Большая зона. Книга 1. Ироническая проза

История приёмок сохранила интересный случай. В 1943 году в Нью-Арк, США, для приёмки вновь построенного транспорта «Жан Жорес» (типа «Либерти», грузоподъёмность 10000 тонн, длина 137метров!) прибыла первая группа приёмщиков в лице капитана… (с ума сойти, до чего дошли эти русские!) женского пола – Анны Щетининой и трёх механиков-паровиков с ней. Все с настроем: «нас не надуешь, всё проверим, всё пересчитаем, все болты и гайки и даже ложки-вилки!»

На трапе их встретил безразличный ко всему миру, гориллоподобный чёрный полисмен в чинах, жующий «чевинг-гам». Он, не прикасаясь, кинул белым глазом на мандат в руке странной бабёнки-капитанши, удивился и засиял фарфоровой улыбкой от уха и до уха: «At last! OK! Good luck, master!» (Наконец! Прекрасно! Счастливо, капитан!») Он тут же вручил Щетининой две связки ключей: одну – от всех судовых дверей, другую – от всех каютных рундуков и, не заходя в судовые помещения, гордо, с чувством выполненного долга (сдал такую махину за одну минуту!) удалился. Перед этим он свистнул в открытый иллюминатор и, вслед за ним, упорхнули три негра-кочегара, с ног до головы испачканные сажей! Вы можете представить себе негров-кочегаров – В САЖЕ? На этом приёмка была закончена, и механики сами взялись за лопаты и ломы у котлов, а капитанша встала на бессменную вахту у трапа. Кстати, вскоре, облизанная властью сия рекламная квази-капитанша Щетинина этот пароход… утопила.

Другое дело – приёмка судна в России…

В судостроении изделие должно быть готовым по всем статьям к одному сроку – к сдаче заказчику. То же самое и в подготовке судна к отходу в длительный промысловый рейс. Вот в Калининграде, например, в Базе экспедиционного флота, работающего на Кубе, начальник службы эксплуатации флота Илья Гольдман изобрёл и ввёл в действие «Сетевые графики», алгоритмы подготовки судна. По этим графикам судно безукоризненно чётко было готово к отходу по всем статьям в точно назначенное время. Орден дали другому, но диссертацию Илья Михайлович всё-таки защитил.

Показателем индустриальной мощи любой страны является судостроение. На него замыкаются 200—300 заводов-поставщиков! Но, учитывая разный ритм работы своих цехов, к сдаче судна все приходят далеко не одновременно. А судно – в графике контракта! И сдать судно точно в срок – нужно, хоть тресни, и тогда тебе – и премии, и почёт, а в противном случае – даже думать не хочется, что бывает «в противном» случае («Вредительство» – тяжелейшая статья!). А завод ведь – многотысячный коллектив-организм, и все зависимы от конечного результата! Тут не только подставишь заказчику «медовую ловушку», тут сам ляжешь, если потребуется…

Прославленный (грандиозной дракой в ленинградском ресторане «Нева», в которой ему откусили правую ноздрю!) капитан дальнего плавания Борис Иванов прибыл в город Николаев с первой группой приёмной команды Калининградского морского агентства и поселился с оными в гостинице «Мыколайив» в ожидании приёмки на судостроительном заводе «Ленинская кузница», по готовности, судна – БМРТ «Владимир Арсеньев», назначением в Находку, с выполнением по пути правительственного заказа – в течение трёх месяцев «оконтурить перспективно-промысловые районы добычи рыбы на шельфе Цейлона (Шри-Ланка)». Вот здесь и зарыта была собака: в межправительственном договоре с Цейлоном были оговорены (и проплачены Внешторгу) точные сроки чартера данного судна с научным составом на борту.

Так вот: кроме капитана Иванова с его свитой (три помощника) в гостинице поселились ещё и «сотрудник» (сами понимаете – чей), шифровальщик (тоже – чей), профессор из ЗапрыбВТУЗа Пробатов с двумя аспирантами, судовой врач, помполит (ну как же без него? Работа остановится, и все мигом сбегут за границу!), главмех, начальник рации и старшие реф- и электромеханики. Ещё периодически наезжал куратор «Судоимпорта» из Минвнешторга СССР, чтобы гарантировать точный срок поставки судна Цейлону.

Забегая вперёд, прошу теперь представить себе сдвинутые столы в ресторане «Пивдэнный» («Южный») на Радяньском (Советском) проспекте, а за этими столами «гудит» вся вышеперечисленная хевра, и между каждым из них, как прокладка always, сидит… заводская МАЛЯРША! С какой стати? Но это было потом.

