А дальше… Дальше тоже все было совсем не весело – так же, как и начиналось тогда, 30 лет назад, в роддоме. В доме малютки я пробыл положенное время, а потом меня определили в детдом. Что-то на небесах, наверное, щелкнуло, потому что это оказался самый лучший детский дом в нашем городе. И тем страшнее мне до сих пор представлять, что было бы со мной, если бы это оказался самый плохой детдом города. Меня били. Много, часто, остервенело. Такое ощущение, что били всегда, все то время, что я там жил. Человеческая раса и без того жестока, а что уж говорить, когда это маленькие человеческие волчата, к которым попадает очень непохожий на них волчонок. Большая голова, крупные нос и губы, нависающие веки, одутловатые щеки, сам пухлый, а ведь пухлыми в таких учреждениях дети не бывают априори. Как такого не бить…
Когда я уже начал думать, что бы с собой сделать самому, чтобы прекратить это навсегда, на меня вдруг обратил внимание Сергей Иванович, наш новый физрук. Он поступил мудро, как поступили бы лишь единицы. Когда он понял, что происходит, он не стал меня защищать, щемить моих обидчиков, нет. Профессиональный тренер по борьбе, он пригласил меня, увальня, к себе, на занятия его секции, которые проходили в спортзале нашего детдома. И больше уже не выпустил из рук. Он не только обучил меня своему искусству – он дал мне все. Своей возросшей силе духа, своей теперешней жизненной философии, своей новой подтянутой поджарой фигуре, наконец – всем я обязан ему.
Я окончил школу, поступил в институт физкультуры, переехал в общежитие и постарался начисто забыть о своем детстве в детдоме. А с Сергеем Ивановичем мы продолжали оставаться добрыми друзьями. А однажды, за беседой, я показал ему свои дневники, которые вел с раннего детства. Все эти потрепанные общие тетради, с кое-где заскорузлыми от слез страницами… Прочтя кусочек, Сергей Иванович забрал все дневники с собой и прочел их за одну ночь. А наутро, когда мы встретились, он сказал, что покажет их своим приятелям, супружеской паре, владельцам известного издательского дома. А дальше было как в кино, мама. Издатели захотели познакомиться со мной лично, знакомство состоялось, я стал вхож к ним в дом, мы стали общаться на короткой ноге. На основе моих дневников они издали книгу, которая сразу выстрелила. О новом даровании заговорил весь город, а следующие тиражи разлетелись и по соседним странам. Потом была еще одна книга, потом еще… – дневников-то хватало. И так к 30 годам я стал известным писателем, мама. А сегодня, как раз в день своего 30-летия, я закончил свою “юбилейную”, пятую книгу. И мы договорились с супружеской парой моих издателей, что я сегодня же принесу рукопись к ним домой. У них намечается званый ужин – сегодня день рождения не только у меня, но и у жены издателя. Так что я сейчас дописываю свое письмо, мама, запечатываю его в конверт, встаю со скамейки (на меня уже косятся прохожие), бросаю его в ваш ящик и звоню в вашу дверь. И с днем рождения!»
Марс и сникерс
К утру они вышли на равнину. Она простиралась, насколько хватало глаз. Серо-голубая, в цвет деревьев леса, по которому они прошагали последние трое суток. По-прежнему не было ни души, только отчаянно палило зеленое солнце на малиновом небе.
– Сэр, запасы воздуха подходят к концу, приборы показывают 17 процентов.
– Я знаю, Ковальски, знаю. Эта адова планета спалит нас к чертям еще до захода солнца. Как опрометчиво было оставлять корабль!
– Сэр…
– Сказал же – не виню тебя. Кто его знает, как бы я сам поступил. Это нештатная ситуация, она не прописана в уставе.
– Сэр, смотрите, слева по курсу грот!
– Ну вот, хоть что-то. Давай-ка подойдем, может, удастся немного восстановить силы. А что это там, вот, возле самого входа в пещеру?
– Сэр, это же… я не верю своим глазам! Это же фантики от шоколадок! От земных шоколадок, сэр! Смотрите, марс, сникерс! Неужели здесь были земляне?!
Ковальски бросился к оберткам, поднял их и начал целовать, пританцовывая на месте. Из грота, подобно языку жабы, ловящей мошку, молниеносно выскочило длинное щупальце, в одно мгновение сграбастало Ковальски и утащило в темноту пещеры. Спустя несколько минут из ее недр не спеша вылетели обертки от марса и сникерса и, снова ровные и совсем не примятые, как осенние листья, легли на поверхность планеты.
