Путешествие среди людей

– А ты выбрал сам? – протягивая ему сигарету, спросил я.

Он кивнул и ответил:

– Да, давно еще.

– Ну, тогда не о чем переживать. Как сказала твоя бабушка, она была там одна, а ты не один, в общем-то. И бабушка у тебя сильная женщина. Ты будешь вполне достоин ее.

Под конец поездки он вспомнил о моей книге и даже попросил ее взять. И я с гордостью вручил ему небольшую стопку распечатанных листов.

– Понравится или нет – не важно. Главное, скажи, как прочтешь ее. Мне будет важно твое мнение. Скажешь, как прочтешь.

– Хорошо, конечно, – и, улыбаясь, он положил руку мне на плечо. – Я обязательно ее прочту.

Глава 3

Поезд прибыл в начале 11-го утра. Вместе с поездом пришла и гроза.

Очень тепло распрощавшись с Петром Николаевичем, мы остались стоять между 9-ым и 10-ым путями. Мы стояли окруженные сумками, полностью набитыми закрутками, колбасами, вареньем, фруктами и мясом. Каждая банка была закручена в майку, шарф или или джинсы. Всего нашего барахла хватило бы на небольшую семью, только-только начавшую свой путь. Это были практически неподъемные сумки, но грели нам душу, ведь содержимое собирали наши семьи. Жизнь не казалась нам таким уж грузом, когда рядом стояли сумки, груженные заботой близких людей.

Родители вызвали нам таксиста, наняли человека, чтобы он нас встретил и помог с сумками и теперь названивали, потому что ни таксист, ни грузчик не сдержали своих договоренностей. Это было к лучшему, потому что теперь мы могли организовать все самостоятельно. Родители ругались в трубку, что было естественно, хоть и безобразно. В таких бытовых спорах с родными редко удается сдержаться, поэтому мы спрятали телефоны, взгромоздили по баулу на плечо, по рюкзаку на спину, взяли по сумке с колесиками и двинулись к выходу.

Через сто-двести метров мы остановились: нам предложил свою помощь какой-то коренастый парниша азиатской внешности. Цена его помощи была небольшой, но даже на таких условиях мы начали торговаться. Глупый южный нрав. Скинув цену до ста, мы отдали ему самый тяжелый баул и одну сумку на колесиках. Бедолага тащил их, пыхтя и рассказывая нам, как живет и работает. Оказалось, у его семьи свои рисовые поля за городом, и он на них уже полжизни работал.

Такси нам пришлось искать без интернета из-за севших мобильников. Никто не хотел везти нас по адекватной стоимости, и я вернулся к Матвею, злобно фыркая и рассерженно причитая. Мне казалось, что лучше идти пешком, чем платить большие деньги тем жуликам. Одна из сумок уже была на моем плече, когда со спокойным лицом, Матвей двинулся к одному из таксистов. Всего через минуту мы грузили свои вещи в багажник машины.

– Ну и вещей же у вас, детишки, – пропыхтел таксист, взяв последнюю переданную ему нашим помощником сумку. Он был с нами все время, пока мы стояли у роя таксистов и ждали удачи – вот, что такое верность клиенту и самому себе. Распрощавшись с ним, мы, растроганные заплатили втрое больше и обменялись улыбками.

Всю дорогу я разговаривал с водителем. Преисполненный радостью, я расспрашивал его обо всем, что только приходило в голову. Мужик был, на удивление, местный, и вся его биография заключалась в том, что он – таксист. Когда-то он служил, затем занимался каким-то мелким бизнесом с другом, но в остальном он был просто таксистом. Изо дня в день, он садился в машину, рано утром отправлялся на вокзал, потихоньку просыпаясь и преследуя надежду найти хоть какого-нибудь пассажира за вокзальную, лишенную здравого смысла цену, и к полудню уезжал на свою основную работу. Он рассказывал нам, как противна ему работа, как каждое утро он еле-еле поднимал себя с кровати и тащил в ванную. И, по его словам, он тысячу раз бы уже остался в кровати, не лежи в ней его жена. Он говорил, как каждое утро у него зажимает сердце при виде ее сонных, нежных глаз. Как он целовал ее, видел ее улыбочку, слышал ее «доброе утро» и спускался к машине. В общем, все было ради нее, как он сказал. Иначе он бы он давно уже познал счастье алкоголика.

По большому счету, он ничего нового нам не поведал, но в один момент, встав на светофоре, он повернулся вполоборота к Матвею и внушительным голосом сказал:

– Послушайте, парни, вы в одном из самых замечательных городов мира. Здесь не так холодно и серо, как вам рассказывали и здесь куда более красиво, чем вы могли себе представить. Вас ждет целая… атмосфера. Отдельная от всего мира, Питерская собственная атмосфера. Вы все это еще увидите и поймете. Главное, знать, что этот город способен ломать молодых людей. Каждого по-своему и всех одинаково. Алкоголь, бары, ночные улицы, уголовщина, слишком задуховно-задушевный треп обо всем и ни о чем… в общем, много чего. Ну, а, в целом, здесь хорошо, если быть честным с самим собой, – машина уже тронулась, и он с улыбкой продолжил: – Я вам сейчас один очень умный вещь скажу, вы только не обижайтесь, – он снова повернулся к нам и убедился, что мы не улыбаемся – во-первых, посмотрите «Мимино», современные засранцы, и, во-вторых, ни за чем не гонитесь. Здесь, да и везде, лучше так, чем иначе. Если будешь все время за чем-то гнаться, всю жизнь пропустишь. Ладно, детишки, – сказал он, затормозив, – выходите, приехали.

Выйдя из машины, мы увидели угнетающе старое здание. Оно не было обшарпанней других зданий центра, оно даже не было на глаз старее остальных – оно просто было другим. Практически бесцветный, н-образный плевок архитектуре. Могила для студентов. Но нам, судя по адресу, оно и нужно было. Во внутреннем дворе того чудовищного здания нам открылась толпа, органично подметающая асфальт. У всех одинаковые выражения лиц, одни и те же халаты синего цвета и гробовая тишина на устах – идеальный антиутопический коктейль. И только шум проезжающих за воротами машин, да звук полусотни метел, работающих в унисон.

Когда мы совершали только первый заход с сумками, Матвей, проходя мимо этой оруэлловской толпы, злобно сказал не то мне, не то всем: «Мы так работать не будем». Мне осталось лишь подтвердить: «Надеюсь». Так мы и зашли в нашу первую в жизни общагу.

Глава 4

Внутри нас поджидал целый пункт приема документов по зачислению. Несколько старшекурсников во главе с уставшей от жизни женщиной на побегушках сказали нам оставить вещи и бежать в вуз, пока все нужные нам кабинеты не закрылись. Кабинетов, конечно же, была тьма. И в эту тьму мы поспешили окунуться. Но пока нам нужно было лишь пообщаться с комендантом и заполнить пару анкет.

Мы сидели на первом этаже общежития и заполняли нужные анкеты для будущего получения документов. Все время нам подсказывала одна из старшекурсниц. Она была настойчива в своей помощи.

– Вот здесь строго по паспорту, здесь по полису, а вот здесь укажите свой…

– Послушайте, девушка, я даже не просил тебя мне помогать. Здесь все предельно ясно написано и без ваших заученных комментариев, – и демонстративно взмахнув рукой, как это сделал бы какой-нибудь итальянец в разгар эмоционального разговора, Матвей уткнулся в бланк.

– Слышь, ты бы попроще был. Тут с такими остроумными на раз разбираются, – и наклонившись к нему, с исключительно пацанской ноткой добавила. – Уяснил?

– Я сейчас заполню эту вшивую анкету, затем еще одну, а во время этого и после этого и после-после этого, НИ СЛОВА тебе не скажу, хорошо? – он лишь добавил незначительное нечто в свой голос и пренебрежительно поднял голову, глядя ей прямо в глаза. – От тебя я жду того же. Справедливо?

– Понятно, борзый. Справедливо.

Остаток дня, до самого вечера мы бродили по всем кругам бюрократического ада. Километры коридоров, десятки недонесенных бумажек или в недостаточном количестве отксерокопированных заполнили часы первого знакомства с вузом, где нам предстояло учиться ближайшие 4 года и общежитием, где мы должны были жить все это время. Знакомство вышло не самым приятным для обеих сторон, потому что раздраженный Матвей – это искусство. Он может говорить самые невнятные и непонятные человеческому уму вещи, но стоило в конце добавить лишь одно слово, как ты тут же забывал всю остальную часть разговора и соглашался с ним. Он просто спрашивал: «Справедливо?», и ты уже не знал, что ему ответить. Если говорил «нет», он отвечал: «значит, у вас очень большие проблемы с головой». Или что-то в этом духе. Наблюдать за этим было ни с чем несравнимо, он был неподражаем, что касалось вытряски из человека неосознанного согласия. Это восхищало, лишь пока ты сам не соглашался с ним на тех же «справедливых» условиях.