А сейчас – сроки трещали.

Капитан теребил строителя: «Через два дня идём на ходовые испытания, но судно до сих пор даже не покрашено. Нас не выпустит портнадзор!» Строитель хитро щурится: «Так сейчас малярши тут нам только мешать будут. А вот на переходе в Одессу, на ходовых испытаниях и покрасим!.. С нами вместе пойдёт самоходный плашкоут с бытовкой, компрессором и красками!». «Ну-ну… посмотрим на вашу затею», – буркнул Борис Иннокентьевич (БИ).

В то раннее утро перед уходом в Одессу приёмщики-перегонщики услышали под бортом, у трапа, такой галдёж, что он перекрыл шум работающего завода. Там они с удивлением обнаружили цветастую толпу не цыган, а точнее – не цыганок, а «молодых та гарных хохлушек» с рюкзаками и баулами. Они тарахтели все разом, не слушая друг друга и строителя в середине этого табора. Это была заводская бригада из малярного цеха в полном составе – более сорока особей женского пола в возрасте, не превышающем тридцати лет! Малярный цех – «козырная работа», но вредное и опасное производство – верхолазные работы – берут в этот цех предпочтительно молодых. Зато оплата: выше ставки инженера!

Строитель раздавал ключи от кают и при этом инструктировал: «Работаем в две смены, с восьми до ноля. В светлое время – снаружи, в тёмное – внутри… (Лучше бы он этого не говорил! Понимать это можно было по-разному). На судне – два экипажа, хоть и сокращённых, но кают на вас не хватает. Придётся ночевать в столовой команды и… проситься на диванчики в каютах экипажа (Лучше б он этого не говорил! В столовой потом не оказалось а-ни единой малярной душеньки! Все нашли себе диванчики в каютах перегонщиков).

Великий Пётр Первый, в единолично им самим разработанных воинских Уставах – установил: «Женщину на судно не пущать! А, ежели – пущать, то – по числу команды!»

Хитрые хохлы так и поступили, точняк по Уставу: на 45 приёмщиков пригнали 45 малярш! «А шо? Шоб – без разборок. Шоб по справу! Кожному по малярше!»

Капитан «БИ» имел свирепый вид: над невысоким лбом нависал тёмный, с проседью на висках, жёсткий ёжик. На откушенную правую ноздрю нашита светлая латка (прозвище за глаза – «Боря-ноздря»). Под изуродованным носом – тонкие испанские усики. И – серые, с хитринкой, глаза. Фигура – борцовская, ходит – вразвалку, руки – колесом, как перед схваткой. Но, притом, – демократ: начинал матросом в китобойке «Слава», в Одессе.

Он вызвал к себе Антона, второго помощника капитана, который ведал продуктами и «тропическим» вином. В те, в некотором смысле, распрекрасные времена, морякам, при пересечении Тропика Рака (северная широта 23 градуса и 27 минут) полагалось и выдавалось аж триста граммов вина в сутки. Что составляло три «огнетушителя» (бутылки по 0,7) в неделю или – ящик – 12 бутылок в месяц на одну иссохшую от тропической жары душу.

– Что у тебя с вином? – спросил капитан Антона.

– Как вы велели, на месяц перехода на Дальний Восток и три месяца работы на Цейлоне закупил на сто человек экипажа – по тысяче двести бутылок на месяц, а всего взял пять тысяч бутылок, целую фуру. Правда, сухого вина на складе не оказалось в таком количестве, так я взял полусладкое, румынское, «Фетяска». Всё погрузил в рыбомучной трюм, ключи – у меня.

– Я сам заниматься такой хреновиной не буду – следить за выдачей вина. Помполиту я тоже запретил. Знаю, что у тебя будут просить вино уже сейчас, до входа в тропики. Что ж, дорога ложка к обеду. Учитывая, что моряки – «на декохте» (безденежье, одесское выражение), я разрешаю тебе выдавать «под запись», авансом, но… в ограниченных количествах. Чтоб без «шухера» и – только нашим. Отвечаешь за каждую пьяную рожу, если замечу. Всё понял? Свободен.