Побег из детского сада (рассказ без глаголов)
Компотики, супчики, такие вкусные тефтельки… А вот на тебе – все равно отравление. Массово, в первой младшей. В яслях то бишь. Вот ведь. И главное, Петровна такая, заведующая: «В РОНО докладную! А там и в прокуратуру!» Ох-ох… А у меня ведь двое, и я одна с ними. Кредит, поборы в школе. Выпускной вон у старшей на носу. У младшего обуви нет… А родителям из группы как в глаза теперь… Я ж тут 20 лет уже, все родные, в семьях по трое, всех по очереди к нам в сад. Ох-ох…
Нет, надо прямо сейчас. После обеда. Как раз у детей сон. Сумочка где? И документы все мои. А, ну да, в сейфе в бухгалтерии. Надо ж с трудовой, чтобы сразу с концами. И еще какое-нибудь лохмотье сверху, у уборщицы в каморке. Чтобы, значит, маскировка…Так. Хорошо. И дырка в заборе где-то там. Тихонько, аккуратно, чтобы никто… Вот. Теперь пулей за детьми и из страны!
Случай в офисе
В серверной было тесно. Путаясь в проводах, я чертыхнулся и даже пожалел, что затеял это. Но стоило мне вспомнить всю глубину случившихся глубин – и праведный гнев снова раздул мои ноздри. Стоя с этим пакетиком в руках, я ощущал себя Робин Гудом, который вот теперь-то и отомстит за все и всем. Щелку в двери я, конечно, оставил минимальную, перестраховался. Поэтому видно было очень плохо. Но яркое красное платьице фифы Лизоньки, нашей секретарши, отчетливо мелькало даже в этой щелке. Когда она взяла лейку и направилась поливать цветы в дальний кабинет, где у нас сидят тестировщики, я понял – пора! Пулей прошмыгнув через приемную, я ворвался в пока еще пустой утренний кабинет шефа, метнул в стоящую на его столе чисто вымытую кружку заготовленный чайный пакетик и так же быстро выскочил из двери. Взгляд налево, направо – чисто! Выдохнув, я пригладил растрепавшиеся волосы и прогулочным шагом почесал на свое рабочее место, ждать продолжения марлезонского балета.
Минуты тикали, офис наполнялся народом. Вот и голос шефа раздался где-то там, в приемной. Терпение. Еще несколько минут терпения. Ждем. Спокойно. Вот сейчас. Вот уже сей…
– ЛИЗАААА!!!! Твою мать!!!!
Стук! Удар! Кажется, двери сейчас сорвутся с петель.
– Лиза!!!! Я сколько раз говорил следить за комплектацией!!!! Где туалетная бумага?!?!?!
Бинго! Месть сладким сиропом разлилась по моему телу, я растянулся на стуле и приступил к изучению того, чем же можно заняться в отпуске, который у меня будет в ноябре. Потому что «в этом году, Черепанов, по итогам вашей работы, в отпуск я могу вас отпустить только в конце осени».
Любовь не картошка
«Нет, Аглая Львовна оказалась-таки права. Девятнадцатая капсула сработала криво. Но кто бы мог подумать, что в наше время оборудование, не до конца прошедшее техосмотр, можно спокойно выставить в общий ангар. Это Петрищева на них нет. В его бытность такое было просто невозможно. Охламоны чертовы, распоясались. Ну ладно, надо как-то выбираться. Дверь вырвало с мясом, надо полагать? Ну конечно, такой удар был. Нет, если я попаду домой, я точно напишу рапорт на имя Сквернюка, пусть разбирается. Давно пора половину поувольнять».
В дыру, недавно бывшую герметичной дверью машины времени, вдруг потянуло жареной картошкой. Игорь Семенов, только что вдохновенно размышлявший о судьбах сослуживцев, работавших с ним бок о бок в Воложинском Институте Стратегических Общевременных Киберпространств (сокращенно ВИСОК), от удивления подскочил и больно ударился о приборную панель.
