От Версаля до «Барбароссы». Великое противостояние держав. 1920-е – начало 1940-х гг.

Тем не менее период 1924–1925 годов вошел в историю СССР как «полоса признания» Советского государства капиталистическими странами. Так, в феврале 1924 года лейбористское правительство Великобритании, официально признав СССР, установило с ним дипломатические отношения. В итоге на неопределенное время были сняты взаимные финансовые претензии (по поводу компенсации потерь от национализации и интервенции). Вслед за Италией, Норвегией, Швецией, Австрией, Грецией и другими странами на путь нормализации отношений с СССР вступило французское правительство. Его глава Э. Эррио 28 октября 1924 года направил председателю ЦИК СССР М. И. Калинину телеграмму, в которой сообщалось, что правительство Франции признало де-юре правительство СССР и готово установить с ним дипломатические отношения путем взаимного обмена послами[95]. В Москве придавали большое значение факту нормализации отношений с Парижем, что получило подтверждение на II сессии ЦИК СССР второго созыва 28 октября 1924 года в выступлении Г. В. Чичерина, расценившего это событие как «серьезный сдвиг для всей европейской политики по отношению к Советской республике»[96].

Вместе с тем со стороны Великобритании и США начался активный процесс включения Германии в систему международных отношений и ревизии Версальских соглашений. Первым шагом в этом направлении явился репарационный план директора чикагского банка Ч. Дауэса, принятый на Лондонской конференции в августе 1924 года. Он предусматривал обеспечение уплаты Германией репараций на основе ее хозяйственного восстановления. Для этого было решено оказать ей содействие со стороны англо-американского капитала. План значительно снижал немецкие выплаты по репарациям и урезал возможности французских санкций через репарационную комиссию. По существу, план Дауэса явился победой англо-американского экономического партнерства над Францией. Основы будущей милитаризации создавались прежде всего благодаря развитию германской тяжелой промышленности, в которую вкладывались крупные американские и английские капиталы.

Международная конференция в Локарно (5–16 октября 1925 года), созванная по инициативе Великобритании, должна была служить подрыву советско-германских отношений и созданию антисоветского блока. СССР не был приглашен на эту конференцию, целью которой было приблизить Веймарскую республику к объединенному фронту «цивилизованных стран». В поднятой западной прессой шумихе по поводу этой конференции она представлялась как шаг на пути «умиротворения Европы». Однако Локарнские соглашения, состоявшие из нескольких документов, главным из которых был общий гарантийный пакт между Германией, Францией, Бельгией, Великобританией и Италией, предусматривал лишь гарантии границ западных держав, оставив без гарантий границы на востоке. Это дало СССР повод усмотреть в этом пакте антисоветскую направленность. Германия, Франция и Бельгия обязались не прибегать к нападению, вторжению или войне друг против друга. Великобритания и Италия выступили в качестве гарантов западных границ и демилитаризованной Рейнской зоны[97].

Участием в Локарнских соглашениях Германия сделала первый шаг на пути ревизии Версальского мирного договора. Ей удалось добиться «равноправия» среди европейских держав в ущерб создаваемой Францией системе военных союзов. Локарнские соглашения вступили в силу с принятием в 1926 году Германии в Лигу Наций, где она заняла место постоянного члена Совета Лиги.

В свою очередь, чтобы нейтрализовать отрицательные для СССР последствия Локарнских соглашений, советское руководство решило подписать серию соглашений с рядом соседних стран, которые содержали бы их обязательство воздерживаться от нападения на СССР, а в случае нападения какой-либо третьей стороны – сохранить нейтралитет. Первым таким договором стал советско-турецкий договор о дружбе и нейтралитете от 17 декабря 1925 года. Аналогичные договоры были подписаны с Афганистаном, Литвой, Ираном, Латвией, Эстонией, Польшей, Финляндией. Эти договоры демонстрировали стремление СССР преодолеть изоляцию страны и в определенной степени обеспечить ее безопасность.

Советская дипломатия продолжала свою линию, намеченную в Рапалло. На переговорах в Берлине в начале октября 1925 года Г. В. Чичерину удалось достичь принципиальной договоренности о заключении нового советско-германского политического соглашения, а также о подписании советско-германского торгового договора. Тогда же в Берлине немецкий банковский консорциум по соглашению от 3 октября 1925 года в виде обмена письмами между «Дойче Банк», Госбанком СССР и советским торгпредством предоставил СССР краткосрочный кредит в размере 75 млн марок (сначала речь шла о стомиллионном кредите) для закупки в Германии товаров. 12 октября того же года в Москве был подписан советско-германский торговый договор, который создавал основу для развития торговли между двумя странами на основе принципа наибольшего благоприятствования[98]. В соответствии с достигнутыми договоренностями на территории СССР были организованы военные учебные центры рейхсвера: военно-воздушная школа под Липецком (1924), танковая школа под Казанью (1926), аэрохимическая станция под Саратовом (1927), получившая название «объект Томка»[99]. Несколько позже эти договоренности легли в основу совместных секретных документов, которые закрепили начавшееся сотрудничество в военной области. Одновременно развивалось и военно-промышленное сотрудничество[100]. В период 1925–1930 годов в СССР находилось приблизительно 200 немецких военных специалистов, после 1930 года их численность возросла до 300 человек[101].

В конце 1920-х годов участились визиты руководителей рейхсвера в Советский Союз. Чаще всего они проходили в форме инспекционных поездок по германским военным школам, тренировочным базам и присутствия на маневрах Красной армии. Как правило, визиты сопровождались встречами с представителями высшего командования Красной армии. Генерал рейхсвера X. Шпейдель, проходивший подготовку на военно-воздушной базе в Липецке, отмечал, что выгоды рейхсвера, по его мнению, состояли прежде всего в практической области[102].

В то же время с согласия германской стороны командиры Красной армии обучались в академии германского генерального штаба и военно-учебных заведениях рейхсвера – в Берлине, Дрездене и других городах. Из представителей высшего комсостава Красной армии курс высшей военной академии германского генштаба прошли И. П. Уборевич и Р. П. Эйдеман (1927/28), И. Э. Якир (1928/29) и др. В те же годы в Германии учились И. Н. Дубовой, П. Е. Дыбенко, Э. Ф. Аппога, ставший затем начальником управления военных сообщений РККА. В 1930 году с группой высших командиров выезжал в Германию К. А. Мерецков[103]. В рамках военно-технического сотрудничества в Германию еще в 1927 году был командирован заместитель начальника управления ВВС РККА Я. И. Алкснис. Цель командировки заключалась в ознакомлении с германским самолето- и моторостроением.

Советские и немецкие военные специалисты посещали учения и маневры, проводившиеся в 1920-х годах в СССР и Германии. О результатах сотрудничества между Красной армией и рейхсвером полпред СССР в Германии Н. Н. Крестинский 28 декабря 1928 года подробно докладывал И. В. Сталину. В частности, он указывал, что ежегодно с советской стороны в течение трех или четырех лет группы красных командиров присутствовали на германских маневрах, «группы ответственных командиров направлялись в германскую военную академию для прохождения практического и теоретического курса». Отмечалось также, что германский рейхсвер «организовывает на нашей территории военно-технические школы» такого типа, которые «в Германии на основании Версальского договора существовать не могут»[104]. Полпред затем подробно освещал все виды военного сотрудничества двух стран. Он писал, что советские военные «получают в Германии современную военную школу», а немцы, приезжая в СССР, «убеждаются в силе нашей армии»[105].

Сотрудничество подобного рода, несмотря на его секретный характер, не было чем-то необычным в практике международных отношений того времени. В обход Версальского договора военно-технические связи с Германией поддерживали также США, Япония, Италия и другие страны[106]. Так, уже в 1920-е годы будущий руководитель немецкого абвера В. Канарис стал искать пути для восстановления флота с помощью фирм за пределами Германии. В Испании он наладил связи с промышленниками и политическими кругами, организовал производство торпед и кораблей, а также деятельно участвовал в различных проектах строительства подводных лодок по немецкому образцу в Голландии, Испании, Финляндии, был осведомлен о наличии подобных планов. В Финляндии строились 250-тонные подводные лодки, а самые крупные – 740-тонные подлодки строились в Испании[107].