— Есть! Борис Иннокентьевич, вы – человек! Я уже сижу в каюте на осадном положении! Спасибо. Всё будет олл райт! – у Антона отлегло: он уже начал потихоньку раздавать ребятам вино. Просят! И днём и, «особливо», ночью…

Ну, а теперь представьте себе: пять тысяч бутылок «Фетяска», помноженные на сорок пять молодаек-хохлушек, поселившихся на законных основаниях – отсутствие койко-мест – в каютах морагентщиков, и всё это ещё раз помножить на блистающую огнями, в запахе магнолий, опьяняющую Одессу-маму! Фантастика!

Тщетно! Трое суток на ходовых испытаниях тщетно пытались достучаться сдатчики хотя бы в одну из кают приёмщиков. Из-за дверей слышалось разное, типа: «Ой, мамочка!» или чего похуже, типа: «Пошёл на хер!»

Строитель бросился к капитану: пора подписать акты приёмки заказа!

Борис Иннокентьевич вышел из спальни, налил по сто граммов коньяка себе и строителю, сел в своё кресло, закурил «Регби» и спокойно припечатал:

– Уважаемый Нестор Григорьевич! Я принимаю уже четвёртое судно на вашем заводе имени Ивана Носенко, сын которого Юрий, находясь в составе делегации в Швейцарии в качестве «кирпича», соглядатая КГБ, попался на «медовой ловушке» и сбежал к ворогу-супостату. Ну, это я так – к слову о «медовой ловушке». Так неужели вы надеетесь «втюхать» мне туфту с помощью этой самой «медовой ловушки», нагнав на судно толпу смазливых бабёнок? Я подпишу акты после того, как вы предъявите главный двигатель, а он у вас не развивает обороты, и морозильные установки, которые вместо минус 40 градусов в камерах дают только минус 11. Мы куда денем улов? Будем сушить на шкертиках для одесского «Привоза»? Или сразу сбрасывать назад, в море?.. Работайте! А экипаж ждёт моей команды. И… по силе-возможности участвует в покраске судна: поднимает рабочий градус вашей бригаде, по совместительству – малярш, хе-хе-с! – Боря-ноздря славился на всю контору «Морагентство» своими одесскими хохмами.

– Так это виновен поставщик морозильных агрегатов – Гори, Грузия, – заволновался Нестор Григорьевич: он понял, что тут у него – не прохонже.

– Грузия, Гори – родина товарища Сталина – это ваше бизи (дело). А на складах у вас, наверное, найдутся работающие агрегаты для правительственного заказа. Или вы не понимаете, что с вами будет, если на Цейлоне эти морозильные агрегаты откажут! Моё слово такое: возвращаемся на завод, в Николаев, и меняйте морозильную установку. Точка! – добил строителя капитан.

– Боренька, ну ты скоро? – раздался певучий голосок из капитанской спальни.

Экипаж ликовал. Впервые в жизни такая «шара» – бесплатно и с доставкой на дом! Только один человек, хмурился и что-то много писал: это был «кирпич» – помполит Шешуков. (так называли моряки втайне ненавидимых помполитов. А ещё «кирпичом» называли соглядатаев от КГБ в каждой группе интуристов или всевозможных делегаций. Это прозвище родилось от запрещающего знака ПДД).

Нет, сам «кирпич» тоже активно участвовал во всех, назовём их – мероприятиях, тоже пустил к себе «на постой» маляршу, тоже сидел с ней ежевечерне в ресторане (до подписания актов приёмки судна камбуз на судне не работал, питались все в ресторане) вместе со всеми. У них это считается – «быть на спецзадании», но – как бы чего не вышло – он на всякий случай, ежедневно всё фиксировал, чтобы было что выложить на стол там, где надо и кому надо! Партбилет – он один раз даётся, но и отнимается тоже один раз, а последствия – живой покойник, прокажённый, «один на льдине»… никто даже не поздоровается, руки не подаст! Полная жопа!

Поэтому, как только вернулись в Николаев, на завод, Шешуков отправил в Калининград два «политдонесения» (так у них называются доносы) в партком и куратору… С «курами» эта кликуха не имеет ничего общего.

И тут началось совсем непредсказуемое: на судно и в гостиницу к капитану Иванову начали шастать… мужья малярш с претензиями, что их жёны являются домой заполночь (а то и вообще не приходят ночевать!) и в нетрезвом состоянии! Они ссылаются на «правительственный заказ» и авральную работу с нитрокрасками, которые дают эффект эйфории, сходный с опьянением.