Донеся все документы первостепенной значимости, нас посадили перед комендантом общаги. Крайне дружелюбное и располагающее лицо этого гражданина сразу же внушало доверие. Начинало казаться, что даже в таком гадюшнике еще остались хорошие люди. Его звали Габрис Гутанович. Причина, по которой ежегодно страдали сотни студентов Санкт-Петербурга. Эта хитрая рожа с первых же секунд нашего общения достала книжку с правилами общежития и стала нам разъяснять на своем корявом русском:

– Послущайте, друзья, ви теперь стюденты, всрослые люди. Всиё зависеть от ващей ответственности, – сложив руки на стол, начал он, заранее открыв свою наскоро напечатанную методичку. – Ви видете эту книжщку? – спрашивал он. – Виёт, я откриваю иё и что ми видим? Вам, госьъпода, надлежит не пить, не курить, не превыщать положённую громкость и отработать на благо общежития двадцать пиять часов. Это прекас ващего ректора.

– До начала учебы осталось меньше трех суток, – перебил его я. – Вы хотите предложить нам по 8 часов в сутки работать на, как вы говорите, благо общежития и ректора?

– Так, парень, я вижю, ты из этих нагльых маленьких парщивцев? Это очень хорощо. Ми таких тют очень любим.

– Не сомневаюсь, Габрис Гутанович. Я в этом даже не сомневаюсь, – с особой наглостью и дерзостью в глазах продолжил я. – Хорошо, давайте опустим момент с отработкой. Он странный – пусть так, но неужели нам даже пиво запрещено? Скажем, вечером, после учебы, в домашней обстановке. Без шума, конечно же, и пьянства.

Еще не договорив, я почувствовал пинок на своей ноге. Это был как раз тот момент, когда Матвей меня останавливал от лишних слов.

– Прошу простить его, Габрис Гутанович, он слегка нагловат. У нас в городе все такие, он не специально, – без особого энтузиазма, но с уверенностью в голосе, вмешался Матвей. – Мы все понимаем, но отработаем столько, сколько успеем. Наша учеба так же важна ректору, как и отработка в общаге. Думаю, это вполне справедливо.

– И откюда же ви такие смелые? – прищурившись, спросил комендант.

– Мы из Краснодара, – отрезал я. Ситуация бесила меня. Обычно злился Матвей, а я переводил все в дипломатический дружелюбный диалог, но человек, сидевший напротив нас, сразу показался мне жуликом. Слишком уж хитрые у него глазки. Отвратительный мужик, так легко обманывающий своей приятной наружностью.

– Поньятно, – откинувшись в кресле, отрезал тот в ответ. – Ладно, надо подумать, куда вас сельить.

В конце концов, нам пришлось еще некоторое время сражаться за одну комнату на двоих, но получилось добиться лишь двух кроватей в трёшке. Уже неплохо, потому что большинство селили в комнаты по шесть, а то и по восемь человек.

Занеся первые пару сумок внутрь, мы бросили их на пол и молча простояли несколько минут. Первым ожил я и стал ходить по тем семи квадратным метрам, разглядывая то шкаф без дверцы и задней стенки, то ржавые кровати с провисшими пружинами, то, наконец, грибок, захвативший весь дальний правый угол комнаты. Ярко розовые стены с редко нарисованными цветочками обнадеживали, но не располагали. Однако, эти стены идеально вписывались в антураж комнаты. Без них, этот шкаф, стол и пара стульев выглядели бы менее живописно. А так, создавалось хотя бы ощущение, что тут жили одни сумасшедшие. Жили, правда, давно, но ведь жили. А это уже значило, что жить тут можно. Просто, не нужно. Но все же можно.

На Матвее лица не было. Он достал телефон и стал все фотографировать.

– Я это везде разошлю. Этого урода везде посадят. Во всех тюрьмах, сука, его сраное имя числиться будет, – заклинал он, фотографирую каждую мелочь с разных ракурсов. Со вспышкой и без. В фокусе и разфокусе. Он целое портфолио отослал маме через 15 минут.

Когда она получила фотографии, то сразу же позвонила.