К концу 1920-х годов экономические связи между СССР и Германией продолжали развиваться. М. М. Литвинов, ставший наркомом иностранных дел вместо Г. В. Чичерина в 1930 году, отмечал: «Чем шире идет процесс реконструкции и технического перевооружения нашей промышленности, тем больше увеличивается необходимость приобретения машин, точных приборов, аппаратов и технических материалов. Германия занимает первое место в советском экспорте… Наличие торгового соглашения с Германией создает возможность нормального развития деловых взаимоотношений»[108]. В 1931 году Германия для стимулирования своего экспорта предоставила СССР очередной кредит в 300 млн марок. Во время первой пятилетки СССР получил из Германии более 50 % всех закупленных машин и оборудования. А в 1932 году она экспортировала в СССР почти все производимые ею паровые и газовые турбины, прессы, краны и локомобили, 70 % станков, 60 % экскаваторов, динамомашин и металлических ферм, половину никеля, сортового железа, воздуходувок и вентиляторов[109].

В отличие от государств – творцов Версальской системы, для СССР военно-техническое сотрудничество с Германией являлось единственной возможностью выйти из международной изоляции, ознакомиться с передовыми достижениями в военной промышленности за границей. Западные же страны, проводя курс на ограничение экономических связей с СССР, в то же время, с одной стороны, стремились не допустить укрепления советско-германских военно-экономических отношений, а с другой – «не замечали» реальных целей союза военных и промышленников Германии по возрождению германской военно-экономической мощи.

Вторая половина 1920-х годов для СССР на международной арене, помимо позитивных тенденций, была отмечена новым обострением отношений с ведущими странами Европы. Так, следуя принципам пролетарского интернационализма, СССР в 1926 году по линии Коминтерна оказал материальную помощь бастовавшим в Англии шахтерам. Это вызвало ответную реакцию со стороны английского правительства, за которой последовали в мае 1927 года активные поиски «агентов Коминтерна». Английской полицией был совершен налет на советскую контору «Аркос» в Лондоне, в результате которого найденные при обыске документы якобы свидетельствовали об участии советской стороны в антиправительственной деятельности. Обвинив СССР во вмешательстве во внутренние дела Великобритании, правительство консерваторов разорвало дипломатические отношения с СССР и аннулировало торговое соглашение 1921 года. В июне 1927 года русский эмигрант Б. С. Коверда застрелил в Варшаве советского посла П. Л. Войкова. Советское правительство расценило это убийство как часть «международного империалистического заговора», чтобы спровоцировать войну против СССР. Тем не менее польское правительство не пошло на обострение отношений с СССР, поскольку опасалось, что страна будет втянута в военный конфликт (Коверда был осужден к длительному тюремному заключению).

Параллельно с нападками на СССР Великобритания и Франция стали активно содействовать пересмотру Версальских соглашений, решив свернуть свою контрольную деятельность в Германии. Необходимо заметить, что к этому времени в Германии явно наметилась активизация деятельности нацистов. Так, в 1927 году в НСДАП насчитывалось уже 100 тыс. членов и она становилась массовой партией немецкого народа[110].

Фактически после прекращения в 1927 году работы франко-английской контрольной комиссии в Германии осенью 1928 года германское правительство одобрило первую программу вооружений, выделив на оснащение рейхсвера 250 млн марок. Еще 80 млн марок было выделено на развитие «рейхсмарине». Главной целью программы было создание соответствующих прототипов современных самолетов и танков. Уже к 1929–1930 годам фирмы «Крупп», «Райнметалл», «Даймлер-Бенц» подготовили модели тяжелого и легкого танков[111]. В 1929 году репарационный план Ч. Дауэса был переработан комитетом финансовых экспертов во главе с американскими бизнесменами О. Юнгом и Д. Морганом. Новый репарационный план определил более низкую сумму платежей и изменил порядок взимания репараций. В 1931 году в соответствии с объявленным мораторием Германия вообще прекратила репарационные платежи. Это позволило ей восстановить свой промышленный потенциал.

Обострение международной обстановки в 1927 году было воспринято советским руководством как реальная угроза войны против СССР. 28 июля 1927 года в «Правде» была опубликована статья И. В. Сталина «Заметки на современные темы», в которой, в частности, говорилось: «Едва ли можно сомневаться, что основным вопросом современности является вопрос об угрозе новой империалистической войны. Речь идет не о какой-то неопределенной и бесплотной «опасности» новой войны. Речь идет о реальной и действительной угрозе новой войны вообще, войны против СССР – в особенности»[112]. Этот тезис нашел отражение в решениях XV съезда ВКП(б) (декабрь 1927 года). Был сделан вывод, что для Советского Союза это означало «прежде всего нарастающую напряженность отношений с буржуазными государствами, политика которых… становится все более и более враждебной по отношению к СССР и создает прямую угрозу империалистического нападения извне»[113]. Съезд одобрил проведенную Политбюро ЦК ВКП(б) работу по подготовке страны к обороне. Хотя развернутого постановления по этому вопросу съезд не принимал, в выступлении Наркома по военным и морским делам К. Е. Ворошилова установка на всестороннюю милитаризацию экономики СССР в связи с приближением войны была изложена достаточно четко[114].

Штаб РККА, анализируя тенденции развития военно-политической обстановки, в 1928 году делал вывод о неизбежности в ближайшем будущем агрессии против Советского Союза[115]. В зависимости от степени враждебности капиталистических стран по отношению к Советскому Союзу расстановка сил к концу двадцатых годов Штабу РККА представлялась следующим образом. Первую группу составляли государства, которые были отнесены к явно враждебным по отношению к СССР: Англия, Франция, Польша, Румыния, Финляндия, Эстония, Латвия, Литва. Сюда же причислялась и Италия, которая, несмотря на отсутствие враждебности к СССР, «из соображений своей общей политики готова поддерживать антисоветские планы Англии». Ко второй группе относились страны, которые могли бы примкнуть к антисоветскому фронту: Германия, Чехословакия, Венгрия, Болгария, Югославия, Греция, Бельгия, Япония и США. Третью группу образовывали государства, не заинтересованные в войне с Советским Союзом по географическим, экономическим и политическим причинам: Швеция, Норвегия, Дания, Швейцария, Австрия, Албания, Персия и страны Латинской Америки. В четвертую группу включались государства, которые, по мнению Штаба РККА, были дружественно настроены по отношению к СССР: Турция, Афганистан, Китай (потенциально), страны арабского Востока и Африки, Индонезия и Британская Индия, Монголия[116].

Политическая линия Германии оценивалась как стратегия лавирования между Западом и Востоком с расчетом укрепления собственного международного положения и постепенного возрождения германского военного могущества. «Такая позиция Германии, – отмечалось в материалах Штаба РККА, – в потенции создает перспективы осуществления европейского антисоветского блока». Следует отметить, что в этом анализе особое место занимала оценка позиции Германии. В частности, подчеркивалось, «что в силу нынешней ситуации в Европе Германия явится важным (если не важнейшим) звеном в цепи этого предполагаемого блока». Штаб РККА полагал, что империалистическая интервенция в СССР без участия Германии (по крайней мере без ее нейтралитета) немыслима, так как главный противник на западных границах – Польша не рискнет на войну без обеспечения своего тыла со стороны Германии[117]. Одновременно Штаб РККА считал, что «в основном вопрос о создании антисоветского военного кулака на наших западных границах уже решается позицией Польши и Румынии, то есть теми государствами, которые принадлежат к числу наиболее враждебно относящихся к нам»[118]. Поэтому правильно будет сигнализировать непосредственную угрозу войны именно в тот момент, когда к антисоветскому блоку примкнет Германия[119]. По расчетам заместителя начальника Штаба РККА В. К. Триандафиллова, предполагалось, что вероятные противники СССР (лимитрофные государства – Польша, Румыния, Прибалтийские страны: Финляндия, Эстония, Латвия, Литва) могут выставить 106 перволинейных[120] дивизий. Из них одна только Польша способна выставить 48 таких дивизий[121].

Вместе с тем все же в конце 1920-х годов при определении степени военной угрозы советским политическим руководством и военными теоретиками роль Германии в антисоветском блоке оставалась в тени. Доминировало предположение, что война против СССР его будущими противниками планировалась как война коалиции при ведущей роли в ней Англии и Франции, а главной ударной силой в ней будут Польша и Румыния, а также белогвардейские формирования из эмигрантов, находившихся в различных странах[122]. Так, Б. М. Шапошников, являвшийся в 1928–1931 годах начальником Штаба РККА, в своем ответе на записку А. А. Свечина «Будущая война и наши военные задачи» отмечал: «…Со стороны коалиции план войны должен иметь целью – решительный удар по пролетарскому государству. Главное направление этого удара по нашей экономической базе. В нем принимают участие Румыния, 40 польских дивизий – для наступления к Днепру к югу от Полесья. Франция высаживает десант в Крыму… Английский флот с грузинской эмиграцией на борту захватывает Закавказье… Всего на европейском театре коалицией будет брошено в бой более 140 стрелковых дивизий…»[123].

Этот период вошел в советскую историографию как «военная тревога 1927 года». Несомненно, что партийные установки о нарастании военной угрозы служили внутриэкономическим и политическим целям советского руководства по мобилизации масс для проведения ускоренной индустриализации страны[124]. Именно в этот период И. В. Сталин выступил с известным тезисом: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут»[125].

Состоявшийся в ноябре 1928 года очередной пленум ЦК ВКП(б), отметив необходимость «догнать и перегнать в технико-экономическом отношении капиталистические страны», подчеркнул, что «международная обстановка, крупнейшие технические успехи капиталистических государств, военная угроза… делают осуществление этих задач совершенно неотложными»[126].

Такая линия, несомненно, отражала реалии того времени. Вместе с тем руководящая группа ЦК ВКП(б) во главе со Сталиным использовала тезис о нарастании военной угрозы не только как пропагандистский лозунг для мобилизации масс для проведения ускоренной индустриализации страны, но и для концентрации единоличной власти, расправы с оппозицией под предлогом ложных обвинений в пособничестве «классовым» врагам и в шпионаже в пользу капиталистических государств.

Конечно, враждебность и неприятие большевистского режима правящими кругами ведущих капиталистических государств являлись неотъемлемыми чертами их позиции по отношении к СССР. Тем не менее подход к международным событиям, определявшим внешнеполитический курс советского руководства в этот период, затруднял проведение гибкой прагматической дипломатической деятельности в отношении отдельных стран, что в конечном счете не отвечало интересам безопасности СССР и поиску союзников за рубежом.

Далеко не лучшим образом на внешнюю политику СССР влияла деятельность Коминтерна с его установками на «вызревание объективных и субъективных предпосылок» пролетарских революций в зарубежных странах. VI Всемирный конгресс Коминтерна, открывшийся 17 июля 1928 года, принял Программу и Устав Коммунистического Интернационала, где говорилось, что эта организация представляет собой «единую мировую коммунистическую партию». Грядущий исторический период рассматривался как «приближение нового тура революций и войн»[127]. В тезисах конгресса содержались две противоречивые установки: с одной стороны, ставилась задача бороться против новой войны, с другой – указывалось на создание предпосылок «превращения пролетариатом капиталистических стран империалистической войны против Союза Советских Социалистических Республик в гражданскую войну против своей же буржуазии»[128].

