– Овсянка, как ты и просила.
– Я просила геркулесовые хлопья. Для каши. Как всегда. Ты покупаешь их уже лет пять. А это что такое?
– Ой, слушай. Действительно. Не знаю, что на меня нашло. Прости. Завтра куплю. Не злись, ладно?
Юля снова вздохнула, молча пошла обратно на кухню и положила пакет обратно в шкаф. «Вот что за жизнь? – думала она, чистя картошку. – Тридцать восемь лет, пятнадцать лет замужем. И что я имею? Просиживаю штаны в лаборатории за три рубля, дети хулиганье, тесная хрущевка-двушка, муж… Ох… А как мечталось-то, как мечталось в восемнадцать, а? О принце. С пепельной шевелюрой, с блестящей на солнце короной, который приехал бы ко мне на коне, обязательно белом, да. В серых пятнах. Конь бил бы копытом и фыркал, а принц протягивал бы мне букет анютиных глазок, да, именно их…» Замечтавшись, Юля полоснула себя ножом по пальцу, ойкнула и сунула палец под холодную воду. Вытерев выступившие было слезы, она заглянула в холодильник и опять зависла: оба нижних ящика были до отказа забиты вымытой и очищенной морковкой и крупными яблоками.
– Геен! Можешь подойти?
Спустя секунду муж появился на пороге кухни, прихрамывая, как показалось Юле, еще сильнее.
– Гена, а зачем нам столько морковки и яблок, не подскажешь?
– Ну не знаю, витамины. Захотелось. Порыв! Вот сама же говоришь, что мы ничего не делаем, не помогаем, а тут вот тебе, муж добытчик, а ей опять не так. Пффф! – Гена снова издал этот странный новый звук, махнул рукой и удалился.
Покормив семью, Юля вымыла посуду, проверила уроки у детей, зашила двое штанов, трое трусов, пятеро носков, отутюжила три пары брюк со стрелками и наконец присела за комп. В квартире было уже тихо. Дети спали, Гена тоже ушел читать на сон грядущий. Юля налила себе чашечку чая и погрузилась в соцсети. В спальне что-то звякнуло. Потом раздался сдавленный стон. И еще какой-то треск, как будто дерево ломается. У Юли упало сердце. На дрожащих цыпочках, включая по дороге везде свет, она добралась до спальни и тихонько толкнула дверь.
Гена сидел на полу возле кровати, поджав ногу и поглаживая ступню с выражением муки на лице. В другой руке он держал морковку. И еще что-то не так было с его головой. Подойдя поближе, Юля обомлела. На ступне мужа она отчетливо увидела что-то желтое, блестящее… Мама дорогая. Это… Подкова??? И такой же цвет на волосах – в их гуще прятался какой-то блестящий желтый ободок с вензелями. Увидев жену, Гена замер. Смутился, покраснел. Закрыл лицо руками. Через секунду, превозмогая, по всей видимости, сильную боль, он встал, попутно достав из-под кровати букетик анютиных глазок, и вручил их Юле.
Расставание
Половица все равно скрипнула, хотя он очень старался ступать неслышно. Закусил губу и затаил дыхание. Вроде тихо. Прошел на кухню, включил чайник. Присел на ее кресло. Смешанные чувства, подумал он. Мы любили друг друга, определенно. Стали бы мы тогда сходиться вновь, уже было расставшись? А ведь сошлись и пробыли вместе еще столько лет. Но теперь все. И она тоже это понимает. Понимаем оба. Тогда почему я хочу сбежать? Потому что долгие проводы – лишние слезы? Нет, так не годится. Мы родные люди, стали такими за столько лет, я не могу просто так взять и уйти. Я должен ее разбудить.
Чайник оглушительно щелкнул. Он вздохнул и поднялся. Но едва вышел из кухни, как наткнулся на нее, взъерошенную ото сна, в трогательной сорочке, с босыми пятками… По ее взгляду он понял, что она уже все знает.