История человечества скрупулёзно зафиксировала факты: наутро, после второй, а – третьей ночи – уже точно, абсолютно каждая женщина делает мужчине «предъяву», типа: «убей и принеси» (пещерный век!), «купи, подари» (во все века!), «перепиши на меня» (текущее время). Касательно моряков это выглядело, в основном: «Суслик, дорогой, привези мне и моему цыганёнку (вариант: сестре, маме, подруге, тёте Фене, Бене и Бениной матери…)» и следовал список на трёх листах, мелким почерком. Самые борзые умудряются на третий день объявить себя… беременными. И все они, как бандиты, на голубом глазу, «включают счётчик»! Намекая на… партком и визу.

Уже в гостинице, куда комсостав вернулся после ходовых, капитан Иванов вызвал к себе в номер по телефону Антона.

– Антон, ты встречал здесь, в гостинице, конкурирующую фирму? Приёмщиков с Калининградской Базы реффлота?

– Да, я встретил своего друга – механика Бениамина Арутчева. Он рассказал, что они с его капитаном, Героем Соцтруда Иваном Ивановичем Алексеевым уже шестой месяц – представляете! – никак не могут принять БМРТ «Лермонтов». Главный двигатель у них, как и у нас – «Русский дизель», ленинградской постройки, и он не развивает обороты. И у них тоже – правительственный заказ: разведка новых промысловых районов в Индийском океане, вокруг Мадагаскара, – не понял Антон, куда клонит хитрый одессит.

– Выходит, для завода эти «фигли-мигли»: «правительственный заказ» – до лампочки. У них на стапелях, в первую голову – военные корабли. Да и я – не Герой Соцтруда! А ты знаешь, чья дочь Красовская?

– Не знаю, кто такая Красовская.

– Ну, понятно. Моряки в постеле фамилию не спрашивают. Так это – твоя подружка Мила, судовой фельдшер сдаточной команды, студентка мединститута. Она у нас на судне – на практике. А папа у неё – хозяин города Николаева, предисполкома. А откуда я всё это знаю? Так она приходила уже не раз ко мне. Она жалуется на тебя: не хочешь жениться! А вчера принесла завёрнутую в газетку и выложила мне на стол целую «буханку» пачек с деньгами. Сказала, что эти деньги дала ей мама вам на свадьбу!

– Так я же ей сказал, этой дуре, что я – женат! – удивился Антон.

– Она уже приходила ко мне уточнять, правда ли это, что ты женат. Дескать, все в команде клянутся ей, говорят, что ты – холост (а что они ещё могли сказать? Не закладывать же друга!). Ну, я и пошутил, что ты просто стесняешься своей бедности. А повенчать вас я, как капитан судна, имею право: обведу вас трижды вокруг компаса, как вокруг аналоя, и распишу вас записью в судовом журнале! – хихикал Борис Иннокентьевич. – Я же не думал, что она серьёзно воспримет мою шутку! Но она, видимо, крепко на тебя «запала». Сидела тут у меня, лила слёзы: «Вот вы уйдёте в рейс, и я уже никогда не встречусь с ним… А когда вы снова приедете к нам, в Николаев?»

И вдруг перешёл на серьёзный тон: – Есть у меня одна задумка: заводчане хотели поймать нас на «медовой ловушке». А мы поймаем их самих на этой самой ловушке – Миле. А в качестве ловца сработаешь ты, Антон. Ты с этой девахой пока не ссорься. И «случайно», как бы строго по секрету, конфиденциально! «проговорись», якобы, куратор «Судоимпорта» прилетел из Москвы, чтобы предупредить капитана о чрезвычайном событии: сам Никита Сергеевич вот-вот приедет в Николаев обозреть стапели с военными заказами, которые он приказал «похерить». Он, конечно, увидит и эти, застрявшие два БМРТ. И поэтому капитан должен подготовить экипаж к такой встрече, если у Хрущёва возникнут вопросы, в чём проблемы? Возможно, после этого в Николаеве может произойти смена руководства… Ты меня понял? – вполне серьёзно гнул Борис Иннокентьевич свою линию.