VI конгресс одобрил стратегическую установку, согласно которой в капиталистических странах коммунистам противостоят две в одинаковой степени враждебные политические силы: открыто реакционная (фашизм) и демократически-реформистская (социал-демократия). В соответствии с этой линией отвергалась возможность союза коммунистов с социал-демократическими партиями и таким образом закреплялся раскол в мировом рабочем движении. 6 ноября 1929 года Политсекретариат ИККИ подчеркивал наличие «обстановки растущего революционного подъема»[129].

В секретном циркуляре Коминтерна в ноябре 1930 года всем компартиям определялась общая задача коммунистов: «переломить хребет социал-демократии и практически приступить к завоеванию большинства пролетариата», «во всеоружии встретить надвигающиеся бои»[130].

Вместе с тем советское правительство не игнорировало и главные события международной политики, например, проблему заключения Пакта Келлога – Бриана, предполагавшего отказ от войны как орудия национальной политики[131]. Отмечая определенные слабости этого документа, советская сторона тем не менее приняла решение о присоединении СССР к этому пакту. Соответствующее Постановление Президиума ЦИК о присоединении СССР к пакту было принято 29 августа 1928 года. А 31 августа М. М. Литвинов уведомил французского посла о согласии присоединиться к пакту[132].

Формальное присоединение состоялось 6 сентября 1928 года. По инициативе СССР еще до официального вступления пакта в силу 9 февраля 1929 года в Москве был подписан протокол о досрочном введении в действие Пакта против войны между СССР и соседними государствами – Эстонией, Латвией, Польшей и Румынией. Чуть позже к ним присоединились Литва, Турция и Иран. 24 июля 1929 года пакт Келлога – Бриана вступил в силу. К этому времени к нему примкнули уже 44 государства[133].

Последние месяцы 1929 года были ознаменованы началом мирового экономического кризиса, разразившегося сначала в США и Германии, а затем охватившего Великобританию, Францию, Японию и другие капиталистические страны. Сообщения о кризисе были восприняты советским руководством как подтверждение главных постулатов марксистско-ленинской теории о неизбежном углублении всеобщего кризиса капиталистической системы. В политическом отчете И. В. Сталина на XVI съезде ВКП(б) в июне 1930 года был сделан вывод о том, что стабилизации капитализма приходит конец и мировой экономический кризис в ряде стран будет перерастать в кризис политический. Из этого следовало, что буржуазии придется искать выход из трудного положения в дальнейшей фашизации внутренней политики, а также в новой империалистической войне. В то время как пролетариат, борясь с капиталистической эксплуатацией и военной опасностью, будет искать выход в революции[134].

Следует признать, что в странах капиталистического мира экономический кризис действительно вызвал рост социальной напряженности и одновременно укрепление авторитарных режимов (Югославия, Румыния, Венгрия, Польша), дальнейшую фашизацию общественной жизни (Италия, Германия), усиление агрессивных милитаристских тенденций во внешней политике (японская интервенция против Китая осенью 1931 года). Однако прогноз руководства ВКП(б) о революционном взрыве не сбылся ни для одного из капиталистических государств.

Напротив, провозглашенная в СССР «военная тревога 1927 года» закончилась в отношениях с Великобританией, когда в ноябре 1929 года в этой стране к власти пришли лейбористы, которые восстановили дипломатические отношения с СССР. Расширялись дипломатические и торговые контакты с США. Продолжали сохраняться связи СССР с Германией, предусмотренные Рапалльским соглашением. 24 июня 1931 года на пять лет был продлен договор о нейтралитете 1926 года; не прекращалось, хотя и в сократившихся объемах, германо-советское сотрудничество в военной области[135].

В 1930–1932 годах получили дальнейшее развитие отношения с Францией. В 1931 году она предложила СССР заключить пакт о ненападении, который был подписан в следующем году. В 1932 году двусторонние договоры о ненападении были также подписаны с Финляндией, Латвией, Эстонией, Италией и Польшей. Велись переговоры о таком же соглашении с Румынией, но они не увенчались успехом.