– Сынок, что это? Где это? Вы уже заселились? – я слышал ее голос, стоя в нескольких шагах от телефона.

– Это наша комната, мам. Я уже начинаю думать, как бы свалить отсюда. Здесь все какие-то нелюди и кругом разруха какая-то, мам. Это просто…

– Давай я пока что за сумками схожу, – перебил я, сунув руки в карман. – Хорошо, мужик?

– Да-да, иди. – даже не повернувшись от грибка, уютно расположившегося у окна, ответил он. – Мам, я смотрю на это и просто…

Мне же не хотелось никому звонить. И жаловаться никому не хотелось. Комната почему-то не сильно меня расстроила: мне нравился этот артхаус загона для свиней. В конце концов я переехал из уютного родительского дома не ради комфорта.

У нас не было матрасов, и еще пара сумок осталась внизу, так что, когда Матвей договорил, мы пошли за всем этим вниз. Внизу нас ждала все та же соцбратия, кисло смотрящая на нас, зеленых, перваков. Мы подняли сумки, снова спустились и пошли к коменданту за матрасами. Его кабинет уже был закрыт, хотя слышно его из-за двери было. На входе сидела женщина за своим столом – что-то вроде секретарши. Мы спросили у нее насчет матрасов, но она ответила, что сегодня мы уже их не получим. На вопрос «Как это?», она показала на ту пацанку, с которой ругался Матвей, и ехидно посмеялась. Та гопница была ответственной за матрасы или что-то типа того. Проходя мимо этой звезды в спортивках, я улыбнувшись процедил: «Справедливо».

– Приходите завтра, – ответила она. – Сегодня я работаю до пяти, но завтра вы должны успеть.

На часах было 5:05.

Глава 5

Спать без матрасов было не хуже, чем спать в железном гамаке. Спасало только ощущение общего приключения. По крайней мере, оно спасало меня. Я впервые за последние восемнадцать лет жизни спал не в уютной домашней кроватке, а на армейской раскладушке, без матраса. Это меня поддерживало, и я спешил делиться этой поддержкой с Матвеем. Постоянно нес какую-нибудь чепуху, но нес ее весело, и иногда эта чепуха даже помогала ему. Чепуха, как предмет магический, всегда способна помочь. Без шута при дворе не прожить от скуки – и я занял эту должность с достоинством.

На следующий день я заметил, что возле нас постоянно ошивается какой-то персонаж. Весь день я замечал его на курилке и на нашем этаже у лестницы.

– Чувак, в чем проблема? Я с самого утра тебя постоянно вижу, – прямо сказал ему я, когда мы в очередной раз шли гулять. Мы старались, как можно больше находиться вне общаги, чтобы постепенно забывать точный адрес нашего проживания, но не забывать город, в котором мы жили. – В чем дело?

Он, конечно же, сперва замешкался, стал межеваться от нас, но тут же взял себя в руки, подошел к нам, и протянул руку.

– Меня интересует тот же самый вопрос, – и, натянув нелепую улыбку, вытащил наушник из уха.

Матвей нахмурился, а я сделал то, чего делать не стоило – пригласил его прогуляться с нами.

Всего через полчаса мы уже были готовы придушить этого урода. Он шел и болтал. Просто шел и болтал. Все спрашивал нас и спрашивал. Эти притворные ознакомительные вопросы: как зовут? откуда приехали? на что поступил? не холодно ли в Питере после Краснодара? Людям, в запасе которых есть исключительно подобные вопросы, нужно сразу же открывать одну большую тайну – никому нет дела до того, откуда ты приехал и на какой факультет поступил. Чем ты занимался в родном городе? Да, это вопрос уже с подоплекой. Почему ты решил стать на путь инженерии? Это вопрос еще лучше. Это целая тема для разговора. Но этот кретин же ничем не интересовался и лишь продолжал спрашивать. Он спрашивал, пока мой друг не перебил его и не обидел этим.

Что касается человеческих чувств, даже чувств самых неприятных мне людей, я бываю слишком мягок. Матвей сказал правду: Арсений нам уже в край опротивел. Мы шли, как три придурка: Матвей чуть позади, шагах в двух-трех, я же молча рядом с нашим общим спутником, пока последний настойчиво пытался мне что-то втереть. Он рассказывал мне о своем городе, о своих «бескрайних» возможностях в нем, о своем «бескрайнем» количестве модного шмота и о всяком таком. Богатые друзья, всякие золотые карточки отцов и прочие понты. И особое место в любом рассказе у него занимали шмотки. Он не раз упоминал, сколько стоит его одежда, и каждый раз приятно удивлялся, что мы ничего не знаем о его любимых брендах. Нет в человеке души, если он способен всеми мыслями отдаваться бездушным тряпкам, нужным, лишь чтобы прикрыть свою наготу. Ни я, ни Матвей не переносили весь этот модный треп. Вот Матвей и не выдержал, поняв, что мы уже достаточно его наслушались.

Когда Арсений столкнулся с первоклассной способностью Матвея материться, мы подошли к бару, в который тот нас вел. И если и быть кому-то обязанным за появление этого места в нашей истории, то только этому мерзкому типу по имени Арсений.

Естественно, он клюнул на надпись: «Пиво – 100 рублей» и очень расстроился, когда на входе не посмотрели его бирки. Но очень трудно соответствовать собственному мировоззрению, когда ты – глупый пень в дорогой рубашке.

Место было идеально сбалансированным: небольшое подвальное помещение с длинной угловой барной стойкой, светло-серым освещение и темным деревянным гарнитуром. На высоких подоконниках стояли усилители “Marshall”, гитары, настольные игры, и одиноко висела странная ковбойская шляпа. Дешевое пиво еженочно заставляло людей блевать, а антураж восхищаться жизнью.

Время было не позднее, бар еще пустовал, мы заняли столик, заказали сидр и надеялись поскорее сбежать от Арсения.

– Слушай, пацаны, мы же в таком перспективном городе, вы бы знали, – поймал он меня. С этой фразы я даже слушать его начал, но тут же бросил эту идею. – Да здесь бабки рубить – только так! Многие ошибочно считают, что бизнес-столица – Москва, но я-то знаю, что нет. Нас с вами за каждым углом поджидает золотой клад, пацаны, – добавил он, подмигнув.

Эти слова уничтожили последнее сочувствие к этому идиоту.

– Нет, «пацан», это ты слушай меня, – нависнув над столом, стараясь как можно тише, сказал я. – Ты, богатенький пидорок, ничерта не знаешь ни о Питере, ни о Москве, так что закрой свой рот. Питер всегда был городом творчества и души, а такие, как ты, тут вообще не всрались. Я не понимаю, что ты тут забыл, но еще хоть слово ты скажешь в том же хвастливом духе, и я врежу тебе.

– Нет, это я ему врежу, – привстав на мой уровень, отозвался Мот. – Ты попросту угробил мой день. Я как будто весь день провел перед телеком, пульт потерялся, а все каналы о моде. Короче, не лезь к нам с это темой. Вот и все.

Мы сели на место, наблюдая абсолютно потерянные глаза Арсения. И глядя на эту воодушевляющую картину, радостно чокнулись бокалами сидра.

После этого он недолго молчал. Почти сразу же начал выкладывать нам какой-то «бизнес-план» с краденными банковскими карточками. Мы слушали его, пока в бокалах был сидр, а допив, во весь голос заявили ему, как гениальна его идея и ушли. Но бар был неплох. Правда, очень годный.

– Нет, ну ты слышал его? – подходя к общежитию, все не мог уняться Матвей. – «Верное дело», говорит, «Верняк, пацаны». Стопудняк, сука. Такой кадр.

Мы уже заходили во двор, когда я попросил его постоять, пока я курю.

– Это же надо быть таким кретином. Просто аут какой-то, – продолжал Мот.

– Да ладно тебе, – меня не особо трогала эта ситуация. – Думаю, тут таких еще полно будет. Мечтающих без достоинства о недостойном. Они все как один будут бегать вокруг и кричать, какое верное дело – эти деньги – а, по итогу, станут обычными мешками. Этим детям только и снится, как бы поскорее стать мешком с дерьмом.

– Не могу я так спокойно к ним относится. Они отравляют общество. Их надо всех в одну шеренгу и…

– Помнишь свою детскую мечту?

– Какую? – отвлекшись от идей ГУЛАГа, спросил Матвей. – С двумя сразу?

– Нет, не эта.

– Тогда какая?

– Я про детскую, дурень. Про твою детскую мечту подарить маме дом, – по его лицу было видно, что он вспомнил, о чем я. – Мы как-то сидели с тобой во дворе твоего дома после школы, и ты рассказал мне, как мечтаешь вернуть маме все деньги и потерянные годы счастья, когда вырастешь.

– Да, помню, – сказал он и растворился в ностальгической улыбке. Он подумал о маме. И о ее будущем доме. По лицу сына всегда можно определить, когда тот думает о своей маме. Это очень теплое выражение лица. Во всяком случае, так должно быть.

– Так вот, тобой движет хорошая, добрая идея. Идея о любви. Но для ее реализации нужно много денег. Поэтому ты стремишься к деньгам. Но не они же тебе нужны, да? А Арсений – мелочный ублюдок, в его сердце нет семьи. Пусть так и будет. Забудь о нем и думай о семье, ждущей тебя через годик дома.

– Меньше.

– Что?

– Не через годик, а меньше.

– Да, точно. Меньше.

С минуту помолчав, когда я уже понес окурок к мусорке, он спросил:

– А с чем я к ним приеду?

– Со взрослым собой, наверное.

Глава 6

«Пусть отец всегда вселял страх,

А мать была вечно с тобою строга,

Пусть у каждого приятный нрав,

Но на деле, это всего лишь слова.

Даже если ты встречаешь людей из харчевни

С распростертыми по горизонту руками,

Твоя сестренка, в своем платье вечернем,

Течет по парням, что ходят к ней штабелями.

Ты можешь быть агрессивен и злобен,

Быть можешь спокоен и весел –

Все равно перед свитой семейной покорен,

Пока та взирает на тебя с кожаных кресел.

Они будут думать, что делают лучше.

Поразмышляют над нормами жизни.

Все равно огонь твой вскоре затушат

И не дадут тебе спеть ни единой песни.

Ты только дурного не думай, не злись.

Их жизнь научила осторожнее быть.

И с твоим первым криком они поклялись:

От боли твоей вместе с тобою выть.

Ведь жизнь каждый день преподносит шансы,

Поэтому стыдно на кого-либо зло держать.

Ведь у тебя не душа – хитиновый панцирь,

А искусство твое острее любого ножа.

Абсолютно каждому дается нечто свое,

Однако скрывается за чьим-то забором.

Ты однажды посмотришь в чужое окно –

Ускользнешь от судьбы перед маминым взором.

Но важно одно понимать:

Насильно разрушая мосты,

Не забывай, что под ними вода.

И, если страшен прыжок с высоты,

Значит, жизнь победила тебя».

Когда-то давно. На самом же деле, всего год назад, я сидел в школьном классе, как всегда, на задней парте. Урок литературы. Задали очередную нелепую работёнку на сорок минут, но я не хотел ее делать. Сидел, слушал музыку, думал на книжку отвлечься уже, как тут я посмотрел на своего друга, что сидел через ряд. Точнее, на его ноги. Я знаю его уже давно, с самого первого сентября, если не больше. И за это время успеваешь узнать не только человека, но и его семью.

Из-за того, что мама было одна и все было не ней одной, он рос в «скромном достатке», и это научило его чаще других ценить любые жизненные блага. Он многому меня научил, а в частности – показал, что такое любовь к маме. Без него, пожалуй, злость взяла бы во мне верх.

И вот, в наушниках играет «I’ve just seen a face», я сижу, смотрю на его ноги и вижу новые, красивые и явно дорогие ботинки. Это было нечто. Меня пронзило понимание того, с каким трудом и любовью его мама подарила их ему. Я представил, как он с улыбкой на лице надевает их каждое утро, благодарит ее, целует ее и идет в школу. В новых ботинках. Они заставляют его улыбаться, но он счастлив только оттого, что умеет благодарить свою маму, ценить ее и улыбаться ей. И я знал, отчего он счастлив, но счастья этого тогда не знал.

И я подумал: «Почему бы не любить наших матерей так же, как они любят нас?».

Нам всем выдали по листочку, по гелевой ручке, заставили убрать все с парт и за что-то, в очередной раз, похвалили Матвея. Уродец Матвей. Как же я ненавидел его всю начальную школу. И немного после. «Вечно он в любимчиках» – примерно так я думал класса до 7го. Он, как и я, не особо любил учиться, но каждый раз умудрялся делать это с блеском. Он понимал материал, вникал в него и на уроке выдавал все как надо. Единственное, что меня радовало, так это его эссе и сочинения, которые получались у него совсем никак. То есть оценка у нас с ним была одинаковая – двойка, иногда тройка – но содержание явно было совершенно разного уровня.