Они помолчали.
– Ну, я пошел? – неуверенно произнес он.
– Да… Наверное. Мы же ничего не можем изменить.
– Ну ты ведь знаешь, что на самом деле можем.
– Мы уже говорили об этом, – быстро перебила она. – Не можем. Потому что нет. И точка.
– Я тебя понимаю, – тихо сказал он.
– Ты уже знаешь, куда пойдешь?
– Сегодня мне скажут точно. К десяти утра меня ждут в офисе.
– К десяти. Какая ирония… Как и меня, – горько усмехнулась она.
– Перестань. Ну сколько можно. Ты пойдешь туда и будешь счастлива.
– Без тебя?
– Именно. Все должно иметь свой логический конец.
Она вздохнула.
– Ты собрался? Ничего не забыл?
– Вроде все. А разве у меня было много вещей?.. Вот только куртку надо бы найти обязательно, чтобы не возвращаться, раз уж ты этого так не хочешь и боишься. Она казенная, мне за нее настучат по шапке, если что. Не помнишь, где она?
– Конечно, помню, – она открыла шкаф и на цыпочках достала с верхней полки пакет с аккуратно уложенной в него черной форменной курткой.
– Нашивка цела? Это самое главное, ее наличие проверят в первую очередь.
– Да. Взгляни, вот.
Она развернула куртку и повернула ее задней стороной. Через всю спину шла белая нашивка с большими буквами: «ДЕКРЕТ».
– Ну, прощай.
Он распахнул дверь и резко закрыл ее за собой.
Синее-синее
Море сегодня было слишком синим. «Неестественное, – подумал Макс. – Как будто в каждом литре банку детской гуаши растворили».
Они сидели на причале. Как и каждый день этого странного лета. И сегодня впервые не знали, о чем говорить. Макс пнул ногой камешек и посмотрел на Маринку:
– Ну, пойдем?
Маринка пристально вглядывалась в эту неестественную синь, хмурилась и кусала обветренные губы.
– Марин, ведь все решили.
– Ты уверен?
– Да.
Тамара Ивановна, сухая, изношенная, но преисполненная достоинства женщина, встретила их на крыльце своего дома. Вернее, его можно было когда-то назвать домом, а теперь он больше смахивал на хибару – как все теперь на полуострове. «Это не страшно, – пронеслось в голове у Марины. – Ведь с ним. А значит, все равно где».
– Мам… – начал Макс.
– Максим, сынок, что происходит? Добрый день.
– Мам, помнишь, я рассказывал тебе про Марину? – спросил Макс и осекся, перехватив взгляд матери, которым она вцепилась в инвалидную коляску.
– Я-то помню… – голос Тамары Ивановны перешел на сдавленный шепот. – Но я и предположить не могла, что мой… что мой… единственный… – Тамара Ивановна вдруг стала оседать на землю, пытаясь схватиться куда-то за воздух. Макс успел подскочить и подставить под мать табурет.
Марина, казалось, застыла на своем троне. Напряженно глядя на происходящее, она по-прежнему кусала губы и молчала.
– Мама, – твердо начал еще раз Макс. – Ты прогрессивная умная женщина и всегда такой была. Если бы я не был уверен в том, что ты отнесешься к моему выбору по-человечески, я бы даже не ставил тебя в известность. Мы просто пропали бы в один прекрасный момент. Вдвоем, я и она. А потом я позвонил бы тебе откуда-нибудь из Питера и сказал, что уехал жить туда. Мам, ты же читала книгу. И кино смотрела в молодости. Там еще этот снимался… Как его… Твой любимчик. Они же полноценные люди. Все умеют и все могут. И даже существовать в двух стихиях! Они круче, чем мы! Это не болезнь. Ну родилась она такой, понимаешь?
Тамара Ивановна, потихоньку было приходившая в себя, подняла на сына совершенно безумный взгляд:
