продолжала сердечно уговаривать его, предвидя негодование дочери, когда та узнает, что ей не удалось накормить внука. Она почувствовала себя хуже. Всякий раз, как начинался приступ, у неё шумело в ушах; кровь, горячая и быстрая, стекалась к вискам, и её охватывал страх, что на сей раз всё кончится плачевно. И в том случае она переживала прежде всего не за себя, а за маленького мальчика, который останется в квартире один, с мертвым телом бабушки. Под действием паники она позвонила дочери и попросила её вернуться.
– Ма, я не могу всё бросить! – злобно ответила Людмила. – У нас второй акт, двери закрыты. Что тебе совсем плохо?
– Я боюсь упаду, и Костик один останется.
– Ты постоянно боишься, но слава богу не падаешь. Ты давление мерила?
– Нет. Я итак чувствую, что высокое: в затылок бьет и в голове шумит.
Людмила тяжело спустила воздух в трубку.
– Один раз попросила тебя остаться, и то не можешь, – состоялась короткая пауза, в которой обе дожидались исхода разговора.
Людмила надеялась, что мать успокоится и не будет настаивать на своём. Совесть её озадачивалась тем, как поступить. Конечно, Анна Сергеевна частенько носилась со своим давлением дело не по делу, и даже участковый терапевт говорил, что она одна из тех умелых симулянтов, предпочитающих в здоровом теле искать больной дух. И на этот раз ей казалось мать хочет привлечь к себе внимание и жалость. Это понимание разозлило женщину. Она подавила ропот совести, и уже более уверенной интонацией сказала.
– Может у тебя вовсе не давление. Ты сначала померяй и позвони мне. Хорошо?
– Сама не умею, ты же знаешь.
– Я тебе покупала автоматический тонометр, особые навыки там не нужны: суй руку в манжету и нажимай кнопку, дальше он всё сам сделает.
– Он не включается, – пояснила Анна Сергеевна. – Кажется, батарейки сели.
Людмилу захлестнула ярость.
– Боже! Какая же ты беспомощная! Не зря скорая жалуется, что их только пожилые неумехи с давлением вызывают. Вы ничего не можете сами и раньше времени паникуете. В общем, выпей таблетку и жди нас. Мы скоро будем.
Анна Сергеевна не успела возразить – уже разносились гудки в динамике мобильного. Всё то время, что она разговаривала по телефону, мальчик швырял со стола вниз искрошенный хлеб, и теперь весь пол был присыпан мелкими крошками. Женщина присела на стул, ощущая слабость в руках. Она решила позвонить младшей дочери Полине. Та жила в двух километрах и работала на железнодорожном вокзале диспетчером. К сожалению, приехать она тоже не могла.
– Мамуль, я на работе. Уйти мне не позволят. Ты вызови скорую или позвони этой бессовестной Людке! Что она вздумала гулять, когда тебе плохо?
Костик оборвал горло, крича.
– К маме! К маме! Хочу к маме!
Тут кто-то позвонил в дверь. Мальчик на тот момент умолк, разбираемый любопытством. Анна Сергеевна еле встала со стула и открыла.
– Анна, чего у тебя такой шум? – поинтересовалась Ольга Никифоровна, живущая через стенку. Она сразу догадалась, что соседке плохо. – Что, опять давление?
Анна Сергеевна не могла ничего вымолвить, лишь кивнула. Ольга Никифоровна помогла ей добраться до дивана и вызвала скорую. Бригада была на месте вовремя. Приятная белокурая девушка с большими синими глазами сделала ей укол. Голова женщины начала проясняться. Анна Сергеевна лежала молча, сложив руки перед собой на груди. Когда приехала скорая, Костик притих, спрятался в изголовье дивана и застенчиво выглядывал, чтоб посмотреть на незнакомого мужчину. Тикали старинные часы, и было слышно, как рука фельдшера скользит по сопроводительному листу – эта кратковременная тишина облегчала состояние больной женщины.
Несколько минут фельдшер не отрывался от бланка, следя глазами за строчками написанного. Его помощница убрала пустую ампулу и жгут в белый чемоданчик; мужчина оторвался от листа и пристально поглядел на больную.
– Что ж вы так… – он посмотрел на обратную сторону листа, где значились Ф.И.О. больной, – Анна Сергеевна! запустили своё здоровье? При таком высоком давлении недолго инсульт схлопотать.
– Да я, доктор, знаю. Не успела таблетку выпить.
Отвернувшись, фельдшер задал ей несколько положенных вопросов для анамнеза, а затем, постукивая ручкой по столешнице, подытожил.
– Как понимаю, таблетки вы пьете в системе, и они не помогают?
– В последнее время не очень, – устало ответила больная. – Да и честно говоря, я часто забываю их выпить.
– Это плохо, – он подумал некоторое время. – Я бы рекомендовал вам лечь в больницу. При комплексном обследовании врачи подберут необходимый препарат и правильную дозу, – он кивнул в сторону мальчика. – У вас есть, кому оставить это сокровище?
Костик снова спрятал голову, поймав взгляд зоркого фельдшера. Анна Сергеевна тревожно присела на диване.
– Вы хотите меня в больницу?
– Я не настаиваю, а только советую. И в вашем случае стоит подумать над моим советом. Мы подождём, пока вы собираетесь, а потом отвезем вас в отделение. Неделю отдохнёте там.
Глаза Анны Сергеевны набрались слез; она ощутила себя одной одинёшенькой на белом свете. Ей и болеть-то по-человечески нельзя. Завтра ей надо к мужу. Как он без неё? Неумытый, заросший, и одежда его наверняка не истончает свежесть; пора её сменить. А работа? Кто будет избавлять пол от грязи, если Жанна ещё несколько дней не придёт. Да и внука ей деть некуда.
– Но сейчас я не могу… – обдумав это, сказала Анна Сергеевна.
– А дети у вас есть? – мягко спросила девушка, но достаточно громко, чтоб её расслышать.
Фельдшер отложил ручку и осмотрелся. Первой ему бросилась в глаза толстая паутина по всему потолку и углам; потом занавески, давно не стиранные и пропитанные пылью. Он счёл старушку одинокой и нехотя вздохнул – довольно частый случай. Анна Сергеевна засуетилась, проследив, куда смотрит медработник.
– Да, дети есть. Не обращайте внимания на беспорядок. Я бы с радостью всё помыла, но сама не могу. Как голову поднимаю вверх, так в шею и затылок словно током бьет. А Людочке некогда, она работает… И Полина тоже… Я их давно просила паутину обмести, но они заняты; не могу я их отвлекать по пустякам.
Девушка и мужчина переглянулись с явным пониманием дела, и кареглазый фельдшер снова посмотрел на больную прямым ироничным взглядом.
– А сейчас ваша Людочка может приехать?
Анна Сергеевна зашлась краске, сознавая, что придётся врать.
– Наверно…
– А вы позвоните ей, – предложила девушка. – Где она? Пускай поможет вам собраться и мальчика заодно возьмёт.
Оба медика ждали решения женщины, испытывая её глазами. Не ожидая такого напора, Анна Сергеевна смущённо указала, где лежит сотовый. Через полминуты она держала аппарат возле уха, но вместо голоса дочери тянулись бесконечные гудки. Мысленно обрисовывая ситуацию, фельдшер ненавязчиво цыкнул. Анна Сергеевна грустно отняла телефон от уха, неуверенно касаясь кнопки сброса.
– Похоже, она не сможет приехать, – грустно сказала она.
Нахмуренный фельдшер глянул на женщину.
– А муж у вас есть?
– Он лежит в больнице.
Мужчина немного подумал, снова оглядывая отчёт о проделанной работе.
– Тогда завтра советую пойти в поликлинику.
– Как же я пойду? У меня работа. Там итак одна я осталась.