– Да, я вашу одесскую задумку правильно понял! И я сегодня же, шепотком «проговорюсь» ей. Но, вы, пожалуйста, оставьте свои шутки с ней по поводу женитьбы. Это для меня может плохо кончиться. Она же – дура. И она узнала, что половина экипажа БМРТ «Лермонтов» уже переженились. И даже сыграли пышные свадьбы! По паспорту моряка загранплавания! Без штампа в паспорт моряка. В здешних ЗАГСах – сошли с ума! Они решили, что если можно расписать пару по военному билету, то можно и по «мореходке»! Она может нажаловаться отцу. Она говорила, что он в ней «души не чает»…

Если по правде, то «чаяние» руководящего папы, как и всех других – «руководящих» – сводилось к одному: при словах «Папа, я тут…», он сразу обрывал объяснения, спрашивал: «Сколько?» и раскрывал портмоне. Этому приёму она научилась у мамы. Такая процедура была возможна только по воскресеньям, а в будни папа возвращался поздно (после посещения всему городу известной своей…«референтши» по связи… со СМИ) выпивал стакан «Столичной», отставив в сторону наваристый борщ, съедал баночку красной или чёрной икры (ежемесячная дань директора «Торгмортранса» Якова Соломоновича Аптекаря – банка иранской, чёрной, 1,8 кг!) и уходил храпеть до утра в свой кабинет.

Мила Красовская была из тех девушек, которым лучше молчать, чем говорить. Внешне она выглядела как взрослая женщина, но выражать свои мысли ей с трудом удавалось на уровне троечницы-восьмиклассницы пятидесятых годов. Информация тогда шла только из радиоточки, телеящика «Рекорд» – всего три программы: местная, киевская и московская. И, конечно, кино. Учиться ей не только не нравилось, но даже мысль о школе вызывала рвотный рефлекс. Единственное, что оставалось интересным в этом бедламе – мальчики из старших классов. Они уже ложили глаз на рано оформившуюся девушку Милу и это вызывало ответный волнительный позыв.

Только с помощью отца удалось запихать Милу в мединститут, в котором она еле ползла с «хвостами» по всем сессиям и от которого у Милы тоже воротило душу. Поэтому, на летнюю практику после второго курса она напросилась (через звонок папы!) на завод, где моряки загранплавания принимали новые и отремонтированные суда. Подружки уже протоптали туда дорожку и появлялись на Радяньской в ажурном нейлоне и – писк моды – ажурных колготках со стрелками!

В статусе «судовой фельдшер сдаточной команды» Людмила перво-наперво изучила «Судовую роль» (список) перегонного экипажа БМРТ, где её, тоже перво-наперво, интересовала одна графа – год рождения члена экипажа. Отобрав, как из колоды краплёные карты, – медпаспорта моряков загранплавания, годных в качестве будущего… приятеля, она остановилась на самом молодом – 24 года – втором помощнике капитана (не рядовой работяга!) и посмотрела на фото в паспорте. Фото привело её в возбуждённое состояние: ну просто киноартист!

До вечера Мила ходила сама не своя, продумывая ход-подход к объекту своей цели. А в конце рабочего дня, в этом таилась изюминка задуманной операции, когда морагентщики убывали в гостиницу и по ресторанам, она набрала номер каюты второго помощника.

Удивлённому Антону Мила, представившись, предложила зайти к ней в амбулаторию для сверки данных по вакцинациям в его медпаспорте. Антон зашёл в амбулаторию и увидел молодую чернявую девушку семитской внешности со стройными, загорелыми ножками под коротким, белым халатиком. До двадцати пяти лет все украинки – смешение азиатской, польской, венгерской и, естественно, еврейской крови – загляденье! Глаза – крупные, губы – смачные и – повна пазуха цицьок! Однако, свежий воздух на поле, сало, галушки та «домашня ковбаса» к тридцати меняют их до неузнаваемости: 130х130х130! (Грудь – талия – бёдра).

Мила, после сверки всех реквизитов в санпаспорте моряка, обратила внимание Антона, что у него, якобы, не совсем ясно прописана дата вакцинации от холеры! (Дата была написана «врачебным почерком», но вполне ясно!) Антон возразил: «За истекший год я побывал в четырёх странах Европы и нигде претензий не было. А в прошлом месяце я двадцать дней проживал в отеле „Хоспиц“ в Турку, в Финляндии, мы там принимали судно для Таллина, и ко мне тоже претензий от карантинной службы не возникало!»

Мила на три минуты утратила дар речи: перед ней сидел живьём красивый парень, который почти месяц жил в гостинице, в «проклятом, загнивающем», и мог там ХОДИТЬ ПО МАГАЗИНАМ! И даже делать покупки! Фантастика! Неужели такое возможно в нашей стране?

– Рабочий день уже закончился. А давайте зайдём ко мне в каюту на «рюмку чаю» с шоколадом? На посошок, перед городом? – нахально предложил Антон.

Примечания