«Что это, черт побери?.. Это Марс? Это же Марс, блин? Или эти тупицы и здесь напортачили? Нет, Марс, все верно. Вот, на панели указано. 7 апреля 2035 года, за три месяца до первой успешно завершенной пилотируемой высадки человека на Марс. Специально же так рассчитывали, чтобы попасть сюда именно в это время, все переиграть и присвоить себе лавры первопроходцев. А то Институту сильно урезали финансирование, зарплаты упали и вообще в Воложине стали поговаривать о ликвидации организации. Все так. Я в своем уме. Да. Но картошка? Жареная картошка?!..»
Чертыхаясь, Семенов осторожно выбрался из того, что осталось от машины времени. Через покореженное ударом стекло шлема было плохо видно, но то, что удалось рассмотреть, не оставляло сомнений: Семенов находился в крытом брезентом огромном шатре. В нем была оборудована кухня. Кругом, за пределами шатра, насколько видел глаз, просматривался красный марсианский песок, но здесь, блин, была кухня! На плите покряхтывала сковородка, из-под крышки которой и тянулся этот знакомый до боли аромат. А возле шкафчиков суетился… Нет, этого не может быть… Древний американский актер Мэтт Деймон, бывший очень популярным тогда, сто лет назад, в эпоху аудиовизуального кинематографа. Семенов остолбенел. «Почему я раньше не замечал, как он хорош? – лихорадочно думал он, пожирая звезду глазами. – Эта стать, мускулы… А взгляд! О боже! Я же… Кажется, я люблю его!»
Мэтт снял с плиты сковороду и повернулся к Семенову.
– Картошку будешь? – подмигнув, спросил он.
– К чччерррту картошку! – зарычал семьянин, отец двоих детей Семенов, бросаясь к Деймону и судорожно пытаясь стянуть с себя скафандр.
Мэтт улыбнулся, поставил сковороду на стол, взял Семенова за руку и, на его глазах превращаясь в ординатора 3-го отделения Воложинской психоневрологической больницы В. А. Сквернюка, нежно произнес:
– Аглая Львовна, кажись, переборщили вы на этот раз с кетамином. Вызывайте Петрищева, и пусть захватит галоперидол.
Ки и Ти
Мы стояли в просторном коридоре на 21-м этаже этого здания, я, Ки и сотни наших коллег или товарищей по несчастью/счастью – даже не знаю, как в этом случае будет правильно. Нас просили явиться к девяти, была уже половина десятого, но народу все прибывало. Так я впервые увидел, сколько же нас – тех, кто по завершении годичного обучения должен был сегодня отправиться на длительную стажировку.
Ки старалась держаться уверенно – она все еще надеялась, что нас пронесет. Присутствующие вели себя по-разному: кто-то нервно мерил шагами холл, кто-то стоял в очереди к автомату с поливом. Группка молодых Яблок весело хохотала, наверное, вспоминая вчерашний банкет по случаю окончания курсов. «Гопники, – зло подумал я. – Вот уж порода… Везде себе место найдут, везде на них по сто заявок в сутки». Я вздохнул и посмотрел на Ки – она присела на стоящий рядом стул, вытащила из складок прицветника Лунный Календарь, четки и что-то шептала, прикрыв глаза и молитвенно сложив ладони.
Дверь распахнулась. Из кабинета вышел уже немолодой Белый Виноград. Выдержав эффектную паузу, он торжествующе произнес:
– В Шардоне!
Холл разом ахнул, выдохнул, начался гул. Ки вскочила, схватила меня за руку:
– Ти, скажи, что нам повезет так же! Скажи! Скажи!
Я в отчаянии сжал зубы и с усилием улыбнулся:
– Ки, милая, все будет хорошо. Все будет хорошо. Молись. Будь сильной.
И она опять упоенно припала к Лунному Календарю.
Время тянулось медленно, народ выходил из заветного кабинета то со счастливой улыбкой на лице, то вприпрыжку, радостно размахивая распределительным листом. Кого-то почти вели под руки товарищи – настолько ошеломительным был удар, нанесенный Высокой комиссией. Последние полчаса мы с Ки провели крепко обнявшись, словно уже почувствовав, что время, отпущенное нам, на исходе.
Дверь снова распахнулась:
– Клубника РК15648!
Ки вскочила, заметалась, роняя вещи:
– Ти, я без тебя не пойду! Мы же договорились, помнишь?
Кто-то, за столько часов уже успевший узнать нашу историю, крикнул в раскрытую дверь:
– Они вместе с Тыквой БЖ89723! Они молодожены!
